Боялась, что он явится сам. Поэтому она достала из сундука платье из серебристо-серого шелка, которое никогда не одевала из-за мрачноватой расцветки. Оно раньше принадлежало Клэр, которая лишь однажды надела его — на похороны дедушки, состоявшиеся накануне ее отъезда во Францию. Пока Мария убирала ее волосы, Анджелина сидела, разглядывая свой наряд в зеркало — серый шелк был украшен кружевами, похожими на застывший морозный узор на окне. Ими были отделаны глубоко вырезанная горловина и пышные рукава, закрывавшие руки до локтей. Анджелина думала о своей кузине.
Клэр любила Макса, Анджелина была уверена в этом, хотя возможно кузина и не понимала этого сама, пока он не умер. Чувство, которое Клэр испытывала к Максу, заслоняли от нее гордость, тщеславие, самонадеянная уверенность в том, что она займет высокое положение в обществе, когда он женится на ней. Когда ей дали отставку, ее самолюбие начало взывать об отмщении. Оставшись одна, она долго бушевала, негодовала, била посуду от досады и злости. Но вот явился Мейер, он ободрил ее и одновременно воспользовался в своих целях ее неистовством, источником которого была глубокая душевная боль. Последствия всего этого Клэр не в силах была вынести. Опасность, грозившая ей, и ее постепенное падение были столь ужасающи, что могли в конце концов привести ее к безумию, признаки которого были налицо. И все же она старалась помочь Анджелине, старалась помешать Мейеру осуществить свои цели в отношении нее.
Другой причиной, побудившей ее отправиться на ужин, была записка от Элен Делакруа, извещавшая, что она с Андре тоже получили приглашение и были бы счастливы предложить ей место в своей карете. С такой солидной поддержкой она, пожалуй, выдержит нелегкое испытание.
Здание Французской дипломатической миссии выглядело довольно мрачно. В главных приемных комнатах были потушены все огни, на ступенях не было видно слуг в ливреях, которые обычно помогали выйти из карет приехавшим гостям. Дверь перед Анджелиной и стоящими за ее спиной мадам Делакруа с сыном распахнул дворецкий, он принял их верхнюю одежду и проводил спокойно и без лишних церемоний в зал. Гости собрались в длинной, элегантно обставленной комнате с зеркалами в позолоченных рамах, резной мебелью в стиле рококо и сверкающими парчовыми портьерами. Здесь был губернатор Виллэр, мэр со своей супругой и несколько других знатных людей города. В углу стоял Джим Боуи, беседующий с Густавом. Когда Анджелина вошла в комнату, молодой человек поднял свой бокал и, взглянув на нее, выпил — как бы в ее честь. На диване в темно-синей атласной юбке сидела оперная дива, потрясшая Новый Орлеан своим пением в «Севильском цирюльнике»; ее пригласили, как сообщила мадам Делакруа Анджелине еще в карете, чтобы развлечь гостей после ужина. За спиной певицы стояли Густав и Леопольд, которые подшучивали над ней довольно плоско: расточая комплименты ее таланту, они одновременно низко наклонялись над ней, разглядывая полуобнаженные пышные прелести дивы, имевшей очень рискованное декольте. Освальд, выглядевший обеспокоенным, разыгрывал из себя галантного кавалера, занимая жену посла, в то время как Рольф беседовал с мужем этой почтенной леди и губернатором.
Рольф был великолепен в своем блестящем мундире, с несколькими орденами, украшавшими его грудь. Он сразу же нашел ее взглядом в многолюдной комнате и слегка улыбнулся. Принц не сводил с Анджелины глаз, пока губернатор не тронул его за руку, обращая на что-то внимание Рольфа, только тогда он снова вернулся к разговору со своими собеседниками.
Анджелине казалось, что Рольф выглядел усталым, и ему очень не хватало его голубой ленты через плечо с высшей наградой Рутении.
Ее пальцы непроизвольно сжали сумочку, которую она захватила с собой. В это время Элен отпустила какое-то острое озорное замечание, и Анджелина обернулась к ней.
