– Нет, – долгая пауза. – Другая. Если вам необходимы имена, я могу сделать подробный письменный отчет.
– Хорошо. А нарваться не боялись?
Арестант сматерился – про себя в обоих смыслах. Сдали, как щенка.
– Меня… должны были прикрывать.
– Кто и где?
– Не знаю. Но в Октябрьском я получил «зеленый свет».
– Каким образом?
– Нас ждали… Шофер «уазика» у здания сельпо.
– Вы его знали?
– По приметам. Плюс пароль. «Бог в помощь».
– Опишите приметы.
Он описывал, прикидывая, где спрятан микрофон. А какая, в сущности, разница? Так и так – влип. Попал под раздачу – лепила хренов…
– Сигнал отмены?
– Шофер предложил бы иную оплату.
– И в этом случае?
– Сидел бы в Карадыме и ждал указаний.
– Когда вы поняли, что операция идет не по сценарию?
– Когда нас брали – заподозрил. Не оказалось подстраховки.
– А потом?
– Слушайте, капитан, – ему надоело. – У меня был приказ, который никто не отменял. Вам что, не приходилось выплывать самому, когда начальство… задремало?
– Мне, – капитан выделил «мне», – нет.
Врет, явно.
– А мне – пришлось.
– Три охранника в лесу – ваших рук дело? И не только рук…
– Не знаю, о чем вы, – соврал он, глядя в глаза. Если хоть кто-то осматривал трупы, самооборона не пройдет. Хватит и того, что уже записано. И идут они…
Капитан, впрочем, не стал ковыряться. Одним трупом больше… Или тремя.
– Почему вы помогали Туманову и Красилиной? – идиотский вопрос. Он пожал плечами:
– В рамках задания.
Неужто армейский романтик решил, что из большой любви к этой профуре Динке? Делать ему нечего…
– А на мосту?
– Стало ясно – дальше болтаться по лесу нет смысла. Решил пробираться в Карадым и искать связь. Один в поле не воин.
– У кого как, – не согласился капитан. Спецназовец х…в. Он бы, конечно, в одиночку всю базу повязал. Сопляк.
– Я их видел с правого берега – двое брели по левому… Мост бы не прошли. Подстраховал. Не чужие…
– Или в рамках задания? – съерничал капитан.
– Не чужие в рамках задания, – съерничал он.
– А лестница? – Капитан хитро наклонил голову.
Гнать типа «какая лестница, командир?», едва ли катило. Конь поймет, какая. «Вот теперь ты влип конкретно…» – мелькнуло у него в голове. Ответь же ему скорее. Ляпни хоть что-то, заполни паузу.
– Переиначим, – капитан сложил руки на столе, как прилежный ученик – на парте, и подался вперед. – На седьмой день своих «скитаний» вы переправились на лодке через Черноярку, вплавь пересекли Сузур и углубились в лес в направлении на базу. Я не спрашиваю, с чем связаны ваши столь запутанные перемещения по тамошнему ландшафту. Готов поверить, что это самая короткая дорога. Я спрашиваю: кто был ваш сообщник – ваше загадочное «прикрытие», – указавший тропу через Усть-Каир и привязавший веревочную лестницу? Подумайте. Только не говорите, что это были вы.
Молчание било по ушам. Секундная стрелка на часах капитана дергалась, как истеричная женщина, отмеряя бессмысленное время.
– Один местный житель, – выдавил он.
– Какой житель? – охотно отозвался капитан.
Опять воцарилась тишина. Где-то далеко, на улице, возможно, из окна казармы доносился нестареющий хит. «Не играй мне свой рок-н-ролл…» – хрипато умолял неувядающий Крис Норман.
«Они убьют тебя, – догадался арестант. – Не будет тебе никакой больницы, не будет вербовки. А будут несколько вопросов – и темный коридор. И – мама не горюй… Или – нет? Думай, тыква, думай…»
– Я устал, – выдавил он.
Капитан сделал неопределенный жест плечами:
– Все устали.
– Я могу подумать до завтра? – угрюмо молвил арестант.
Действительно – ни врать, ни говорить правду сил уже не было. Очевидно, капитан понял его терзания. Не стал вставать в позу и добивать. Вызвал охрану, насмешливо проводил взглядом удаляющуюся понурую фигуру и взялся за ручку. Стал размашисто писать.

