Были в ее движениях даже более рискованные позы, были, чего уж там — Пафнутьев не перечил, не сопротивлялся, более того, шел навстречу, помогал девушкам, откликаясь на малейшие их желания, чтобы только снимки получились хорошими, чтобы только утро было незабываемым, чтобы только Юрасик, вернувшись вечером, был всеми доволен и чтобы всем хоть что-нибудь подарил из своих сундуков на память об этом незабываемом острове.— Только смотри, чтоб снимки были! — строго пригрозил Пафнутьев Славе, который вставлял в аппарат уже вторую пленку, ни разу даже не пожелав отразиться в этих кадрах — это была его оплошность, если человек фотографирует без задней мысли, ему обязательно захочется тоже оказаться на снимках. А Славе почему-то не хотелось, ему и в голову не пришло попросить ту же Машу, чтобы она и его щелкнула с дорогим гостем, чтобы и у него была фотка на память.И девушки не предложили ему сфотографироваться.Им тоже это в голову не пришло.Они создавали компру. И всем было не до трепетных чувств.Но делали они свою работу столь легко, непосредственно, с таким искренним задором молодости, с таким добрым отношением к Пафнутьеву, что тот просто не мог им ни в чем отказать. Он веселился, как не веселился уже давно, а может быть, не веселился вот так самозабвенно... никогда.И это очень даже может быть.А попризадумаемся, а поприкинем — а было ли нам когда-нибудь в жизни так же хорошо, как Пафнутьеву в это утро?У меня однажды такое утро было.Этим летом.Очень недолгое утро. Но, с другой стороны, сколько бы такое утро ни длилось, хоть всю жизнь, оно все равно покажется до обидного, до слез коротким.Были и слезы, ребята, были.Но, кроме этого солнечного плескания в голубом море, было у Пафнутьева и нечто существенное, нечто такое, что все это утро окрасило совсем в другие цвета, совсем в другие. Улучив момент, Маша наклонилась к нему совсем близко и шепнула на ухо:— Берегись!— Кого? — спросил Пафнутьев, тоже улучив момент.— Ну, не меня же! — рассмеялась девушка. — Меня беречься не надо.— Не буду! — ответил Пафнутьев, глядя, как Маша повернулась и уплыла к себе в синее море. * * * Лубовский появился под вечер.Солнце уже зашло за гору, и дом погрузился в теплые розоватое сумерки.В ожидании хозяина все собрались на открытой площадке за круглым плетеным столом. Маша сидела на противоположном от Пафнутьева конце стола, была весела и беззаботна. Ничто в ней не напоминало о тех нескольких словах в море, которыми она обменялась с Пафнутьевым. Более того, в течение дня она как бы даже сторонилась его, словно произошло между ними нечто такое, о чем другим знать не обязательно.Разговаривали о море, об Испании, о Москве, никого никоим образом не задевая, не трогая, не цепляя. В Испании такие слова даются легко. Если в Москве, напряженной и издерганной, нужно обдумывать каждое слово, то здесь в этом не было надобности — слова сами произносились беззаботные, в них просвечивались любовь, согласие, жизнь, не обремененная ничем непосильным. Если речь шла о любви, то эта любовь была светла, мимолетна, если кто-то осмеливался выразить какое-то недовольство, то касалось оно волнения на море, слишком яркого солнца или переохлажденного вина. Впрочем, повод для недовольства исчезал в теплом испанском воздухе сам по себе.И опять за столом звучал негромкий смех, обходительные слова, комплименты, от которых девушки смеялись тоже легко и снисходительно. Знали они, прекрасно знали, что самые восторженные слова о них будут недостаточны. Какие бы слова ни были произнесены, девушки заслуживали большего.Раздался негромкий шум мотора, и в воздухе появился вертолет с прозрачной кабиной. Он сделал круг над домом, все увидели Лубовского в белом костюме — он радостно приветствовал компанию и, похоже, торопился присоединиться.Вертолет приземлился на дальнем конце площадки, из него тут же выпрыгнул Лубовский — стремительный, с маленьким плоским чемоданчиком в руке и с улыбкой на устах. Похоже, он и в самом деле был рад оказаться в своем доме, среди своих людей, даже невзирая на то, что среди них затесался чужак с намерениями явно недобрыми.— Я вас приветствую! — сказал он, подходя к столу. — Не заскучали без меня?