Осточертел ему объячевский дом вместе с каминным залом, круглой башней, винтовой лестницей, с подвалом, виски — с какими-то отвратными людьми, которые имели странную особенность время от времени умирать по разным причинам...— Эдик! — окликнул его кто-то из кустарника. — Старик, это ты? — голос был знакомый, радостный, и Скурыгин остановился. И в тот самый момент, когда он шагнул навстречу появившемуся из кустов человеку, раздался выстрел. Скурыгин почувствовал сильный, болезненный удар в грудь. Боль была настолько сильной, что идти он уже не мог и, сделав несколько шагов, упал на подмерзший асфальт. Попытался было встать, уйти в кусты, в укрытие, но не мог, ноги лишь скользили по крошащемуся льду, руки подгибались.А человек, который был в кустах, подошел ближе, некоторое время смотрел на его попытки подняться, потом приложил пистолет к голове, как раз между ухом и виском.И нажал курок.Это был контрольный выстрел в голову.Больше Скурыгин не пытался подняться.Человек в темной кожаной куртке снова вошел в кусты и исчез, растворился. Секунд через пятнадцать-двадцать раздался шум мотора, вспыхнул свет фар и со двора выехала неприметная темная машина с неразличимым номером. Может, это был «жигуленок», не исключено, что «Фольксваген» или какая-нибудь японская малолитражка. Выехала, свернула направо и растворилась в ночных улицах, наполненных теплым, уже весенним ветром. * * * Пафнутьев уезжал из объяческого замка, когда стемнело и какая-то надкушенная луна висела над темной кромкой леса. На переднем сиденье рядом с водителем сидела Света в дубленке с откинутым капюшоном, сзади, между Пафнутьевым и Худолеем, тяжело громоздился Вохмянин в наручниках. В доме оставались двое — Екатерина и Вьюев. Когда машина отъехала от дома и Пафнутьев оглянулся, он увидел в светлых окнах два контура — мужской и женский. После всех смертей, после того напряжения, которое царило здесь почти неделю, в доме установилась стылая тишина. Вьюев собирал свои пожитки, намереваясь наутро выехать в город. Вохмянина, как и хотела, оставалась в доме хозяйкой. Единственной. Однако это, похоже, нисколько ее не огорчало. Со всеми людьми, которые здесь были, она расставалась без сожаления. Каждому протянула красивую полную руку, улыбнулась, вполне искренне улыбнулась, поскольку все эти отъезды ее радовали.— Еще увидимся, — сказал на прощание Пафнутьев.— Нисколько в этом не сомневаюсь. Только свистните, Павел Николаевич. Я тут же окажусь в вашем кабинете.— Свистеть не буду, но машину пришлю.— Вы хотите сказать, что будете присылать ее каждый раз, когда появится необходимость в моих показаниях?— Да, — кивнул Пафнутьев после некоторого колебания. — Во всяком случае буду стараться. Спасибо за гостеприимство, до скорой встречи! Надеюсь, мы вас не слишком огорчили.— Вы? — переспросила Вохмянина. — Не слишком.— Может быть, через некоторое время захотите повидаться с мужем...— Я вам об этом скажу.— Усек, — шало ухмыльнулся Пафнутьев и поднял в прощальном приветствии руку.Машина шла медленно, переваливаясь с боку на бок, похрустывая тонким ледком и фарами вырывая время от времени из темноты бетонные плиты, заборы, уцелевшие после нулевых работ ели, березы, сосны.Минут через пятнадцать машина вырвалась на трассу и помчалась к городу, набирая скорость. За рулем сидел Андрей и, казалось, ничего не видел, ничем не интересовался, кроме дороги. Вохмянин молчал сосредоточенно и угрюмо. До последнего момента он не знал, что с ним поступят вот так неожиданно. Когда Андрей подошел к нему с наручниками, Вохмянин вопросительно посмотрел на Пафнутьева — что, дескать, так нужно?— Да, мужик, да, — ответил Пафнутьев.— Я в чем-то обвиняюсь? — спросил Вохмянин негромко, но побледнел, сосредоточился, как-то весь подтянулся.— Мне бы не хотелось на столь интимные темы, как обвинения, подозрения, говорить при стечении народа. И тебе это не нужно. Согласен?— Да ладно, чего уж там... Согласен, не согласен... Были бы доказательства, да, Павел Николаевич?— Золотые слова, — Пафнутьев добродушно похлопал по широкой спине Вохмянина.— Жаль... Хоть бы переночевать дали возможность... Теперь, как я понимаю, не скоро удастся отоспаться в приличных условиях.