— У вас прекрасный вкус.— Во мне все прекрасно, — отчаянно сказал Пафнутьев, впрочем, вполне возможно, что это уже виски подало свой хмельной голос из глубин его организма.— Похоже на то, — согласилась Маргарита.— Видите ли, — Пафнутьев решил, что вежливое вступление пора заканчивать и надо переходить к делу. — Я сегодня у вас по довольно печальному поводу... Ваш муж, Объячев Константин Александрович, некоторое время назад... убит.— Может, не будем сегодня о нем? — капризно спросила Маргарита. — Нельзя же постоянно думать, говорить об одном человеке!— Но человека-то нет! — ошарашенно произнес Пафнутьев. — Убили бедолагу.— Убить-то убили, — протянула Маргарита, опять наполняя свой стакан. — Да вот человека ли... А? Вам добавить?— Чуть попозже, — привычно ответил Пафнутьев, чтобы не огорчать женщину резким отказом. Вроде и согласился, а вроде и отверг столь лестное в других обстоятельствах предложение.— Как хотите, — и Маргарита одним глотком опорожнила четверть стакана.— Видите ли, Маргарита, — Пафнутьев опять начал осторожно подбираться к причине своего появления в доме, — убит человек, ваш муж. Моя задача — найти убийцу.— Найти убийцу? — удивилась Маргарита. — И все?! И в этом вся ваша проблема! Вася! — обернулась она к Вохмянину. — Поможем человеку, найдем ему убийцу, а?— Отчего же, можно.— Я гожусь? — спросила Маргарита, чем повергла Пафнутьева в полное оцепенение.— Вы хотите сказать, что сами убили своего мужа?— Упаси боже! Как вы могли подумать такое! Я просто предложила себя на роль убийцы. Чтобы в эту ночь мы все чувствовали себя свободными, раскрепощенными...— Но вы его не убивали?— Костю? Нет. Сегодня я его не убивала.— А раньше?— Раньше убивала. Каждый день с утра до вечера. А он убивал меня. Мне кажется, только этим мы и занимались в жизни. А, Вася?— Вполне возможно, — Вохмянин неизменно вел свою линию — со всем соглашался, ничего не отрицал, но и ничего не подтверждал. Видимо, Маргарита иного от него не ожидала, поскольку ни разу не переспросила, не потребовала более ясного отношения к своим словам.— Маргарита, — Пафнутьев снова попытался вернуть разговор на нужное направление. Он уже почти не надеялся на успех и потому спросил напрямую: — Маргарита, как вы думаете, кто мог убить вашего мужа?— Костю? Да кто угодно. Вася, ты бы мог убить Костю?— Отчего же... Если бы стояла такая задача...— И знал бы за что, да? — Маргарита проявила вдруг неожиданную цепкость мысли.— Нашел бы, — усмехнулся Вохмянин маленьким своим, почти женским ртом.— А что, долго пришлось бы искать причину?— Да нет... Она всегда под рукой.— Но это не ты его убил? — продолжала терзать телохранителя Маргарита.— Нет, не я.— И жалеешь об этом?— Не то чтобы жалею, — опять начал юлить Вохмянин, но Маргарита выручила его, перебила жестко и резко:— А я жалею.— О чем? — у Пафнутьева, кажется, голова пошла кругом.— Что не я убила его на этот раз.— Объячева и раньше убивали?— Вася, сколько на него было покушений?— Не то три, не то четыре... Я участвовал в двух.— В покушениях? — в голосе Пафнутьева явно прозвучала беспомощность.— Нет, в предотвращении покушений. Я же телохранитель, а не киллер.— И за что вам хотелось убить Объячева? — спросил Пафнутьев у Вохмянина.— Разве я в этом уже признался? — он широко открыл маленькие свои глазки и посмотрел на Пафнутьева с явным торжеством. — Нет. Я просто беседую с женщиной, которая потрясена смертью любимого мужа, держится из последних сил и старается хоть как-то ответить на ваши вопросы. Да, чтобы выжить в эту страшную ночь, она выпила виски, может быть, сделала лишний глоток или два... И когда завтра вы скажете ей об ее же словах, она их не вспомнит.— Наверняка не вспомню, — Маргарита смотрела на Пафнутьева насмешливо и совершенно трезво.— Ну вы даете, ребята! — растерялся Пафнутьев. — Так много знать о жизни в этом доме, так легко и свободно говорить обо всем... Может быть, вы просто назовете имя убийцы?— Ищущий да обрящет, — нараспев протянула Маргарита библейские слова и потянулась к бутылке. Почти не глядя, она плеснула виски во все три стакана и, отставив бутылку, повернулась к Пафнутьеву с широкой радушной улыбкой. Зубы у нее были свои, хорошие зубы, правильной формы, но великоваты. Какая-то легкая, едва уловимая хищноватость проглядывала в Маргаритиной улыбке. — Выпьем? — спросила она. — За ваш успех! Или слабо?