.. Но и трезвыми я их не видел.Это уже был удар.Причем достаточно болезненный.Несколькими словами Скурыгину удалось задеть и Худолея, и Пафнутьева. Но Худолей молчал, он всегда молчал, когда с кем-то разговаривал Пафнутьев.— Так ваше же освобождение обмывали, Эдуард Игоревич! — рассмеялся Пафнутьев. — Вы на свободе всего с утра, а уже много выводов сделали, правильных выводов, чувствуется, что человек вы образованный и смелый. Опять же, в делах преуспеваете. Правда, время от времени почему-то в подвалах оказываетесь, но тут уж, как говорится, судьба.— Если я вас обидел — простите. Право же, мне не хотелось этого.— Вы? Меня? Его? — Пафнутьев куражливо указал на Худолея. — Скурыгин, вы должны портрет этого человека заказать знаменитому художнику Шилову, а потом заплатить все оставшиеся у вас деньги, но выкупить у Шилова портрет, на котором этот человек должен быть изображен на лошади, со знаменем в руках, с горящим взглядом, на фоне сражающихся армий! Выкупить, заказать золотую раму и повесить у себя в конторе.— У меня не контора. У меня офис.— А для офиса закажите Шилову еще один портрет, где ваш спаситель должен быть изображен в окружении соратников и красивых юных женщин.— И по какой причине я все это должен проделать?— Если бы не этот человек, от которого так приятно попахивает хорошим виски, если бы не этот человек, то сидеть вам в объячевском подвале и поныне. А поскольку жить в этом покойницком доме невозможно, поскольку не завтра-послезавтра все отсюда съедут с чувством величайшего душевного удовлетворения, то остались бы вы в своем подвале надолго, другими словами, навсегда. А вы говорите — пьян.— Виноват, — Скурыгин склонил голову перед Худолеем и вытянул руки вдоль туловища. — Виноват. Заверяю вас — больше этого не повторится.— Как не повторится? — удивился Худолей. — Я надеюсь сегодня еще повторить разок-другой. Если, конечно, хозяйка не будет возражать, — он уважительно посмотрел на Вохмянину.И тут случилось нечто такое, что поразило Пафнутьева ничуть не меньше, чем появление в доме очередного трупа. До сих пор Вохмянина прекрасно держала себя в руках, была спокойна, уверена, не произнесла ни единого сомнительного слова. Она была попросту неуязвима — в каждом ее взгляде чувствовались достоинство, невозмутимость и легкая снисходительность к собеседнику, кто бы перед ней ни находился. Но, услышав слова Худолея о том, что, дескать, если хозяйка не будет возражать, то он не прочь пропустить еще глоточек-второй потрясающего виски, женщина покраснела, смутилась. Стало ясно, что ей лестно называться хозяйкой, более того: она, похоже, в душе и считала себя хозяйкой. Мгновенные перемены, происшедшие с Вохмяниной, заметили, кажется, все присутствующие. Тем более что они прекрасно понимали условность худолеевского обращения, понимали, что тот просто решил подсластиться к домоправительнице, кухарке, домработнице, но уж никак не к хозяйке.А Пафнутьев, подозрительный и недоверчивый, вынужденный каждый день заниматься тем, что выворачивал людей наизнанку и доискивался, докапывался до истинных причин человеческих слов и поступков, не мог не подумать, — видимо, у Вохмяниной остаются надежды быть здесь хозяйкой. Что-то она знает, что-то таит в себе, что-то есть у нее такое, о чем никто не догадывается.Хотя, может быть, кто-то и догадывается — Пафнутьев вспомнил вдруг, какими красноречивыми взглядами обменялись совсем недавно Вохмянина с мужем здесь же, в этой комнате, у постели, на которой лежала мертвая Маргарита. Почему они взглянули друг на друга так яростно, так быстро и понимающе? Это были понимающие взгляды. Жена и муж одновременно услышали намек, проскочивший в общем разговоре.О чем шла речь, о чем говорили в тот момент у постели покойницы?Так, так, так, — мысленно зачастил про себя Пафнутьев. — Вьюев, говорил Вьюев. Он сказал, что была причина, по которой убили Маргариту, была убедительная, бесспорная причина. А заключается она в том, что ей принадлежал этот дом, она была его владелицей. Да, дом принадлежал Маргарите, он ей и сейчас принадлежит, но владеть им она не сможет в силу определенных обстоятельств. Владеть им будет кто-то другой.