— Что до того, чтобы отоспаться... Я ведь тоже не остаюсь. Хотя Худолей бы не возражал.— Недельку я бы с удовольствием здесь побыл... Следы бы какие-никакие нашел, доказательства... — мечтательно проговорил Худолей.— Не переживай, мы еще подъедем.— Подъезжайте, — усмехнулась Вохмянина. — Здесь кое-что осталось для хороших людей.После поворота луна оказалась прямо перед лобовым стеклом, но Андрея это не раздражало, ему даже нравилось видеть перед собой белесое пятно.— Луна не мешает? — спросил он у Светы.— Нисколько.— Мне тоже.— Я люблю, когда луна. Можно опустить стекло?— Конечно, — и Андрей сам, повертев ручку, впустил в машину свежий воздух. Пахло оттаявшей землей, теплой корой деревьев, просыхающей по обочинам жухлой прошлогодней травой.— Но ветра гудит голубой напор, и кто-то глядит на меня в упор, — пробормотала Света негромко, но все ее услышали.— И что же из этого следует? — спросил Пафнутьев.— Значит, весна, значит, настоящая... Не из сна навязчивого, — ответила Света.Пафнутьев хотел было ввязаться в бестолковый разговор ни о чем и обо всем, но в этот момент у него в кармане запищала коробочка сотового телефона.— Слушаю вас внимательно, — сказал Пафнутьев. И замер. Ничего больше не произнес, только невнятно мычал в трубку, показывая, что он все-таки слушает, понимает и просит продолжать.— Ты где сейчас? — спросил Пафнутьев. — Понял. Я еще позвоню. Тут надо пассажира забросить в одно место. Не уходи, жди моего звонка.И Пафнутьев сунул телефон в карман.Дальше ехали молча. По каким-то признакам все поняли, что разговор был серьезный, что-то в мире изменилось, что-то случилось.— Шаланда звонил, — произнес Пафнутьев, когда машина уже въехала в город и по обе стороны дороги замелькали частные домики. — Просил передать Худо-лею поздравления.— По какому случаю?— Очень хорошо, говорит, освоил мистические значения цифр и чисел. Настолько хорошо, что даже стало страшно жить, — добавил Пафнутьев.— О боже! — простонал Худолей, что-то поняв, о чем-то догадавшись. — Неужели сбылось?— Сбылось.Дальше ехали в полной тишине. У высокого кирпичного забора с колючей проволокой наверху нашли маленькую железную дверь и сдали Вохмянина.Потом отвезли домой Свету.— Так, говоришь, весна? — спросил Пафнутьев, когда женщина уже спрыгнула на подсушенный морозом асфальт.— Настоящая, Павел Николаевич.— До скорой встречи, Света.— С нетерпением буду ждать повестку.— Ты у меня дождесси! — зловеще прошипел Пафнутьев, пытаясь скрыть растерянность перед этой женщиной.Пафнутьев, Андрей, Худолей молча, с каким-то вдруг возникшим напряжением, смотрели, как Света удаляется к своему дому, как легко и свободно сидит на ней дубленка, как светятся в белесом свете луны ее волосы. Вот она перепрыгнула через лужу и тут же оглянулась — видели ли эти суровые мужики, как она легка и красива?Мужики видели, все видели. Андрей помигал ей фарами, погудел. Света помахала рукой и свернула за угол.— Вот так и кончается жизнь, — пробормотал Пафнутьев потерянно.— Ничего, Паша, — Худолей похлопал Пафнутьева по коленке. — Жизнь она такая... То уходит, то возвращается. За ней иногда и не углядишь. Казалось бы, все, конец, ты труп. А потом вдруг обнаруживаешь в себе совсем маленький участочек, и там не то ручеек журчит, не то огонек тлеет...— Звонил Шаланда, — повторил Пафнутьев. — Скурыгин убит полчаса назад. Контрольный выстрел в голову.— Это пятый, — сказал Худолей. — Больше не будет.— Точно? — требовательно, даже капризно спросил Пафнутьев.— А ты, Паша, сам не чувствуешь? Не ощущаешь в цифре «пять» некую законченность? Не ощущаешь?— Не ощущаю! — с вызовом произнес Пафнутьев.— Посчитай пальцы на своей руке! Их пять. Пятиконечная звезда — пять лучей. У человека сколько конечностей?— Четыре, — сказал Андрей.— А голова? — удивился Худолей. — Нет, ребята, у человека пять конечностей. На всех древних гравюрах, рисунках, мистических изысканиях, оккультных исследованиях... Пять.И тут все трое увидели, что в доме, в который только что вошла Света, на третьем этаже вспыхнул свет, и в окне возникла женская фигурка с поднятой рукой. Андрей в ответ опять помигал, погудел и медленно тронул машину.