Три года назад он взялся за осуществление нелегкого плана. Что ж, раз отец не захотел приобщить его к делу, то он, Конрад О'Рейли, добьется всего в одиночку, сам, а заодно покажет Роберту, чего стоит отлучение от престола единственного наследника! Боже, как глуп отец! Он мог бы с малолетства готовить сына себе в преемники, а вместо этого… И Конрад, загнав эмоции и обиды в глубину души, принялся постигать тайны отцовского бизнеса. К сожалению, у него не было почти никаких знаний в этой области, тем не менее Конрад решил не сдаваться. Мечты об университете пришлось похоронить, на обучение не было средств, да и происхождение оставляло желать лучшего, поэтому он занялся самообразованием. Прочитал горы книг, журнальных и газетных статей; не пожалев денег, взял несколько платных консультаций у специалистов; попутно совершенствовал свое знание языков, выучил два новых, итальянский и португальский… Он упивался величием собственного ума, одновременно предвкушая сладостную победу. Он разработал несколько проектов, благодаря которым компания могла бы увеличить свою прибыль. Работа поглощала все свободное время, и Конрад досадовал на то, что связан семьей, которая волей-неволей отнимала какую-то долю внимания. Он мечтал устроиться в компанию Роберта О'Рейли, внести ряд полезных предложений о преобразованиях, доказав таким образом свою ценность и ум, а потом… нанести решающий удар! Черт возьми, он готов был использовать любые, самые изощренные, подлые методы! Только с этой целью он вернулся в Австралию! Отомстить Роберту — таково было самое сильное и едва ли не единственное желание, но сейчас, подумав об отце, Конрад с удивлением понял, что изменился; может быть, в чем-то прозрел и стал испытывать чувства, доселе неведомые. Отец! Единственный близкий человек… Они плохо поступили друг с другом, но, наверное, надо простить… Конрад не знал своей матери, тем не менее любил ее, любил всегда, с самого детства, неизвестно почему. Любил, как любят навеки утраченное, или это был голос крови? Теперь он понимал, чувствовал, что любить ушедших навсегда проще, чем тех, кто живет, потому что любовь ко вторым требует больше жертв и действий, потому что их, живущих, много труднее понять и простить. Впервые Конрад не мог переживать горе в одиночестве, к которому он привык с малолетства, впервые ему хотелось прижаться к кому-нибудь родному, отдать ему часть печали и получить взамен хоть немного веры в будущее, поддержки и сил.Постепенно небо прояснилось, его, как и полосу океана, пронизала привычная синь, и солнце начало припекать. Одежда высохла, но от соленой воды сделалась как короста, а волосы слиплись и стали жесткими.Конрад обвел взглядом унылый горизонт.— Вы всерьез рассчитываете наткнуться на жилье? — спросил он спутника.— Нет, конечно. Но нам нужна вода, без нее мы никуда не сможем двигаться. Необходимо найти какой-нибудь источник.Конрад покачал головой.— Не лучше ли вернуться? Думаю, не стоит углубляться в заросли, лучше пойти вдоль берега.Спутник Конрада остановился.— Наверное, вы правы… Как вас зовут? — спросил он, не оборачиваясь.— Конрад О'Рейли. А вас?— Даллас Шелдон. Вы американец?— Нет, я родился и жил в Австралии. — И, помолчав, тяжело произнес: — Моя жена была американкой.Даллас быстро повернулся.— Не отчаивайтесь! — сказал он с искренним сочувствием. — Возможно, она все-таки попала в какую-нибудь шлюпку…— Не верю! — жестко и с горечью произнес Конрад. — Я чувствую, случилось худшее!Он, и правда, не верил, вообще не верил больше в этот мир! От огромного, прозрачного, чистого зеркала его юношеских иллюзий не осталось даже осколков.Даллас только вздохнул, ему нечего было сказать. Он тоже смотрел в лицо реальности и сознавал бесполезность утешений.«А ведь ты мечтал избавиться от них, они мешали тебе, не давали жить так, как ты хочешь — без забот и мыслей о других! — шептал Конраду предательский внутренний голос. — И вот ты избавился — легко, просто, естественно и навсегда! Почему же ты не радуешься? Тебе даже Джону Россету ничего не придется объяснять: Лоренс Пакард погиб, а о Конраде О'Рейли отец Джоан не имеет понятия! Ты прибыл в Австралию один, без обузы и прошлого и можешь начать все сначала! Ты избавился, как и мечтал, скажи!»