— Нет, не слабо, — сказал Пафнутьев. — Простите, в доме труп... Чокаться вроде неловко.— Не будем! — азартно произнесла женщина и опять одним большим глотком опрокинула виски в себя.Вохмянин выпил медленно, как бы отцеживая зубами посторонние примеси. А встретившись взглядом с Пафнутьевым, моргнул в сторону двери: дескать, уходим, больше мы здесь ничего не добьемся — баба пьяная и вот-вот отключится.— Спасибо за угощение, — церемонно произнес Пафнутьев, поднимаясь с диванчика. — Было очень приятно познакомиться с вами. Надеюсь, мы еще встретимся, причем в самое ближайшее время.— Не возражаю, — сказала Маргарита, протягивая руку к пульту управления.— До скорой встречи! — сказал Пафнутьев на прощание и, не успев дойти до двери, снова услышал стенания, стоны и вскрики — Маргарита вернулась к «Красной шапочке».Оглянувшись, Пафнутьев в последний момент, перед тем как закрыть дверь, увидел, как по лицу Маргариты носятся красноватые сполохи соблазнительно-запретных картин. Глаза женщины горели, рот был полуоткрыт, а рука снова тянулась к прекрасному виски, вкус которого Пафнутьев до сих пор чувствовал на губах.— Вопросы есть? — спросил Вохмянин, когда они остались вдвоем.— Одни ответы!— Тогда идем к секретарше. Света ее зовут, Светлана Юшкова.— Что пьет Светлана Юшкова?— Красное сухое. Предпочитает грузинское.— Она мне начинает нравиться, — сказал Пафнутьев.— Она всем нравится. И вы, Павел Николаевич, тоже ей понравитесь.— Вы в этом уверены?— Не сомневайтесь.— Чем же я ей понравлюсь?— Самим фактом своего существования.— Неужели бывают такие люди?— Не знаю, как в других местах, но в этом доме такое существо завелось. И до сих пор прекрасно себя чувствовало.— Смерть Объячева потрясла хотя бы ее?— Потрясение настигло ее несколько раньше, еще при жизни хозяина.— Почему?— Костя сказал ей открытым текстом, что мир и согласие в доме для него важнее, нежели любовь красотки, какой бы обалденной она ни была. Светка должна была уйти отсюда — это был вопрос времени, одной или двух недель.— Вы сказали, что она нравится всем... Маргарите в том числе?— Нет. Маргарите она не нравится. Маргарите нравлюсь я.— Чем?— Вы же сказали, что у вас полная голова ответов! — рассмеялся Вохмянин.— Виноват, — Пафнутьев прижал руку к груди. — Скажите, Вася... А какой ваш любимый напиток?— Водка. Но хорошая.Пафнутьев с чувством пожал руку Вохмянину, и тот прекрасно его понял — хоть одна родная душа нашлась на весь дом.— И еще, Вася... Вы кого-нибудь подозреваете?— Всех.— Никого не исключая?— Ни единого. Не знаю, насколько это убедительно, но... Я был нанят телохранителем. И со своей задачей не справился. Мой хозяин убит. Это плевок мне в лицо. Я должен найти убийцу. И я его найду. Вместе с вами или без вас.Пафнутьев всмотрелся в крупное лицо Вохмянина, на котором почти игрушечными казались маленькие сочные губки, всмотрелся в утонувшие под тяжелым лбом тоже небольшие глазки, редкие светлые бровки. Пафнутьев хотел бы верить Вохмянину, тот нашел слова и произнес их хорошо, сильно произнес...Но Пафнутьев тоже никого не исключал, тоже подозревал всех — вести себя иначе он просто не имел права. А что касается самого телохранителя, то у него была очень веская причина не любить своего хозяина, у него были основания даже для ненависти. Те немногие полупрозрачные намеки, которыми поделился Вохмянин об отношениях его жены с Объячевым, убеждали — сбрасывать его со счетов, освобождать от подозрений нельзя.И еще...Слушая Вохмянина, Пафнутьев все тверже убеждался, что перед ним человек — сильный, страстный, человек, не прощающий обид и не желающий ни от кого прощений. Он поступит так, как считает нужным, и ничто его не остановит — ни страх наказания, ни чье-либо мнение, ни риск быть разоблаченным. Вохмянин через многое прошел и, похоже, через многое готов пройти. У него есть своя система ценностей, она наверняка не во всем совпадает с правовой, но он от нее не отступит.— Вы единственный телохранитель у Объячева?