— Пустота и усталость, — негромко произнес Пафнутьев. — Пустота и усталость, — повторил он. — И никто не узнает... — затянул он и тут же перебил сам себя: — Послушайте, ребята... А если я предложу нечто совершенно безнравственное...— Поддержу горячо и от всей души! — быстро ответил Худолей.Андрей промолчал, только усмехнулся про себя: он понял, о чем затевается разговор.— Есть такой человек, — продолжал Пафнутьев. — Он живет в нашем городе. Вы его хорошо знаете. И он вас знает. Более того, он всегда рад вас видеть. И вы всегда радуетесь, когда его видите.— Неужели Шаланда? — ужаснулся Худолей.— Нет, у него другая фамилия. Халандовский.— Он рано ложится спать, — сказал Андрей.— У каждого из нас есть недостатки, но мы все забываем о них, когда рядом оказываются друзья, — назидательно произнес Пафнутьев. — Я прав? — обернулся он к Худолею.— Позволю себе продолжить твою чрезвычайно умную мысль, Паша, — тон Худолея с каждым словом становился все более выспренним. — Мы не просто забываем о наших недостатках, мы превращаем их в достоинства.Пафнутьев решил, что вопрос ясен и пора приступать к действиям, решительным и необратимым. Он вынул телефон, набрал номер и долго, достаточно долго ждал, пока на том конце провода поднимут трубку. Наконец, в ней что-то пискнуло, крякнуло, охнуло, и раздался сонный голос Халандовского:— Слушаю.— Пафнутьев беспокоит.— Паша, имей совесть! Так нельзя! Водка нагрелась, мясо остыло, реклама летающих прокладок только что закончилась! Не понимаю, что происходит?— Я мчусь, Аркаша!— Только не сбавляй скорости!— Со мной вместе мчатся Худолей и Андрюша.— Без меня, — сказал Андрей негромко, но таким тоном, что спорить с ним никто не посмел.— Андрюша набрал такую скорость, что наверняка пронесется мимо. Но зато стонет от нетерпения Шаланда... Ты ведь хотел видеть Шаланду?— Ребята, — расплылся в счастливой улыбке Халандовский — его улыбка чувствовалась даже по телефону. — Вы меня не разыгрываете? Вы в самом деле едете?— Мы несемся, Аркаша! Мы несемся со страшной скоростью!— Тогда не отвлекайте меня от дела. Я должен кое-что приготовить. Двадцать минут мне хватит.— Нам тоже.Пафнутьев набрал еще один номер.— Георгий Георгиевич? Это вы?— Ну? — насторожился Шаланда. Да, он больше всего на свете боялся розыгрышей, боялся, что над ним будут смеяться, показывать пальцем и делать за его спиной непристойные телодвижения.— Через пять минут мы будем у подъезда твоей конторы. Ты впрыгиваешь в машину, и мы несемся дальше.— Куда, Паша? По-моему, мы уже в таком тупике, в такой, прости меня...Но Пафнутьев великодушно не дал Шаланде произнести неприличное слово, перебил его решительно и твердо:— Мы несемся туда, где цветут рододендроны, где играют патефоны, где улыбки на устах!— Неужели на земле остались такие места? — печально спросил Шаланда.— Нас там уже ждут. Повторяю — через четыре минуты мы тебя подхватываем на ходу и несемся дальше. Пока не отцвели рододендроны, не затихли патефоны, не угасли милые улыбки на юных устах.— Слушай, а Худолей-то оказался прав...— Скажешь ему об этом сам, — прервал его Пафнутьев и, выключив телефон, сунул его в карман.Халандовский встречал гостей в красном халате, торжественный, свежевымытый и свежепричесанный. На ногах у него были новые шлепанцы, на плече — белоснежное льняное полотенце.— Прошу! — сказал он радушно и сделал широкий жест в глубину квартиры.Когда Пафнутьев первым прошел в комнату, он обессиленно прислонился спиной к двери — небольшой журнальный столик оказался накрытым. По кругу стояли тарелочки, возле каждой лежали нож и вилка, в центре возвышалась большая тарелка с холодным, только что нарезанным мясом, от которого исходил дурманящий запах и слабый, почти неуловимый, но все-таки присутствующий дух специй. Тут же стояли баночка со свежим хреном и блюдечко с нарезанным лимоном. Пластинки лимона были настолько тонкими, что сквозь них можно было читать газету.А дальше произошел конфуз.Не сговариваясь, гости, каждый, полагая, видимо, что он один столь щедрый и необычный, выставили один за другим три литровые бутылки виски. Они возвышались на столе, как три световых столба, уходящих в небо и обещающих бескрайние космические выси духа и наслаждения.