Тимка нервничал, через полчаса ему надо было идти в штаб и дежурить у рации. Врач домой не собирался, он зажёг керосиновую лампу и занялся составлением документов,
— Ты иди, Тимка, я сам ночью доску оторву и вытащу браслет, а топор через форточку брошу на крыльцо, а ты утром занесёшь. Ночью Петька отодвинул кровать, взял топор и принялся за доску. И вздрогнул от Таниного голоса.
— Под топор положи полотенце, а то вмятины останутся.
Таня спрыгнула с кровати и стала ему помогать. Лезвие топора Петька вставил в щель у самого конца доски. Вдвоём они налегли на топорище. Гвоздь вылез без скрипа. Отвели толстую плаху в сторону, легли на пол и стали шарить руками в тёмной щели.
— А-а-а! — вдруг крикнула Таня и отпрянула в сторону.
— Прищемила палец?
У Тани губы свело судорогой.
— Там, кажется, голова человека.
Петька запустил руки в щель. Под балкой у печки пальцы нащупали что-то мягкое круглое. Что-то меховое и тяжёлое и в одном месте холодное…
— Кто-то идёт сюда, — прошептала Таня.
Захрустел снег у крыльца, брякнула щеколда.
— Откройте, это я — Тимка. — Войдя, он сбросил с себя полушубок и валенки, лёг на пол и тут же вытащил из-под пола браслетик. Потом спросил: — Вы почему такие насторожённые?
— Мы шапку оттуда подозрительную вытащили, вон она под кроватью. В ней что-то спрятано.
Доску положили на место. Из кармана Тимка вынул новый гвоздь и вогнал его в плаху одним ударом обуха. Кровать поставили на место, расположились на полу и стали распаковывать старую, поеденную молью шапку. Вынули тяжёлый свёрток. Петька развернул тряпки, в лунном свете блеснул револьвер. Старинный, крупнокалиберный, с отставшей кое-где никелировкой. Петька его узнал. Револьвер начальника пропавшей экспедиции Ельникова. Вспомнилась ночь в сарайчике. Жухов. И рюкзак, в котором лежал этот револьвер. Рассмотрели ствол. Цепочкой шли слова: «Бюри, Бюри, Бюри».
— Но как он сюда попал? — стал рассуждать Петька. — Жухов положить не мог, его в то время ранили. Колёсников? Челпанов? Их тогда в Шалаганове не было.
Да и кому понадобилось прятать револьвер в больнице?
— Гарновский, — вдруг сказала Таня. — Он здесь лежал. И гвоздь новый он забивал. Помнишь, Петька, какую он ерунду нёс про батареи от шпионской радиостанции.
Петька вскочил:
— Тимка, а где сейчас Метелкин?
— Он, говорят, уволился и уехал куда-то на Украину — Тимка непонимающе смотрел на своих друзей. — Вы мне-то расскажите, что к чему?
Петька, не отвечая, нырнул под кровать, лёг на живот и что-то рассматривал на полу. Оттуда спросил:
— Ты где гвоздь брал?
— У сторожа магазинного склада, старика Пантелея. Попросил два гвоздя. А он, известный скряга, дал только один.
— Это хорошо, что скряга, значит помнит, кто у него ещё просил. Ведь гвозди в доске одинаковые.
Петька вылез из-под кровати и коротко рассказал Тимке о пропавшей экспедиции и о своих подозрениях. Тимка внимательно выслушал и стал одеваться.
— Пойду спрошу старика Пантелея. Он сейчас дежурит у склада.
Шапку и револьвер он взял с собой и обещал спрятать как следует.
Вернулся Тимка быстро и скороговоркой произнёс через форточку:
— Гвоздь брал Гарновский, шапку он снял с забора у Метелкиных. Живёт сейчас в городе, где-то у понтонного моста. Мне пора на связь, до завтра, — и убежал.
— Ничего, — грозно сказал Петька, — в городе мы его из-под земли достанем.
Таню с Петькой выписали из больницы через неделю. Прощаясь с ними, старшая медсестра Вера Ивановна передала записку:
— Её, ребятки, велел вам вручить Гарновский. Как, говорит, будут выписываться, сразу, говорит, вручите, но, говорит, чтоб никто не видел. «Дорогие Петя и Таня, пишу вам со слезами на глазах, и признаюсь вам — я совершил преступление. И совершил его из-за своей поганой трусости. Я испугался волков и убил ни в чём не повинную лошадь. И спасая себя, свою шкуру, убежал, бросив вас на произвол судьбы. Я каюсь и стыд терзает мне душу, но теперь ничего не исправишь. До конца дней моих я буду мучиться от позора и мысленно просить у вас прощения. Чем искупить вину перед вами? Если не побрезгуете мною, приезжайте ко мне в город жить. Я буду заботиться о вас день и ночь и просить прощения. Смилуйтесь надо мной, зайдите ко мне в гости, простите меня или убейте. Я должен понести наказание за свою трусость. Умоляю простить меня и жду вас. Мой городской адрес: улица Марата, 25, квартира 42 (звонить два раза). С глубоким уважением к вашему мужеству Гарновский».
