«Тростинки надломленной не переломите! Льна курящегося не угасите!» Прислушайся, Иисус, к исполненному глубочайшей грусти пению, что доносится из Богемии. Там родится человек по имени Ян Гус; горькими словами он заклеймит алчность служителей Церкви, как и ты в свое время проклинал тщеславие священников, книжников и фарисеев, говоря: «Горе вам, что лицемерно долго молитесь и поедаете домы вдов!» Он захочет собственной кровью отмыть грязные пятна с одежд твоей Церкви, как ты возжелал отмыть своей кровью грехи человечества. Ему понадобится умереть для успокоения собственной совести, а тогда, как и сейчас, за этим дело не станет. Твои священники заключат его в тюрьму, осудят и сожгут на одном костре с его учеником Яном Пражским. Он возьмет тебя в свидетели, что принимает смерть за дело твое, слышишь, Иисус? А чтобы убедить твоих прелатов в их неправедности, когда поднимутся языки пламени, он устремит очи к небесам в смиренном откровении и печально возвестит: «Ныне вы свернули шею жалкому гусю, но через сто лет явится прекрасный белый лебедь, его удушить вам будет не под силу». Этот прекрасный лебедь — Лютер. Бедный гусь испустит в огне последний вздох, но ветер развеет пепел и угли костра, а от них разгорится величественная гуситская война. «Отнять чашу!» — вот клич единения, сотрясающий всю Богемию. Ибо священники присвоят половину твоей сущности: причащение вином. Они оставят себе чашу, сделав непреодолимой пропасть между собой и народом. Против этой-то привилегии и поднимется вся Богемия, требуя причащения в обоих видах: хлебом и вином. Ах, какая свирепая разразится война! Если тебя, агнец Божий, она и опечалит, то возвеселит Бога-воителя, Бога-победителя, Бога-триумфатора! Сначала чашники и табориты встанут под одни знамена. Перед ними дрогнут Богемия, Германия и Италия. Совершив чудеса храбрости, веры и самопожертвования, потрепанные, разбитые, преданные всеми, они покинут жалкие остатки своей армии в каком-то сарае, а их враги его подожгут, чтобы ни один еретик не спасся. И ни один не спасется! Что ты думаешь о смерти этих людей, убитых по приказу римского понтифика за то, что желали причащаться в двух видах? Ответь, Христос! Ведь лишь два часа назад ты говорил своим ученикам, давая им хлеб и вино: «Ядите, сие есть тело мое, сие есть кровь моя…» Ах! Ты содрогаешься, ты трепещешь, Иисус? И пот твой льется обильней и стал кровавым… Посмотри на свои руки: они красны, как у твоих священников, понтификов, пап! О, прекрасные руки, как они радуют сатанинский взор!
— Ты прав, — ответил Иисус. — Но кровь эта — моя собственная, и течет она не за мои страдания, а за муки человеческие. И Отец мой, видящий, как она струится, дает мне силу молить его: «Да не разжалобят тебя, Господи, страдания мои, да не остановят на предначертанном мне пути».
