.. Представляешь? — Худолей вынул платок из кармана и вытер выступившую на лбу влагу. — А вон в той коробке, Паша... Там виски. Квадратные бутылки, золоченые пробки, черные этикетки, а емкость... Ты не поверишь! Они все литровые. В этих двух коробках тоже виски, но бутылки треугольные. Мне, Паша, треугольные больше нравятся. И вовсе не потому, что виски в них мягче, душистее, душевнее как-то... Вовсе нет — треугольная бутылка лучше в руку ложится... Она уже не выскользнет из ослабевших пальцев, она как бы роднится с тобой... И не подведет тебя, Паша, даже если пальцы твои увлажнятся от волнения и сладостного предчувствия... Тебя, Паша, посещают предчувствия?— Особенно сладостные, — сказал Пафнутьев и не посмел, не решился разрушить возвышенное состояние худолеевской души.— И меня посещают, — грустно кивнул Худолей. — Смотрю я, Паша, на все это богатство, на всю эту безудержную роскошь, — он кивнул в сторону коробок, — и думаю... Знаешь, о чем я думаю?— О стакане.— Нет, Паша, ты груб и ограничен. Святое тебе недоступно. Я думаю о своей загубленной жизни, Паша. И понимаю, только сейчас понимаю — она прошла мимо.— Кто? — спросил Пафнутьев, отвлекшись от худолеевских рассуждений.— Жизнь, Паша. Я о жизни говорю.— Я смотрю, ты времени зря не терял, провел большую работу и вот-вот выйдешь на след преступника.— А что на него выходить... Они все здесь перед тобой.— Нужен один.— Выберем, Паша. Есть из чего выбирать.— А что вон в тех коробках? — Пафнутьев показал в другой угол подвала.— Скажу... Только ты упрись во что-нибудь, чтобы не упасть... Прислонись к стене, вот так... В тех коробках, Паша... Мукузани, Оджелеши, Киндзмараули... Продолжать?— Света любит грузинские красные.— Ты тоже, я смотрю, времени зря не терял?— Секретаршу еще не видел, только собираюсь представиться. Но о ее вкусах наслышан. Жена Объячева Маргарита тебе понравится больше.— Это почему же?— Предпочитает крепкие напитки.— Значит, хорошая женщина, — уважительно сказал Худолей. — Нет, она не могла убить своего мужа. Это сделал кто-то другой. Скорее всего непьющий. Бойся непьющих, Паша, от них вся зараза в мире. Если пьющий и пойдет на что-нибудь предосудительное... То только в состоянии сильного алкогольного опьянения.— А ты ничего предосудительного здесь не совершил?— Совершил, Паша. Совершил, — горестно кивнул Худолей. — Я это... Позаимствовал у хозяина... Одну — четырехугольную, а вторую — трехугольную. Он не возражал.— Он не будет возражать, даже если ты у него этот дом позаимствуешь.— Значит, тоже хороший человек. Был.— Тише! — сказал Пафнутьев и замер, прислушиваясь. Ему опять почудились какие-то звуки. Здесь, в подвале, в полной тишине, они казались странными — для них не было никакой причины, не было ничего, что могло бы эти звуки издавать. — Показалось, — наконец произнес Пафнутьев.— Хозяин — ладно, он стерпит, ему все это скорее всего уже не понадобится, — Худолей махнул рукой в сторону коробок. — А ты, Паша, не возражаешь против моего безрассудства?— Ты забыл прихватить «Смирновскую», — сказал Пафнутьев сурово и осуждающе.— Паша! — вскричал Худолей. — Как ты прав, как ты прав! И знаешь, я хочу подсказать тебе очень дельную вещь... Ты будешь меня благодарить долго и, можно сказать, исступленно.— Слушаю внимательно.— Не торопись, Паша, со следствием, не торопись разоблачать злодея, а? И ему приятно будет, злодею, что он так долго ходит неразоблаченным, и нам приятно. Ты должен, Паша, не просто разоблачить нехорошего человека, тебе необходимо вскрыть всю подоплеку происшедшего, дать социальную оценку убийству, провести не только разъяснительную работу с жильцами этого дома, но и воспитательную. Да, на это уйдет неделя, вторая, третья... А ты все равно не торопись. Здесь столько всего, столько всего, что твою поспешность никто не поймет. А некоторые могут даже осудить. И сурово, Паша, потому что дружеский суд — справедливый, но суровый. Ты понял меня, Паша?— Думаешь, тебе здесь на две недели хватит?— Дольше! Гораздо дольше, Паша! Убийство такого человека наверняка получит огласку, люди уже взбудоражены. И если ты опрометчиво и бездумно раскроешь преступление за два дня... Общественность будет огорчена и разочарована в тебе, Паша.