Петька аккуратно сложил записку, засунул в карман.
— Что ты думаешь? — спросила Таня.
— Пишет он правду. И потому пишет, что мы ему зачем-то очень нужны. И кормить нас будет, и ползать перед нами будет, пока не добьётся своего. Там, в городе, что-нибудь придумаем. Надо узнать, для чего мы ему понадобились?
В штабе экспедиции был порядок. Додоев и Тимка вымыли полы, на окна повесили марлевые занавески. Широкие нары покрыли белыми шкурами домашних коз. Печь побелили.
Как только Таня перешагнула порог, из-под нар, словно сумасшедшая, вылетела Линда. С визгом подскочила к Тане и облизала ей лицо. Потом бросилась к Петьке и чуть не свалила его с ног.
Вошёл Додоев и поставил на стол брезентовую сумку, полную мороженой рыбы. Подошёл к Тане, обнял. По эвенкийскому обычаю, прижался морщинистой щекой к её волосам. Петьку тоже обнял и тоже прижался.
— Шибко хорошо, что теперь живые. Я своей старухе говорил. Плакала она и подарок велела передать. — Он вытащил лёгкое ожерелье: медвежьи клыки на тоненькой жилке. — Старуха обязательно велела взять, говорит, от беды, однако, от всякой помогут.
Чтобы сделать Додоеву приятное, Таня тут же надела на шею подаренный талисман. Додоев посмотрел на часы-ходики:
— Тебе, Тимка, через пять минут на связь выходить, а я буду ужин эвенкийский готовить, гостей угощать.
Тимка принялся настраивать рацию. Движения у него были точные, выражение лица — серьёзным. Он надел наушники, сел на высокую чурку, покрытую мягкой козьей шкурой. Повернул большой никелированный рычаг. На деревянном пульте замигали разноцветные огоньки. Тонко запел эфир. Тимка посмотрел на часы, поднял палец вверх, прося тишины, и склонился к микрофону:
— Я — Центральный. Вызываю восточный участок. Я Центральный. Приём. — Тимка вынул из стола тетрадь с наклейкой «журнал приходящих радиограмм». Восточный участок отозвался. — Восточный, слушайте радиограмму о коронках: «Специальным рейсом отправлена на восточный партия коронок с алмазными резцами».
Затем Тимка вызвал восьмую поисковую. Геологам он сообщил, что к ним отправлены аэросани, сахар и десять мешков сухофруктов. И спросил, почему не высланы образцы пород, взятых с линзы вечной мерзлоты.
Таня с Петькой забрались на нары и восторженно смотрели на Тимку. Они гордились своим другом.
Принятую информацию Тимка записал в журнал и снял наушники.
Когда эвенкийский ужин стоял на столе, пришёл врач Глеб Спиридонович и сразу уставился на стол. Посмотрел на мороженое, настроганное лёгкими стружками мясо, на омулей, расколоченных молотком, и воскликнул: — Ага, поймал вас. Сырое едите. Сколько раз я предупреждал вас, Додоев: мясо и рыбу так нельзя есть. Заразиться можно. — И спросил. — А перец есть?
— Хнешно, есть. Садитесь, пожалуйста.
Доктор сбросил собачью шубу и, упоминая каких-то микробов и бактерий, сел к столу. Ел он красиво и с аппетитом. Стружки мороженой, красноватой оленятины он макал в соль, посыпал перцем. Он выпил полкружки густого чая без сахара и принялся за рыбу. Ледяные кусочки сырого омуля проглатывал, не прожёвывая, и всякий раз добавлял:
— Сотворила же матушка-природа такую прелесть.
Потом поблагодарил Додоева за гостеприимство и выдал Тане с Петькой по две таблетки, «чтобы выпили на ночь». Попрощавшись, опять сказал, что сырое кушать опасно. И упомянул какую-то иностранную бактерию.
Закрылась за доктором тяжёлая дверь. И сразу из-под нар вылезла Линда, понюхала то место, где лежала шапка Глеба Спиридоновича, и чихнула. Запах больницы был для таёжной собаки слишком резким.
— Шибко хороший человек, — сказал про доктора Додоев. — Мясо сырое ест, рыбу — ест. Но всегда микробов ругает. Они ему, наверно, плохое сделали.