— Аминь! — произнес Сатана. — И продолжим. Пройдет сто лет после смерти бедного гуся, и лебедь, которому предсказано родиться, появится на свет и пропоет свою песнь. Лютер заклеймит торговлю индульгенциями, которую введут твои понтифики. Он издаст воинственный клич, ополчившись против Рима, — на этот голос откликнутся люди с совестью… Северные народы возмечтают вторично насытить свою ненависть к Вечному городу и взять приступом Ватикан, как некогда варвары взяли Капитолий. Духовным отцом этого нашествия станет монах с ликом, истощенным постом, со взглядом, омраченным сомнениями, и лбом, побелевшим от бдений. Ересь породит ересь, благодаря свободе мнений секты расплодятся и размножатся — и вот уже сто тысяч крестьян под водительством одного из твоих священников, Томаса Мюнцера, усеют своими костями земли Франконии. Что ж! Смелей, вперед, христиане против христиан! Протестанты против протестантов! Еретики против еретиков! Вот истребление, подобное тому, что твой любимый ученик Иоанн предречет в Апокалипсисе. Увы, это видение смерти не позволит ему разглядеть или вообразить даже бледную тень кровавого будущего. После крестьян Мюнцера придет черед анабаптистов под водительством Иоанна Беколда, Иоанна Бокелзона, или Иоанна Лейденского, — зови его как тебе угодно. Бывший портной и содержатель постоялого двора возродит во имя твое, о Христос, нравы Давида и Соломона. Как они, он сделается царем, подобно им, окружит себя куртизанками и станет проводить время в помпезных многодневных трапезах. Сей Сарданапал Запада провозгласит: «Бог — это наслаждение!» Потом его в конце концов изловят, сдерут с него кожу, сожгут в железной клетке. Его родной город Мюнстер не избежит ни меча, ни мора. Сторонников его рассеют и кого повесят, кого колесуют, четвертуют или просто прирежут! Ну, этим-то, по крайней мере, жаловаться не на что: они весело провели остаток жизни и опорожнили чашу до дна в ожидании того часа, когда — по твоему обещанию — изопьют с тобой чашу в царстве Отца твоего. Но вот бедные моравские братья, какой грех они совершат? Слово Сатаны — никакого. Единственными их земными усладами будут власяницы и плети для умерщвления плоти. Они станут жить, молиться и работать сообща, как христиане первых веков! Но это не помешает другим христианам ненавидеть и проклинать их. Их сочтут врагами общества, осудят, приговорят, изгонят и разгромят. Да и сама реформа не встретит сочувствия в глазах тех, кто владычествует над совестью людской. Кстати, приглядимся, чего желает проклинаемая ими реформа, та, что завоевывает мир с кличем «Иисус, Иисус!». Ах! Она стремится заменить мессу, о которой ты нигде не сказал ни слова, общим причастием, на котором ты так настаивал. Кроме того, реформа восстановит право церковнослужителей вступать в брак — в честь столпов первоначальной Церкви. Так гряди, реформа, гряди! Иисус хочет произвести смотр тебе и всем детям твоим: лютеранам, гугенотам, кальвинистам, протестантам, нечестивцам — короче, всем, кто так или иначе вкусил ереси! Раздвиньтесь же, стены, раскройтесь, горы, отхлыньте, моря — пусть Искупитель рода человеческого бросит взгляд на Запад! Но что это? Почему столько крови, огня и дыма? Откуда эти виселицы, эшафоты, костры, разрушения и всеобщие бойни?.. Да, Голгофа растет вширь, расползается по земле и становится необъятной. Она покрывает Европу от истоков Одера до побережья Бретани, от залива Голуэй до устья Тахо. Это то, что потом назовут восьмидесятилетней войной. Она начнется разграблением собора в Антверпене и закончится падением головы Карла Первого. Посмотри-ка: вон пылает Британия. Там бесчинствует Мария Кровавая. А вот дымится Испания: ее поджег Филипп Второй! О, вы достойны святого таинства, скрепившего ваш брачный союз — обручение северной тигрицы и южного беса!.. Жги! — И вот пылает Шотландия…
Еще! — Ирландия занялась! Поддай жару! — И Богемия, Фландрия, Венгрия, Вестфалия охвачены пламенем! Жги, круши! А, настает черед Франции! Да здравствует ночь святого Варфоломея, кстати, твоего апостола! Надеюсь, король Карл Девятый устроит в его честь отличный праздник! Видишь этого набожного монарха на балконе с аркебузой в руках: он охотится за кальвинистами, лютеранами, гугенотами… Прекрасная троица королей, слово демона! Каждый купается в крови до полного изнеможения и ею же утоляет безмерную жажду: Мария Тюдор ходит в крови по колено, Филипп Второй — по пояс, а Карл Девятый — по макушку… Что же остается Людовику Четырнадцатому? Так, пустяки! Иисус уже не мог смотреть: он со стоном спрятал лицо в ладонях. Сатана бросился к нему и силой отвел руки от глаз.
— Смотри же, — приказал он.
Христос посмотрел, но ничего не смог разглядеть, кровавый пот ослепил его!
Тут силы покинули Спасителя, он пал лицом на камни, моля:
— Господи, Бог мой! Возьми всю жизнь мою до последнего биения сердца, вздоха, до последней капли крови, удвой, удесятери, умножь в сто раз мои пытки; но да свершится святая воля, а не помыслы моего адского искусителя!