Эпилoг

На пересечении улиц Омской и Семнадцатого года прямым углом на вокзал стоит типовая девятиэтажка. Если войти во двор и по любой стороне угла дойти до ее окончания, а потом развернуться по астролябии на сто тридцать пять градусов и вдарить по биссектрисе, то за детским садиком и малопосещаемым сквериком можно обнаружить (если приглядеться) аккуратный двухэтажный особнячок с резными ставенками. Никакой вывески там нет, и дверь всегда закрыта. И тополя растут такие зеленые и густые, что закрывают дом – словно маскировочная сеть – пушку. Я, между прочим, когда-то пару раз здесь ходила, ну так, чисто скоротать дорогу, и все не могла взять в толк – что это такое? Институт, что ли, секретный? Но теперь мне объяснили: это ведомственная гостиница. «Какого такого ведомства?» – спросила я. «Компетентного», – ответили мне. «Знаете что, – сказала я, – в этой стране компетентных ведомств – как собак нерезаных, и если верить телевизору, ни одно из них ни в чем не компетентно. А мы (Дина Александровна) существуем пока что в единственном числе, и было бы очень жалко…» – «Знаете, Дина Александровна, – поскрипывая зубами, прервали меня «компетентные» органы, – во-первых, жалко у пчелки, а во-вторых, ничего более безопасного мы вам предложить не можем, да и ни к чему. Если ваша голова пустая, как бамбук, то мы в этом не виноваты. Вам десятки раз говорено – опасность миновала. Вы можете спокойно жить дома (ну подумаешь, пару раз вздрогнете). Но вы не верите и требуете невозможного, заявляя о каких-то безумных ветеранских льготах. Если отказываетесь, дело ваше. Так и скажите. Иного предложения не будет». – «А ваша дачка охраняется?» – с подозрением поинтересовалась я. «Конечно, – ответили мне. – Взвода автоматчиков вам хватит?»
Господи, вот так всегда. Законы святы, но исполнители лихие супостаты. Я не решилась сказать свое решительное «ноу!» и стала паковать вещи. Ведь я такая барахольщица. А когда выгружала все эти авоськи-нихренаськи из машины, безбровый шофер смотрел на меня взглядом рыбы, и хоть бы что в нем дрогнуло.
– У вас какое звание? – отдуваясь, спросила я, выставляя на асфальт последнюю сумку.
– Генерал, – ответил он. И уехал.
Пятизвездочный, блин… Я самостоятельно перетащила багаж в вестибюль – в такой большой и шикарный. Метра два на полтора. Там не то что взвода автоматчиков – вахтера элементарного не было. Тишина царила, как в райкоме, из которого все поголовно ушли на фронт. Хотя пахло табаком. Не благовонным, вроде «Беломора». Кто-то до меня усиленно старался. Или здесь всегда так?
В общем, взяли меня на арапа. Расточая в пространство вечернюю хулу, я поднялась на второй этаж. Дверь под номером шесть нашлась сразу – их там всего-то было шесть. Я открыла ключом и вошла. Стала жить.
Оказалось, что нормальный гостиничный номер. Даже с телефоном (обалдеть…). Мягкие шторки, обои в розочку, кушетка со скрипом, полумрачок. Плиточка. Отдельной комнатой – туалетик с ванной. Унитазик цвета божьей коровки. Очень мило и автономно.
И даже зеркало не подкачало. Хорошо… Я смело смотрелась в него, исписанное трещинами, как в подернутое мелкой рябью озеро, и, слава богу, ничего не видела. Второй день я мучительно обходила все зеркала, встающие на моем пути. Боялась увидеть в них горькую правду. Это стало манией. Они меня притягивали, я подзуживала саму себя. Однажды еле удержалась, чтобы не глянуть, зажмурилась и отошла с колотящимся сердцем, проклиная себя грязными словами. Я перестала красить ресницы, перестала пользоваться помадой. Надевала всякую чушь. Вместо того чтобы чисто по-простому взглянуть на свой портрет и перемочь, перебеситься, я вовсю маялась дурью, создавая вокруг себя ореол каких-то иллюзий, о которых и речи быть не могло…
Я приняла ванну и вышла из нее как раз тогда, когда зазвонил телефон. Почему-то он всегда звонит, когда я выхожу из ванны (может, не выходить?).
«А правильно ли я делаю?» – подумала я, берясь за трубку.
– Дина Александровна? – справился мужской голос. – Здравствуйте.
Я молчала.
– Не молчите, – сказал абонент. – В этом номере никто, кроме вас, не может снять трубку. A посторонний не дозвонится, не волнуйтесь. Так что говорите, если сняли.
– Сами говорите, – проворчала я.
– Меня зовут Аркадий Иванович, и я сразу перехожу к делу. Вам предлагается войти в штат редакции одной малоизвестной газеты.