Додоев сел у печки на пол и рассказал, как в прошлом году доктор шёл через тайгу зимой триста километров, чтобы сделать операцию Бурмакову, которому «медведь немножко помял ногу».
Радиограмма из Токио.
Сотрудник военно-морского ведомства США Джем Уайд примерно через сорок пять дней будет в Катушевс-ке. Под видом торговой комиссии вместе с ним прибудут сотрудники японской разведки. Учтите, что один из них, бывший сотрудник фирмы «Таранака», — двоюродный брат Вогула. Его приметы: волосы седые, быстро вращает головой, мал ростом, на левой щеке сабельный шрам, неплохо знает русский язык, в поведении наглый. Военное звание полковник. Цель поездки торговой комиссии — забрать на корабль и перекинуть в Америку начальника группы «Аква» Гарновского (Хаменова). Желаю удачи в операции «Подмена».
Авдеев
В один, из морозных дней над посёлком появились вертолёты. Сохраняя интервал, зелёные громадины держали курс к Главному хребту. От рёва газотурбинных двигателей лопался речной лёд. Тёмная трещина, как змея, бежала посередине реки вслед за звенящим гулом. Тимка, Петька и Таня из радиопереговоров знали, что вертолёты везут оборудование и взрывчатку к месту третьего варианта. На обратном пути командирский вертолёт сделал посадку в Шалаганове и взял ребят на борт. А через два часа высадил на Байкале, на острове Ольхон. Встретили их Сидоров, Букырин и Бурмаков. Накормили в штабе геологопартии, проводили к самолёту
— В городе вас встретит Вячеслав Валентинович Колёсников и проводит к жилью. Слушайтесь его. Понятно?
— Понятно, — ответил за всех Петька.
ГЛАВА 14
В сумерках самолёт прибыл в город. Таня, Тимка и Петька прямо по взлётному полю пошли к зданию аэропорта. Небольшими группами дремали на стоянках самолёты. Черным медведем стоял под заснеженным фонарём усатый часовой.
Над вокзалом плескался на радиомачте красный флаг. Убранные от снега скверики и зелёные скамейки были пусты. Колесникова не было. Ребята обошли вокзал, посмотрели у газетных киосков.
— Может, он забыл встретить? — Таня взглянула в тёмный угол двора. — Прячьтесь. — Вслед за Таней ребята заскочили за кирпичный столб, на котором висели громкоговорители. — Смотрите, Гарновский.
Он стоял спиной и, хоронясь от кого-то, поглядывал через решётчатый забор. Голова наклонена набок, левая нога слегка отставлена в сторону. Руки в перчатках.
К Гарновскому подошёл сотрудник милиции и что-то ему сказал. Гарновский сразу направился к кирпичному столбу. Ребята не поверили своим глазам, — приближаясь, Гарновский превратился в Вячеслава Валентиновича Колесникова.
— Вот черти полосатые. Их ждут, а они прячутся.
— Мы вас приняли за Гарновского, а с ним встречаться нам противно.
— Это хорошо, — ответил Колёсников. И стало непонятно — хорошо,, что они приняли его за Гарновского, или хорошо, что с Гарновским встречаться им противно. Через какой-то пустынный дворик, заваленный железными бочками, он вывел ребят к легковой машине. Машина свернула в проулок и выехала на пустырь. По обеим сторонам потянулись заборы из колючей проволоки и огромные навесы. Двухскатные крыши на столбах. Ровными рядами выглядывали оттуда зачехлённые стволы танковых пушек.
Обогнув здание котельной, машина вылетела на булыжную мостовую. Дома здесь были высокие, деревья подстрижены. Чуть выше деревьев, посередине улицы, шли толстые провода. От налипшего снега они немного провисли. — Новую ветку трамвая строят, — сказал шофёр.
Недалеко от памятника с чугунными птицами машина свернула налево, притормозила и въехала во двор. Остановилась у деревянного крылечка.
Вышли. Вытащили свои котомки, и машина сразу выехала на улицу. Колёсников, Тимка и Петька стали закрывать за ней ворота.
Дом был деревянный, двухэтажный. Окна перекошенные. Ставни оторванные. Вместо стёкол на первом этаже листы старой фанеры. Лестница на чердак засыпана снегом. Перила обломаны. На крыше против лестницы черным провалом зияло слуховое окно.
— Дом был брошенный, да? — спросила Таня.
Колёсников вынул из кармана ключ.
— В некотором роде — да. А когда экспедиция получила его от горсовета, объявился хозяин. Приходил каждый день и требовал за дом деньги. Сначала три тысячи, потом десять, а прошлым летом пришёл в геологоуправление и потребовал двадцать тысяч, а если, говорит, откажете — дом сожгу. Насилу от него отвязались.
