Кюре Боном, каким мы представили его нашим читателям, а именно предшественником конституционных священников 1792 года, должен был добиться успеха у друга реформатора Мерсье. И он добился его.
Ретиф, взглянув на вопрос под политическим углом зрения, отныне стал безоговорочно обвинять во всем только графа д'Артуа; хотя кюре, с присущим ему милосердием, нашел извинения и особе графа, выводя его вину из сословного положения и аристократического воспитания.
Из этого последовало, что в конце разговора, после того как сначала он обвинял Оже, потом графа, Ретиф во всем стал винить лишь аристократию.
Уже не г-н Оже, не господин граф д'Артуа хотели отнять у него дочь: похитить ее хотела аристократия!
Но делу, которое защищалось и было выиграно у отца, требовалось завершение.
Этим завершением было прощение.
— Простите его! Простите! — взывал добрый кюре, рассказавший, что жизнь Оже висит на волоске этого прощения.
— Я прощаю его! — величественно объявил Ретиф. Кюре от радости вскрикнул.
— Теперь пройдемте к Инженю, — прибавил Ретиф, — и позвольте мне рассказать ей обо всем; раскаяние — хороший пример для молодежи. Девушка, которая видит преступление либо наказанное, либо раскаивающееся, не может плохо думать о божественной справедливости.
— Мне нравится эта мысль, — сказал кюре.
Они прошли к Инженю. Подобно сестрице Анне, Инженю стояла у окна и, подобно сестрице Анне, не видела, чтобы к ней кто-либо шел.
Ретиф коснулся плеча Инженю; та, вздрогнув, обернулась. Потом, увидев отца и кюре, она грустно улыбнулась одному, поклонилась другому и снова села на привычное место.
Тогда Ретиф рассказал Инженю о раскаянии и добродетелях Оже.
Инженю слушала без интереса.
Ей было безразлично, станет г-н Оже честным или бесчестным человеком. Увы! Она многое отдала бы за то, чтобы Кристиан совершил столько же преступлений, сколько Оже, раскаявшись сходным образом.
— Ну что, довольна ты этим извинением? — спросил Ретиф, закончив свой рассказ.
— Да, конечно, очень довольна, отец, — машинально ответила Инженю.
— Прощаешь ли этого несчастного человека?
— Я его прощаю.
— О! — воскликнул кюре, ликуя от радости. — Теперь этот бедняга возродится! Это прекрасное деяние сотворило ваше великодушие, господин Ретиф; но это не все, вам еще, наверное, предстоит совершить более похвальное деяние, и вы, я в этом уверен, его совершите.
Ретифа вновь охватили его первоначальные опасения.
Он посмотрел на кюре, который тоже смотрел на Ретифа с улыбкой на губах и настойчивостью в глазах.
Он вздрогнул, уже считая, будто видит, как кюре достает из большого кармана свой бархатный кошелек.
— О! Я полагаю, что он богаче нас с вами, господин кюре, — поспешил заметить Ретиф, чтобы упредить просьбу, которой он опасался.
— Нет, нет, это и вводит вас в заблуждение, — возразил священник. — Он довел все до конца: отверг деньги графа д'Артуа, отказался от причитавшегося ему жалованья и — бедняга! — использовал на благие дела свои сбережения. И сделал это лишь потому, что всем сердцем стремился искупить свою вину; и, в самом деле, деньги этого проклятого
аристократического дома оказались не чем иным, как платой за те дурные дела, какие Оже хотел искупить.
— Неважно, неважно, господин кюре, — перебил Ре-тиф, — но все-таки согласитесь: было бы странно, если господин Оже, причинив нам столько несчастий, пришел к нам просить милостыню.
— Если бы он даже попросил у вас милостыню, господин Ретиф, — возразил славный кюре, — то, я полагаю, вы, как добрый христианин, должны были ему ее подать; больше того: эта милостыня в глазах Господа была бы бесконечно более похвальной, чем то зло, что он вам причинил.
— Однако… — пролепетал Ретиф.
— Но вопрос вовсе не в этом, — прервал его кюре. — Оже не желает ничего просить и жаждет лишь возможности жить своим трудом; он уже совершенно честный человек, а скоро станет честнее всех.
— Чего же тогда он просит? — спросил Ретиф, совсем успокоившись. — Объясните мне, господин кюре.
— Это просит не он, дорогой мой сосед, это я прошу вас за него.
— И чего вы просите? — осведомился Ретиф, встав со стула и перебирая пальцами.
— Я прошу то, что каждый честный гражданин может, не краснея, просить у своего ближнего, — работы!
— Ах, вот оно что!
— Вы ведь обеспечиваете работой много народу, господин Ретиф.
