Тина остановилась.— Как поживаешь, Карен?— Иди, я тебя догоню, — сказала Карен младшей сестренке, а потом повернулась к Тине. — Все так же, а… ты?— Тоже. — Девушка невесело улыбнулась. — Я больше не миссис О'Рейли.Карен смотрела на подружку так, точно та побывала в стране райских снов, что слегка раздосадовало Тину. Вот предел человеческих стремлений — жизнь в роскошном особняке! Она тоже так думала, а в результате потеряла все — любовь, возможность отыскать Терезу… В песнь ее жизни в самом начале вкралась фальшивая нота, и мелодии не получилось. И все же Тине порою казалось, что она видит дальше, чем раньше, точно с глаз спала пелена.— Но почему? — несмело спросила Карен. После того видения — Тина верхом на лошади рядом с Конрадом О'Рейли, элегантная, прекрасная, как богиня, — девушка смотрела на подругу снизу вверх.— Так получилось…— Не желая ничего объяснять, Тина глядела в землю и чертила по ней носком туфли.— Там было плохо? — задала вопрос озадаченная Карей.— Там мне не место! — подвела Тина итог всему случившемуся и добавила: — Заходи, если будет время, я снова живу у мамы.Она простилась с Карен и вдруг начала понимать, что, сама того не желая, воздвигла стену между собой и теми, кого знала с детских лет. И Карен, и другие будут, наверное, сторониться ее, потому что не поймут: человек способен понять только то, что хотя бы отчасти пережил сам. Отчуждение, вопрос, даже страх были в глазах говорившей с нею подруги — так смотрят на вернувшегося из тюрьмы или переболевшего неизвестной тяжелой болезнью. Только мать поняла ее и потому простила, но с матерью они были связаны незримой, прочной нитью родства душ — второй пуповиной, перерезать которую — значит лишить человека одной из главных жизненных опор. Труднее упасть, когда кто-то стоит за твоей спиной, и проще подняться, если сразу протянут руку!С такими мыслями она подошла к лавке. Еще одно испытание! Фей, Дорис, Салли и остальные сидели на своих местах, точно куры на насесте. Наверное, пройдет много лет, а они все будут собираться здесь — до конца жизни.Завидев Тину, они не смогли удержаться и, перегоняя друг друга, высыпали ей навстречу с лицами, полными злорадного удивления.— О, глядите, никак это Хиггинс! — прозвучала знакомая фраза, и Тина поняла, что отныне ей уготована роль «второй Терезы».Фей грубо дернула девушку за рукав.— Почему на тебе это платье? Ты больше не дама? Где твоя лошадь?Салли, захлебываясь от наслаждения, воскликнула:— Может, она вовсе не была замужем! Все это вранье — подумайте, неужели богатый человек женится на Хиггинс?!Дорис в новом желтом платье, отделанном светло-зелеными рюшами, протиснулась сквозь обступившую Тину толпу.— А где тот красивый молодой человек? — вкрадчиво произнесла она.— Это, наверное, ее любовник! — отрезала Фей, и Тина покраснела. — Муж ее выгнал, потому что она потаскушка!— Поезжай к своей сестрице, будете вместе работать! — вставила Салли, сверкая зелеными глазами.— Работать можно и здесь! — заявил подскочивший Майкл. — Сколько надо — шиллинг, два?.. — И сунул деньги Тине в лицо.Девушка стояла в центре суеты, безмолвная, прямая, со сжатыми губами, в сухих глазах ее стекленела ненависть.Неожиданно появившийся Фил Смит перехватил руку Майкла и оттолкнул.— Защищаешь! — взвизгнула Салли, взглядом ища поддержки у Дорис и Фей. Те не успели ответить — Фил резко выдернул Тину из круга и толкнул в спину так, что она едва не упала.— Убирайся! — бросил он, пронзив ее уничтожающим взглядом. — Иди отсюда!Он единственный не получал удовольствия, видя ее унижение, да еще, пожалуй, Керри Миллер, в глазах которой девушка прочитала сочувствие.«Все равно, — говорила себе Тина, — мне все равно!» Дорис может сколько угодно прикрываться благочестием, тогда как сама мечтала бы очутиться на ее месте. Да, но, с другой стороны, все — и мать, и Джулия, и сам Роберт — считают, что единственной целью Конрада была месть отцу, а значит, на ее месте могла оказаться любая девушка — и Карен, и Салли, и Керри, и Дорис, и даже Фей!Тина остановилась, и внутри ее самой — ей казалось — тоже остановилось что-то. Наверное, это и есть тот самый случай, когда горе плещется через край, делая жизнь бессмысленной. Для чего теперь жить?