— И сколько ему дали?
— Проверили документы и дали пять лет тюрьмы за подделку государственных бумаг. Оказалось, что раньше он был приказчиком у купца Хаменева. Жил такой когда-то, и дом этот, кстати, его.
«Странно все как-то получается», — подумал Петька.
Колёсников, наконец, отомкнул пудовый купеческий замок. Взявшись друг за друга, все гуськом двинулись по узким сеням, повернули в какой-то коридор. Под ногами заскрипели старые доски.
— Вот черт, — воскликнул Колёсников, — который раз здесь толовой стукаюсь. По крутой лестнице, ощупывая ногами каждую ступеньку, поднялись на второй этаж. Колёсников зашарил рукой по стене, откинул щеколду, заскрипела дверь, пахнуло теплом и чем-то вкусным.
Щёлкнул выключатель. Вспыхнул яркий свет. Ребята стояли в большой кухне. В правом углу — печь, покрытая белыми старинными плитками. На трубе — бронзовая маленькая дверка с гирькой вместо ручки. У окна — стол на круглых ногах. Стены не побелены. Трещины в штукатурке походили на рисунки первобытных людей. В квартире оказалось три комнаты. В самой маленькой, которая за печкой, лежали в куче: сломанные старые стулья, умывальник с мраморной доской, граммофон, плетённое из тростника кресло. На потолке у печной трубы Тимка заметил забелённую извёсткой крышку люка. Старинный замок взломан. Щеколда была завязана блестящей цинковой проволокой.
Колёсников разделся и стал орудовать у стола. Из духовки вытащил тяжёлую сковородку с жареной картошкой. Достал из пузатого купеческого комода круглую булку хлеба и кусок колбасы. Клюкой прямо из печки вынул медный закопчённый чайник.
— Прошу к столу, будущие студенты!
— А когда нам на занятия?
— Сказали через неделю. Кстати, ребята, техникум находится на улице Горького, тридцать один. Отсюда недалеко. Да, чуть не забыл показать. — Колёсников подошёл к сундуку, обитому медными полосками и повернул ручку в виде лебедя. Сундук открылся. Там стояли аптечка и телефон. — В случае чего, звоните в управление. — Колёсников показал на внутреннюю стенку сундука. Карандашом там были написаны номера телефонов: геологоуправления, милиции и скорой помощи. И собственный номер этого аппарата. Ребята сразу же запомнили цифры. — О телефоне никому ни слова. И вообще о работе в экспедиции ни гугу. Сюда никого не приводите. По городу бесцельно не шляйтесь.
На чердаке что-то брякнуло. Колёсников быстро опустил крышку сундука. Все насторожились. Хрустел шлак — кто-то ходил по потолку.
— Я следы на крыше видела, — прошептала Таня.
Колёсников выхватил из кармана пистолет. На чердаке заскребли. Упала какая-то доска, загремело пустое ведро.
Колёсников распахнул дверь.
— Иди сюда, чего там шаришься.
Не ответили.
Купленный дом Колёсников изучил в своё время тщательно, знал все закоулки, переходы, кухни и кладовые. Он выскочил в сени, нащупал за углом на веранде нужную лестницу и полез на чердак. Петька бросился за ним. Тимка схватил хлебный нож, глазами показал Тане на стол. Она поняла, взяла тяжёлый чайник и встала в боевую позу.
— Вверху слышалось пыхтение, скрип чердачной двери и Петькин голос:
— Иди сюда, а то пристрелим.
Но к ним никто не шёл.
— Он в углу! — закричал Петька.
Заскрипел шлак. Затопали ноги. И опять тишина. У Тани заколотилось сердце. Чайник она поставила на печку, взяла кочергу.
Распахнулась дверь, и в дом занесли огромную собаку белого цвета. Длинная шерсть не скрывала худобы. Собаку положили в угол у сундука. Колёсников рассмотрел её и побледнел. Собака была седая. От усталости голову она опустила на пол. Таня протянула ей кусочек колбасы, но собака не шелохнулась, а продолжала умоляюще смотреть на Колесникова.
— Спрячьте оружие, — попросила Таня, — она боится.
Колёсников бросил пистолет на кровать, и собака сразу закрыла глаза. От запаха колбасы у неё колыхались бока, подёргивались губы, но пищу она не брала.
Тимка потрогал у ней нос — холодный и влажный, значит, не больная. Почему же не ест?
