Не хочу, чтобы ты была стеснена в средствах, и прошу принять от меня деньги просто как дружескую помощь.Она посмотрела на него, и Конраду вдруг невыносимо захотелось обнять ее, прижать к себе эту стриженую головку, долго гладить густые короткие волосы и целовать бледное лицо.— Я сама в состоянии заработать на жизнь.Он покачал головой.— В этом нет необходимости.Потом спросил с искренней нежностью и заботой:— Куда же ты пойдешь, Тина? У тебя в Сиднее ни родных, ни знакомых, кроме… меня.— Не хочу, чтобы это тебя волновало, Конрад. Уверяю, я смогу позаботиться о себе!Опять наступило молчание, а потом Тина сказала:— Тебе, должно быть, пора? Я сожалею, Конрад, особенно о Мелиссе! Это ужасно, мне не верится, что их с Джоан больше нет. Джоан стала мне почти что подругой, а личико твоей дочери так и стоит перед моими глазами…— И, не выдержав, со слезами в голосе, с невыразимым отчаянием произнесла:— Почему это случилось с нами, Конрад, почему?!— Не знаю, — тихо ответил он.Он думал сейчас не о Джоан и Мелиссе, а о той, что сидела перед ним. Тогда, четыре года назад, эта девушка казалась мягче воска, нежнее розовых лепестков, а теперь он чувствовал, что не в силах пробить стену, которую она воздвигла между ними. Конрад представил, чего ей стоит говорить с ним, мужчиной, понимая, что он все знает! Но она пошла на это, почему? Потому что он был совсем безразличен ей или, напротив, оттого, что только его она и любила?! Как бы то ни было, он не терял надежды.Пережитые страдания ожесточили его, но одновременно очистили душу — постепенно он приходил к пониманию истины. И думал: «Ладно я, но ей-то за что? А Джоан, а Мелиссе?! Почему самые безвинные, самые лучшие должны принимать такие мучения?»Он сказал вслух:— Священник в той деревушке спросил меня, какой ты веры, и я ответил: «Самой правильной, что существует на свете». Чего нельзя сказать обо мне.— Не говори так, Конрад. Лучше ответь, ты не пытался встретиться с отцом?Он поразился тому, что Тина в таком состоянии и после перенесенных унижений сохранила способность помнить и думать о других людях.— Нет еще. Но я сделаю это.— Ты помиришься с ним?— Ты хочешь этого?— Да.— Я постараюсь.Потом встал.— Я еще приду?— Нет, Конрад, я же сказала — не надо.Тина держалась холодно, и Конраду было больно оттого, что она такая. Он вспомнил, какое счастливое лицо было у нее в Кленси, в часы любви. Поменять бы все местами! Тогда она была не нужна ему, тогда он был слеп. А сейчас? Кто знает!Конрад попрощался и вышел, но потом, повинуясь неожиданному порыву, вернулся и увидел, что Тина встала и трогает тонкими, нежными пальцами принесенную им сирень.— Тина! Тина, я виноват перед тобой за то, что было в Кленси и… и после. Прости!Она нисколько не удивилась его словам, как и внезапному возвращению, и сказала:— Ты невиновен, Конрад. Я на все шла сознательно, согласилась остаться с тобой, хотя не была уверена в твоих чувствах.— Но я подал тебе надежду.— Неважно. Я уже ответила: то, что случилось тогда, теперь не имеет значения.Он вздохнул. Пора уходить. Теперь действительно пора. Он уже открывал дверь, когда Тина вдруг спросила:— Скажи, Конрад, а ты нашел то, что искал? Тот мир, в котором ты мог бы быть счастлив?На него пахнуло прошлым, невыносимо светлым, прекрасным прошлым, свежестью ветра и океанской воды.— Однажды он был у меня в руках, но тогда я этого не понял. — И, помолчав немного, спросил: — Что ты скажешь мне на прощание, Тина?Вместо ответа она протянула руку и подала ему крест на шелковом шнурке.— Возьми. Он мне больше не нужен.Конрад вспомнил медальон с портретом матери, навеки потерянный, бесценный…— Почему, Тина?— Я утратила прежнюю веру, Конрад, и не хочу хранить этот крест просто как вещь.— Значит, ты не прощаешь меня?Она ответила — так развязывают последний узел, делают последний шаг, забивают последний гвоздь:— Прощаю.Немало воды утекло, прежде чем Тина решилась покинуть больницу, и, будь ее воля, осталась бы здесь еще недолго. Тут было хорошо: никто не беспокоил, ни к чему не принуждал, не навязывал своего общества, все относились к ней без жалости и оскорбительного любопытства, а с молчаливым пониманием. Три раза в день сиделка приносила поднос с едой, можно было гулять в безлюдном парке. Клиника отнюдь не пустовала, и для Тины оставалось загадкой, как доктору Райану удавалось создавать для нее эту атмосферу — такую, что она чувствовала себя его единственной пациенткой.