Певица, супруга посла и супруга мэра, Элен и Анджелина были единственными женщинами, присутствующими на этом званом ужине. Поэтому, когда через некоторое время всех пригласили садиться за стол, эта диспропорция стала очень заметной, бросающейся в глаза. Ужин состоял из бесконечной смены блюд. Перед Анджелиной поставили сначала луковый суп, затем последовали устрицы в желе, жареная индейка, фаршированная устрицами и орехами, и заливная телятина. Пир завершился десертом — пирожными с персиками, разными сортами сыров, засахаренными орехами и сушеными фигами. Хотя еда была великолепно приготовлена и стол чудесно сервирован, Анджелина почти все оставила нетронутым, пытаясь завязать разговор с Андре, сидевшим с одной стороны от нее, и мэром, сидевшим с другой. Она избегала слишком часто глядеть на Рольфа и поэтому сосредоточила свой взгляд на украшении стола — сладком блюде, посыпанном Нугой. Оно стояло в центре стола и имело форму Мальтийского креста, который постепенно таял от тепла десятков свеч, укрепленных в чашечках люстры, висевшей над столом.
Когда ужин подошел к концу, дам проводили в зал, где пожилые леди были со всей любезностью усажены на удобные диваны в ожидании пения дивы, которая готовилась к выступлению.
Анджелина стояла с Освальдом, пока Андре ходил за шалью матери, которую Элен оставила на-спинке стула за столом. Анджелина оглянулась, подыскивая себе место — так, чтобы сесть не слишком близко к певице и почетным гостям, а также не рядом с Элен Делакруа, которая имела несносную привычку болтать не умолкая на протяжении подобных концертов. Освальд указал ей на одно вполне удобное место, а потом вдруг круто повернулся и исчез. Анджелина обернулась, чтобы выяснить причину такого странного поведения, и увидела рядом с собой Рольфа.
— Чайка в сером оперении, скорбная и бесконечно дорогая. Как ваши дела?
— Ничего. А ваши? — выдавила она из себя, в то время как взгляд ее непроизвольно скользнул по золотистым прядям волнистых волос, сверкающих на виске. Анджелина знала, что под ними скрывается большая ссадина.
— Я очень тщательно причесал свои волосы, а после обеда сегодня пытался заснуть в затемненной комнате, тоскуя о перепачканной грязью дриаде лесных чащоб, которая раньше приходила ко мне, когда я болел. Я бы отправился в скитания по улицам города, бредя и мечтая о ней, но боюсь, что оставшиеся в живых мои верные телохранители свяжут меня в буквальном смысле слова. Беспокоясь не столько о состоянии моего здоровья, сколько о том, что я выставлю себя на посмешище всему городу.
— Вы были больны?
По лицу принца пробежала тень раздражения, как будто он сожалел о том, что проговорился.
— Да нет, вовсе нет. Густав подтвердит вам, что с моей головой нынче все хорошо, как никогда.
— Не слушайте его, моя дорогая, — сказал Густав, подходя к ним и останавливаясь рядом. — Ему не дает покоя рана от выстрела, полученного в голову во время нашего пленения людьми Мак-Каллафа. От ударов, нанесенных ему в притоне, ранение снова открылось.
— Спасибо, Густав, — произнес Рольф мягким голосом, в котором слышался однако звон металла и крайнее недовольство. Коротко кивнув головой, ветеран отошел от них. — Я должен поговорить с тобой, Анджелина, — тихо сказал Рольф.
По его напряженному голосу и застывшему лицу Анджелина поняла, что сейчас произойдет что-то важное для них обоих. Ей припомнилось вдруг заверение Густава в их первой беседе, что она ничего не потеряет, вступив в близкие отношения с принцем, что ее щедро вознаградят, когда эти отношения закончатся.
— Я… в этом вовсе нет необходимости, — пробормотала она, заикаясь, — ты выяснил все, что тебе надо было выяснить, а теперь ты должен уехать. Я все понимаю.
Он увидел, как вспыхнуло ее лицо, и в отведенном от него взгляде появилось выражение боли.
— Понимаешь? Неужели ты ждешь от меня что-нибудь вроде надушенной безделушки с моим именем, зашифрованным в орнаменте, чего-нибудь вроде этого?
Он достал из кармана цепочку. На мгновение Анджелина окаменела, но затем она узнала маленький флакончик для духов на золотой цепочке, который Макс подарил Клэр, флакончик, который Клэр отдала ей на память ночью в монастыре.
— Где ты его нашел?
— Он был среди вещей, которые Сейрус привез из охотничьего домика месье Делашеза. Совершенно никчемная вещица, но с ней связаны грустные события. Я подумал, что она будет дорога тебе.