— Всё ясно, — сказал Колёсников, — она учёная. Ей надо приказать. — Он сделал вид, что запахивается в халат и опирается на трость. Барским движением указал на колбасу: — Фас её, фас! — И свершилось чудо. Собака вскочила на ноги, гавкнула раскатисто и проглотила колбасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Ты иди, Тимка, я сам ночью доску оторву и вытащу браслет, а топор через форточку брошу на крыльцо, а ты утром занесёшь. Ночью Петька отодвинул кровать, взял топор и принялся за доску. И вздрогнул от Таниного голоса.
— Под топор положи полотенце, а то вмятины останутся.
Таня спрыгнула с кровати и стала ему помогать. Лезвие топора Петька вставил в щель у самого конца доски. Вдвоём они налегли на топорище. Гвоздь вылез без скрипа. Отвели толстую плаху в сторону, легли на пол и стали шарить руками в тёмной щели.
— А-а-а! — вдруг крикнула Таня и отпрянула в сторону.
— Прищемила палец?
У Тани губы свело судорогой.
— Там, кажется, голова человека.
Петька запустил руки в щель. Под балкой у печки пальцы нащупали что-то мягкое круглое. Что-то меховое и тяжёлое и в одном месте холодное…
— Кто-то идёт сюда, — прошептала Таня.
Захрустел снег у крыльца, брякнула щеколда.
— Откройте, это я — Тимка. — Войдя, он сбросил с себя полушубок и валенки, лёг на пол и тут же вытащил из-под пола браслетик. Потом спросил: — Вы почему такие насторожённые?
— Мы шапку оттуда подозрительную вытащили, вон она под кроватью. В ней что-то спрятано.
Доску положили на место. Из кармана Тимка вынул новый гвоздь и вогнал его в плаху одним ударом обуха. Кровать поставили на место, расположились на полу и стали распаковывать старую, поеденную молью шапку. Вынули тяжёлый свёрток. Петька развернул тряпки, в лунном свете блеснул револьвер. Старинный, крупнокалиберный, с отставшей кое-где никелировкой. Петька его узнал. Револьвер начальника пропавшей экспедиции Ельникова. Вспомнилась ночь в сарайчике. Жухов. И рюкзак, в котором лежал этот револьвер. Рассмотрели ствол. Цепочкой шли слова: «Бюри, Бюри, Бюри».
— Но как он сюда попал? — стал рассуждать Петька. — Жухов положить не мог, его в то время ранили. Колёсников? Челпанов? Их тогда в Шалаганове не было.
Да и кому понадобилось прятать револьвер в больнице?
— Гарновский, — вдруг сказала Таня. — Он здесь лежал. И гвоздь новый он забивал. Помнишь, Петька, какую он ерунду нёс про батареи от шпионской радиостанции.
Петька вскочил:
— Тимка, а где сейчас Метелкин?
— Он, говорят, уволился и уехал куда-то на Украину — Тимка непонимающе смотрел на своих друзей. — Вы мне-то расскажите, что к чему?
Петька, не отвечая, нырнул под кровать, лёг на живот и что-то рассматривал на полу. Оттуда спросил:
— Ты где гвоздь брал?
— У сторожа магазинного склада, старика Пантелея. Попросил два гвоздя. А он, известный скряга, дал только один.
— Это хорошо, что скряга, значит помнит, кто у него ещё просил. Ведь гвозди в доске одинаковые.
Петька вылез из-под кровати и коротко рассказал Тимке о пропавшей экспедиции и о своих подозрениях. Тимка внимательно выслушал и стал одеваться.
— Пойду спрошу старика Пантелея. Он сейчас дежурит у склада.
Шапку и револьвер он взял с собой и обещал спрятать как следует.
Вернулся Тимка быстро и скороговоркой произнёс через форточку:
— Гвоздь брал Гарновский, шапку он снял с забора у Метелкиных. Живёт сейчас в городе, где-то у понтонного моста. Мне пора на связь, до завтра, — и убежал.
— Ничего, — грозно сказал Петька, — в городе мы его из-под земли достанем.
Таню с Петькой выписали из больницы через неделю. Прощаясь с ними, старшая медсестра Вера Ивановна передала записку:
— Её, ребятки, велел вам вручить Гарновский. Как, говорит, будут выписываться, сразу, говорит, вручите, но, говорит, чтоб никто не видел. «Дорогие Петя и Таня, пишу вам со слезами на глазах, и признаюсь вам — я совершил преступление. И совершил его из-за своей поганой трусости. Я испугался волков и убил ни в чём не повинную лошадь. И спасая себя, свою шкуру, убежал, бросив вас на произвол судьбы. Я каюсь и стыд терзает мне душу, но теперь ничего не исправишь. До конца дней моих я буду мучиться от позора и мысленно просить у вас прощения. Чем искупить вину перед вами? Если не побрезгуете мною, приезжайте ко мне в город жить. Я буду заботиться о вас день и ночь и просить прощения. Смилуйтесь надо мной, зайдите ко мне в гости, простите меня или убейте. Я должен понести наказание за свою трусость. Умоляю простить меня и жду вас. Мой городской адрес: улица Марата, 25, квартира 42 (звонить два раза). С глубоким уважением к вашему мужеству Гарновский».