— Нет… Я набираю сам, и к тому же мне неизвестно, что господин Оже печатник.
— Он будет делать все, чтобы жить честно.
— Ах ты черт!
— Если вы сами не можете дать ему работу, то у вас, по крайней мере, есть знакомые.
— У меня есть знакомые, — машинально повторил Ретиф. — У нас, черт побери, есть же знакомые? Не так ли, Инженю?.. Конечно, у нас есть знакомые!
— Да, отец мой, — рассеянно ответила девушка, — есть.
— Давай поищем… Во-первых, у нас есть господин Мерсье, хотя он, как и я, никого не нанимает.
— Ах, какая незадача! — воскликнул кюре.
— Но подумай же, Инженю!
Девушка подняла свои красивые голубые глаза, насквозь пронизанные грустью.
— Господин Ревельон, — подсказала она.
— Ревельон? Фабрикант обоев, что владеет мануфактурой в предместье Сент-Антуан? — осведомился аббат Боном.
— Ну, конечно! — воскликнул Ретиф.
— Да, это он, — ответила Инженю.
— Но мадемуазель права, — сказал аббат, — для нашего дела это превосходное знакомство! Господин Ревельон нанимает много рабочих.
— Но, скажите все-таки, что он умеет, ваш господин Оже? — спросил Ретиф.
— О, он не лишен образованности — это сразу видно… Скажите о нем господину Ревельону и в полной уверенности рекомендуйте ему Оже.
— Это будет сделано сегодня же, — заявил Ретиф, — хотя…
— Ну, что еще мешает? — с тревогой спросил аббат Боном.
— Хотя, вы понимаете, рекомендовать его господину Ревельону будет трудно, у него дочери… и ведь…
— Что?
— … ведь, надо вам признаться, дорогой мой сосед, именно господин Ревельон предоставил нам своих рабочих, чтобы они избили похитителя.
— Вы расскажете ему о его раскаянии, дорогой господин Ретиф.
— Фабриканты — люди недоверчивые, — покачав головой, заметил Ретиф.
— Вы же, в конце концов, не оставите без помощи жертву испорченности сильных мира сего!..
Этот способ рассмотрения вопроса окончательно убедил Ретифа, выразившего твердое намерение его решить. И он действительно сдержал свое обещание.
XXXI. АРИСТОКРАТ И ДЕМОКРАТ ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ СЕНТ-АНТУАН
Было уже поздно, когда аббат Боном ушел от Ретифа, но романист, вопреки полученной им новости о раскаянии Оже, не хотел рисковать идти в темноте с дочерью по улицам Парижа и лишь на другой день, в полдень, отправился к торговцу обоями, чтобы исполнить то обещание, что накануне он дал господину кюре прихода Сен-Никола-дю-Шард онере.
Ревельон вел громкую беседу с одним из соседей.
Две дочки Ревельона сразу завладели Инженю и попросили Ретифа подождать, пока г-н Сантер закончит разговор с их отцом.
— Сантер-пивовар? — спросил Ретиф.
— Да, господин Ретиф; вы можете их послушать.
— Черт возьми, охотно! Мне даже кажется, что они кричат слишком громко.
— Так бывает всегда, когда они говорят о политике.
— Но, похоже, они ссорятся.
— Возможно, если иметь в виду, что они ни в чем не согласны друг с другом; однако, поддерживая деловые отношения, они никогда серьезно не ссорятся, и, как бы они громко ни кричали, нас это не волнует.
Тем временем Ретиф прислушивался к тому, что говорилось в кабинете Ревельона.
— Ага! Вот в чем дело! — прошептал он. — Они говорят о деле господина Дюбуа, командира городской стражи. Тут действительно есть предмет для спора.
— Он поступил правильно, — говорил Ревельон, — я полагаю, что он вел себя как храбрый солдат и верный слуга короля!
— Это негодяй! Злодей! — кричал Сантер. — Он приказал стрелять в народ.
— Подумаешь! — возражал Ревельон. — Если народ бунтует, это больше не народ.
— Как?! Если вы богаты, то хотите лишь за собой сохранить право иметь собственное мнение и высказывать его, но, если вы бедны, вам, значит, придется все терпеть, никогда ни на что не жалуясь и даже не возмущаясь. Нет уж, увольте!
— Я не хочу, чтобы вопреки воле короля и закону нарушался общественный покой, только это я и имею в виду.
— Ревельон! Ревельон, друг мой, не говорите подобных вещей! — настаивал Сантер.
— Разве я не должен высказывать то, что думаю?
— Нет, особенно в присутствии рабочих.
— И почему же?