— Да, — прошептала Анджелина и протянула руку, в которую он положил цепочку с висящим на ней флакончиком, нагретым теплом его тела.
Раскрыв свою сумочку, она положила туда золотую вещицу, затем нащупала голубую шелковую ленту с орденом.
— А я принесла вот это, чтобы вернуть тебе. Это, конечно, великолепная безделушка, но я не могу ее принять.
В ее руке лежала высшая награда Рутении на голубой ленте, которую он оставил на подушке, уходя утром из дома вдовы.
Его взгляд потемнел, когда он перевел его с ордена на ее лицо.
— Почему ты мне возвращаешь это?
— Потому что его ценность слишком высока.
— Это невозможно, — коротко отрезал он.
— Я приму любые комплименты от тебя, — сказала она, понизив голос, — но ты должен взять назад то, что принадлежит тебе по праву, то, что ты заслужил своей силой, мужеством, подвигами.
— Ты — мое мужество, моя сила, Анджелина. Послушай меня…
У входа в зал послышались посторонние звуки, шум. В комнату торопливо вошел дворецкий и двинулся к французскому посланнику. После их короткой беседы, хозяин миссии повернулся к Рольфу и пристально взглянул на него, затем бросил дворецкому несколько слов и подошел к своему почетному гостю.
— Ваше Высочество, прибыла делегация, которая желает срочно увидеться с вами. Они только что сошли с корабля, доставившего их из Рутении.
Прежде чем он успел договорить эти слова, в дверях появились три человека благородного и солидного вида, они были одеты в черное, и лица их выражали суровую скорбь.
Остановившись напротив Рольфа, они отвесили ему глубокий поклон. При виде их у Анджелины в первый момент возникла мысль, что они пришли арестовать Рольфа, доставить его королю для расправы за смерть Макса. Но затем, когда она взглянула на Рольфа и увидела его лицо с посуровевшим взглядом, побелевшими губами, увидела всю его оцепеневшую, застывшую на месте фигуру, — она обо всем догадалась.
— Сожалею, принц Рольф, что вынужден выступать в роли гонца, принесшего вам дурные вести. Но тем не менее долг велит мне сообщить вам, что ваш отец, король Рутении, скончался. Ждем ваших приказаний, Ваше Величество.
Величество, а не Высочество! Итак Рольф теперь стал королем. Послы опять поклонялись еще ниже и еще почтительней. В зале раздались взволнованные выкрики, вздохи, восклицания. А затем все присутствующие — свита принца, посол со своей супругой и остальные гости — встали, демонстрируя почтение к новому королю.
Анджелина присела в глубоком реверансе и встала, чувствуя быстро опустившуюся ей на плечо руку.
Подняв свой серо-зеленый взгляд, влажный от слез сочувствия, она встретила глаза нового короля Рутении и увидела в них подавленную боль и тоску.
— Могу ли я предложить Вашему Величеству, — произнес посол, — комнату для конфиденциальной беседы с этими джентльменами?
— Да, — сказал Рольф рассеянным тоном.
Затем, когда старший из джентльменов тронул его за руку, напоминая, что он должен шествовать впереди них, Рольф повернулся и еще раз повторил:
— Да.
В это время к Анджелине подошел Андре, он взял из ее онемевших рук орден на ленте и засунул его назад в висевшую на руке Анджелины сумочку, закрыв ее. Затем молодой человек проводил ее к креслу туда, где певица по знаку жены посла запела арию звучным, хорошо поставленным голосом.
Но публика была слишком взволнована, чтобы внимать пению дивы. Гости перешептывались и постоянно оборачивались к двери, за которой скрылись Рольф и делегация из Рутении.
Величайший певец мира не смог бы удержать их внимание в такой ситуации, когда на их глазах происходили столь важные события.
После трех концертных номеров хозяйка позвонила в колокольчик, чтобы принесли кофе и бренди. Дива, обиженная таким невниманием, но пытающаяся это скрыть, упросила отпустить ее пораньше и распрощалась с гостями, хотя все остальные и не думали расходиться, они взволнованно и страстно обсуждали новое развитие ситуации на Балканах со вступлением на трон короля Рольфа.