Вряд ли дом достанется убийце — эти слова сказал Пафнутьев. Правильно, если кто убил Маргариту, то вряд ли это узаконит его владение домом. Но возразил Вохмянин, не резко возразил, но достаточно внятно. Как же он выразился? Да, он сказал: дескать, как знать, действительно ли убийце не удастся заполучить это сооружение.«Вот!» — мысленно воскликнул Пафнутьев в восторге от самого себя, от того, что ему удалось восстановить разговор, интонацию и кто какое слово произнес. И тогда, именно тогда они взглянули друг на друга понимающе и жестко. А если добавить прекрасный румянец, покрывший щечки Вохмяниной при слове «хозяйка», при обращении к ней, как к хозяйке, то можно, уже можно делать кое-какие предположения и догадки.— Сейчас, Катя, вам, наверное, придется взять на себя все хлопоты по дому? — обратился Пафнутьев к Вохмяниной, коварные слова произнес, с тайным умыслом и недобрым замыслом.— Не знаю, как получится, — Вохмянина уже справилась со смущением, снова была спокойна и неуязвима. Это новое ее превращение тоже оказалось полезным Пафнутьеву — он еще раз убедился, что имеет дело с человеком сильным и способным поступать решительно. «Пусть так, — подумал он, — пусть так».Из спальни Маргариты все потянулись к выходу, словно решив, что последний долг выполнен, ритуал соблюден и торчать возле покойницы нет надобности.— Я могу уехать сегодня? — спросил Скурыгин у Пафнутьева уже в коридоре.— Вы же сказали, что прячетесь? Решили броситься в бой?— Нет, я продолжаю прятаться, но не здесь. Этот дом мне уже не кажется безопасным.— Вам лучше подзадержаться на денек-другой, — ответил Пафнутьев. — Кто знает, что еще здесь может произойти.— Позвольте мне самому судить, что для меня лучше, — резковато ответил Скурыгин, снова показав остренькие зубки.«Вряд ли его любят партнеры, — подумал Пафнутьев. — И Объячева можно понять — наверняка без должной почтительности вел себя Скурыгин. А учитывая самолюбие и властность Объячева, тому было приятно посадить ершистого партнера в подвал. Что он и сделал. И не мне судить его за это», — усмехнулся про себя Пафнутьев.— В таком случае я выражусь иначе, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова, достаточно точные. — Я запрещаю вам покидать этот дом без моего разрешения.— Вы имеете на это право?— Да.— Вы меня подозреваете?— Да.— В чем?— В убийстве.— Кого же я убил?— В интересах следствия не могу сказать... Но здесь все убийцы. Просто я пока не могу каждому дать по трупу. Хотя трупов на всех уже хватает. Но они не распределены. Между убийцами. Моя задача — распределить. Пока я этого не сделаю, никто из дома уйти не может. Не имеет права.— Даже тайком?— Об этом я тоже позаботился.— Но когда тут происходили нехорошие дела, я сидел в подвале. Вы это учитываете?— Учитываю. Так же, как и все остальные подробности вашего сидения в вышеупомянутом подвале.— Я могу, наконец, сходить туда за своими вещами?— Чуть попозже.— Это когда, простите?— Я сам скажу, когда будет можно.— Вы обладаете столь полной властью? — уже злясь, взвинчиваясь, спросил Скурыгин.— Да.— Очевидно, мне следовало бы вести себя с вами обходительнее? Вежливее? Подобострастнее?— Угодливости, которую вы проявляете, мне вполне достаточно.— Я ничего не сказал об угодливости.— А я сказал. Простите, мне нужно позвонить. Можете отправляться в свою комнату, можете в каминном зале смотреть телевизор, можете включить телевизор даже в комнате покойницы. Там в видик вставлена какая-то порнушка... После долгого воздержания в подвале вам понравится.— А вы, оказывается, не столь прост и неуклюж, как это может показаться поначалу.— О! Я хитер, коварен и злопамятен. От меня лучше держаться подальше.Пафнутьев снова прошел к подоконнику, у которого они недавно стояли с Худолеем, и набрал номер Шаланды. Он знал, что в эти секунды трубка сотового телефона пищит в шаландинском кармане, но тот не откликался на вызов. Значит, важный разговор, значит, надо ждать.— Слушаю! — наконец прозвучал голос Шаланды.— Пафнутьев тревожит.— Давай, тревожь.— Ты подготовил выступление по телевидению?— А что?— Материала хватает?— Можешь добавить?— Могу, — усмехнулся Пафнутьев.— Неужели... — голос Шаланды оборвался, он так и не решился произнести вслух мелькнувшую догадку. Слишком уж она была невероятной.