– Какой еще газеты? – не поняла я.
– «Бизнесмен Сибири».
– Действительно малоизвестной, – я вздохнула. – А смысл?
– Жить дальше. Ведь жизнь продолжается, верно? А значит – приносить пользу обществу. Вносить свой вклад в создание позитивного образа новой России. Зарплата немаленькая. Приличнее, чем вы думаете.
– А я пока ни о чем не думаю, – дерзко бросила я. А потом опять скисла. – Мне думается, это не простая газета?
Собеседник ненадолго задумался.
– Это газета. Четыре листка – не такая, в сущности, сложная. Есть, правда, некоторые нюансы…
Теперь я задумалась – что бы такое ляпнуть? И ляпнула:
– А как насчет трудов праведных и палат каменных?
– Бросьте, Дина Александровна, – голос собеседника отчетливо отвердел, – жизнь не пословица, вы об этом не хуже меня знаете. Деньги приходят легко. Правда, не ко всем. Но дело не в деньгах, дело в добросовестном труде на благо всех и каждого. У вас будут очень, знаете ли, приличные условия для… мм… для добросовестного труда. Отдельная площадь, отдельное информационное обеспечение. Отдельная голова. Ваша. Работа – творческая. Мало того – очень близкая вашему характеру и темпераменту.
Просто одуреть, до чего я обрадовалась. А как же золотое правило: жизнь дается только раз, и прожить ее следует, не работая?
– И вы не дадите мне спокойно умереть?
– М-м… Боюсь, что нет, Дина Александровна. Все мы должны чем-то жертвовать в этой жизни… – Собеседник помедлил и весьма оригинально закончил: – Ради будущего нашей страны.
– А если я все-таки рискну отказаться?
Последовал наилегчайший вздох и краткая пауза.
– Не надо, Дина Александровна. Ей-богу, не надо. Я звоню вам не за тем, чтобы угрожать. Вы не стоите угроз. Я и мои коллеги вас безмерно уважаем и желаем только наилучшего. Это не слова. И поверьте, наше предложение отнюдь не исключает процветания, гармонии души и тела, а также личного и любого другого счастья. Подумайте. С вами будут разговаривать… э-э… завтра утром. Часиков эдак в десять. Устроит?
Правильно, подумала я. Никогда не делай то, что можно отложить.
– Я всю жизнь только и делаю, что думаю, – проворчала я. – Все думаю, думаю… Уже голова от дум квадратная. А к чему хорошему это привело?
Собеседник рассмеялся.
– Я считаю, мы сработаемся. Приятных вам сновидений, Дина Александровна, – и сыграл отбой.
Но не успела я донести трубку до рычага, как телефон опять заверещал. Как-то это странно.
– Сколько можно болтать? – проворчали знакомым голосом. Ну очень знакомым. Хотя должна с удивлением признать, что до сего дня я никогда не слышала этот голос в телефонной трубке. – Я сейчас приду, – заявили мне бесцеремонно.
– Давно пора, – сказала я. – Ты далеко?
– Под дверью. Открывай, – и повесили трубку.
Ну конечно. Все шутим. Проверив, на мне ли халат, я на цыпочках подкралась к двери, прислушалась. Снаружи не доносилось никаких звуков. Нужно было решительно в этом убедиться. Я приспустила «собачку» и высунула любопытный нос в коридор. И чуть было не вляпалась в колючий букет ослепительно-белых роз, висящий в воздухе.
– Ой, – сказала я и стала падать в обморок.
– Не падай, – сказал материализовавшийся из астрала Туманов, обнимая меня с таким пылом, будто мы с ним не встретились, а уже прощались.
Но я все-таки упала в обморок. Мой обморок, хочу – падаю. Последние мои осознанные слова были как нельзя подходящи для трогательного воссоединения.
– Откуда у тебя сотовый?.. – простонала я.
– Дали, – радостно сообщил Туманов с высоты величия и понес меня на руках – куда-то по кочкам, по весям, по кроватям…
Часа два (а то и четыре) мы предавались приятным легким жанрам. Пили шампанское, занюхивали розами, опять предавались. Он отдавил мне все мои бока. Я не стала ему говорить, что если вдруг забеременею, то, как честная девушка, просто обязана буду выйти за него замуж. Когда за окном стемнело, я окончательно походила на разваренную ватрушку. Но держалась. Он первым ослаб.
– Ты необычайно сексуальна, притягательна, и привлекательна, и… – забормотал он, выталкивая меня из кровати.
– И не замужем, – добавила я, а потом удивилась: – Слушай, а ты вообще про кого?