Анджелине казалось, что повысить их интерес к происходящему может только одна вещь — уход одного из главных участников этой драмы, то есть ее самой. Но когда она попросила Андре отвезти ее домой, он решительно покачал головой. Взяв ее ладонь и положив ее себе на сгиб руки, он повел Анджелину к уютной нише, где стояла маленькая, обитая бархатом лавочка.
— Вы не должны поспешно убегать отсюда, — произнес он, став перед ней, в то время как она бессильно опустилась на сиденье. — Это уничтожит то хорошее, что удалось сделать по восстановлению вашего доброго имени.
Анджелина слабо улыбнулась.
— Я благодарна вам за вашу заботу, Андре, но меня больше не волнуют подобные условности.
— Однако, они важны. Рольф возвратится на родину — и это неизбежно, особенно теперь, а вы останетесь здесь. Конечно, за вашей спиной будут перешептываться, но никто не отвернется от вас при встрече на улице и не откажется принять ваше приглашение.
— Это сейчас, Андре, а что будет через несколько месяцев?
— Будет еще лучше, потому что какой-нибудь новый скандал отвлечет всеобщее внимание.
— Но не в том случае, если… если станет заметно, что я жду ребенка.
— Если… — его смуглая кожа сделалась бледно-желтой, и он вынужден был сесть на лавку рядом с ней, взяв ее холодные пальцы, лежащие на коленях, в свои руки.
Когда он снова заговорил, в его голосе слышалась твердая решимость.
— К тому времени, когда ясно станет видно, что вы беременны, никто не скажет ни одного дурного слова, потому что вы будете замужем уже несколько месяцев, будете моей женой. Мы уедем за город, на плантацию. Там есть одна женщина, прекрасная акушерка. Последние недели вы проведете в полном уединении, никого не принимая — это не вызовет подозрений, таков обычай. Если будет необходимо, мы отложим на некоторое время объявление о рождении ребенка и его крещении.
— О, Андре, я вовсе не имела в виду…
— Я знаю, — перебил он ее. — Вы все время избегали объяснений со мной, не хотели принимать моего предложения о браке. На этот раз я не позволю вам отказаться. Вы выйдете за меня замуж сразу же, как только будут сделаны необходимые приготовления.
Это было бы легко и просто. Из Андре вышел бы отличный муж. Он никогда — Анджелина была уверена в этом — не упрекнул бы ее и не высказал бы недоверия. Через какое-то время она привязалась бы к нему в благодарность за его великодушие и постоянство, если бы у нее не было других причин для теплого чувства.
— Я не могу позволить вам принести мне такую жертву, — проговорила Анджелина, понизив голос.
— Это не жертва, а честь для меня.
Его карие глаза излучали нежность, но они совсем не были похожи на ярко-синие живые глаза Рольфа. Его чувства, его понятия о долге были просты. В его обществе у нее не будет потребности и возможности духовного роста, но зато ее жизнь будет спокойна и легка; не будет страстного глубокого чувства, а только тихое довольство земной жизнью.
— Я… я постараюсь сделать вас счастливым.
— Вы уже сделали это, — ответил он и поднес ее руку к своим губам, уколов жесткой щеточкой усов ее нежные пальцы. Затем он помог ей подняться с лавочки и повел к мадам Делакруа.
— Послушайте, друзья мои, и ты, мама, послушай, — взволнованно сказал он громким голосом. — Я самый счастливый человек в Новом Орлеане. Анджелина только что согласилась стать моей женой.
Элен Делакруа обернулась. На ее лице отражалась борьба чувств — ужаса и радости от того, что ее сын светился от счастья и удовлетворения. Однако внимание Анджелины было приковано не к ее будущей свекрови, а к человеку, только что вернувшемуся в зал.
Когда сообщение о скором браке Андре и Анджелины дошло до сведения Рольфа, он резко остановился. Одно мгновение, казалось, что он помрачнел, как туча. Но тут же он улыбнулся и двинулся легкой скользящей походкой поздравить Андре со всей возможной сердечностью.
— Мы отплываем через неделю, моя свита и я, — сказал он. — Но прежде чем мы уедем, я хочу доставить себе удовольствие, мой товарищ в несчастьях и пережитых приключениях, побывав на вашей свадьбе.
Эти слова как будто были обращены к Андре, при этом Рольф протянул ему руку, но его синие глаза глянули на Анджелину пристально и многозначительно. И она поняла, что эти слова были сказаны ей.