Сатана издал ужасный крик и одним прыжком выскочил из пещеры; стены ее понемногу осветились небесным сиянием, и хор ангелов запел:
«Третий час испытания, страха и надежды истек. Кончилось время невыразимых страданий ради воцарения мира в природе! Слава Иисусу на земле! Слава Создателю на небесах!»
Сатана вторично был повержен!
X. ПОЦЕЛУЙ
Когда Богоматерь накрыла голову, чтобы не видеть проходящего мимо Иуду, тот, как она и думала, вышел из трапезной, чтобы предать учителя.
Совет священников и старейшин должен был, как предложил Иуда, собраться ночью. Изменник обещал известить их, не уточнив, в кг ом часу это будет: он сам не знал, как ему удастся выйти, и намеревался действовать по обстоятельствам.
С восьми часов вечера главные недруги Иисуса собрались у Каиафы. Анан заранее выбрал людей, на которых мог положиться. Их имена дошли до нас: кроме самого Анана, тестя Каиафы, было семь или восемь верховных священнослужителей и старейшин. Звали их Зум, Дафан, Гамалиил, Левий, Нефалим, Александр и Зир. Никодима же и Иосифа Аримафейского, высказавшихся накануне в пользу Иисуса, пригласить поостереглись.
Собравшиеся у Каиафы ждали уже более часа; их обостренный ненавистью слух отзывался на каждый шорох снаружи. Иные уже недоверчиво качали головами, говоря: «Этот человек обещал то, чего не может исполнить, он не придет!» Но вдруг ковер, прикрывавший вход, приподнялся и на пороге возник Иуда.
От дома Каиафы до места, где Иисус возлег за трапезой на тайной вечере, была лишь сотня шагов. Следовательно, ни быстрый бег, ни долгий путь не могли объяснить, почему Иуда пришел весь в поту.
Когда он переступал порог Каиафы, его терзали не угрызения совести, а сомнения. Неужели Иисус, так легко читавший в его душе, этот пророк, повелевавший ангелами, действительно был существом сверхъестественным, отличным от других людей?
Иуда был готов на убийство человека, но отнюдь не Бога.
К несчастью, в миг, когда он медлил у порога, не зная, вернуться или войти в дверь, та распахнулась. И Малх, служитель первосвященника, посланный хозяином поглядеть, не пришел ли ожидаемый посетитель, оказался лицом к лицу с Иудой, узнав в нем того, за кем его посылали.
— Входи, — сказал Малх. — Тебя ждут.
И втолкнув Иуду в дверь, затворил ее за ним.
Эта дверь, как вход в Дантов ад, стала той пропастью, что преодолел изменник. И пот, лившийся с чела Иуды, служил свидетельством того, что этот человек, войдя, оставил всякую надежду, как души перед вратами преисподней.
Увидев его, собравшиеся радостно вскрикнули.
— Ну что? — разом спросили двое или трое из них.
— А то, — отвечал Иуда, — что я здесь.
— И готов сдержать обещание?
— Иначе разве я бы пришел?
— Где Иисус?
— В сотне шагов отсюда, в доме Илия, родственника Захарии из Хеврона. А тому его сдали Никодим и Иосиф Аримафейский.
— Что он делает в этом доме?
— Справляет Пасху.
— Но ведь сегодня не Пасха?
— А разве это не безразлично тому, кто явился разрушить существующее и установить то, чего нет? Исцеляющий в субботу может справлять Пасху в четверг.
— Прекрасно, — сказал Каиафа. — Все слышали? Он в сотне шагов отсюда. Сейчас прикажу, чтобы его схватили.
— Поостерегитесь! — вмешался Иуда. — Дом Илии похож на крепость, и вокруг Христа — пять или шесть десятков преданных учеников. В Иерусалиме еще никто не спит; ему достаточно крикнуть, как сбегутся все его приверженцы. В нескольких сотнях шагов — Офел, а в этом предместье множество его сторонников… Отправиться за ним туда, где он сейчас — это поставить на ноги весь город.
— Так что же делать? — спросил Каиафа.
— Послушайте, — предложил Иуда. — Через час он выйдет из дому в сопровождении лишь немногих учеников, по всей вероятности, тех, кто сейчас с ним за одним столом. Я знаю, куда он ходит каждую ночь. Дайте мне двадцать хорошо вооруженных людей, и я отдам Иисуса в ваши руки.