— Потому, что когда-нибудь они сожгут ваши обои, вы понимаете меня?
— Ну что ж, если в тот день нам выпадет счастье иметь еще в командирах городской стражи господина Дюбуа, он приведет взвод солдат и прикажет стрелять в рабочих, как он отдал приказ расстрелять всю эту сволочь на Новом мосту и площади Дофина.
— Ах черт, ах черт! — шептал Ретиф. — Мой друг Ревельон, оказывается, еще меньший сторонник перемен, чем я думал, и, если бы он оказался, подобно мне и Инженю, под выстрелами, если бы видел, как уносят раненых, если бы ему пришлось считать погибших…
Пока Ретиф вполголоса предавался этим размышлениям, Сантер — он не был тем человеком, кто позволяет, чтобы за другим оставалось последнее слово, — кричал громче, чем раньше:
— Так значит, вы призовете господина Дюбуа? Значит, пошлете за командиром стражи? И заставите стрелять в беззащитных бедняков? Так вот, заявляю вам, что при первом выстреле мои рабочие явятся сюда, чтобы оказать помощь вашим.
— Ваши рабочие?
— Да, и поведу их я, вам понятно?
— Хорошо, это мы еще посмотрим.
— Прекрасно, это вы и увидите.
В это мгновение двери кабинета резко, с грохотом распахнулись, и на пороге появились Ревельон и Сантер.
Сантер был багрово-красным, Ревельон — очень бледным.
Оба оказались перед тремя девицами, весьма обеспокоенными ссорой, которую они слышали, и перед Ретифом, сделавшим вид, будто ничего не случилось.
— Здравствуйте, дорогой господин Ретиф, — сказал Ревельон.
— А! Господин Ретиф де ла Бретон! — воскликнул Сантер, с высоты своего великанского роста одаривая романиста улыбкой.
Ретиф, очень обрадованный тем, что его знает г-н Сантер, поклонился.
— Вот он, писатель-патриот! — громко заметил пивовар.
Ретиф поклонился еще раз.
Сантер подошел к нему и пожал руку.
Тем временем Ревельон, понимая, что все сказанное в кабинете было услышано, со смущенным видом поклонился Инженю.
— Вы слышали нас? — спросил Сантер, смеясь, как человек, убежденный в том, что, отстаивая правое дело, он может в присутствии всех повторить сказанное в беседе с глазу на глаз.
— Конечно! Вы говорили довольно громко, господин Сантер, — ответила младшая из дочерей Ревельона.
— Это верно, — подтвердил Сантер громовым голосом, заливаясь смехом, поскольку он уже утратил резкость спора, — ведь этот чертов Ревельон еще живет представлениями Генриха Четвертого! Он одобряет правительство во всем, что оно делает, и каждое утро ждет курицу в супе.
— Дело в том, что в тот вечер у статуи его величества Генриха Четвертого было жарко! — заметил Ретиф, сразу же пожелавший снискать к себе расположение торговца пивом — фигуры, пользующейся заметным влиянием.
— А-а! Значит, вы там были, господин Ретиф? — спросил Сантер.
— Увы, был, вместе с Инженю… Правда, Инженю? Мы там едва не погибли.
— Ну что, дорогой мой Ревельон, вы слышите: господин Ретиф был там с дочерью.
— И что из этого следует?
— Господин Ретиф и его дочь не принадлежат ни к сволочи, как вы только что выразились, ни к врагам общественного спокойствия.
— Так что вы хотите этим сказать? Они не погибли! И потом, если бы они погибли, тем хуже для них! Почему они находились там, вместо того чтобы сидеть дома?
Никто на свете не может сравниться с умеренными людьми в способности делать беспощадные умозаключения.
— Ну и ну! Неужели вы упрекаете их, этих несчастных парижских обывателей, в том, что они совершали прогулку по Парижу? — удивился Сантер, обнаруживая грубый, но последовательный здравый смысл. — Поосторожнее, метр Ревельон, если вы стремитесь стать выборщиком, то, черт побери, будьте большим патриотом!
— Эх, черт возьми! — вскричал Ревельон, вторично задетый за живое, ведь если в первый раз угрожали его выгодам, то во второй раз уязвили его самолюбие. — Я, мой дорогой Сантер, патриот ничуть не меньше других, но не хочу шума, учитывая, что он мешает торговле!
— Это просто прелесть! — сказал Сантер. — Давайте делать революцию, но не будем никого смещать и не станем ничего менять.
Он произнес эти слова с той невозмутимой насмешливостью, что составляет одну из самых выдающихся особенностей французского ума.
Ретиф засмеялся.
Пивовар, почувствовав поддержку, повернулся в его сторону.