И все же, когда она видела небо в звездах, Млечный Путь, слышала запахи ночных цветов и вспоминала таинственный, как лунный пейзаж, взгляд Конрада О'Рейли, чарующие силы любви вновь брали душу в плен, и Тина начинала верить в лучшее.А Конрад О'Рейли стоял в этот час на борту парохода, уходившего в Америку. Юноша немного задержался в Сиднее, суета закружила его, и он на какое-то время совершенно забыл о Тине.Но теперь, когда берега Австралии с каждой секундой отдалялись, готовые исчезнуть во тьме, то, что он оставлял, становилось все более близким душе. Холодноватый вечерний ветерок не только заставлял вздрагивать тело, он, казалось, проникал глубже, вызывая внутреннее содрогание: Конрад чувствовал, что нервы натянуты и обнажены — так всегда бывает в моменты ожидания больших перемен.Он посмотрел вниз. Свет уже не проникал сквозь толщу сине-зеленой воды, лишь скользил по ее поверхности, вспыхивая ослепительными зеркальными пятнами, а за пароходом по рассеченной воде с шумом неслись две белые бурлящие бороздки. Пароход незаметно разворачивался, и берег плыл следом, покачиваясь, точно гигантское спящее животное. Еще хорошо были видны огни набережной, пронзительно-золотые на фоне темно-голубых тускнеющих небес. Постепенно сизая дымка тумана, поднимаясь из неведомых недр, ложилась на берег, скрывая его, точно годы — память. Хотя многое не забудется никогда.Конрад оглянулся. Кругом океан, громадный, великий, под стать необъятному небу. В мире много вещей, дающих людям почувствовать свою малость и ничтожность, и почти нет ничего, способного возвышать. Впрочем, все относительно, и многое определяют те невидимые весы, что находятся в сознании всякого человека. В том числе ценность его собственной сущности.Конрад заглянул в глубь себя, как только что глядел в темные глубины океана. Смятение, пустота и лишь несколько пятен света. Музыка, гордость, надежда на лучшее. А любовь? Он вспомнил Тину. Его тронуло чувство девушки, такое искреннее и бесхитростное. Она показалась ему простой, как земля, с душой, тонкой и прозрачной, словно паутинка. Все ее мысли казались понятными, обнаженными, как ветки осенних деревьев, и сама она в его понятии была слабой, зависимой от других людей, неспособной побеждать, тем более в одиночку. Себя Конрад считал иным.Он не чувствовал удовлетворения от того, что совершил. Неужели в самом деле силен и разумен тот, кто удостаивает врагов прощения? Находясь вдалеке, Конрад уже не испытывал ненависти к отцу. А девушка вообще с самого начала не была ни в чем виновата. Забудет ли она его и скоро ли? Ветерок скользнул по лицу, тронул губы — стыдливый и легкий, как ее поцелуй, полный аромата морской воды и естественной свежести, как ее объятия. А сам-то он забудет ее? Полюбит ли его другая так, как Тина? Есть разные люди: одни ложатся на землю под гнетом обстоятельств и чужой воли, подобно скошенным травам, другие парят над миром, приподнятые смелыми мечтами, недосягаемые в своих стремлениях, глядящие на все с высоты. Но, может, те, первые, способны сильнее любить, больше отдавать другим? Сколько людей, столько и судеб, столько желаний и чувств! Какая женщина нужна ему, Конраду О'Рейли? Скорее больше похожая на Тину Хиггинс, чем на Элеонору Дуган, его первую жестокую любовь. Что ж, он и сам бывает жестоким, воитель-одиночка, полагающийся только на себя, верящий только себе. Он добьется того, чего хочет, расставит все в мире по своим местам согласно собственному порядку, а потом посмотрит, нужен ли ему в жизни кто-нибудь еще.Мысли его текли рекой, а сердце молчало, но иногда это молчание прерывалось всплесками совести, как тишина — неожиданным аккордом. Он постыдно бежал, оставив всех…Теперь он в мире один, как одиночки актинии в глубине темных вод. Он осуществит все свои мечты, а потом, может быть, вернется сюда.Он хотел думать о большом, великом, а мысли, помимо воли, возвращались к незначительному и малому: власть эпизодов жизни над душой человека сложно предугадать.— Конни! — прошептал он. — Как она это произносила! Конни! Даже ради этого стоит вернуться!