— И ты тоже разочаруешься во мне? — механически спросил Пафнутьев, продолжая прислушиваться к невнятным звукам где-то совсем рядом, в этом самом подвале.— С меня все и начнется, Паша. И я говорю об этом со всей присущей мне прямотой. И откровенностью.— Это хорошо, — ответил Пафнутьев, не слыша слов Худолея. Он уже не мог откликаться на куражливое настроение эксперта, и тот сразу это понял, примолк, отошел в сторонку, не забыв все-таки, не забыв сунуть в служебную свою сумку бутылку «Смирновской» водки. Начальство велело — надо выполнять. А проделав это, сразу стал деловым, сосредоточенным. Дескать, какие бы неожиданности ни подстерегали нас в этом доме, какие бы опасности ни грозили, какие бы соблазны ни тревожили и ни терзали — мы все равно остаемся на посту и дело свое сделаем.Еще раз обойдя подвал, убедившись, что, кроме залежей виски, паркета, кафельной плитки, лыж и велосипедов, здесь ничего нет, Пафнутьев и Худолей поднялись наверх. Правда, Пафнутьев подзадержался, прислушался, замерев на первой ступеньке лестницы. Но нет, ни звука.— Ну и не надо, — пробормотал он. * * * Направляясь к секретарше Объячева, Пафнутьев уже представлял ее себе. Это наверняка будет красивенькая, пухленькая девочка с распущенными волосами и заплаканными глазами. И почти не ошибся. Волосы действительно были всклокочены, но короткие, так что распущенными их назвать никак нельзя было. Глаза тоже оказались хотя и не заплаканными, но красными, — видно, совсем недавно девушка рыдала в подушку, которая лежала в самом углу раскладного дивана.И еще заметил глазастый Пафнутьев — диван раскладной, но для девушки явно великоват, двуспальным оказался диван, и, видимо, для этого были основания. Впрочем, что гадать — ясно, какие могут быть причины для подобных странностей.Увидев входящего Пафнутьева, девушка вскочила, сделала несколько шагов навстречу, но тут же остановилась, осознав, что вошел совершенно незнакомый человек. Она была в сверкающем спортивном костюме лазурно-зеленого цвета. Наряд мало подходил к событиям, которые разыгрались в доме, но юное создание, похоже, еще не привыкло осознавать подобные вещи.— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев, тоже делая шаг навстречу.— Здравствуйте.— Я уже все про вас знаю. Вас зовут Света, фамилия — Юшкова, вы первая красавица не только этого дома, но и всех окрестных лесов. Это правда?— Правда, — кивнула Юшкова. — А вы, наверное, приехали, чтобы задержать убийцу?— Хотелось бы, — честно признался Пафнутьев.— Какой кошмар, какой кошмар! — не в силах сдержаться, Юшкова почти упала на грудь Пафнутьеву и забилась в рыданиях. И ему ничего не оставалось, как обнять ее за плечи, прижать к своей груди девичью головку, погладить по волосам. Кто-то заглянул в дверь. Оглянувшись, Пафнутьев увидел понимающую ухмылку Вохмянина. Кивнув головой, он велел ему убираться: не нужны ему были свидетели в столь трепетный момент. — Когда я увидела дыру в его голове... Дыру, в которую мог протиснуться мой кулак... Как я рыдала, господи... Я чуть не упала там же, рядом, в лужу крови...Как ни был потрясен Пафнутьев необычным поведением девушки, но его заскорузлость, отвратная, скукоженная натура проявила себя в полной мере, и в этот священный миг, когда на его груди рыдала самая красивая женщина из всех, которых ему довелось увидеть в своей паскудной жизни, не смог он удержаться от мысли, подлой и недоверчивой, — а лужи-то не было... Не зря Худолей все время причитал, что крови мало... Кровь была только на подушке... Но ведь не в кровать же рядом с трупом готова была упасть Светочка Юшкова...И в то же время чаще обычного билось его истерзанное следовательское сердце, сознавал он, сознавал — от красавицы исходит такая нестерпимая вибрация, что все гены бедного Пафнутьева содрогнулись и расположились в каком-то совершенно невероятном порядке.«О, эта подлая профессия», — мысленно простонал Пафнутьев, гладя короткие светлые волосы красавицы, от которых шел тревожный запах полыни и еще каких-то душных и сумасшедших трав — этот запах он помнил, оказывается, много лет, с тех пор, как далеким летом довелось провести ему месяц на Арабатской стрелке под знойным бездонным небом, на хрустящем ракушечнике, у зеленого Азовского моря...