— Он будет один?
— Нет, среди своих учеников, но вдали от города и без какой бы то ни было подмоги.
— Но если с ним много учеников, а у тебя лишь два десятка воинов, может произойти стычка, во время которой Иисусу удастся сбежать.
— Кроме Петра, все остальные ученики — люди мягкие и боязливые. Сопротивления они не окажут.
— Как же ночью среди многих людей мои воины отыщут Иисуса?
— Это будет тот, кого я поцелую, — ответил Иуда. Члены совета невольно вздрогнули от слов человека, который предает, как прочие ласкают, — поцелуем!
— Хорошо, — согласился Каиафа. — Вот то, что совет приготовил тебе в награду, — и протянул кожаный мешочек с тридцатью серебряными монетами.
— Прежде чем что-либо брать, я бы хотел заручиться вашим обещанием.
— Каким?
— Что я смогу действовать свободно, что стражники будут следовать за мной издали и остановятся там, где я им укажу. К ученикам я должен приблизиться в одиночку, а прочие пусть подойдут лишь спустя четверть часа.
— Воины получат приказ повиноваться тебе.
— Хорошо, — удовлетворенно произнес Иуда и лишь после этого взял из рук первосвященника кошель. — Теперь, — продолжал он, — я хочу знать: это действительно мои деньги?
— Это задаток сделки, которую мы только что совершили. Как только лжепророк будет у нас в руках, совет позаботится о том, чтобы плата за службу была увеличена.
— Я спрашиваю не о том, — нетерпеливо оборвал Иуда. — Я хочу знать: это мои деньги, я волен делать с ними что пожелаю?
— Они твои, и ты можешь делать с ними все, что тебе угодно.
— Что ж! — сказал Иуда. — Чтобы доказать вам, что я действую не из алчности, а по убеждению, жертвую их на храм.
Но Каиафа оттолкнул протянутую к нему руку с кошелем.
— Оставь их себе. Они не могут быть пожертвованы на храм: это цена крови.
Иуда мертвенно побледнел, рыжие брови нахмурились, и он засунул кошель за пояс.
— Хорошо, — проговорил он. — В полночь я вернусь.
— Нет, — ответил Каиафа, переглянувшись с прочими членами совета, — лучше будет, если ты подождешь здесь.
— Я подожду, — сказал Иуда.
Он уселся на скамью в противоположном конце залы и, безмолвный, неподвижный, остался сидеть до полуночи.
Меж тем старейшины и священники коротали время тихо переговариваясь. Иногда то один, то другой украдкой бросал взгляд на Иуду, но обнаруживал его на том же месте, онемевшего и похожего на изваяние.
В полночь вошел декурион, возглавлявший отряд из двадцати лучников, и объявил, что его люди готовы.
Тут Каиафа громким голосом велел ему во всем повиноваться Иуде, но тихо добавил:
— Не спускайте глаз с этого человека и не доверяйте ему!
Иуда повернул голову в сторону первосвященника, перехватив брошенный на него взгляд и, быть может, услышал что-то из сказанного, но сделал вид, что ничего странного не увидел и не услышал.
— Пошли, — сказал он и вышел первым.
Пока Иуда во главе двадцати воинов приближался к воротам Источника, истекал третий час искушения Спасителя.
Иаков, Петр и Иоанн, как мы уже упомянули, расстались с учителем у входа в Масличный сад и провожали его взглядом, пока его не скрыла бледная сверкающая листва деревьев Минервы, как называли оливы. Ученики уселись и накрыли головы плащами, подобно всем восточным людям, привыкшим так спать или молиться, и, сломленные усталостью и грустью, задремали.
Иоанн проснулся первый, поскольку его тронули за плечо. Он сбросил с головы плащ, поднял глаза, и тут из его груди вырвался крик, разбудивший остальных двоих.
Луна, пробивавшаяся сквозь море клочковатых облаков, отбрасывала тусклый свет, достаточный, однако, чтобы различать предметы.
Около апостолов стоял Иисус. Но Иоанн узнал учителя не глазами, а сердцем, ибо тот был почти неузнаваем.