Почему? Почему он это сделал? Неужели это было своего рода самоистязание, или еще одна попытка реабилитировать ее, публично показав свое полное безразличие или, может быть, странное, искаженное чувство долга, желание убедиться, что ее судьба устроена, и она в надежных руках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Клэр любила Макса, Анджелина была уверена в этом, хотя возможно кузина и не понимала этого сама, пока он не умер. Чувство, которое Клэр испытывала к Максу, заслоняли от нее гордость, тщеславие, самонадеянная уверенность в том, что она займет высокое положение в обществе, когда он женится на ней. Когда ей дали отставку, ее самолюбие начало взывать об отмщении. Оставшись одна, она долго бушевала, негодовала, била посуду от досады и злости. Но вот явился Мейер, он ободрил ее и одновременно воспользовался в своих целях ее неистовством, источником которого была глубокая душевная боль. Последствия всего этого Клэр не в силах была вынести. Опасность, грозившая ей, и ее постепенное падение были столь ужасающи, что могли в конце концов привести ее к безумию, признаки которого были налицо. И все же она старалась помочь Анджелине, старалась помешать Мейеру осуществить свои цели в отношении нее.
Другой причиной, побудившей ее отправиться на ужин, была записка от Элен Делакруа, извещавшая, что она с Андре тоже получили приглашение и были бы счастливы предложить ей место в своей карете. С такой солидной поддержкой она, пожалуй, выдержит нелегкое испытание.
Здание Французской дипломатической миссии выглядело довольно мрачно. В главных приемных комнатах были потушены все огни, на ступенях не было видно слуг в ливреях, которые обычно помогали выйти из карет приехавшим гостям. Дверь перед Анджелиной и стоящими за ее спиной мадам Делакруа с сыном распахнул дворецкий, он принял их верхнюю одежду и проводил спокойно и без лишних церемоний в зал. Гости собрались в длинной, элегантно обставленной комнате с зеркалами в позолоченных рамах, резной мебелью в стиле рококо и сверкающими парчовыми портьерами. Здесь был губернатор Виллэр, мэр со своей супругой и несколько других знатных людей города. В углу стоял Джим Боуи, беседующий с Густавом. Когда Анджелина вошла в комнату, молодой человек поднял свой бокал и, взглянув на нее, выпил — как бы в ее честь. На диване в темно-синей атласной юбке сидела оперная дива, потрясшая Новый Орлеан своим пением в «Севильском цирюльнике»; ее пригласили, как сообщила мадам Делакруа Анджелине еще в карете, чтобы развлечь гостей после ужина. За спиной певицы стояли Густав и Леопольд, которые подшучивали над ней довольно плоско: расточая комплименты ее таланту, они одновременно низко наклонялись над ней, разглядывая полуобнаженные пышные прелести дивы, имевшей очень рискованное декольте. Освальд, выглядевший обеспокоенным, разыгрывал из себя галантного кавалера, занимая жену посла, в то время как Рольф беседовал с мужем этой почтенной леди и губернатором.
Рольф был великолепен в своем блестящем мундире, с несколькими орденами, украшавшими его грудь. Он сразу же нашел ее взглядом в многолюдной комнате и слегка улыбнулся. Принц не сводил с Анджелины глаз, пока губернатор не тронул его за руку, обращая на что-то внимание Рольфа, только тогда он снова вернулся к разговору со своими собеседниками.
Анджелине казалось, что Рольф выглядел усталым, и ему очень не хватало его голубой ленты через плечо с высшей наградой Рутении.
Ее пальцы непроизвольно сжали сумочку, которую она захватила с собой. В это время Элен отпустила какое-то острое озорное замечание, и Анджелина обернулась к ней.
Певица, супруга посла и супруга мэра, Элен и Анджелина были единственными женщинами, присутствующими на этом званом ужине. Поэтому, когда через некоторое время всех пригласили садиться за стол, эта диспропорция стала очень заметной, бросающейся в глаза. Ужин состоял из бесконечной смены блюд. Перед Анджелиной поставили сначала луковый суп, затем последовали устрицы в желе, жареная индейка, фаршированная устрицами и орехами, и заливная телятина. Пир завершился десертом — пирожными с персиками, разными сортами сыров, засахаренными орехами и сушеными фигами. Хотя еда была великолепно приготовлена и стол чудесно сервирован, Анджелина почти все оставила нетронутым, пытаясь завязать разговор с Андре, сидевшим с одной стороны от нее, и мэром, сидевшим с другой. Она избегала слишком часто глядеть на Рольфа и поэтому сосредоточила свой взгляд на украшении стола — сладком блюде, посыпанном Нугой. Оно стояло в центре стола и имело форму Мальтийского креста, который постепенно таял от тепла десятков свеч, укрепленных в чашечках люстры, висевшей над столом.