Петька аккуратно сложил записку, засунул в карман.
— Что ты думаешь? — спросила Таня.
— Пишет он правду. И потому пишет, что мы ему зачем-то очень нужны. И кормить нас будет, и ползать перед нами будет, пока не добьётся своего. Там, в городе, что-нибудь придумаем. Надо узнать, для чего мы ему понадобились?
В штабе экспедиции был порядок. Додоев и Тимка вымыли полы, на окна повесили марлевые занавески. Широкие нары покрыли белыми шкурами домашних коз. Печь побелили.
Как только Таня перешагнула порог, из-под нар, словно сумасшедшая, вылетела Линда. С визгом подскочила к Тане и облизала ей лицо. Потом бросилась к Петьке и чуть не свалила его с ног.
Вошёл Додоев и поставил на стол брезентовую сумку, полную мороженой рыбы. Подошёл к Тане, обнял. По эвенкийскому обычаю, прижался морщинистой щекой к её волосам. Петьку тоже обнял и тоже прижался.
— Шибко хорошо, что теперь живые. Я своей старухе говорил. Плакала она и подарок велела передать. — Он вытащил лёгкое ожерелье: медвежьи клыки на тоненькой жилке. — Старуха обязательно велела взять, говорит, от беды, однако, от всякой помогут.
Чтобы сделать Додоеву приятное, Таня тут же надела на шею подаренный талисман. Додоев посмотрел на часы-ходики:
— Тебе, Тимка, через пять минут на связь выходить, а я буду ужин эвенкийский готовить, гостей угощать.
Тимка принялся настраивать рацию. Движения у него были точные, выражение лица — серьёзным. Он надел наушники, сел на высокую чурку, покрытую мягкой козьей шкурой. Повернул большой никелированный рычаг. На деревянном пульте замигали разноцветные огоньки. Тонко запел эфир. Тимка посмотрел на часы, поднял палец вверх, прося тишины, и склонился к микрофону:
— Я — Центральный. Вызываю восточный участок. Я Центральный. Приём. — Тимка вынул из стола тетрадь с наклейкой «журнал приходящих радиограмм». Восточный участок отозвался. — Восточный, слушайте радиограмму о коронках: «Специальным рейсом отправлена на восточный партия коронок с алмазными резцами».
Затем Тимка вызвал восьмую поисковую. Геологам он сообщил, что к ним отправлены аэросани, сахар и десять мешков сухофруктов. И спросил, почему не высланы образцы пород, взятых с линзы вечной мерзлоты.
Таня с Петькой забрались на нары и восторженно смотрели на Тимку. Они гордились своим другом.
Принятую информацию Тимка записал в журнал и снял наушники.
Когда эвенкийский ужин стоял на столе, пришёл врач Глеб Спиридонович и сразу уставился на стол. Посмотрел на мороженое, настроганное лёгкими стружками мясо, на омулей, расколоченных молотком, и воскликнул: — Ага, поймал вас. Сырое едите. Сколько раз я предупреждал вас, Додоев: мясо и рыбу так нельзя есть. Заразиться можно. — И спросил. — А перец есть?
— Хнешно, есть. Садитесь, пожалуйста.
Доктор сбросил собачью шубу и, упоминая каких-то микробов и бактерий, сел к столу. Ел он красиво и с аппетитом. Стружки мороженой, красноватой оленятины он макал в соль, посыпал перцем. Он выпил полкружки густого чая без сахара и принялся за рыбу. Ледяные кусочки сырого омуля проглатывал, не прожёвывая, и всякий раз добавлял:
— Сотворила же матушка-природа такую прелесть.
Потом поблагодарил Додоева за гостеприимство и выдал Тане с Петькой по две таблетки, «чтобы выпили на ночь». Попрощавшись, опять сказал, что сырое кушать опасно. И упомянул какую-то иностранную бактерию.
Закрылась за доктором тяжёлая дверь. И сразу из-под нар вылезла Линда, понюхала то место, где лежала шапка Глеба Спиридоновича, и чихнула. Запах больницы был для таёжной собаки слишком резким.
— Шибко хороший человек, — сказал про доктора Додоев. — Мясо сырое ест, рыбу — ест. Но всегда микробов ругает. Они ему, наверно, плохое сделали.