— Маленько есть, — ответил Пафнутьев.— Звонки были? — спросил он у Маши.— Ничего серьезного, Юра, ничего дельного.— Это хорошо. Отсутствие новостей — это лучшая новость, а, Паша? Ты со мной согласен?— Что-то в этом есть, — осторожно ответил Пафнутьев. — Как прошел день?— Отлично! Просто замечательно!— Разбогател сегодня, а, Юра?— Разбогател я чуть раньше... Сегодня мне богатеть надобности не было, — с холодком ответил Лубовский. — Так что сегодня я только закрепил кое-что... Сохранить богатство гораздо тяжелее, чем его нажить. Как у олимпийцев — стать чемпионом легче, чем им остаться. Согласен?— И в этом что-то есть, — усмехнулся Пафнутьев, не торопясь присоединяться к мнению Лубовского.— Будешь ужинать? — спросила Маша.— Нет, я только от стола... От хорошего стола. — Лубовский поднял указательный палец. — Лучшие, понимаешь, люди Барселоны почтили своим присутствием... — Он замолчал, оборвав себя на полуслове, задумался, вспомнив что-то из сегодняшних своих похождений, повернулся к Маше, пристально на нее посмотрел, словно заметив в ней какие-то перемены. — У тебя все в порядке? — спросил он, усаживаясь в свободное кресло.— А разве по мне не видно?— Потому и спрашиваю... Да, Паша... Твоя мечта исполнилась — сегодня вечером ты сможешь наконец задать мне свои кошмарные вопросы...— Не такие уж они и кошмарные, — миролюбиво ответил Пафнутьев. — Не такие уж и жестокие... Вопросы как вопросы, — продолжал бормотать он как бы про себя. — Обычные вопросы, для порядка, для отчета, чтобы потом лишних разговоров не было...— Маша! — перебил его Лубовский. — Значит, так... В мой кабинет шампанское, две бутылки. Для меня и моего дорогого гостя... Не возражаешь, Паша?— Упаси боже!— Что еще... Сок, грейпфрут... И сама сообрази что-нибудь полегче... Сообразишь, да?— Юра! Ну конечно! Какие-то у тебя сегодня вопросы...— О, Маша! Разве это вопросы! Если в ты знала, на какие вопросы мне сейчас придется отвечать... О!— Да ладно, — вяло протянул Пафнутьев, махнув полноватой рукой. — На какие захочешь, на такие и ответишь.— Даже так?! — восхитился Лубовский.— Юра, — укоризненно протянул Пафнутьев. — Только так. Правда, вопросы в протокол я буду записывать, но ты на них можешь не отвечать, если по каким-то причинам отвечать не желаешь.— Опять протокол? — Лубовский состроил испуганную гримасу.— А как же, Юра? Ведь только по протоколу и оценивают мою работу, зарплату начисляют...— Если протокол хороший, то и премия может обломиться?— Может, — неохотно согласился Пафнутьев. — Но это редко, очень редко, премиями нас не балуют. А если уж и выдадут, то совсем за другие заслуги.— Какие же, интересно знать? — живо спросил Лубовский.— Отношения с руководством, хороший почерк, своевременность появления перед начальственным столом...— Понятно! — перебил его Лубовский. — Как и везде. Законы жизни едины — что для подследственных, что для следователей.— Юра, не надо, — сказал Пафнутьев. — Остановись. Какой ты подследственный, если здесь, в Испании, набираешь номер телефона Генерального прокурора нажатием единственной кнопки?— Заметил! — восхищенно воскликнул Лубовский, легко вскакивая с кресла. — С тобой, я вижу, надо держать ухо востро! А, Маша?— С тобой, Юра, тоже. — Маша, почувствовав на себе повышенное внимание, удары держала спокойно.— Он к тебе не приставал?— Приставал.— А ты?— Откликалась, как могла.— С вопросами тоже приставал?— Нет, только телесно.— Это как? — В голосе Лубовского прозвучала легкая обеспокоенность.— Паша выносил меня на руках из моря, а Слава нас щелкал.— Часто выносил?— Частенько. — Вскинув голову, Маша твердо посмотрела Лубовскому в глаза.— Ну, ладно... Выводы буду делать, когда посмотрю снимки.— Кстати, не забудьте про меня, когда будете относить пленку в печать, — проворчал Пафнутьев.— Мечтаешь сохранить отношения с Машей? — спросил Лубовский.— Почему же сохранить... Ничуть. Развить и углубить.— Даже так! А Маша?— Не возражает, — отчаянно сказал Пафнутьев.— Так, — крякнул Лубовский. — Я смотрю, мне нельзя отлучаться надолго... Спасибо за откровенность. Пошли, Паша. — Лубовский приглашающе махнул Пафнутьеву рукой и первым, не оглядываясь, направился к дому.