А когда я уставилась на него вопрошающе – мол, если бог любит троицу, то почему бы и нам не полюбить? – он с видимым усилием покачал головой и облизал нож, которым мы поочередно ели.
– Не искушай, Динка, осталось две банки. Вообрази, как долго плутать, и сама поймешь.
Он сидел впритык и разглядывал меня своими зелеными гляделками, в которых нет-нет да мелькало что-то. Но уже не голод.
– Чего пялишься? – проворчала я, изогнулась коромыслом и забралась головой ему на колени. Среди корней столетнего исполина это была единственная пристойная для отдыха поза. Естественно, в иной ситуации я бы выбрала подушку.
Туманов не выразил протест. Осмелюсь даже помечтать, что моя голова на его коленях была для него более предпочтительным грузом, нежели, скажем, автомат.
В животе по-прежнему немилосердно урчало, требуя продолжения банкета. А еще невесть откуда стал украдкой подбираться сон.
– Между прочим, змеи не единственные представители дикой фауны, населяющие эти места, – доверительно сообщил Туманов, поглаживая жирной пятерней мои волосы.
– Хорошая новость, – пробормотала я.
– Впрочем, медведей, волков и вепрей-людоедов мы с тобой можем не опасаться. Сколько служил, ни одного не видел. Одни лишь досужие сплетни. И архаров на южном Алтае вывели под корень. Но живут козлы, кабарги… Впрочем, нет, козлы живут везде. Но вот кабарга – это уникальная, скажу я тебе, штука. Похожа на антилопу. Зад приподнят, бампер опущен – представь, такой кузнечик… Но по горам носится, как козлик молодой. Веселая – жуть, днем дрыхнет, как суслик, распорядок у нее такой, а ночами начинает куролесить. Через пропасти летает, хороводы водит, влюбляется, женится… Ничего не боится. Самое неосторожное животное на свете. Их потому и кушают все кому не лень…
– А кто их кушает? – промямлила я. Честно говоря, я бы тоже покушала.
– Ну как кто? – удивился он. – Люди, рыси… Рысь – это такая надменная киска с кисточками на ушах, которыми она слышит. Они у нее как антенны – она с их помощью любой звук улавливает: вот мышка-летучка пролетела, вот гадючка проползла, вот кабарги где-то в паре верст свадьбу играют… Подкрадется, хрясь – и нет животного… А однажды, не поверишь, мы видели на горе настоящего снежного барса.
– Врешь, – вздохнула я.
– Серьезно, – сказал он. – Старшина Фролов погнал роту в гору – сволочь была редкая. Вариантов не предоставил. Долг перед родиной – и никаких гвоздей. А тут еще бьют сержанты по щекам впалым… Комроты с «зампалом», как заградительный отряд… Ну мы и поперли. За Родину, за Брежнева, за все политбюро оптом… А он лежит, гад такой, на скале, весь величавый-величавый и на нас чихать хотел. И черные пятна на серебристо-белой шкуре искрят, ну просто потрясающе. А рядом хвост – пушистый, изгибается, по камням, по камням… Лежит и на нас спокойно перится. И взгляд такой волоокий, царственный. Мы – по тормозам. Автоматы в наличии, а что толку? – магазины пустые, что твои продовольственные… Мы же не боевую задачу выполняем, а тактические занятия проводим, боезапас не положен. И вот этот красавчик поднялся! Постоял, постоял, потянулся, да как рыкнет на весь свет!.. Ну мы и схлынули с той горы. Всей ротой, в одно мгновение, будто селевой поток. И старшина Фролов – впереди всех. Счастье, что эта киска за нами не погналась. Видать, отобедала недавно. Ну мы потом хохотали… Представляешь, целую роту, подлец, развернул!
– Да, смешно, – согласилась я.
Как уснула – вообще не помню. Туманов затряс меня буквально в следующую минуту.