— Наконец, я беру в судьи вас, поскольку вы там присутствовали, — сказал он. — Говорят, будто тогда убили триста человек.
— Почему не три тысячи? — спросил Ревельон. — Нулем больше или меньше — мелочиться не стоит.
На лице Сантера появилось выражение некоей серьезности, на которую, казалось, была неспособна эта вульгарная физиономия.
— Положим, погибло всего трое, — возразил он. — Разве жизнь трех граждан дешевле парика господина де Бриена?
— Разумеется, нет! — пробормотал Ревельон.
— Так вот, — повторил Сантер, — это я вам говорю: убито было триста граждан и очень много ранено.
— Пусть так! — согласился Ревельон. — Вот вы называете их гражданами! А это толпа бродяг, которая сбежалась к дому шевалье Дюбуа, чтобы грабить! Их расстреляли и правильно сделали, я уже говорил это и повторяю снова.
— Ну, что ж, мой дорогой Ревельон, вы дважды выразились совсем неточно: вам отлично известно, что жертвами столкновения стали очень приличные люди… Не правда ли, господин Ретиф?
— Почему вы спрашиваете об этом меня? — ответил вопросом Ретиф.
— Но кого, черт возьми, я должен спрашивать, ведь вы сказали, что были там, — простодушно возразил Сантер.
Ретифа начинал сильно смущать тот оборот, который принимал разговор, и тот интерес, что проявляли к нему все присутствующие.
— Ах! — вздохнула одна из дочерей Ревельона. — Вы говорите, что были жертвы и среди порядочных людей?
— Да, черт побери! Почему нет? — вскричал Сантер. — Пули слепы, и доказательство тому, что среди жертв называют…
Ретиф сильно закашлялся.
— … прежде всего одну президентшу: пуля сразила ее наповал, — продолжал Сантер.
— Бедная женщина! — воскликнула мадемуазель Ревельон.
— Называют и оптового торговца сукном с улицы Бурдонне…
Ретиф вздохнул.
— Называют еще…
— … многих, многих порядочных людей! — поспешно заключил Ретиф.
Но Сантер был не тем человеком, который позволяет оборвать свою речь.
— Говорят, — воскликнул он громким голосом, чтобы заглушить сухой, упрямый кашель Ретифа, — говорят, даже аристократы пострадали!
— Правда?
— Например, чей-то паж…
Ретиф стал до смешного красным; Инженю пугающе побледнела и пролепетала:
— Паж?
— Да, да, паж, — подтвердил Сантер, — да к тому же господина графа д'Артуа.
— Извините, господина графа Прованского! — поспешил исправить Ретиф, заглушая своими словами слабый вскрик дочери.
— Мне говорили что графа д'Артуа, — упорствовал Сантер.
— Меня уверяли, что графа Прованского, — настаивал огорченный Ретиф с огромным усилием мужества, которое он черпал в бледности Инженю, ловившей, затаив дыхание, каждое слово собеседников и готовой либо упасть в обморок, либо снова ожить, в зависимости от того, кто из спорщиков окажется более убедительным.
— Неважно кто, граф д'Артуа или граф Прованский, — наконец сказал Сантер. — Как бы то ни было, но этот юный паж все-таки немного аристократ.
— Ну и ну! — вскричал Ревельон. — Ретиф говорит о графе Прованском, Сантер о графе д'Артуа; вы прекрасно понимаете, что они не согласны друг с другом… А есть ли вообще уверенность, что это был паж?
— Вот именно! Ведь в этом никак нельзя быть вполне уверенным, — согласился Ретиф, приободренный той неожиданной поддержкой, что ему оказали.
— О, черт возьми, прекратите, господа! — вскричал Сантер. — Это паж, и паж настоящий.
— Хорошо, но как вы это узнали? — поинтересовался Ревельон.
— Да, как? — повторил Ретиф, цепляющийся за каждую соломинку, словно утопающий.
— Как? Да очень просто: его лечит мой друг Марат; пажа принесли в конюшни д'Артуа, и Марат, исполненный человеколюбия, даже уступил ему свою комнату.
— Вам что, сказал об этом сам господин Марат? — осведомился Ревельон. Что касается Ретифа, то он больше не осмеливался рта раскрыть.
— Нет, — ответил Сантер, — истина прежде всего! Нет, об этом мне рассказал не Марат, а Дантон, слышавший обо всем из уст самого Марата.
— Кто этот Дантон?
— Адвокат при королевских советах… Вы ведь не станете называть его сволочью, хотя он и патриот.
— Ну, что ж, если один паж ранен, — заметил Ретиф, который, делая вид, будто хочет вставить в разговор словечко, отвечал своей дочери, а не Сантеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84