Пафнутьев виновато развел руками, дескать, простите, милые девушки, но обстоятельства сильнее, и я вынужден вас покинуть. Он подвинул кресло к столу, как это делают воспитанные гости, несколько нескладно поклонился и не слишком быстрым шагом направился вслед за Лубовским. Перед тем как войти в дом, он оглянулся, махнул всем рукой, а если говорить точнее, то рукой он махнул Маше — мол, в случае чего не забывай, не помни зла и моей милой бестолковости. Маша в ответ тоже помахала ему тонкой своей загорелой ладошкой.И Пафнутьев скрылся за стеклянными дверями дома. * * * Идя вслед за Лубовским, Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел какими-то переходами, залитыми закатным солнцем, и неожиданно оказался в кабинете. То, что это кабинет, можно было догадаться только по громадному письменному столу — все остальное напоминало не то холл, не то спальню. Во всю стену окно, от пола до потолка, выходило в сторону моря. Зрелище было настолько завораживающим, что Пафнутьев, кажется, забыл про Лубовского и, подойдя к окну, уставился на море.— Что скажете, Павел Николаевич? — Лубовский перешел на официальный тон, давая понять, что застольные шуточки среди девочек закончились.— Красиво, — сказал Пафнутьев. — Никогда ничего подобного не видел. И, наверно, уже не увижу.— Как знать, — ответил Лубовский со странной усмешкой. — Как знать.— Это в каком смысле?— Может быть, на соседнем острове вы построите себе нечто похожее... Как знать.— Очень крепко в этом сомневаюсь. — Пафнутьев отошел от окна.— Хотите, поделюсь жизненным опытом?— Конечно, хочу! — с подъемом произнес Пафнутьев, и Лубовский чуть заметно поморщился от его шутовского тона.— Никогда ни в чем не сомневайтесь. Это выгоднее. Сомнения иссушают душу... И кошелек от них тоже почему-то становится тощеватым.— Возможно, вы и правы. Вполне возможно. Но видите ли, Юрий Яковлевич, жизнь богата в своих проявлениях.— Все ее проявления вполне укладываются в мою схему. Разве этот остров не подтверждает мою правоту?— Подтверждает, — согласился Пафнутьев. — Но есть другие острова, Юрий Яковлевич.— А какие вам нравятся больше?— Конечно, ваш остров вне конкуренции.— Берите себе такой же. — Лубовский сделал легкий жест рукой — дескать, о чем разговор, стоит ли вообще говорить о таких пустяках.— Думаете, смогу?— Вполне. Но придется поработать.— На вас?— Зачем? Не надо на меня работать. Никто на меня не работает. Да я бы этого и не допустил. Искренне, увлеченно и самоотверженно, но работать можно только ради чего-то высокого, достойного, значительного. Например, ради истины. Ради справедливости. Ради добра... Да, есть такое понятие. Хотите, я на ваш остров даже Машу отпущу? У вас там какие-то переглядки состоялись... Она не будет вас раздражать.— Машу я не потяну, — с грустью сказал Пафнутьев.— В каком смысле?— Для Маши одного острова мало. Ей нужен архипелаг.— Уверяю, Павел Николаевич, вы ошибаетесь. Чрезвычайно скромная, некапризная, но со своим достоинством женщина.— Да, я это заметил, — сказал Пафнутьев чуть поспешнее, чем следовало, и Лубовский понял — его собеседник торопится закрыть эту тему.— Мои бумаги целы? — неожиданно спросил Лубовский. — Неужели в самом деле сгорели?— Дотла! — Пафнутьев даже ладони прижал к груди в знак полнейшей своей искренности.— Значит, целы.— Юрий Яковлевич!— Сколько вы за них хотите?— Да я бы вам их даром отдал!— Даром не надо. Даром — это слишком дорого. У меня нет таких денег. Мы можем поговорить об этом спокойно, не торопясь и вполне доверяя друг другу? И еще одна у меня просьба — называть вещи своими именами.— Видите ли, Юрий Яковлевич...— Остановитесь, Павел Николаевич! По вашим первым словам я понял, что разговор у нас пока не клеится... Дело вот в чем... У меня мало времени. Завтра я улетаю.— В Москву?— Нет, в Москву я могу вернуться только с вашей помощью. Я это знаю, и вы это знаете.— Вы меня переоцениваете.— Ничуть. И потом, если я ошибаюсь, это мои проблемы. Позвольте мне говорить то, что я считаю нужным. У нас для разговора есть только этот вечер. Давайте его используем... Как можно лучше. Согласны?— Юрий Яковлевич! Конечно!