Оказывается, помнил, помнил хмырюга старый.И при этом в мыслях, о подлая работа! При этом в мыслях он ерничал и усмехался наивным и беспомощным словам девчушки, удары сердца которой чувствовал собственной грудью, и грудь ее тоже чувствовал. «Надо же, как удачно она расположилась на мне», — мелькнула мыслишка настолько гадкая и мелкая, что Пафнутьев ужаснулся своему падению и устыдился, устыдился.Девушка неожиданно резко отстранилась от него и, не убирая рук с плеч, в упор посмотрела на Пафнутьева заплаканными глазами.— Обещайте мне... Вы возьмете убийцу!— Конечно, обещаю, — Пафнутьев с трудом покинул раскаленный на солнце ракушечник Арабатской стрелки, со стоном бросил последний взгляд на медленные, зеленые волны Азовского моря и вернулся в этот, уже опостылевший ему, недостроенный объячевский замок. — Я с удовольствием задержу его, — сказал он несколько бестолково, но тут же исправился, задав вопрос и своевременный, и важный: — Но кто он?— Не знаю. — Света отошла от Пафнутьева и присела на свой громадный диван. — Не знаю.— А его жена... Что это за человек?— Стерва.— В каком смысле?— Во всех. Откуда на нее ни глянь, куда в нее ни загляни — одна сплошная стерва.— Сурово вы о ней...— Если бы вы знали, если бы вы знали, как Костя ее ненавидел, как она его ненавидела! — Света вскочила с дивана, подбежала к Пафнутьеву и опять замерла у него на груди, — видимо, была у нее такая привычка.«Если не отработанный прием, — подумал Пафнутьев и снова устыдился. — Да, Паша, привык ты общаться с людьми, у которых другие манеры, осторожные, расчетливые и сухие. И вот столкнулся с другим человеком, и все в тебе топорщится от подозрительности и опаски. А чего ты, Паша, опасаешься? Скажи, наконец, сам себе — чего ты опасаешься? Что может сделать с тобой этот ребенок, искренний и наивный, доверчивый и несчастный? Стыдно, Паша, стыдно».— А за что она его ненавидела? За что он ее ненавидел?— О! — Света уронила руки вдоль тела и отошла к окну. — Костя вкладывал в этот дом все свои силы, время, деньги, наконец. Он с рабочими клал кирпичи, вывозил мусор, с архитекторами составлял проект. А сколько сил стоило протянуть электричество, водопровод, канализацию, телефон...— Да, это большая работа, — сочувственно произнес Пафнутьев. — И, наверное, стоит больших денег.— А, деньги! — махнула Света красивой ладошкой. — Стоит ли говорить о деньгах, если уже нет человека!— Да, действительно, — рассудительно произнес Пафнутьев. — Жизнь человеческая — это мерило всех ценностей на земле.Эти слова он слышал совсем недавно по телевизору, и надо же, подвернулись в удобный момент. Сначала Пафнутьев спохватился — было в них что-то выспреннее, фальшивое, но Света восприняла их всерьез и даже уронила слезинку в высокий ворс красноватого ковра.— Когда дом был почти готов, Маргарита заявила Косте, что это их совместно нажитое имущество, представляете?! Выкопала где-то эти юридические слова и выдала их в удобный момент. Совместно нажитое имущество! И потому она, как его законная жена, имеет полное право на часть дома. Я, говорит, отсужу у тебя половину этого сооружения, она дом называет сооружением, но жить, говорит, в нем не буду ни одного дня. Я, говорит, свою половину заселю всеми народностями Кавказа, какие только удастся найти. Я, говорит, устрою здесь маленький такой, симпатичненький Кавказ. И все мои жильцы будут воевать друг с другом не слабее, чем на настоящем Кавказе. Будет, говорит, у тебя здесь и своя Чечня, и Осетия будет, и Абхазия тоже состоится... А ты, говорит, живи в своей половине, как в большой России, и радуйся. Живи и радуйся. И трупы у тебя здесь будут, и взрывы, и простые убийства, и заказные... Все будет.— Значит, о трупах в этом доме уже была речь?— Да. И слова эти произнесла Маргарита.— А он? Константин Александрович? Что он ответил на эти угрозы?— Что он ответит... Человек добрый, увлеченный делом, весь в хлопотах, заботах... А она, знай, виски хлещет с утра до вечера и с вечера до утра.— Вы ее не очень любите?