Первое время Тина дни и ночи лежала под одеялом, молчала, не двигалась, уставившись в пустоту странным, рассеянным взглядом, одинаково боялась света и темноты, людей и самой себя, страдала от звуков и тишины, участия и равнодушия, особенно — от любых, даже самых ничтожных прикосновений. Иногда принималась плакать — и тогда это продолжалось часами.Постепенно телесная боль осталась лишь в воспоминаниях, но душа ныла беспрестанно. Тине ничего не хотелось, только лежать, не двигаться, не слышать и не видеть ничего. Она не могла жить с этим, не могла!Девушка чувствовала себя так, будто ей плюнули в лицо, поставили на душу позорное клеймо, а по телу размазали несмываемую грязь.Покончить с собою? Эта мысль не владела Тиной — убеждения юности уцелели, да и думы о Дарлин не оставили девушку. Мать никогда бы не пережила такого горя!С течением времени Тина, как ни было тяжело, принялась размышлять о будущем и поняла: чем дольше она задержится здесь, тем труднее будет уйти. Доктор Райан говорил, что она может не спешить покидать клинику, но у Тины имелись на этот счет свои соображения. Она знала — ее пребывание здесь оплачивает Конрад, и ей не хотелось жить на его содержании.Он приходил еще несколько раз, но Тина неизменно отказывалась его принять. Она понимала, что стоит побеседовать с ним хотя бы из чувства благодарности, но не могла заставить себя. Она все сказала в первый раз, и повторять такие слова было тяжело.В последний день пребывания в клинике одна из сестер принесла ей два хороших платья, новое тонкое белье, туфли и немало полезных мелочей. Тина, хотя и догадывалась, на чьи деньги все это куплено, приняла подарки. Что ж, она в самом деле нуждалась в одежде и хотя бы небольшой сумме денег на первое время.Она решила пойти к своей случайной попутчице Бренде Хьюз и попросить помочь найти какое-нибудь занятие. Тина не совсем точно запомнила адрес, но решила рискнуть, тем более доктор Райан предупредил, чтобы в случае неудачи она возвращалась в клинику.Тина надела одно из новых платьев, а голову повязала тонким белым шарфом. Был страшно выйти за пределы парка, но она пересилила себя и вскоре не без уверенности шла по лабиринту улиц.Прежде Тина не видела Сиднея и теперь с интересом глядела на залив, разветвленный на множество бухт и окруженный голубоватыми волнистыми холмами, на дома с верандами, облицованные кирпичом и покрытые черепицей; на крыше каждого был установлен сток для дождевой воды, собираемой в цистерны, — вода здесь была большой драгоценностью. Дома состоятельных граждан выглядели иначе: узкие фасады, заостренные крыши, филигранные решетки балконов.Дом Бренды находился не так уж далеко от клиники. Пару раз Тина спросила дорогу и вскоре оказалась перед серо-белым особняком с мраморными колоннами, окруженным красивой витой решеткой. Перед домом был разбит газон со множеством цветущих клумб.Тина, несколько испуганная внушительностью жилья, поднялась на широкое крыльцо и постучала, не особенно надеясь на удачу. К счастью, дверь открыла сама Бренда. Она выглядела иначе, чем в поезде, по-домашнему — в легком светлом платье и опушенных мехом туфельках. Рыжие волосы были схвачены на затылке широкой бледно-зеленой лентой.По-видимому, Бренда не узнала Тину, потому что спросила, придерживая тяжелую дверь:— Что вам угодно, мисс?На Тину повеяло холодком, и она чуть согнула плечи. Судя по всему, у нее был странный, возможно даже несчастный, вид, потому как в следующий момент на лице Бренды появилось выражение сочувствия.— Пройдите в дом, — пригласила она и отступила от дверей.Тина не двигалась.— Мое имя Тина Хиггинс, — сказала она. — Извините, мисс Хьюз, вы меня, видимо, не помните. Мы ехали вместе в сиднейском поезде…— А! — Лицо Бренды озарилось улыбкой. — Да, действительно не узнала. Простите, пожалуйста, мисс Хиггинс. Войдите же!