«Нет! — отвечал Конрад. — Нет! Не таким жестоким образом и потом… Она вечно, пока я жив, будет стоять между мной и миром и смотреть мне в лицо с молчаливым укором…»— Ненавижу их! — прошептал он вслух. — Ненавижу этих людей, из-за которых не хватило места Джоан и Мелиссе, ненавижу за то, что они живы, а мои жена и дочь — нет!Даллас искоса посмотрел на него и произнес с полным пониманием и, возможно, оттого — совершенно спокойно:— Они ни в чем не виноваты. Каждый в первую очередь думал о себе и о своих близких. Вот и вы…— Почему это случилось? — перебил Конрад.— Пожар?— Да.— Кто знает! Это была не моя вахта, я спал, когда поднялась тревога. Пусть те, кто над нами, выясняют причины.— Те, кто над нами, будь это Бог или власть, никогда не станут думать о тех, кто внизу, никогда!— Может быть. Но думаю, у тех, кто подаст в суд на компанию, есть шанс выиграть дело.Конрад пристально взглянул на спутника. А этот парень далеко не глуп! В его присутствии чувствуешь себя куда увереннее!Они остановились. Не было смысла продолжать путь: далеко в глубь материка протянулись пустынные заросли низких эвкалиптов и акаций, без малейших признаков цивилизации, как и источников драгоценной воды. К тому же путники могли легко заблудиться.— Возвращаемся? — Несмотря ни на что голос Далласа оставался бодрым.Конрад кивнул. Он вдруг почувствовал себя совсем скверно. Внутри все пылало, он дрожал. Стоило закрыть глаза — перед ними вставало бледное лицо Джоан, ее растрепавшиеся, казавшиеся огненными волосы и руки, крепко обнявшие Мелиссу.— О черт! — в сердцах воскликнул Даллас, повернувшись к спутнику. — Какой я осел, что позвал вас с собой, вы ж совершенно больны!Конрад ощутил досаду, как когда-то от заботы Джоан.— Идем? — спросил Даллас, намереваясь помочь. Конрад холодно отстранился.— Ничего страшного, пройдет.Потом внезапно впился в горизонт лихорадочны взглядом. Неужели мерещится?— Люди?..Лицо Далласа, проследившего за взглядом спутника, приняло тревожное выражение.— Да…Из зарослей действительно вышли люди, целая группа, один за другим и в нерешительности (как показалось Конраду и Далласу) остановились в отдалении. Конрад присмотрелся — одеты они были бедновато, небрежно, но были вооружены и, вопреки первому впечатлению, держались довольно уверенно.Конрад почувствовал, как Даллас вцепился ему в рукав.— У вас есть оружие?— Оружие? Нет… А у вас?— У меня тоже. Да, тогда дело плохо!Люди (их было человек десять) медленно приближались, о чем-то переговариваясь между собой.«Бушмены, бушрейнджеры, как их еще называют? Да не все ли равно, просто бандиты! — пронеслось в голове. — Бежать? Куда? Стоять на месте и ждать… Чего?..»— Что будем делать?!— Не знаю, — ответил Даллас и поспешно добавил:— Только не говорите ничего о людях на берегу. Там остались женщины и дети…— Конечно, — сказал Конрад, хотя не одобрял этой затеи: глупо так попасться, но еще неразумнее остаться одним и расплачиваться за всех, не имея шансов на поддержку.Конрад и Даллас не ошиблись в намерениях незнакомцев. Все произошло быстро и без всяких рассуждений: их бесцеремонно и грубо схватили и обыскали.Даллас, сразу понявший, что при малейшем сопротивлении неминуемо будет избит, сдерживал себя и стоял спокойно. Собственно, ему нечего было терять: при виде содержимого его карманов даже эти оборванцы не смогли скрыть разочарования.Зато кожаный бумажник и часы Конрада вызвали у главного довольную ухмылку. Очередь была за золотым медальоном с изображением Одри Бенсон, и этого Конрад не вынес. Вырвав заломленные за спину руки, он бросился на окружавших его людей и, прежде чем те успели опомниться, точными, сильными ударами раскидал их по сторонам. А потом… На мгновение перед ним мелькнуло удивленное лицо Далласа, и взор застлала тьма.Восприятие человеком происходящего в такие минуты всегда иллюзорно. Конрад помнил, как в детстве, задумавшись, ударился лбом о деревянную перекладину в саду, больно, до искр в глазах, и пребывал в уверенности, что кто-то стукнул его сзади по голове. Сейчас же ему показалось, будто с неба внезапно обрушился тяжелый, каменный дождь, точно там, в вышине, в воздвигнутых из темно-синих туч огромных горах случился возмутивший все живое обвал и во все стороны стремительно разлетаются стаи неизвестно откуда взявшихся чернокрылых птиц.