А Тина шла по берегу к дому и вспоминала, как они с сестрой в детстве носились здесь вдвоем от зари и дотемна, беспечные, веселые, неутомимые. Вечером, когда возвращался отец, обгоняя друг друга, бежали к нему, и он со смехом сгребал их в объятия. Он всегда был таким энергичным, полным жизненных сил… А рядом стояла скромно улыбавшаяся мать, молодая, красивая Дарлин, и глаза ее светились любовью. Вернуть бы то время!Неужели все ушло навсегда? А может, она еще будет счастлива? Часть вторая ГЛАВА I Несмотря на спешку, Тереза едва не опоздала на поезд, идущий в Сидней, потому что дилижанс из Кленси, на котором она добиралась до железной дороги, задержался в пути на целый час. Израсходовав все свои деньги на билет в третий класс, девушка вихрем промчалась по перрону и вскочила в вагон. Она ездила на поезде только раз — одиннадцать лет назад вместе с родителями и Тиной — и плохо запомнила путешествие. Казалось, тогда все было иначе, теперь же первые впечатления удручали.Вагон оказался обшарпанным, грязным, и ехала в нем плохо одетая, бедная, кое-где довольно подозрительная публика — девушка была далеко не в восторге от такого соседства.Терезе удалось занять место возле окна, но это не спасало от жары и духоты; вдобавок в приоткрытую раму летели копоть и пыль. Очень скоро одежда и волосы оказались покрытыми тонким слоем сажи. Девушка задыхалась в туго затянутом корсете, который надела в дорогу, чтобы «выглядеть красивой», ей хотелось пить, а еще сильнее — немедленно искупаться, чтобы смыть с тела противную липкую смесь пота и дорожной грязи. Все вокруг казалось нечистым — сиденья, оконные рамы, давно не мытые, серые, с мутными потеками стекла… Тереза прилагала все усилия, чтобы случайно не дотронуться до кого-нибудь из соседей. Она не могла даже помыслить о том, что эти люди в какой-то степени ей ровня, — ей, девушке с достоинством, не оборванке, чистюле. Многие попутчики, как ни странно, чувствовали себя в своей тарелке: говорили, смеялись, переругивались, спорили. Доставали припасы и принимались закусывать. При запахе еды, смешанном с другими, несовместимо-мерзкими, Тереза невольно сморщила нос — ее слегка затошнило. Отвернувшись, девушка стала смотреть в окно. Мимо проплывала красновато-желтая земля, настоящая пустыня с потрескавшейся, твердой, как сухая хлебная корка, поверхностью, с болезненно-чахлыми кустиками бледной зелени, живущей в несбыточных мечтах о капле воды. Терезе, выросшей на берегу океана, в краю зеленых холмов и высоких скал, среди густой плодоносной растительности, на земле, где всего вдоволь, было дико видеть все это. Ветер, словно вырвавшийся из какого-то раскаленного жерла, бил в окна горячей волной, готовый опалить все вокруг. Полегче стало только часов через пять — солнце начало понемногу опускаться к горизонту, темно-красное, окруженное розовато-желтым свечением. Казалось, будто кто-то лил сверху жидкие краски на бледную палитру небес, и они — одни медленно, другие быстрее — сползали вниз, образуя непередаваемые сочетания радужных тонов, которые яркими отсветами ложились на темную землю.Это было красивое зрелище, но усталой, раздраженной Терезе розоватые небеса казались похожими на гигантский распухший нарыв, а багровое солнце — на воспаленную кровоточащую рану.Ей хотелось спокойствия и прохлады, а еще сильнее она желала вернуться домой. Девушка все время гнала прочь мысли о доме, а они не уходили, и совесть подтачивала душу — даже когда Терезе удалось заснуть, прислонившись к стенке, девушка тяжело вздыхала и вздрагивала, точно пронзаемая невидимыми уколами. Ей снилось что-то запутанное, какие-то темные клочки перемешанных с явью кошмаров проносились в сознании, пугающие, неуловимые, похожие на быстрых нетопырей.Она не отдохнула, а устала от сна: болели шея, спина; Тереза едва сумела без крика распрямить затекшие руки и ноги. Солнце слепило глаза — опять начиналась жара, хотя не было еще и восьми утра. Поезд с грохотом проносился по мосту над какой-то бурлящей рекой с мутноватыми желто-зелеными водами. Тереза не была сильна в географии и не могла определить, что это за река, но кто-то из пассажиров произнес название — Дарлинг. Дарлинг! Почти как имя ее матери… Тереза вздохнула и беспокойно завозилась в своем углу.