– Вставай, Динка, кончилась сиеста. Два часа дня – трогаем. На озере будем привалить…
Лес будто вымер. Сквозь шапки сосен проглядывало васильковое небо. Но оно не вносило в сцену действия живой струи. Мир казался мертвым, заброшенным. Перспектива плясала перед глазами, ныла нога. Мелкий гнус летел на пот, и он хлестал со лба всякий раз, когда я пыталась от тварей отвертеться. Утверждение Туманова, будто в здешних краях, в межгорье, комаров не так уж много, поскольку последние ценят болотистые низины, а не возвышенную сухость, не больно-то спасало: комары были. Мне их верещания хватало с лихвой.
В тот момент, когда я уже перестала отличать березняк от сосняка, а шиповник – от висящего над землей папоротника, впереди блеснуло озеро.
– Посиди-ка, – Туманов пихнул меня в дебри шиповника. – Я на разведку…
Когда он вернулся, я спала, укрыв голову вещмешком.
– Пошли, – он потянул меня за руку. – Есть одно козырное местечко, тебе понравится. Сколько можно спать, засоня?
Не могла же я ему объяснить, что, когда я сплю, я молодею. По крайней мере, не старею. Умирают мои старые клетки, уступая место новым. Кожа разглаживается, зубы белеют, словом, процесс регенерации организма интенсивно и продуктивно протекает именно во сне, а не в беготне. Откуда ему об этом знать?
Он протащил меня кустами и доставил к неглубокой трещинке, высотой в мой рост, которая заканчивалась упертым под скалу домиком, или даже не домиком, а фанерным ящиком. Ящик был заперт на ржавый замок, достаточно толково упрятан в тальниковые заросли и виднелся только из трещинки. Снаружи местечко казалось одичалым и ничуть не рукотворным.
За скалой, вероятно, было озеро.
– Ты знал про этот домик, – догадалась я.
– Не спорю, – признался Туманов. – Как бы я его нашел? Видишь лужок?
Я обернулась. Справа, по-над трещинкой, между лесом и уродливой приозерной флорой, лежала полянка, по пояс заросшая всякой всячиной.
– Лет восемнадцать назад был в этих краях один мужик – дед Антип. Малость не от мира сего дядька. Сам из русских, но работоспособностью обладал – поистине сверхтитанической. Каждый божий день на своих двоих приходил из Бирюлино (а это, между прочим, десять километров), рыбачил, косил на лужке сено для коровки. Так и таскался с мешками – туда, обратно. Мы еще над ним потешались – мол, дед, ты часом не шпиен? Бродишь тут, вынюхиваешь… А он ничего, терпел, посмеивался. Сеньке Кротову карася подарил – во! Аж на три кило…
– В Бирюлино своего сена нет? – недоверчиво спросила я.
– Да ты не понимаешь. Отчего коровы мрут? Отчего мясо ядовитое по всему глобусу? От кормов – уясни. От э-ко-ло-ги-и. А здесь – чистота. Натура целебная, благотворная. Травы – не травы, а для буренок сплошной нектар. А вода… Пойдем, покажу красоту.
Посмотрев по сторонам, он потащил меня через кусты на скалу, где возвышались над озером три одинокие сосны.
– А в общем, ты права. Мужик с приветом. Да и солдатики изгадили тут обстановочку. В первый год службы мы прибегали взмыленные и убегали взмыленные. Физподготовка такая была – по диким тропам, как козлята. А потом – остепенились, приходили пешочком, валялись на бережку, купались до посинения. Но во владения деда Антипа – ни ногой, боже сохрани портить отношения. Хороший был дядька… Не поднимайся, Динка, лежи. Высунь голову.
Я приподнялась над замшелым обрывом. И затаила дыхание. Боже святый, красотища – обомлеть… Сущая буколика с картинки.