Когда в комнату вошел Халандовский, держа в руках тарелку с рваными кусками лаваша, и увидел полыхающие над столом, над миром, над сознанием золотистые четырехгранные бутылки, он изумленно вскинул бровь, но быстро справился с растерянностью.— Я смотрю, здесь собрались сплошь одни сэры, пэры и лорды? — спросил он.— Собралась нечистая на руку челядь, — ответил Пафнутьев.— Значит, так, ребята, — Халандовский замер, собираясь произнести нечто важное. — Я чрезвычайно благодарен за то, что вы в столь поздний час нашли возможность посетить меня и уделить немного времени. Но в этом доме, как и в каждом другом, свои законы... Надеюсь, они вас не огорчат, — с этими словами Халандовский, подхватив три бутылки виски, отставил их в сторонку. После этого удалился на кухню и вернулся с заиндевевшей бутылкой «Смирновской» водки. И водрузил ее на то самое место, где только что полыхало золотом виски.— Возражений нет?— Сплошь одни предложения, — уверенно заявил Пафнутьев и сел к столу на свое обычное место. — Жора, — обратился он к Шаланде, который не знал, как подступиться к столу, где ему позволено приземлиться. — Садись рядом. Со мной тебе будет уютнее. Худолей разберется, где втиснуться, хозяин вообще может не присаживаться, ему придется постоянно бегать на кухню. — Пафнутьев еще раз окинул радостным взором стол, отметив и холодную свинину, и баночку с хреном, и тончайшие кольца лимона, и бутылку, которая в тепле все это время продолжала туманиться и привлекать взгляды.— Нет, Паша! Чуть попозже, как ты иногда выражаешься. — Халандовский мягко отвел в сторону пафнутьевскую руку, которая уже потянулась было к сверкающей инеем бутылке. — Должен сказать, что я чрезвычайно благодарен присутствующему здесь впервые моему почетному гостю Георгию Георгиевичу, — Халандовский поклонился Шаланде.— За что? — и удивился Шаланда, и покраснел от удовольствия, смешался в благодарном смущении.— Несколько вечеров подряд с помощью вот этого приспособления, — Халандовский кивнул в сторону телевизора, — вы брали на себя тяжкий труд рассказывать мне об ужасных событиях, происходящих в доме Объ-ячева. Должен сказать, это был рассказ грамотный, честный, откровенный, что в наше время встретишь далеко не всегда.Столь наглой и беззастенчивой лести Шаланда не слышал в своей жизни, но, как ни странно, халандовские слова принял всерьез и склонил большую свою, тяжелую, кудлатую голову.— Но я ничего, Паша, не слышал об этом расследовании от тебя... Может быть, и ты найдешь два словечка?— А! — Пафнутьев небрежно махнул рукой. — Ничего особенного, ребята, ничего особенного. Все как обычно. Можно даже сказать, что иначе и быть не могло. Рано или поздно все должно было закончиться именно так.— Пятью трупами? — удивился Шаланда.— Их могло быть три, семь... Их вообще могло не быть. Сути это не меняет. Назовем вещи своими именами... Объячев — подонок, разбогатевший на полном беспределе. Он грабил всех, в том числе своих же подельников.— Он не сидел, — уточнил Шаланда.— Под подельниками я имею в виду людей, не проходивших с ним по одному делу, а занятых одним делом. Сам того не подозревая, он собрал вокруг себя личную, домашнюю, банду. И с этой бандой жил, с ней же и воевал, ее же и кормил, унижал, во всем этом находя какой-то смысл жизни. Вот вам Объячев. Продолжаться слишком долго это не могло, в людях накапливалась обида, а потом и ненависть. А ненависть имеет способность при достижении критической массы взрываться. Вот она и взорвалась. Повторяю — всего этого могло не быть, и жизнь бы в объячевском доме продолжалась. И поныне Объячев мог бы выступать по телевидению, рассказывать о своих спонсорских подвигах... Но судьба распорядилась иначе.— Но почему столько трупов? — простодушно удивился Халандовский. Если Объячев есть предмет ненависти, а он убит — конфликт исчерпан. Я правильно понимаю?— Правильно, Аркаша, все правильно... Но когда камень падает в болото, во все стороны идут круги. И здесь тоже пошли круги. Что произошло... Жена Объячева Маргарита его ненавидела, потому что он в свое время увел ее от любимого человека. Сумел, настоял, сломал. А сейчас в этом же доме, живя с женой под одной крышей, он, извините, трахал другую женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27