Мягкое, спокойное лицо Христа было сведено страданием, смертельно бледно и залито кровавым потом, от которого борода склеилась, а всклокоченные волосы на голове стояли дыбом. Он не снял руки с Иоаннова плеча, но уже не для того, чтобы пробудить его, а просто для опоры, так как едва держался на ногах.
— Учитель! — вскричал Иоанн, обеими руками поддерживая Иисуса. — Что с тобой случилось?
— Вставайте и пойдем, — молвил тот, — ибо настал предсказанный мною час, когда мне предстоит отдаться в руки мучителей.
Петр и Иаков вскочили.
— Учитель, — взмолился Петр, — позволь мне позвать остальных учеников! Мы все одиннадцать преданы тебе по гроб жизни, мы можем сопротивляться, защищаться! Что до меня… — и апостол приподнял край плаща, под которым висел короткий меч, — за мной — смерть первого, кто осмелится поднять на тебя руку!
— Нет, Петр, — печально сказал Иисус. — Не делай этого: все, что произойдет, предрешено моим Отцом и мною… Пока вы спали, я корчился в предсмертных муках и не раз силы почти покидали меня… Посмотрите, как я слаб, бледен, взгляните на мои волосы: они слиплись от кровавого пота. Да, борьба была долгой, а враг цепок и безжалостен. Но с помощью Отца моего (Иисус обратил к небесам взор, полный благодарности) схватка окончилась победой! Пусть теперь придут пытки, мучения, смерть — я готов… Так пойдемте же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Ты прав, — ответил Иисус. — Но кровь эта — моя собственная, и течет она не за мои страдания, а за муки человеческие. И Отец мой, видящий, как она струится, дает мне силу молить его: «Да не разжалобят тебя, Господи, страдания мои, да не остановят на предначертанном мне пути».
— Аминь! — произнес Сатана. — И продолжим. Пройдет сто лет после смерти бедного гуся, и лебедь, которому предсказано родиться, появится на свет и пропоет свою песнь. Лютер заклеймит торговлю индульгенциями, которую введут твои понтифики. Он издаст воинственный клич, ополчившись против Рима, — на этот голос откликнутся люди с совестью… Северные народы возмечтают вторично насытить свою ненависть к Вечному городу и взять приступом Ватикан, как некогда варвары взяли Капитолий. Духовным отцом этого нашествия станет монах с ликом, истощенным постом, со взглядом, омраченным сомнениями, и лбом, побелевшим от бдений. Ересь породит ересь, благодаря свободе мнений секты расплодятся и размножатся — и вот уже сто тысяч крестьян под водительством одного из твоих священников, Томаса Мюнцера, усеют своими костями земли Франконии. Что ж! Смелей, вперед, христиане против христиан! Протестанты против протестантов! Еретики против еретиков! Вот истребление, подобное тому, что твой любимый ученик Иоанн предречет в Апокалипсисе. Увы, это видение смерти не позволит ему разглядеть или вообразить даже бледную тень кровавого будущего. После крестьян Мюнцера придет черед анабаптистов под водительством Иоанна Беколда, Иоанна Бокелзона, или Иоанна Лейденского, — зови его как тебе угодно. Бывший портной и содержатель постоялого двора возродит во имя твое, о Христос, нравы Давида и Соломона. Как они, он сделается царем, подобно им, окружит себя куртизанками и станет проводить время в помпезных многодневных трапезах. Сей Сарданапал Запада провозгласит: «Бог — это наслаждение!» Потом его в конце концов изловят, сдерут с него кожу, сожгут в железной клетке. Его родной город Мюнстер не избежит ни меча, ни мора. Сторонников его рассеют и кого повесят, кого колесуют, четвертуют или просто прирежут! Ну, этим-то, по крайней мере, жаловаться не на что: они весело провели остаток жизни и опорожнили чашу до дна в ожидании того часа, когда — по твоему обещанию — изопьют с тобой чашу в царстве Отца твоего. Но вот бедные моравские братья, какой грех они совершат? Слово Сатаны — никакого. Единственными их земными усладами будут власяницы и плети для умерщвления плоти. Они станут жить, молиться и работать