Прошло несколько минут, прежде чем все встало на свои места. Конрада рывком поставили на ноги, но тут же ударом в живот заставили согнуться пополам: он ощутил невероятную беспомощность, точно был деревянной куклой с руками и ногами на шарнирах, безвольной игрушкой в руках жестокого ребенка.С трудом выпрямившись, Конрад в следующее мгновение от слабости рухнул на колени и получил пинок в спину.— Вставай!Он поднялся. Его мутило. Кровь крупными каплями падала в жадно поглощавший ее песок; липкая, теплая, она сочилась из разбитых губ, капала с концов волос…— А ты, видать, не простая птичка! — спокойно изрек главный, разглядывая медальон. Неторопливо опустил драгоценность Конрада в карман потрепанной куртки и поднял заросшее серой щетиной лицо. Взгляд неопределенного цвета глаз был таким твердым, что казалось, будто в глазницах вместо живой ранимой ткани находятся осколки непрозрачного, прочного, как камень, стекла.— Кто такой? Откуда? Имя?Конрад молчал. Его заставили поднять голову, взяв сзади за волосы и подперев подбородок дулом револьвера.— Отвечай!Он разглядывал бандитов. Все они были достаточно молоды и имели весьма неприглядный вид. Конрад заметил, что их наряды изобиловали несочетающимися деталями, например: новый кожаный пояс и потертые штаны, хорошие, крепкие сапоги и ветхая шляпа. Но оружие у всех было в полном порядке. Почесывающиеся, грязные, обросшие, тут же на ходу жующие что-то, в своей тупости равнодушные ко всему, кроме насилия и жестокости, полуживотные. Именно так: не животные, но и не люди, существа, знающие зависть, жадность, злобу, чувство сильного и стремление унижать. Конрад подумал: «Потрясающе! Как долго, многие годы, тысячелетия человечество идет к цивилизации, признанию главенства законов любви, справедливости и добра, и в сколь несоизмеримо малый срок человек способен опуститься вниз, в мрак примитивности и скотства, окунуть в грязь душу и тело!»— Советую говорить, иначе вспомнишь то, чего и не знал! — пригрозил главный, но с расправой, видимо, решил повременить.Он сделал знак. Пленникам крепко связали руки жесткими, до боли врезающимися в кожу веревками и, время от времени подталкивая в спину, повели в гущу леса по едва заметной тропинке.— «Лоренс Пакард», — сказал главный, выудив из бумажника визитку. — Это ты?— Да, скотина!Пришлось остановиться. Конрад получил удар кулаком по скуле, от которого в мозгу закрутились красные вихри боли, и ответил плевком в лицо, испытав при этом зловещее наслаждение отчаявшегося человека, которому нечего больше терять.И, конечно же, его опять били, к счастью, так, чтобы не лишить возможности двигаться. Далласу тоже досталось несколько резких ударов, и он не остался в долгу, обложив бандитов черной бранью.Кое-как дотащились до места. Это было нечто странное, вроде небольшого лагеря с постройками из неотесанных эвкалиптовых бревен. В один из таких сараев и бросили пленников.Их не накормили, не дали воды, так и заперли в темноте и холоде — он пришел с наступившей ночью. Такова особенность этого края: зной и прохлада живут по соседству, в собственном времени, четко ограничивая часы своего присутствия на земле.— Кажется, они сами не знают, что с нами делать, — заметил Даллас, устраиваясь возле стены. — А раз так, может, удастся сбежать?Конрад промолчал. Его ум был не в состоянии работать в практическом направлении, внутри все, казалось, застыло, точно его собственное время остановилось, и… О Боже, если б можно было повернуть его вспять!Они оба смертельно устали, а потому заснули, несмотря на голод и боль в истерзанных телах, но перед этим успели подумать каждый о своем.Даллас вспомнил о матери. Кто позаботится о ней, если его убьют? Год назад в их дом пришло несчастье: в портовой драке погиб младший брат Далласа, Джордж. Конечно, он был непутевым парнем, но все-таки родная кровь… Мать так убивалась… Что будет с нею, если и он исчезнет? Кто-нибудь сообщит Сильвии о пожаре на «Миранде», и мать сочтет его погибшим в огне, хотя на самом деле все случится иначе. Впрочем, смерть едина, муки достаются лишь на долю живых.