— Взаимно, — Света улыбнулась беспомощно и, уже как бы по привычке, подошла к Пафнутьеву и положила ему на плечо свою очаровательную головку. И хотя опять дохнуло на Пафнутьева запахами разогретой на солнце полыни, счастливые картины Арабатской стрелки на этот раз не посетили его, не посетили. Осторожно, чтобы не оскорбить тонких чувств красавицы, он отстранил ее от себя, подвел к дивану и усадил, поторопившись отойти на несколько шагов.— А как у вас последнее время с Константином Александровичем? — каждый раз Пафнутьев произносил имя Объячева с трудом, как бы медленно пробираясь по ступенькам и опасаясь сбиться, — неудобное имя было у бизнесмена, церемонное какое-то.— С Костей? — переспросила Света. — Что сказать... Не я — так другие доложат... Плохо.— Вы поссорились?— Он собирался купить мне какую-то комнатенку и выселить туда. С потрохами, — неожиданно добавила Света. И Пафнутьев сразу, в доли секунды, увидел ее другими глазами. Все так же пахла полынь, и Светины глаза мерцали тревожно и даже зовуще, но сам зов угас и затих среди других звуков — кухонных, будничных, суетных. Напрасно она упомянула потроха, ох напрасно.— Купил комнатенку-то?— Купил, — без выражения ответила Света. — Там, собственно, квартирка... С удобствами, и место неплохое, почти в центре... Но комната одна.— Может быть, это не самый плохой вариант... Ведь здесь-то вам в любом случае не жить.— Почему? — спросила Света таким простым, ясным голосом, будто и в самом деле ее удивили слова Пафнутьева.— С Маргаритой вам трудно будет ужиться.— А зачем нам с ней уживаться. — Света легонько так, почти незаметно, повела плечом, и это невольное ее движение сказало Пафнутьеву о красавице куда больше, чем все, что она произнесла до этого. Легкое, почти неуловимое движение плеча в свободной искрящейся спортивной куртке. — Вначале у нас с ней складывались отношения... Неплохо все шло. Костя даже собирался переписать дом на мое имя... Но когда начались кавказские угрозы, чеченские предупреждения...— А почему они начались? С какого момента?— Мы с Костей как-то выехали за рубеж... Там, конечно, фотографировались. Снимки Маргарите не показывали, но кто-то послал ей фотку, доложил. С того момента все и началось.— А в качестве кого вы ездили с Объячевым?— Секретарша. — Света сделала еще одну ошибку — она улыбнулась вопросу Пафнутьева, но улыбнулась как бы жалеючи его за непонятливость. Пафнутьев не любил таких улыбок. Не то чтобы они повергали его в гнев, ничуть, просто не нравились. Он сразу делался улыбчивым и бесконечно добродушным, однако Худо-лей, который хорошо знал Пафнутьева, в таких случаях старался побыстрее улизнуть из кабинета от греха подальше, на всякий случай. — Референт, помощник, делопроизводитель, — продолжала перечислять свои обязанности Света все с той же снисходительной улыбкой.— А что... Снимок был слишком уж смелый, откровенный?— Да нет... Обычный пляжный снимок.— Куда вы ездили с Объячевым?— Канары.— Он вел там деловые переговоры?— Вроде того, — глаза Светы просохли неожиданно быстро, и она смотрела на Пафнутьева незамутненным взглядом, каким, наверное, смотрела в свое время на Канарских официантов.— Говорят, Маргарита часто пьет?— Почему часто? Она просто не прекращает пить.— Мне кто-то сказал, что вы любите красные грузинские вина?— Люблю. У меня и сейчас где-то здесь пара бутылок завалялась... Хотите выпить?— Чуть попозже. А что пьет Маргарита?— Сивуху. Виски.— А что пил Объячев?— Все. Он пил все и с большим удовольствием.— А что он пил в прошлый вечер?— Вчера? Сейчас скажу, — Света сморщила очаровательный свой лобик, не привыкший к тяжким размышлениям о чем бы то ни было. — Вспомнила — водку. Потом выпил виски — он последнее время подстраивался к Маргарите, понравиться хотел, за рубеж уговаривал ехать.— Куда?— Канары. Он любил Канары.— Кто мог его убить?— Понятия не имею.— Маргарита могла?— Запросто! — ответила Света, не задумываясь.Пафнутьев понял ее невинную уловку — если бы Юшкова задумалась, поколебалась и сказала то же самое, но неуверенно, что-то преодолевая в себе, она взяла бы на себя ответственность, ее ответ был бы осмысленным. Бросив же словечко «запросто» легко и бездумно, как бы продолжая рассказ о Канарах, красном вине и подосланном снимке, она ничего не сказала, уклонилась, но подозрение бросила или, во всяком случае, подтвердила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27