сообща, как христиане первых веков! Но это не помешает другим христианам ненавидеть и проклинать их. Их сочтут врагами общества, осудят, приговорят, изгонят и разгромят. Да и сама реформа не встретит сочувствия в глазах тех, кто владычествует над совестью людской. Кстати, приглядимся, чего желает проклинаемая ими реформа, та, что завоевывает мир с кличем «Иисус, Иисус!». Ах! Она стремится заменить мессу, о которой ты нигде не сказал ни слова, общим причастием, на котором ты так настаивал. Кроме того, реформа восстановит право церковнослужителей вступать в брак — в честь столпов первоначальной Церкви. Так гряди, реформа, гряди! Иисус хочет произвести смотр тебе и всем детям твоим: лютеранам, гугенотам, кальвинистам, протестантам, нечестивцам — короче, всем, кто так или иначе вкусил ереси! Раздвиньтесь же, стены, раскройтесь, горы, отхлыньте, моря — пусть Искупитель рода человеческого бросит взгляд на Запад! Но что это? Почему столько крови, огня и дыма? Откуда эти виселицы, эшафоты, костры, разрушения и всеобщие бойни?.. Да, Голгофа растет вширь, расползается по земле и становится необъятной. Она покрывает Европу от истоков Одера до побережья Бретани, от залива Голуэй до устья Тахо. Это то, что потом назовут восьмидесятилетней войной. Она начнется разграблением собора в Антверпене и закончится падением головы Карла Первого. Посмотри-ка: вон пылает Британия. Там бесчинствует Мария Кровавая. А вот дымится Испания: ее поджег Филипп Второй! О, вы достойны святого таинства, скрепившего ваш брачный союз — обручение северной тигрицы и южного беса!.. Жги! — И вот пылает Шотландия…
Еще! — Ирландия занялась! Поддай жару! — И Богемия, Фландрия, Венгрия, Вестфалия охвачены пламенем! Жги, круши! А, настает черед Франции! Да здравствует ночь святого Варфоломея, кстати, твоего апостола! Надеюсь, король Карл Девятый устроит в его честь отличный праздник! Видишь этого набожного монарха на балконе с аркебузой в руках: он охотится за кальвинистами, лютеранами, гугенотами… Прекрасная троица королей, слово демона! Каждый купается в крови до полного изнеможения и ею же утоляет безмерную жажду: Мария Тюдор ходит в крови по колено, Филипп Второй — по пояс, а Карл Девятый — по макушку… Что же остается Людовику Четырнадцатому? Так, пустяки! Иисус уже не мог смотреть: он со стоном спрятал лицо в ладонях. Сатана бросился к нему и силой отвел руки от глаз.
— Смотри же, — приказал он.
Христос посмотрел, но ничего не смог разглядеть, кровавый пот ослепил его!
Тут силы покинули Спасителя, он пал лицом на камни, моля:
— Господи, Бог мой! Возьми всю жизнь мою до последнего биения сердца, вздоха, до последней капли крови, удвой, удесятери, умножь в сто раз мои пытки; но да свершится святая воля, а не помыслы моего адского искусителя!
Сатана издал ужасный крик и одним прыжком выскочил из пещеры; стены ее понемногу осветились небесным сиянием, и хор ангелов запел:
«Третий час испытания, страха и надежды истек. Кончилось время невыразимых страданий ради воцарения мира в природе! Слава Иисусу на земле! Слава Создателю на небесах!»
Сатана вторично был повержен!
X. ПОЦЕЛУЙ
Когда Богоматерь накрыла голову, чтобы не видеть проходящего мимо Иуду, тот, как она и думала, вышел из трапезной, чтобы предать учителя.
Совет священников и старейшин должен был, как предложил Иуда, собраться ночью. Изменник обещал известить их, не уточнив, в кг ом часу это будет: он сам не знал, как ему удастся выйти, и намеревался действовать по обстоятельствам.
С восьми часов вечера главные недруги Иисуса собрались у Каиафы. Анан заранее выбрал людей, на которых мог положиться. Их имена дошли до нас: кроме самого Анана, тестя Каиафы, было семь или восемь верховных священнослужителей и старейшин. Звали их Зум, Дафан, Гамалиил, Левий, Нефалим, Александр и Зир. Никодима же и Иосифа Аримафейского, высказавшихся накануне в пользу Иисуса, пригласить поостереглись.