Додоев сел у печки на пол и рассказал, как в прошлом году доктор шёл через тайгу зимой триста километров, чтобы сделать операцию Бурмакову, которому «медведь немножко помял ногу».
Радиограмма из Токио.
Сотрудник военно-морского ведомства США Джем Уайд примерно через сорок пять дней будет в Катушевс-ке. Под видом торговой комиссии вместе с ним прибудут сотрудники японской разведки. Учтите, что один из них, бывший сотрудник фирмы «Таранака», — двоюродный брат Вогула. Его приметы: волосы седые, быстро вращает головой, мал ростом, на левой щеке сабельный шрам, неплохо знает русский язык, в поведении наглый. Военное звание полковник. Цель поездки торговой комиссии — забрать на корабль и перекинуть в Америку начальника группы «Аква» Гарновского (Хаменова). Желаю удачи в операции «Подмена».
Авдеев
В один, из морозных дней над посёлком появились вертолёты. Сохраняя интервал, зелёные громадины держали курс к Главному хребту. От рёва газотурбинных двигателей лопался речной лёд. Тёмная трещина, как змея, бежала посередине реки вслед за звенящим гулом. Тимка, Петька и Таня из радиопереговоров знали, что вертолёты везут оборудование и взрывчатку к месту третьего варианта. На обратном пути командирский вертолёт сделал посадку в Шалаганове и взял ребят на борт. А через два часа высадил на Байкале, на острове Ольхон. Встретили их Сидоров, Букырин и Бурмаков. Накормили в штабе геологопартии, проводили к самолёту
— В городе вас встретит Вячеслав Валентинович Колёсников и проводит к жилью. Слушайтесь его. Понятно?
— Понятно, — ответил за всех Петька.
ГЛАВА 14
В сумерках самолёт прибыл в город. Таня, Тимка и Петька прямо по взлётному полю пошли к зданию аэропорта. Небольшими группами дремали на стоянках самолёты. Черным медведем стоял под заснеженным фонарём усатый часовой.
Над вокзалом плескался на радиомачте красный флаг. Убранные от снега скверики и зелёные скамейки были пусты. Колесникова не было. Ребята обошли вокзал, посмотрели у газетных киосков.
— Может, он забыл встретить? — Таня взглянула в тёмный угол двора. — Прячьтесь. — Вслед за Таней ребята заскочили за кирпичный столб, на котором висели громкоговорители. — Смотрите, Гарновский.
Он стоял спиной и, хоронясь от кого-то, поглядывал через решётчатый забор. Голова наклонена набок, левая нога слегка отставлена в сторону. Руки в перчатках.
К Гарновскому подошёл сотрудник милиции и что-то ему сказал. Гарновский сразу направился к кирпичному столбу. Ребята не поверили своим глазам, — приближаясь, Гарновский превратился в Вячеслава Валентиновича Колесникова.
— Вот черти полосатые. Их ждут, а они прячутся.
— Мы вас приняли за Гарновского, а с ним встречаться нам противно.
— Это хорошо, — ответил Колёсников. И стало непонятно — хорошо,, что они приняли его за Гарновского, или хорошо, что с Гарновским встречаться им противно. Через какой-то пустынный дворик, заваленный железными бочками, он вывел ребят к легковой машине. Машина свернула в проулок и выехала на пустырь. По обеим сторонам потянулись заборы из колючей проволоки и огромные навесы. Двухскатные крыши на столбах. Ровными рядами выглядывали оттуда зачехлённые стволы танковых пушек.
Обогнув здание котельной, машина вылетела на булыжную мостовую. Дома здесь были высокие, деревья подстрижены. Чуть выше деревьев, посередине улицы, шли толстые провода. От налипшего снега они немного провисли. — Новую ветку трамвая строят, — сказал шофёр.
Недалеко от памятника с чугунными птицами машина свернула налево, притормозила и въехала во двор. Остановилась у деревянного крылечка.
Вышли. Вытащили свои котомки, и машина сразу выехала на улицу. Колёсников, Тимка и Петька стали закрывать за ней ворота.
Дом был деревянный, двухэтажный. Окна перекошенные. Ставни оторванные. Вместо стёкол на первом этаже листы старой фанеры. Лестница на чердак засыпана снегом. Перила обломаны. На крыше против лестницы черным провалом зияло слуховое окно.
— Дом был брошенный, да? — спросила Таня.
Колёсников вынул из кармана ключ.
— В некотором роде — да. А когда экспедиция получила его от горсовета, объявился хозяин. Приходил каждый день и требовал за дом деньги. Сначала три тысячи, потом десять, а прошлым летом пришёл в геологоуправление и потребовал двадцать тысяч, а если, говорит, откажете — дом сожгу. Насилу от него отвязались.