— Нет. Нас пятеро. Но в этом доме я один. Другие — для конторы, для машины, для встреч и поездок... Конечно, я чувствовал напряг в доме, который был постоянно. Иногда он ослабевал, иногда сгущался так, что все часами сидели, запершись по своим комнатам. Но чтобы до такой степени... Этого я не предполагал. Или возникли какие-то обстоятельства, мне неизвестные, или у кого-то кончились силы.— Или нашлись силы?— Это одно и то же, — Вохмянин махнул тяжелой красноватой ладонью. — Когда кончаются силы вести себя подобающим образом... Человек становится способным на многое. На убийство в том числе.«Ни фига себе, — изумленно подумал Пафнутьев. — Этот человек далеко не дурак, похоже, он всех обитателей дома видит насквозь. Если, конечно, сейчас говорил не о самом себе. Уж больно тонкие выводы делает о человеческой натуре, для телохранителя слишком уж тонкие. О себе, ох о себе говорил Вохмянин столь прочувствованные слова». * * * Войти к Юшковой Пафнутьев не успел — едва Вохмянин подвел его к двери, едва вознамерился постучать, Пафнутьева окликнул Андрей:— Павел Николаевич! Есть разговор.Пафнутьев посмотрел на Андрея, торопливо поднимающегося по винтовой лестнице.— Я позже сам зайду к ней, — сказал он Вохмянину. — Где я вас найду?— Внизу. В каминном зале.— Договорились. — И Пафнутьев пошел навстречу Андрею. — Есть что-то новенькое?— Докладываю обстановку... Шаланда уехал. Опера своего оставил, а сам слинял. Обещал прислать команду — вдвоем обыскать этот дом невозможно.— Похоже на то.— Еще, говорит, пришлю машину за трупом.— Тоже разумно.— Внизу, в подвале, вас дожидаются двое строителей. С Украины ребята. Отделочники. Перепуганные и несчастные.— Так любили Объячева?— Он, оказывается, не платил им уже год. Договорились, что рассчитается, когда полностью сделают свою работу. Через месяц собирались закончить. А он возьми да и помри. Они просто в ужасе, Павел Николаевич.— Я тоже, — сказал Пафнутьев.— С женой говорили?— Да. Порнуху смотрит. «Красная шапочка» называется.— Вместе смотрели?— Недолго. Я потерял самообладание и позорно бежал.— Тут у Объячева, оказывается, гость — партнер по бизнесу Вьюев. Пытался бежать.— Удачно?— Я настиг его уже за воротами. Пер мужик по колено в грязи, будто за ним дикие звери гнались.— Это были не дикие звери, это был ты, Андрюша? — улыбнулся Пафнутьев.— Совершенно верно. У третьего дома настиг. Он так несся, будто жизнь спасал. При нем был чемоданчик с документами. Отдавать не хотел ни в какую. Но я, с вашего позволения, этот чемоданчик все-таки изъял. Он заперт, но, при надобности, мы его вскроем, все эти цифровые замочки...— Правильно, Андрей. Всех впускать, никого не выпускать.— Тут есть у них молодуха, кстати, жена телохранителя. Так вот, с ее помощью я запер все двери, какие только нашел. Она у них не то домработница, не то домоправительница... Крутая тетенька. Надо бы вам с ней потолковать.— Дойдет очередь. Меня тут уже дожидается одна... Говорят, невероятной красоты женщина.— Слышал. Будьте осторожны. Девушка не всегда отвечает за себя.— Настолько опасная?— Любвеобильная.— Разберемся... А вот и Худолей! — по лестнице осторожно, словно боясь вспугнуть кого-то, пробирался эксперт. Увидев Пафнутьева, он бросился к нему с такой радостью, будто уже и не надеялся увидеть живым.— Паша! — вскрикнул Худолей. — Паша... — но, увидев Андрея, посерьезнел и, взяв Пафнутьева под руку, повел в сторону.— Увидимся в каминном зале! — успел крикнуть Пафнутьев Андрею. Тот кивнул и направился к винтовой лестнице. — Слушаю тебя, Худолей.— Паша... Я сейчас тебе такое скажу, такое скажу, что ты прямо вот здесь упадешь и не встанешь.— Тогда не надо.— Нет, я все-таки скажу, может быть, ты выдержишь, может быть, встанешь после того, как упадешь. Я только что был в подвале.— Андрей тоже был в подвале. Вы там не встретились?— А! — Худолей досадливо махнул полупрозрачной своей ладошкой. — Он с хохлами трепался, а я делом занимался. Я там такое увидел, Паша! — Худолей прижал к груди обе ладошки и прикрыл глаза. — Скажу откровенно... Все мои представления о жизни, о людях, все мои представления о самом себе... рухнули. Только сейчас я понял, как убого, беспросветно мое существование, какими недостойными путями я шел по жизни...