Вошла Маша, молча поставила на стол бутылку вина, два бокала, нарезанные грейпфруты, задержалась на секунду, ни на кого не глядя — давая возможность заказать еще что-либо. Но и Пафнутьев, и Лубовский молчали, и Маша так же неслышно выскользнула из комнаты.— Красивая женщина, — как бы про себя сказал Лубовский.— Вот здесь мы с вами наверняка едины во мнении! — воскликнул Пафнутьев.— Я знаю, — кивнул Лубовский.— Откуда?— Павел Николаевич, вы более откровенный человек, чем вам кажется. А я более проницательный. Я ответил на ваш вопрос?— Вполне.— Ответьте и вы на мой... Эта дурацкая статья в газете... С вашей подачи?— Я по другому ведомству, Юрий Яковлевич.— Хотите откровенно? — Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. — Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич... Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств. Если я доказываю, значит, уже ущербен. Понимаете, о чем я говорю?— Вполне.— Я тоже думаю, что понимаете, несмотря на странную манеру, в которой ведете разговор.— В чем вы увидели странность?— Куражитесь, Павел Николаевич.— Если тема не допускает шуток — это несерьезная тема... Так сказал какой-то очень умный человек, но я не помню, к сожалению, его фамилию.— Выражение хорошее. Оно мне тоже нравится. Но ваша куражливость вовсе не шуточная. Она избавляет вас от ответственности за свои слова. Дескать, поговорили, поболтали, разошлись, и никто никому ничем не обязан.— Юрий Яковлевич, — со всей доступной ему серьезностью заговорил Пафнутьев. — Смею заверить, что я услышал все ваши слова и ни от одного своего слова не отказываюсь. И пусть вас не смущает некоторое кажущееся, повторяю, кажущееся легкомыслие в моих словах.— Нисколько в этом не сомневаюсь. Иначе вы бы не сидели здесь. Уже если на меня выпустили вас, Павел Николаевич... Я сделал соответствующие выводы. Мы в Испании, Генеральная прокуратура далеко, между нами три десятка стран... Мы на острове в Средиземном море, мы в моем доме, наконец... Я предлагаю поговорить... Даже не знаю, как это назвать... В общем, по-мужски. Согласны?— Да, — коротко ответил Пафнутьев.— Хорошо.Лубовский поднялся из кресла, стоя выпил несколько глотков вина из бокала, подошел к громадному окну с видом на море. Наступили сумерки, но море, кажется, сделалось еще неожиданнее — теперь в нем отражались розовые облака, подсвеченные закатным солнцем.— Прекрасная погода, не правда ли? — весело сказал Лубовский, падая в кресло.— Более красивого я ничего в своей жизни не видел, — заверил хозяина Пафнутьев.— Только не говорите, пожалуйста, что такого больше не увидите! — подхватил Лубовский. — Уверяю вас — увидите. И кое-что более впечатляющее, можете мне поверить. Продолжим... Я не оговорился, когда сказал, что только вы можете позволить мне вернуться в Москву. Это суровая правда сегодняшнего дня.— Поясните.— Сложилось странное положение — я оказался в полной зависимости от вас, Павел Николаевич. Это не будет продолжаться долго, не заблуждайтесь, но сегодня, когда я должен быть в Москве, я не могу туда поехать, с моей стороны это была бы ошибка. Чуть позже я там буду, но не сегодня. Вы, Павел Николаевич, ведете уголовное дело, затеянное против меня злопыхателями. В вашей власти дело прекратить. За отсутствием состава преступления. Есть некие документы... Вы можете вернуть их мне, и я буду вам чрезвычайно за это благодарен. — Лубовский помолчал, давая Пафнутьеву возможность в полной мере оценить его слова. — Если вы по каким-то причинам, мне непонятным, не можете вернуть эти бумаги, вы в состоянии их уничтожить. Делайте с ними все, что хотите, но я должен быть уверен, что они не попадут к злопыхателям и они не затеют против меня новой кампании. Дело, которое попало к вам, уже достаточно зачищено...— Я знаю, — обронил Пафнутьев.— Видимо, вам удалось кое-что восстановить... Удалось?— Не знаю, — честно сказал Пафнутьев.— Удалось, я знаю, — улыбнулся Лубовский. — Вы были в Челябинске, встречались кое с кем, встреча была результативной.Вы могли оттуда не вернуться, оттуда не все возвращаются, но вы оказались человеком достаточно предусмотрительным, далеко не беспомощным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30