— Да, Жора, да. Еще один труп.— Кто на этот раз?— Маргарита Объячева. Жена хозяина.— Убита?— Возможно.— Как?— Не знаю. На теле видимых повреждений нет.— Сколько же там осталось живых?— Пятеро. Телохранитель, его жена, секретарша... Кстати, прекрасная девушка, красавица, умница...— Остановись, Паша. Кто еще? — взмолился Шаланда.— Друг семьи Вьюев и объячевский зек Скурыгин.— Ты присматривай за ними.— Твои ребята присматривают. Они надежные профессионалы, мимо них даже мышь не проскочит незамеченной. Птица не пролетит. Комар носа на подточит.— Ладно, Паша. Я вот прикидываю, прикидываю... Осталось пятеро... Четверо из них наверняка убийцы... Они ведь не остановятся... Им следы надо заметать.— Может, четверо убийц, но не исключено, что один... Может быть, в доме есть какая-нибудь потайная комната, в которой убийца и прячется? Будем думать. Что твой строитель? Как его... Вулых.— Желает говорить с тобой.— Да-а-а? — по-дурному заблажил Пафнутьев. — Созрел, значит.— Чем-то ты ему приглянулся.— Он мне тоже. Высылай машину за Маргаритой. Передавай большой привет ночным телезрителям.— Может, подъедешь, выступишь?— Да боюсь я их тут без присмотра оставлять! Боюсь! — признался Пафнутьев. — Приеду утром, а их уже трое осталось... Нет, Жора, не уговаривай. Кому-то на роду написано блистать в свете юпитеров, а кто-то должен вахтером служить, — жалостливо простонал Пафнутьев.— Да, Паша, да! Кто для чего создан... С природой не поспоришь.— Кстати, Худолей опять отличился.— Все! Мне пора. О худолеевских подвигах расскажешь кому-нибудь другому.— Я имею в виду, что он весь день не пьет. Ни капли в рот.— Не верю! — заорал в трубку Шаланда и отключил телефон. * * * Снова и снова просчитывая события, случившиеся в объячевском доме, пытаясь понять суть происшедшего, Пафнутьев постоянно упирался в нечто необъяснимое — что произошло у строителей? Он мог понять поведение Вохмяниных, и Маргарита была ему понятна, и Света. Хотя и были к ней вопросы, недоумения, но по каким-то своим причинам он отодвигал Свету в сторонку — отойди, дескать, не мешай нашим серьезным разборкам.Вьюев?И с этим все в порядке, Пафнутьев мог предсказать его поведение, предвидеть решения — и спокойные, и истеричные, и попросту беспомощные.Скурыгин становился все более спесивым, он возвращался в свой мир, где привык повелевать и решать судьбы. Так уж случилось, что судьбу его самого решил другой человек, и Скурыгину оставалось только подчиниться. Причем держался он не слишком твердо, не слишком, это Пафнутьев понял сразу. Чтобы без пыток, избиений, без голода дрогнуть и подписать все, что тебе подсовывают... Слабак этот Скурыгин. И все его высокомерие, какое-то больное, надсадное самолюбие, все только подтверждало — слабак.— Мне нужно позвонить, — подошел он к Пафнутьеву через два часа. Я и об этом должен просить разрешения?— Конечно. Но я разрешаю.— Знаете... Мне уже расхотелось звонить.— В таком случае ничем не могу помочь.— Три месяца назад я пришел в этот дом с сотовым телефоном. Я могу затребовать его обратно?— Затребовать, конечно, можете. Но получить — нет.— Почему?— А я не знаю, где он, куда вы его сунули! — расхохотался Пафнутьев, убеждаясь еще в одной закономерности — спесь и глупость идут рядом, да чего уж там: это проявление одного и того же человеческого качества — ограниченности.— Я вижу, вам приятно видеть людей в дурацком положении? — спросил Скурыгин.— Да. А вам?Поперхнулся Скурыгин, закашлялся, хотел сказать что-то резкое, что сразу поставило бы на место эту прокурорскую крысу, но сдержался, взял себя в руки и промолчал. И правильно сделал. Таких людей Пафнутьев не любил и даже не боролся с этим своим чувством. В мимолетном споре Скурыгин поступил верно, грамотно. Но глупо и самонадеянно, более того, безрассудно он поступил часом позже — позвонил в свою контору, потребовал каких-то ответов, отчетов, кого-то пропесочил за нерадивость, кого-то сдержанно похвалил.А напрасно, ох напрасно!