Когда ужин подошел к концу, дам проводили в зал, где пожилые леди были со всей любезностью усажены на удобные диваны в ожидании пения дивы, которая готовилась к выступлению.
Анджелина стояла с Освальдом, пока Андре ходил за шалью матери, которую Элен оставила на-спинке стула за столом. Анджелина оглянулась, подыскивая себе место — так, чтобы сесть не слишком близко к певице и почетным гостям, а также не рядом с Элен Делакруа, которая имела несносную привычку болтать не умолкая на протяжении подобных концертов. Освальд указал ей на одно вполне удобное место, а потом вдруг круто повернулся и исчез. Анджелина обернулась, чтобы выяснить причину такого странного поведения, и увидела рядом с собой Рольфа.
— Чайка в сером оперении, скорбная и бесконечно дорогая. Как ваши дела?
— Ничего. А ваши? — выдавила она из себя, в то время как взгляд ее непроизвольно скользнул по золотистым прядям волнистых волос, сверкающих на виске. Анджелина знала, что под ними скрывается большая ссадина.
— Я очень тщательно причесал свои волосы, а после обеда сегодня пытался заснуть в затемненной комнате, тоскуя о перепачканной грязью дриаде лесных чащоб, которая раньше приходила ко мне, когда я болел. Я бы отправился в скитания по улицам города, бредя и мечтая о ней, но боюсь, что оставшиеся в живых мои верные телохранители свяжут меня в буквальном смысле слова. Беспокоясь не столько о состоянии моего здоровья, сколько о том, что я выставлю себя на посмешище всему городу.
— Вы были больны?
По лицу принца пробежала тень раздражения, как будто он сожалел о том, что проговорился.
— Да нет, вовсе нет. Густав подтвердит вам, что с моей головой нынче все хорошо, как никогда.
— Не слушайте его, моя дорогая, — сказал Густав, подходя к ним и останавливаясь рядом. — Ему не дает покоя рана от выстрела, полученного в голову во время нашего пленения людьми Мак-Каллафа. От ударов, нанесенных ему в притоне, ранение снова открылось.
— Спасибо, Густав, — произнес Рольф мягким голосом, в котором слышался однако звон металла и крайнее недовольство. Коротко кивнув головой, ветеран отошел от них. — Я должен поговорить с тобой, Анджелина, — тихо сказал Рольф.
По его напряженному голосу и застывшему лицу Анджелина поняла, что сейчас произойдет что-то важное для них обоих. Ей припомнилось вдруг заверение Густава в их первой беседе, что она ничего не потеряет, вступив в близкие отношения с принцем, что ее щедро вознаградят, когда эти отношения закончатся.
— Я… в этом вовсе нет необходимости, — пробормотала она, заикаясь, — ты выяснил все, что тебе надо было выяснить, а теперь ты должен уехать. Я все понимаю.
Он увидел, как вспыхнуло ее лицо, и в отведенном от него взгляде появилось выражение боли.
— Понимаешь? Неужели ты ждешь от меня что-нибудь вроде надушенной безделушки с моим именем, зашифрованным в орнаменте, чего-нибудь вроде этого?
Он достал из кармана цепочку. На мгновение Анджелина окаменела, но затем она узнала маленький флакончик для духов на золотой цепочке, который Макс подарил Клэр, флакончик, который Клэр отдала ей на память ночью в монастыре.
— Где ты его нашел?
— Он был среди вещей, которые Сейрус привез из охотничьего домика месье Делашеза. Совершенно никчемная вещица, но с ней связаны грустные события. Я подумал, что она будет дорога тебе.
— Да, — прошептала Анджелина и протянула руку, в которую он положил цепочку с висящим на ней флакончиком, нагретым теплом его тела.
Раскрыв свою сумочку, она положила туда золотую вещицу, затем нащупала голубую шелковую ленту с орденом.