– Про тебя, – удивился он.
– И я могу без веревки и мыла сходить и посмотреть в зеркало?
– Запросто, – кивнул он. – Сходи. Если боишься одна, могу сопроводить.
– Нет уж, – сказала я. – Не пойду. Не хочется что-то.
Я зарылась в него, как в солому, и попыталась сосредоточиться на простом и радостном. Чем черт не шутит? – думала я. – А вдруг это и есть то, чего мне всегда не хватало? А вдруг это надолго?
– Я завтра уезжаю, – мрачно поведал Туманов.
Нет, не надолго, подумала я. Тяжелый ком величиной со снежный подобрался к горлу и сделал мое состояние просто наипакостнейшим. Не позволяя себе скатиться в горькую кому, я принялась демонстрировать олимпийское спокойствие.
– Уезжай, – сказала я. – Твоя Шарлотта переживет. Была без радостей любовь, разлука будет без печали…
– Почему Шарлотта? – удивился он.
– Действительно, – горько вымолвила я. – Почему Шарлотта… Ты так мало похож на юного Вертера. Ты похож на гулящего сукина сына, которых везде полно… Зови меня Лелей.
– Прекрати. – Он обнял меня, прижал к себе. Я молчала, ждала, что он скажет. А он не спешил. Когда заговорил, я уже пробежалась мыслями в прекрасное далеко, вернулась в кошмарное прошлое, а оттуда с ужасом рванула в глупое настоящее, где и затормозила.
– Из милиции меня турнули, – поделился он. – Предложили работу. Нет, не так – навязали. Либо работай, либо… словом, будут неприятности, дорогой товарищ. Где-то они по-своему правы. – Он поднял мою голову и пристально глянул на меня своими бесстрашными глазами. – Им нужны нормальные люди…
– Ты – ненормальный, – процедила я.
– Я не отягощен злом, – возразил он.
– Ой ли? – усомнилась я. – Какого мы о себе мнения.
– Поскольку мерзопакость все ползет, – продолжал он, не уделяя внимания моему выпаду. – Контора здравствует и процветает. Она зевнула пешку, но сохранила позиции, и потеря ей ничегошеньки не стоит. База замкнута на себе, понимаешь? Охрана, вольные, подневольные, кто там еще? – подопытные – их можно трясти как грушу, а смысл? – дальше базы не уйти. Архивы уничтожены, руководство – на том свете: кого-то застрелили, кто-то – сам. Насчет «сам» у них вообще практикуется. Техтерриторию, к примеру, чистили – моментом. Ворота подорвали, в вентиляцию газовых гранат набросали целый вагон – а результат? Сторожа покончили с собой, а в девятом блоке – помнишь прелести? – все уроды перестреляны, а охрана – эти зомби в черном – попрыгали в шахту, и привет. Кто такие? Откуда?.. Никто не знает. Трупы обычно не докладываются…
– Ты сам становишься как зомби, – проворчала я.
Он вздрогнул. Задумался. Интересно, о чем думают зомби? Умный вид делают?
– Прости, – вздохнула я.
Он не обиделся. Облапал меня всеми четырьмя конечностями и… и даже зажмурился.
– Я удеру месяца на три-четыре, а потом вернусь, Динка, и никуда от тебя не денусь. Квартиры наши объединим, мебель купим. Попугая-полиглота заведем. Жди меня со страшной силой, поняла?
Ага, свежо предание.
– Уже жду, – пробурчала я.
Он расхохотался как ненормальный и перешел к активным действиям. А потом взял да уснул богатырским сном. А я лежала, примеривая на себя роль безутешной вдовы, все думала, думала… О том, что везет мне, как утопленнице, на природные явления (всякие там Ветровы, Тумановы)… О том, что покой – явление буржуазное, а бабы дуры не потому, что дуры – как гласит идиома, – а потому что бабы, и иначе они не могут.
А еще о том, что, какой бы ни была подлой эта жизнь, она не имеет права состоять из одних катаклизмов.
Рассупонилось красно солнышко, приподнялось из-за желтых тополей, и курсант Рябинин (в миру Павел Туманов), десять раз пропотевший на кроссе и рукопашке, брел в безликой толпе на обед. Лучшее средство от добавочного жира – тренировочный лагерь под эгидой ГРУ. После обеда им подбросят зачет по стрельбе из «СВД», который он с гарантией завалит, два часа болтовни на тему «История, структуры, доктрины и особенности деятельности религиозных организаций». Не прикончат после отчисления – можно поступать в семинарию. Там учиться проще, и перспективы – райские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34