— И что же ты такое увидел? — сочувственно спросил Пафнутьев.— Я содрогнулся, Паша. Я в шоке. И не отвечаю ни за свои слова, ни за свои поступки.— Может быть, нам вместе спуститься в подвал? — предложил Пафнутьев.— Подвергнуть тебя такому испытанию... Только, Паша, если ты сам этого хочешь. Только если ты сам принимаешь такое решение. Ну как, готов?— Пошли, — сказал Пафнутьев и направился к винтовой лестнице, втиснутой в круглую кирпичную башню.— Нет, Паша, нет! — ухватил Пафнутьева за рукав Худолей, потащил его в противоположную сторону — по темному длинному коридору, в глубине которого тускло светилась маленькая лампочка. — Осторожно, здесь ведра, швабры...Коридор заканчивался узкой дверью. Открыв ее, Худолей бесстрашно шагнул через порог — он уже, видимо, здесь все обходил, исследовал, изучил.— Ну, ты даешь! — пробормотал Пафнутьев.— Эта лестница ведет прямиком в подвал. На нее можно выйти с каждого этажа. Видишь двери? Если вдруг какая надобность приспичит — милиция окружит, бандюги начнут обстрел, натовцы десант сбросят... Ты сразу в подвал. И огородами, огородами — только тебя и видели.Чем ниже опускался Худолей, тем он становился нервнее, чаще оглядывался на Пафнутьева, словно хотел убедиться, что тот не сбежал, не бросил его в этом опасном путешествии.— Только, Паша, ты это... Не делай сразу поспешных выводов... Не торопись с выводами. Осмотрись, успокойся, присядь на что-нибудь... А уж потом слова произноси. Там не каждые слова годятся, там, Паша, с выбором надо, осторожно, продуманно. Десять раз мысленно словечко про себя проговори, а уж потом вслух, для других ушей.— Что там? — не выдержал Пафнутьев. — Трупы?— Да ну, трупы! — Худолей пренебрежительно махнул ручонкой. — Стал бы я тебе трупы показывать... Что ты, трупов никогда не видел? Видел. И еще будешь видеть. Жизнь у тебя такая, Паша, не каждый выдержит, не каждому по силам... И кто бы оценил, кто бы поддержал душевным словом... Грамоту какую дал, медаль за отвагу... Нет!Худолей продолжал бормотать, было такое впечатление, что он попросту боится замолчать, боится тишины, которая с каждым этажом вниз становилась все более давящей какой-то, все более глухой. Когда они сошли с последней ступеньки, Пафнутьев ощутил под ногами плотный бетон: понял, что они в подвале. Вокруг была такая темнота, что только судорожно вцепившаяся в его рукав ладошка Худолея говорила о том, что он здесь не один.— Я рядом, Паша, — шептал Худолей. — Я с тобой, не бойся.— Да я вроде того, что ничего...— Здесь есть выключатель, сейчас найду, — ладошка Худолея разжалась, и Пафнутьев остался один в этой невероятной темноте.Шаркающей походкой, чтобы ни обо что не споткнуться, Худолей двинулся куда-то вправо, но слева, слева Пафнутьев явственно услышал какой-то шорох, ритмичный шорох, отдаленно напоминающий человеческие шаги, падающие капли воды, раскачивающийся на веревке груз.— Нашел! — обрадованно произнес Худолей, и в тот же миг подвал осветился тусклым светом. Но после кромешной темноты свет от сорокаваттной лампочки казался сильным. — Видишь? — свистящим шепотом спросил Худолей. — Видишь?!— Что? — недоуменно произнес Пафнутьев, который ожидал чего угодно, вплоть до человеческих голов, насаженных на железные штыри. На самом деле все оказалось проще и безобиднее. — Подвал просторный, можно ставить бильярдный стол, теннисный...— Бильярд у него наверху. Полный, между прочим. А теннисный стол — в спортивном зале.— Здесь есть спортивный зал?— Не о том говоришь, Паша! Не туда смотришь! Не так ты живешь, ох не так! — и Худолей, снова ухватив Пафнутьева за рукав цепкой своей ладошкой, поволок в дальний угол. — Видишь?! — прошептал он чуть слышно, издали указав обожженным растворами пальцем на коробки, сложенные в углу.— Ну?Худолей посмотрел на Пафнутьева с такой жалостливостью, с таким бесконечным сочувствием, будто тот осрамился в его глазах во всем и навсегда.— Паша, — Худолей приблизился к коробкам, вздрагивающей рукой коснулся одной из них и произнес каким-то смазанным, надломленным голосом. — Паша, это «Смирновская»... Наша «Смирновская»... А вот ихняя «Смирновская»... Наша, конечно, лучше, но главное — есть и та, и другая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27