Между тем местность за окном становилась все более живописной, попадались знакомые с детства растения, виднелись низкие домики. Постепенно равнина сменилась возвышенностью — впереди вырастали очертания Большого Водораздельного Хребта. А потом перед глазами исстрадавшейся девушки возникло долгожданное невиданное чудо — огромный и счастливый город Сидней.Тереза спрыгнула с подножки вагона и огляделась. Перед нею был вокзал и многолюдная суетливая толпа. Все здесь было чужим, пугающим, насквозь пропитанным духом независимости и равнодушия. Тереза невольно вздрогнула: если в Кленси ее достоинству угрожали Фей и Дорис, то здесь — пусть чисто символически — в этой роли готовился выступить целый город. Кто знает, может, приезд сюда станет не поиском счастья, а серьезным испытанием на прочность, которое она не выдержала прежде, сбежав из Кленси. Она не подозревала, что в Сиднее ее ждет нечто несравненно более сложное!Слегка пошатываясь, девушка пошла по перрону. Ей казалось, все деловито спешат куда-то, одна лишь она не знает своей цели. Стояла жара, и воздух был далеко не таким чистым и свежим, как в Кленси, несмотря на то, что пахло морем. Какое здесь море? Тина сказала бы, Тина умнее, хотя бы потому, что не поехала куда глаза глядят, в неведомые края.Из небольшого фонтанчика на привокзальной площади била слабая струйка воды. Опасливо оглянувшись — не воспрепятствует ли кто, — Тереза умылась, вымыла руки, вытерла их носовым платком, стряхнула пыль с платья и уложенных в сетку волос и только тогда почувствовала, как сильно хочет есть. Вынула захваченные из дома лепешки, с наслаждением сгрызла их, запивая водой из того же фонтанчика, потом немного посидела и решила отправиться дальше: былое воодушевление и решимость, казалось, безвозвратно потерянные во время дороги, вернулись к ней. В конце концов, она приехала в самый большой и красивый город Австралии — это что-нибудь да значило! Правда, она никого здесь не знала, не имела ни работы, ни денег, ни крова и — что хуже всего — ни малейшего понятия о том, как все это получить. И все же опьянение видом новой жизни, ее масштабами и суетой сыграло свою роль — Тереза особо не переживала, полагаясь на волю счастливого случая. Ничего, ей обязательно повезет! Миновав здание вокзала, она свернула на первую попавшуюся улицу. Здесь все было по-другому, чем в Кленси: оживленно, шумно… Куда-то торопились люди, катились повозки и экипажи, дома были красивые и высокие, процветала торговля. Девушка с любопытством смотрела на то, как одеты мужчины и дамы, — куда наряднее! Похоже, красавицы Кленси безнадежно отстали от моды! Держались люди тоже иначе: казалось, на каждом лице лежит печать особой уверенности и достоинства — своеобразная визитная карточка жителя столицы. Здесь можно было легко затеряться в толпе. Именно этого хотела Тереза, но она желала и прямо противоположного — выделиться, что теперь представлялось задачей куда более сложной, чем раньше! Кто она такая? Забитая серая провинциалка, без способностей, знаний и средств, вооруженная лишь странным сочетанием самомнения и неуверенности в себе. Иногда побеждало одно, иногда — другое, в зависимости от внешних обстоятельств. Сейчас Тереза чувствовала, как подступает страх… Что значила здесь ее уверенность? Жители Сиднея казались ей одни — крикливо-нахальными, другие — чопорно-замкнутыми, но все они, похоже, втянулись в эту полную контрастов жизнь и знали свой путь. А она — нет! Девушка вышла на набережную, и перед взором открылась естественная морская гавань, вдающаяся в глубь материка на несколько миль. Кругом были отлогие пляжи, а узкий вход в залив образовывали скалистые обрывистые берега из розовых триасовых песчаников, разделенных глубокими каньонами. Голубая вода у самых берегов казалась маслянистой, грязной от множества стоявших на якоре кораблей: фрегатов, корветов, баркасов, шхун… Крупнейший порт Австралии принимал суда со всех концов света: вокруг стояли шум, грохот, звон… Тереза увидела множество моряков — молодых и не очень, темнокожих и белых, с обветренными, загорелыми, у некоторых — красными лицами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62