— А я принесла вот это, чтобы вернуть тебе. Это, конечно, великолепная безделушка, но я не могу ее принять.
В ее руке лежала высшая награда Рутении на голубой ленте, которую он оставил на подушке, уходя утром из дома вдовы.
Его взгляд потемнел, когда он перевел его с ордена на ее лицо.
— Почему ты мне возвращаешь это?
— Потому что его ценность слишком высока.
— Это невозможно, — коротко отрезал он.
— Я приму любые комплименты от тебя, — сказала она, понизив голос, — но ты должен взять назад то, что принадлежит тебе по праву, то, что ты заслужил своей силой, мужеством, подвигами.
— Ты — мое мужество, моя сила, Анджелина. Послушай меня…
У входа в зал послышались посторонние звуки, шум. В комнату торопливо вошел дворецкий и двинулся к французскому посланнику. После их короткой беседы, хозяин миссии повернулся к Рольфу и пристально взглянул на него, затем бросил дворецкому несколько слов и подошел к своему почетному гостю.
— Ваше Высочество, прибыла делегация, которая желает срочно увидеться с вами. Они только что сошли с корабля, доставившего их из Рутении.
Прежде чем он успел договорить эти слова, в дверях появились три человека благородного и солидного вида, они были одеты в черное, и лица их выражали суровую скорбь.
Остановившись напротив Рольфа, они отвесили ему глубокий поклон. При виде их у Анджелины в первый момент возникла мысль, что они пришли арестовать Рольфа, доставить его королю для расправы за смерть Макса. Но затем, когда она взглянула на Рольфа и увидела его лицо с посуровевшим взглядом, побелевшими губами, увидела всю его оцепеневшую, застывшую на месте фигуру, — она обо всем догадалась.
— Сожалею, принц Рольф, что вынужден выступать в роли гонца, принесшего вам дурные вести. Но тем не менее долг велит мне сообщить вам, что ваш отец, король Рутении, скончался. Ждем ваших приказаний, Ваше Величество.
Величество, а не Высочество! Итак Рольф теперь стал королем. Послы опять поклонялись еще ниже и еще почтительней. В зале раздались взволнованные выкрики, вздохи, восклицания. А затем все присутствующие — свита принца, посол со своей супругой и остальные гости — встали, демонстрируя почтение к новому королю.
Анджелина присела в глубоком реверансе и встала, чувствуя быстро опустившуюся ей на плечо руку.
Подняв свой серо-зеленый взгляд, влажный от слез сочувствия, она встретила глаза нового короля Рутении и увидела в них подавленную боль и тоску.
— Могу ли я предложить Вашему Величеству, — произнес посол, — комнату для конфиденциальной беседы с этими джентльменами?
— Да, — сказал Рольф рассеянным тоном.
Затем, когда старший из джентльменов тронул его за руку, напоминая, что он должен шествовать впереди них, Рольф повернулся и еще раз повторил:
— Да.
В это время к Анджелине подошел Андре, он взял из ее онемевших рук орден на ленте и засунул его назад в висевшую на руке Анджелины сумочку, закрыв ее. Затем молодой человек проводил ее к креслу туда, где певица по знаку жены посла запела арию звучным, хорошо поставленным голосом.
Но публика была слишком взволнована, чтобы внимать пению дивы. Гости перешептывались и постоянно оборачивались к двери, за которой скрылись Рольф и делегация из Рутении.
Величайший певец мира не смог бы удержать их внимание в такой ситуации, когда на их глазах происходили столь важные события.
После трех концертных номеров хозяйка позвонила в колокольчик, чтобы принесли кофе и бренди. Дива, обиженная таким невниманием, но пытающаяся это скрыть, упросила отпустить ее пораньше и распрощалась с гостями, хотя все остальные и не думали расходиться, они взволнованно и страстно обсуждали новое развитие ситуации на Балканах со вступлением на трон короля Рольфа.
Анджелине казалось, что повысить их интерес к происходящему может только одна вещь — уход одного из главных участников этой драмы, то есть ее самой. Но когда она попросила Андре отвезти ее домой, он решительно покачал головой. Взяв ее ладонь и положив ее себе на сгиб руки, он повел Анджелину к уютной нише, где стояла маленькая, обитая бархатом лавочка.