Не знал еще Скурыгин, насколько изменился его мир, насколько изменилось собственное положение в этом мире. Два месяца изоляции не проходят безнаказанно нигде, а уж тем более в том рискованном деле, которым он занимался. В течение следующего часа после его звонка о том, что он жив, здоров, что намерен вернуться и снова все взять в свои руки, о том, что он, как и прежде, тверд и решителен — обо всем этом уже знали его партнеры, конкуренты, соратники и прихлебатели.А не надо бы, ох не надо!Ну, да ладно, сделанного не вернешь, слово не воробей.Главное в другом — и со Скурыгиным у Пафнутьева не было неясностей. Он этого человека видел и понимал до самого донышка. Затруднения и полная необъяснимость у Пафнутьева были связаны с Вулыхом и Петришко. Почему один убит, а второй сбежал? Как понимать миллион долларов, если Объячев год не платил им заработанных денег, ограничиваясь кормежкой и постелью? Правда, Шаланда сказал, что Вулых тронулся умом... Пафнутьев в это не верил. О строителях у него сложилось мнение, как о людях здоровых, выросших в ясных отношениях, в своих горах, окутанных чистым воздухом и ежедневной необходимостью зарабатывать на хлеб. Такие люди если и трогаются умом, то чаще это связано с потерей дома, семьи, близких людей, с потерей привычного образа жизни.Но миллион долларов...Это, конечно, серьезное обстоятельство. Такая куча денег может повредить любой разум, внести душевную сумятицу в самый сильный характер.И Пафнутьев отправился в город на встречу с Вулыхом. Ничего не планируя и не намечая, он решил, что сообразит по ходу — что сказать, о чем спросить, какими словами.Шаланда сидел в своем кабинете со всей монументальностью, которую только мог изобразить. Он уже видел себя на экране телевизора и, похоже, нравился себе. На нем была белоснежная рубашка, китель украшали подновленные колодки орденов и медалей — их у Шаланды оказалось на удивление много.— Привет, Шаланда! — легкомысленно произнес Пафнутьев, сразу разрушая атмосферу неприступности. — Как поживаешь? Что новенького? Говорят, весна будет холодная и затяжная. Мне верные люди сказали. По секрету, конечно.Шаланда не ответил. Посопел некоторое время, соображая, на какие пафнутьевские слова отвечать необходимо, а какие можно пропустить мимо ушей. И, решив, видимо, что тот не произнес ни единого серьезного слова, лишь буркнул недовольно:— Привет.— Говоришь, Вулых умом повредился?— Что Вулых, Паша... А мое здоровье не стоит внимания?— В тебе, Жора, я уверен. Ты не тронешься.— Это почему же? — с обидой спросил Шаланда, будто его упрекнули в полной бесчувственности и уже потому он никогда не поплывет умственно и душевно.— Потому что этого не может быть никогда! — твердо произнес Пафнутьев и даже губы сжал, показывая, как он уверен в своих словах и в самом Шаланде.— Ну, ладно дурака валять... Что с Маргаритой?— Мертва.— Почему?— Жора, никаких следов насилия. Лежит смирненькая такая, ручки, ножки вытянула, глазки прикрыла, бледная вся... В общем, совершенно неживая.— А убивать есть за что?— Есть. После смерти Объячева она осталась хозяйкой дома. А дом с участком по приблизительным прикидкам тянет на миллион долларов.— Опять миллион! — проворчал Шаланда. Видимо, история с обнаружением у Вулыха долларов его достаточно потрепала.— Так вот, если кто-то решит, что может на каких-то там основаниях этот дом присвоить... То Маргарита обречена.— Может, самоубийство? — предположил Шаланда.— Я уже думал... Но знаешь... Это ведь четвертый труп. До сих пор никакими самоубийствами не пахло. А здесь железный повод — дом. И, по моим глупым прикидкам, есть все-таки люди, которым жалко с этим домом расставаться.— Кто эти люди? — спросил Шаланда таким тоном, будто готов немедленно мчаться на задержание преступников.— Жора... Не гони волну. Мы с ними разберемся. Опять же я не уверен. Говорю осторожно — по моим глупым прикидкам...— Я уже знаю, Паша, такую закономерность... Когда я слышу от тебя глупые прикидки, можно смело вызывать группу захвата. Мне кажется, сейчас именно такой случай. А там как знаешь... Не сбегут?— Я сказал им, чтобы меня дожидались.— Послушаются?— Конечно. Дом-то ведь — это такая вещь, которую с собой в чемодане или за пазухой не унесешь.— Павел Николаевич, — уважительно произнес Шаланда, — скажи мне откровенно... Что происходит? Как все понимать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27