Потом подумал о Терезе Хиггинс. Прежде он запрещал себе думать о ней, но теперь можно было позволить. Наверное, он ей совсем не нравился, раз она так поступила. Потом Даллас встречался со многими женщинами, но той смеси нежности, восхищения, стремления оберегать и затаенной, как полупритушенное пламя, жажды обладания он не испытывал ни к кому. Как же случилось, что их пути разошлись, и… неужели навсегда? Когда он увидел ее в дешевом кабачке за стаканом вина, а после — с ребенком на руках, — с ребенком, рожденным от другого мужчины, в нем все перевернулось, он почувствовал себя глубоко оскорбленным, задетым до глубины души. Он говорил себе, что такая Тереза ему не нужна, такая, с лишенным невинности телом и запятнанной душой, и все равно не мог ее забыть. Почему? Может, не надо было оставлять ее тогда одну с ребенком, а попытаться помочь чем-нибудь еще? Даллас вспомнил, как смущенно объяснил матери, что пока (и даже довольно долгое время) не сможет давать ей деньги, потому что проиграл в карты крупную сумму и вынужден отдавать долги. Сильвия изумилась. К выходкам Джорджа она привыкла, но чтоб Даллас… А он мучился, не в силах сказать правду о том, что одолжил эти деньги для Терезы. И все-таки он не жалел ни о чем, кроме одного: он потерял эту девушку, которую не сможет заменить никогда и никем!А Конрад вспомнил Тину, Тину Хиггинс, девушку, любившую его самозабвенной, жертвенной любовью. Почти как Джоан… Хотя Тина — он чувствовал — никогда не попыталась бы взять его душу в плен силой. Она отдала бы его самому себе, единственному, кому он всегда по-настоящему принадлежал. Душа в плену у самой себя, не странно ли это? Однако Тина могла бы его понять. И принять, и простить. Он знает, где отыскать ее, но… Сейчас сближение с этой девушкой казалось Конраду невозможным: ей была известна правда о нем, а он, в свою очередь, слишком многое пережил. И забыть это невозможно.Как странно, иной раз что-то находится рядом (здесь, в столь неласково принявшей его, но все же бесконечно родной Австралии, Конраду все казалось близким), на расстоянии руки, но ты не можешь его коснуться, достать и только смотришь, точно сквозь стекло аквариума, на потаенный мир, другую жизнь, чужую землю, куда тебе более нет дороги. ГЛАВА VII Утром Конрад проснулся и удивился тишине. Дверь была заперта, но в щели струился янтарный свет. Земля дышала сыростью и холодом, к тому же в сарае плохо пахло, и Конрад горько усмехнулся. Травы и деревья, даже мертвые, не источают зловония, эвкалипт благоухает живительной смолою и после смерти, смеясь над нею, а человек? Величественный, разумный, бросающий вызов вечности!Даллас тоже проснулся, но они не успели перемолвиться ни словом — дверь распахнулась и появились бандиты. Их было всего двое, остальные куда-то ушли.— Выходите! — бросил один с кривой усмешкой. — Для вас тут нашлось дело…Конрад взглянул на них и подумал, что ошибся вчера: вряд ли эти люди были довольны своей участью, они тоже являлись своеобразными жертвами каких-то жизненных обстоятельств.— Должны же вы как-то отрабатывать то, что мы вам даем! — процедил второй.— Зуботычины и пинки? — мрачно пошутил Даллас.— Идите вон туда! — кивнул один из парней. Конрад и Даллас поплелись к указанному месту, жмурясь от яркого света. Блеклый, голубовато-зеленый пейзаж эвкалиптового леса был пронизан солнечными лучами, блики блуждали по траве и вспыхивали в гуще тусклых листьев. Небо было изумительно голубым, точно перевернутые снизу вверх воды тихой прозрачной лагуны. На этом жизнерадостном фоне лик несчастных пленников казался по-особому зловещим. Второй бандит, очевидно обозленный на вся и всех в мире, злорадно ухмыльнулся при виде синяков и ссадин на лице Конрада: если жизнь не мила, иной, бывает, мрачно радуется любому горю любого существа.Пленникам развязали руки, и оба тут же принялись растирать онемевшие запястья. Конрад, болезненно морщась, притронулся к ране на голове — волосы в этом месте слиплись и покрывали кожу твердой коркой, под которой он ощутил противную тепловатую сырость.— Дайте воды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62