— Вы не должны поспешно убегать отсюда, — произнес он, став перед ней, в то время как она бессильно опустилась на сиденье. — Это уничтожит то хорошее, что удалось сделать по восстановлению вашего доброго имени.
Анджелина слабо улыбнулась.
— Я благодарна вам за вашу заботу, Андре, но меня больше не волнуют подобные условности.
— Однако, они важны. Рольф возвратится на родину — и это неизбежно, особенно теперь, а вы останетесь здесь. Конечно, за вашей спиной будут перешептываться, но никто не отвернется от вас при встрече на улице и не откажется принять ваше приглашение.
— Это сейчас, Андре, а что будет через несколько месяцев?
— Будет еще лучше, потому что какой-нибудь новый скандал отвлечет всеобщее внимание.
— Но не в том случае, если… если станет заметно, что я жду ребенка.
— Если… — его смуглая кожа сделалась бледно-желтой, и он вынужден был сесть на лавку рядом с ней, взяв ее холодные пальцы, лежащие на коленях, в свои руки.
Когда он снова заговорил, в его голосе слышалась твердая решимость.
— К тому времени, когда ясно станет видно, что вы беременны, никто не скажет ни одного дурного слова, потому что вы будете замужем уже несколько месяцев, будете моей женой. Мы уедем за город, на плантацию. Там есть одна женщина, прекрасная акушерка. Последние недели вы проведете в полном уединении, никого не принимая — это не вызовет подозрений, таков обычай. Если будет необходимо, мы отложим на некоторое время объявление о рождении ребенка и его крещении.
— О, Андре, я вовсе не имела в виду…
— Я знаю, — перебил он ее. — Вы все время избегали объяснений со мной, не хотели принимать моего предложения о браке. На этот раз я не позволю вам отказаться. Вы выйдете за меня замуж сразу же, как только будут сделаны необходимые приготовления.
Это было бы легко и просто. Из Андре вышел бы отличный муж. Он никогда — Анджелина была уверена в этом — не упрекнул бы ее и не высказал бы недоверия. Через какое-то время она привязалась бы к нему в благодарность за его великодушие и постоянство, если бы у нее не было других причин для теплого чувства.
— Я не могу позволить вам принести мне такую жертву, — проговорила Анджелина, понизив голос.
— Это не жертва, а честь для меня.
Его карие глаза излучали нежность, но они совсем не были похожи на ярко-синие живые глаза Рольфа. Его чувства, его понятия о долге были просты. В его обществе у нее не будет потребности и возможности духовного роста, но зато ее жизнь будет спокойна и легка; не будет страстного глубокого чувства, а только тихое довольство земной жизнью.
— Я… я постараюсь сделать вас счастливым.
— Вы уже сделали это, — ответил он и поднес ее руку к своим губам, уколов жесткой щеточкой усов ее нежные пальцы. Затем он помог ей подняться с лавочки и повел к мадам Делакруа.
— Послушайте, друзья мои, и ты, мама, послушай, — взволнованно сказал он громким голосом. — Я самый счастливый человек в Новом Орлеане. Анджелина только что согласилась стать моей женой.
Элен Делакруа обернулась. На ее лице отражалась борьба чувств — ужаса и радости от того, что ее сын светился от счастья и удовлетворения. Однако внимание Анджелины было приковано не к ее будущей свекрови, а к человеку, только что вернувшемуся в зал.
Когда сообщение о скором браке Андре и Анджелины дошло до сведения Рольфа, он резко остановился. Одно мгновение, казалось, что он помрачнел, как туча. Но тут же он улыбнулся и двинулся легкой скользящей походкой поздравить Андре со всей возможной сердечностью.
— Мы отплываем через неделю, моя свита и я, — сказал он. — Но прежде чем мы уедем, я хочу доставить себе удовольствие, мой товарищ в несчастьях и пережитых приключениях, побывав на вашей свадьбе.
Эти слова как будто были обращены к Андре, при этом Рольф протянул ему руку, но его синие глаза глянули на Анджелину пристально и многозначительно. И она поняла, что эти слова были сказаны ей.
Почему? Почему он это сделал? Неужели это было своего рода самоистязание, или еще одна попытка реабилитировать ее, публично показав свое полное безразличие или, может быть, странное, искаженное чувство долга, желание убедиться, что ее судьба устроена, и она в надежных руках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59