Собравшиеся у Каиафы ждали уже более часа; их обостренный ненавистью слух отзывался на каждый шорох снаружи. Иные уже недоверчиво качали головами, говоря: «Этот человек обещал то, чего не может исполнить, он не придет!» Но вдруг ковер, прикрывавший вход, приподнялся и на пороге возник Иуда.
От дома Каиафы до места, где Иисус возлег за трапезой на тайной вечере, была лишь сотня шагов. Следовательно, ни быстрый бег, ни долгий путь не могли объяснить, почему Иуда пришел весь в поту.
Когда он переступал порог Каиафы, его терзали не угрызения совести, а сомнения. Неужели Иисус, так легко читавший в его душе, этот пророк, повелевавший ангелами, действительно был существом сверхъестественным, отличным от других людей?
Иуда был готов на убийство человека, но отнюдь не Бога.
К несчастью, в миг, когда он медлил у порога, не зная, вернуться или войти в дверь, та распахнулась. И Малх, служитель первосвященника, посланный хозяином поглядеть, не пришел ли ожидаемый посетитель, оказался лицом к лицу с Иудой, узнав в нем того, за кем его посылали.
— Входи, — сказал Малх. — Тебя ждут.
И втолкнув Иуду в дверь, затворил ее за ним.
Эта дверь, как вход в Дантов ад, стала той пропастью, что преодолел изменник. И пот, лившийся с чела Иуды, служил свидетельством того, что этот человек, войдя, оставил всякую надежду, как души перед вратами преисподней.
Увидев его, собравшиеся радостно вскрикнули.
— Ну что? — разом спросили двое или трое из них.
— А то, — отвечал Иуда, — что я здесь.
— И готов сдержать обещание?
— Иначе разве я бы пришел?
— Где Иисус?
— В сотне шагов отсюда, в доме Илия, родственника Захарии из Хеврона. А тому его сдали Никодим и Иосиф Аримафейский.
— Что он делает в этом доме?
— Справляет Пасху.
— Но ведь сегодня не Пасха?
— А разве это не безразлично тому, кто явился разрушить существующее и установить то, чего нет? Исцеляющий в субботу может справлять Пасху в четверг.
— Прекрасно, — сказал Каиафа. — Все слышали? Он в сотне шагов отсюда. Сейчас прикажу, чтобы его схватили.
— Поостерегитесь! — вмешался Иуда. — Дом Илии похож на крепость, и вокруг Христа — пять или шесть десятков преданных учеников. В Иерусалиме еще никто не спит; ему достаточно крикнуть, как сбегутся все его приверженцы. В нескольких сотнях шагов — Офел, а в этом предместье множество его сторонников… Отправиться за ним туда, где он сейчас — это поставить на ноги весь город.
— Так что же делать? — спросил Каиафа.
— Послушайте, — предложил Иуда. — Через час он выйдет из дому в сопровождении лишь немногих учеников, по всей вероятности, тех, кто сейчас с ним за одним столом. Я знаю, куда он ходит каждую ночь. Дайте мне двадцать хорошо вооруженных людей, и я отдам Иисуса в ваши руки.
— Он будет один?
— Нет, среди своих учеников, но вдали от города и без какой бы то ни было подмоги.
— Но если с ним много учеников, а у тебя лишь два десятка воинов, может произойти стычка, во время которой Иисусу удастся сбежать.
— Кроме Петра, все остальные ученики — люди мягкие и боязливые. Сопротивления они не окажут.
— Как же ночью среди многих людей мои воины отыщут Иисуса?
— Это будет тот, кого я поцелую, — ответил Иуда. Члены совета невольно вздрогнули от слов человека, который предает, как прочие ласкают, — поцелуем!
— Хорошо, — согласился Каиафа. — Вот то, что совет приготовил тебе в награду, — и протянул кожаный мешочек с тридцатью серебряными монетами.
— Прежде чем что-либо брать, я бы хотел заручиться вашим обещанием.
— Каким?
— Что я смогу действовать свободно, что стражники будут следовать за мной издали и остановятся там, где я им укажу. К ученикам я должен приблизиться в одиночку, а прочие пусть подойдут лишь спустя четверть часа.
— Воины получат приказ повиноваться тебе.
— Хорошо, — удовлетворенно произнес Иуда и лишь после этого взял из рук первосвященника кошель. — Теперь, — продолжал он, — я хочу знать: это действительно мои деньги?