Тина вошла, уступив настойчивости хозяйки, и очутилась в большом светло-коричневом холле, а потом — в не менее просторной кремовой гостиной. Было видно, здесь живут если не богато, то, по крайней мере, весьма зажиточно. Солнечный свет, проникавший сквозь желтые шторы, нежной позолотой ложился на изящную викторианскую мебель и дорогие ковры, паркет и высокие белые вазы, стоявшие на полке великолепного мраморного камина.— Это было месяца два или три назад?— Да…— ответила Тина. Она вдруг почувствовала слабость и с благодарностью опустилась на придвинутый стул.— Мы с братом сошли в Берке, — вспоминала Бренда.И Тина прошептала:— Ваше счастье…— Что? — Бренда присела рядом. — С вами что-то случилось? Вы… вы немного изменились. Расскажите, прошу вас!Тина молчала. Довериться этой совсем незнакомой девушке? Разве можно рассказать кому-нибудь о том, что случилось?!— Ничего, — сказала она, — так… была немного больна.Однако Бренда уловила: случилось нечто куда более трагичное, чем простой телесный недуг.Придвинувшись ближе, она взяла в свои теплые ладони холодную руку Тины и очень мягко произнесла:— Думаю, будет лучше, если вы скажете правду. Что бы ни произошло, клянусь, это останется между нами!В голосе девушки было столько искреннего сочувствия, тепла, что Тина не выдержала. Она сидела, безмолвная и прямая, а по лицу бежали слезы — точно потоки дождя по белому оконному стеклу.Бренда выглядела бесконечно расстроенной.— Что же случилось? Ну? — ласково подбадривала она.— Случилось… Самое худшее, что может случиться с женщиной, самая страшная боль, какую можно ей причинить! Поезд остановили грабители, нескольких пассажиров увели в лес, в том числе и меня, и…— Больше она не смогла говорить.— О Боже! Нет!На концах пушистых бронзовых ресниц Бренды задрожали слезы.— Все это время я лежала в частной клинике, а теперь решила обратиться к вам, мисс Хьюз. Тогда, в поезде, вы сказали, что сможете помочь мне найти работу…— Конечно, — кивнула Бренда, не отпуская руку Тины, — очень хорошо, что вы пришли ко мне.Вошла служанка. Бренда сделала ей знак, и вскоре перед ними появился накрытый тонкой скатертью столик с маленькими розовыми чашками китайского фарфора, таким же чайником и молочником, полным густых сливок, серебряными ложечками и блюдом с пирожными.Бренда сама наполнила чашку гостьи.— Пожалуйста, мисс Хиггинс, не стесняйтесь!— Спасибо.— Простите, есть у вас в Сиднее родственники, знакомые?— Нет.— Но вам надо где-то остановиться. — И, подумав секунду, предложила: — Знаете, мисс Хиггинс, оставайтесь у меня!— Нет, — сказала Тина, — мне не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством.— Это вовсе не так. Дом большой, в нем много комнат, тем более я сейчас живу одна.— Ваш брат…— Стенли уехал в Мельбурн и вернется через пару недель. Уверяю вас, он не будет против. Не раз случалось, что у нас жил кто-нибудь… И мне будет веселее с вами!— В таком случае я должна платить за свое содержание.— Это необязательно.— Мисс Хьюз, — сказала Тина, подняв голову, — я не хочу, чтобы ко мне относились с жалостью.— Это дружеское участие, не более! — возразила Бренда, внимательно глядя на собеседницу зелеными глазами. — Вы мне нравитесь, я желала бы подружиться с вами.— Я тоже, — искренне призналась Тина.— А чем бы вы хотели заняться, мисс Хиггинс?— Не знаю. Я не боюсь никакой работы.— У нас со Стенли есть две школы, — сказала Бренда, — кажется, я говорила вам. Нужны хорошие учителя.— Учителя?— Да.— Но я, к сожалению, малообразованна. Училась в провинции, не знаю языков, не умею ни рисовать, ни музицировать. И речь моя далека от совершенства.— А рукоделие?— Да. — Тина немного воспрянула. — Могу шить, вышивать. Даже золотом.Бренда улыбнулась.— Прекрасно! В школе для девочек есть занятия по рукоделию. Сначала вы можете просто посмотреть, помочь, а потом попробуете вести уроки самостоятельно. Я вам помогу. Оплата скромная, но для начинающей довольно неплохая. Согласны?И Тина, сложив оружие перед этой искренней, открытой улыбкой, слабо, нерешительно, и все же совсем иначе, чем прежде, улыбнулась в ответ.Жизнь в доме Бренды Хьюз оказалась даже лучшей, чем можно было ожидать. Девушка убедила Тину не спешить браться за работу, отдохнуть еще недельку, и за это время они неплохо узнали друг друга. Тине отвели отдельную спальню, завтракала и обедала девушка с Брендой в просторной столовой; позднее к ним присоединился вернувшийся из Мельбурна Стенли.