— И сколько ему дали?
— Проверили документы и дали пять лет тюрьмы за подделку государственных бумаг. Оказалось, что раньше он был приказчиком у купца Хаменева. Жил такой когда-то, и дом этот, кстати, его.
«Странно все как-то получается», — подумал Петька.
Колёсников, наконец, отомкнул пудовый купеческий замок. Взявшись друг за друга, все гуськом двинулись по узким сеням, повернули в какой-то коридор. Под ногами заскрипели старые доски.
— Вот черт, — воскликнул Колёсников, — который раз здесь толовой стукаюсь. По крутой лестнице, ощупывая ногами каждую ступеньку, поднялись на второй этаж. Колёсников зашарил рукой по стене, откинул щеколду, заскрипела дверь, пахнуло теплом и чем-то вкусным.
Щёлкнул выключатель. Вспыхнул яркий свет. Ребята стояли в большой кухне. В правом углу — печь, покрытая белыми старинными плитками. На трубе — бронзовая маленькая дверка с гирькой вместо ручки. У окна — стол на круглых ногах. Стены не побелены. Трещины в штукатурке походили на рисунки первобытных людей. В квартире оказалось три комнаты. В самой маленькой, которая за печкой, лежали в куче: сломанные старые стулья, умывальник с мраморной доской, граммофон, плетённое из тростника кресло. На потолке у печной трубы Тимка заметил забелённую извёсткой крышку люка. Старинный замок взломан. Щеколда была завязана блестящей цинковой проволокой.
Колёсников разделся и стал орудовать у стола. Из духовки вытащил тяжёлую сковородку с жареной картошкой. Достал из пузатого купеческого комода круглую булку хлеба и кусок колбасы. Клюкой прямо из печки вынул медный закопчённый чайник.
— Прошу к столу, будущие студенты!
— А когда нам на занятия?
— Сказали через неделю. Кстати, ребята, техникум находится на улице Горького, тридцать один. Отсюда недалеко. Да, чуть не забыл показать. — Колёсников подошёл к сундуку, обитому медными полосками и повернул ручку в виде лебедя. Сундук открылся. Там стояли аптечка и телефон. — В случае чего, звоните в управление. — Колёсников показал на внутреннюю стенку сундука. Карандашом там были написаны номера телефонов: геологоуправления, милиции и скорой помощи. И собственный номер этого аппарата. Ребята сразу же запомнили цифры. — О телефоне никому ни слова. И вообще о работе в экспедиции ни гугу. Сюда никого не приводите. По городу бесцельно не шляйтесь.
На чердаке что-то брякнуло. Колёсников быстро опустил крышку сундука. Все насторожились. Хрустел шлак — кто-то ходил по потолку.
— Я следы на крыше видела, — прошептала Таня.
Колёсников выхватил из кармана пистолет. На чердаке заскребли. Упала какая-то доска, загремело пустое ведро.
Колёсников распахнул дверь.
— Иди сюда, чего там шаришься.
Не ответили.
Купленный дом Колёсников изучил в своё время тщательно, знал все закоулки, переходы, кухни и кладовые. Он выскочил в сени, нащупал за углом на веранде нужную лестницу и полез на чердак. Петька бросился за ним. Тимка схватил хлебный нож, глазами показал Тане на стол. Она поняла, взяла тяжёлый чайник и встала в боевую позу.
— Вверху слышалось пыхтение, скрип чердачной двери и Петькин голос:
— Иди сюда, а то пристрелим.
Но к ним никто не шёл.
— Он в углу! — закричал Петька.
Заскрипел шлак. Затопали ноги. И опять тишина. У Тани заколотилось сердце. Чайник она поставила на печку, взяла кочергу.
Распахнулась дверь, и в дом занесли огромную собаку белого цвета. Длинная шерсть не скрывала худобы. Собаку положили в угол у сундука. Колёсников рассмотрел её и побледнел. Собака была седая. От усталости голову она опустила на пол. Таня протянула ей кусочек колбасы, но собака не шелохнулась, а продолжала умоляюще смотреть на Колесникова.
— Спрячьте оружие, — попросила Таня, — она боится.
Колёсников бросил пистолет на кровать, и собака сразу закрыла глаза. От запаха колбасы у неё колыхались бока, подёргивались губы, но пищу она не брала.
Тимка потрогал у ней нос — холодный и влажный, значит, не больная. Почему же не ест?
— Всё ясно, — сказал Колёсников, — она учёная. Ей надо приказать. — Он сделал вид, что запахивается в халат и опирается на трость. Барским движением указал на колбасу: — Фас её, фас! — И свершилось чудо. Собака вскочила на ноги, гавкнула раскатисто и проглотила колбасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22