— Это задаток сделки, которую мы только что совершили. Как только лжепророк будет у нас в руках, совет позаботится о том, чтобы плата за службу была увеличена.
— Я спрашиваю не о том, — нетерпеливо оборвал Иуда. — Я хочу знать: это мои деньги, я волен делать с ними что пожелаю?
— Они твои, и ты можешь делать с ними все, что тебе угодно.
— Что ж! — сказал Иуда. — Чтобы доказать вам, что я действую не из алчности, а по убеждению, жертвую их на храм.
Но Каиафа оттолкнул протянутую к нему руку с кошелем.
— Оставь их себе. Они не могут быть пожертвованы на храм: это цена крови.
Иуда мертвенно побледнел, рыжие брови нахмурились, и он засунул кошель за пояс.
— Хорошо, — проговорил он. — В полночь я вернусь.
— Нет, — ответил Каиафа, переглянувшись с прочими членами совета, — лучше будет, если ты подождешь здесь.
— Я подожду, — сказал Иуда.
Он уселся на скамью в противоположном конце залы и, безмолвный, неподвижный, остался сидеть до полуночи.
Меж тем старейшины и священники коротали время тихо переговариваясь. Иногда то один, то другой украдкой бросал взгляд на Иуду, но обнаруживал его на том же месте, онемевшего и похожего на изваяние.
В полночь вошел декурион, возглавлявший отряд из двадцати лучников, и объявил, что его люди готовы.
Тут Каиафа громким голосом велел ему во всем повиноваться Иуде, но тихо добавил:
— Не спускайте глаз с этого человека и не доверяйте ему!
Иуда повернул голову в сторону первосвященника, перехватив брошенный на него взгляд и, быть может, услышал что-то из сказанного, но сделал вид, что ничего странного не увидел и не услышал.
— Пошли, — сказал он и вышел первым.
Пока Иуда во главе двадцати воинов приближался к воротам Источника, истекал третий час искушения Спасителя.
Иаков, Петр и Иоанн, как мы уже упомянули, расстались с учителем у входа в Масличный сад и провожали его взглядом, пока его не скрыла бледная сверкающая листва деревьев Минервы, как называли оливы. Ученики уселись и накрыли головы плащами, подобно всем восточным людям, привыкшим так спать или молиться, и, сломленные усталостью и грустью, задремали.
Иоанн проснулся первый, поскольку его тронули за плечо. Он сбросил с головы плащ, поднял глаза, и тут из его груди вырвался крик, разбудивший остальных двоих.
Луна, пробивавшаяся сквозь море клочковатых облаков, отбрасывала тусклый свет, достаточный, однако, чтобы различать предметы.
Около апостолов стоял Иисус. Но Иоанн узнал учителя не глазами, а сердцем, ибо тот был почти неузнаваем.
Мягкое, спокойное лицо Христа было сведено страданием, смертельно бледно и залито кровавым потом, от которого борода склеилась, а всклокоченные волосы на голове стояли дыбом. Он не снял руки с Иоаннова плеча, но уже не для того, чтобы пробудить его, а просто для опоры, так как едва держался на ногах.
— Учитель! — вскричал Иоанн, обеими руками поддерживая Иисуса. — Что с тобой случилось?
— Вставайте и пойдем, — молвил тот, — ибо настал предсказанный мною час, когда мне предстоит отдаться в руки мучителей.
Петр и Иаков вскочили.
— Учитель, — взмолился Петр, — позволь мне позвать остальных учеников! Мы все одиннадцать преданы тебе по гроб жизни, мы можем сопротивляться, защищаться! Что до меня… — и апостол приподнял край плаща, под которым висел короткий меч, — за мной — смерть первого, кто осмелится поднять на тебя руку!
— Нет, Петр, — печально сказал Иисус. — Не делай этого: все, что произойдет, предрешено моим Отцом и мною… Пока вы спали, я корчился в предсмертных муках и не раз силы почти покидали меня… Посмотрите, как я слаб, бледен, взгляните на мои волосы: они слиплись от кровавого пота. Да, борьба была долгой, а враг цепок и безжалостен. Но с помощью Отца моего (Иисус обратил к небесам взор, полный благодарности) схватка окончилась победой! Пусть теперь придут пытки, мучения, смерть — я готов… Так пойдемте же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87