Тина не знала, что сказала Бренда брату, как объяснила ее появление в доме, эту странную замкнутость и непривычную взгляду короткую стрижку, скромно прикрытую шарфом. Она старалась об этом не думать. Стенли относился к ней с учтивой вежливостью и вниманием, как и подобает хозяину дома. Тина чувствовала: он в самом деле рад тому, что она поселилась здесь. А раз так, ее совесть была спокойна.По вечерам у Хыозов нередко собирались друзья. Первое время Тина отказывалась покидать свою комнату в эти часы, но однажды Бренда уговорила ее выйти к гостям, и с тех пор девушка иногда присоединялась к общей компании. Это были образованные, светские молодые люди, и Тина в их присутствии чувствовала себя скованно. Она считала себя куда менее развитой, но вскоре заметила, что ее, пусть редкие, замечания (к чему Тину чаще всего побуждала Бренда) внимательно выслушиваются и имеют, по-видимому, не меньший вес, чем слова других собравшихся. И постепенно начала ощущать себя почти что равной среди равных.По выходным Тина выезжала с Брендой и Стенли в город, в парки, музеи и к морю, а в будни занималась с детьми в школе. Маленькие девочки требовали немало внимания, но справляться с ними было не так уж трудно. Как и сказала Бренда, сначала Тина лишь помогала более опытным наставницам, но через некоторое время начала вести занятия по рукоделию самостоятельно. Она была в меру строга, требовательна, но не сурова, имела терпение, желание отдавать другим свою любовь и тепло, и дети тянулись к ней.Казалось, жизнь ее наполнилась смыслом: у нее появились друзья, дом, любимая работа. Но только Тина знала, что пустота и боль не исчезли. Ее сердце по-прежнему оставалось израненным и разбитым, как бы хорошо ни удавалось это скрывать.Тина не раз собиралась переехать от Бренды, не желая стеснять друзей, к тому же теперь ей было по средствам снимать квартиру. Но при малейших попытках покинуть дом сестра и брат совершенно искренне настойчиво удерживали ее.Отношения между ними можно было назвать идеальными. Бренда и Стенли, хотя порою и подшучивали друг над другом, были связаны крепкой любовью, и оба откровенно симпатизировали Тине — ни на миг она не почувствовала себя лишней в этом доме. Впрочем, взгляды Стенли иногда смущали девушку, ей казалось, что в них сквозит нечто большее, чем просто дружеская привязанность. Но она не позволяла себе задумываться над этим. Во-первых, у Стенли была невеста, а во-вторых, Тина не считала себя способной когда-нибудь еще почувствовать влечение к мужчине, ответить на его любовь.Она о многом не разрешала себе думать. Например, о Конраде. Тина больше не встречала его и, по правде сказать, не желала видеть. Ей было страшно вспоминать о том, что Джоан и Мелиссы, так сильно очаровавшей ее малышки, дочери Конрада, больше нет. Пусть бы они жили и были счастливы! А Конрад… Тогда, в Кленси, она больше жизни желала быть с ним, а теперь… Впрочем, окончательно разобраться в себе было не так-то просто.С матерью они регулярно переписывались, и Тина мечтала когда-нибудь уговорить Дарлин переехать в Сидней. Неплохо было бы снять маленькую квартиру и жить вместе. Благодаря помощи Бренды у нее есть теперь свой хлеб и, надо надеяться, будет всегда. Иногда Тина спрашивала себя: довольна ли она положением дел? В общем, да. Ей нравился Сидней, нравилась школа. Вот если бы можно было отыскать Терезу и осуществить еще одну мечту — взять на воспитание ребенка! Как-то она обмолвилась об этом при Бренде, и та удивилась, сказав, что незачем брать чужого ребенка женщине, которая может выйти замуж и родить сама. Тина вздохнула. Никогда она не сможет выйти замуж, никогда! И даже если б решилась, иметь детей ей, скорее всего, не суждено.Но приемный ребенок — это в будущем, может быть через год, через два, но не сейчас. Сейчас нужно попытаться найти сестру. Тина уже начала это делать, но пока результатов не было. Кто знает, возможно, след Терезы затерялся в огромном мире, и разыскать ее будет непросто.… А жизнь текла, унося минуты, часы и дни. Незаметно прошло больше года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62