Водоем, идеально чистый, блестел в лучах светила и сказочно переливался всеми оттенками голубого. Ветерок морщил воду. У дальнего берега, в тихой заводи, играла рыба – легкие удары и круги… Ивы кручинились, кланялись, полоскались в воде… Само по себе озерцо было небольшим – метров сто пятьдесят в длину, и имело форму фигуры, близкой к овалу. Мы находились на одной из узких сторон. Противоположный берег и часть левого занимал лесистый холм, обрывисто падающий к воде. На обрыве цвели ромашки. Остальное пространство заполняли высокие ивы и местами тальник, висящий над самым озером. По левой стороне громоздились камни – причудливые, словно собранные рукой зодчего в своеобразный, с юмором продуманный бастион. Местами он осыпался, местами погружался в воду – точно морской риф. По периметру озера, кое-где за изгибами тальника, тянулись полосы отлогого берега – и вправду, места, идеальные для купания. То есть заходи, где хочешь, – и везде найдешь благодать.
А справа, под скалой, притулился тихий заливчик. С двух сторон – бархатный камыш, пучки осоки, с третьей – невысокая скала, покрытая мхом и какими-то рыжеватыми кустиками с зубастыми листочками. По скале журчала вода – ручей, вытекая из леса, впадал в озеро.
– Ну и как? – справился Туманов.
– Неплохо, – сказала я. – Кабы не война.
– Это точно, – хмыкнул он. – Кабы не война. Так пойдем же, сестрица по оружию, сделаем паузу в войне.
Мы скатились в трещинку. Туманов резким ударом приклада сбил ржавую щеколду – она отвисла вместе с замком.
– Грешно, – прокомментировала я.
– Да нет, – он отмахнулся. – Много лет прошло. Лужок бурьяном порос, замок проржавел. Преставился дед Антипушка. Царствие ему небесное. Он и в те годы стареньким был.
Фанерная дверка с душераздирающим скрипом отъехала в сторону. Из домика пахнуло сыростью. Туманов встал на пороге.
– М-да. Номерок не вполне президентский.
– Полна коробочка? – ехидно поинтересовалась я, оттирая его плечом.
Домик не таил во чреве чего-либо интересного. Ни старых кладов, ни костей в истлевших власяницах. В углу лежала стопка протухших мешков, в другом стояла коса, свернутый бредешок. На полу – догнивающие удила. К левой стене был прислонен самодельный топчан с дощатым настилом и бревнами в качестве подпорок. На топчане стоял горшок с какой-то затвердевшей массой.
– Прикорм, – с видом узкого специалиста пояснил Туманов. – Еще лет сто, и станет янтарем. Любил старичок это дело. Знающим был насчет порыбалить. С рыбой оно ведь как с женщиной: не прикормишь – не клюнет.
– А бывает, что и прикормишь – не клюнет, – дерзнула я.
– Бывает, – согласился Туманов. – Но если не прикормишь, определенно не клюнет. А в принципе тут неплохо, как твое мнение, товарищ? – Он вопросительно уставился в мою переносицу. В зеленых глазах заиграло предчувствие победы. – Если убрать все лишнее, натаскать соломки, то нам ничто не помешает на часок создать атмосферу тихого семейного праздника. Регламент позволяет…
– Пойду-ка я на водопой, – вздохнула я. – И в заводи помоюсь. А ты сторожи. Но близко не подходи, не подглядывай.
– Сходи, сходи, – разулыбался Туманов.
Я сняла с себя все. Чужую одежду, чужую обувь, свое нижнее, которое за неделю ужаса преобразилось в какие-то убитые лохмотья, достойные телес бродяжки. Вошла в прохладную воду, в илистое дно и… обомлела. Умерла от счастья. Забыла про все на свете – про то, что счастье сопряжено с риском, что оно недолговечно и что вообще счастье в кольце врагов – это никакое не счастье, а форменная фигня на палочке… Я упивалась этой свежестью, я пила эту вкусную воду и не могла напиться. Я погружалась в нее, выныривала, плескалась как утка, хихикала. Если бы мне сказали, что я сижу в пресловутой «ванне молодости» и что каждая минута, проведенная в воде, освежает меня на год жизни, я бы безоговорочно поверила. Потому что так оно и было! Я ощущала вернувшуюся из ниоткуда жизнь, я по каплям заряжалась оптимизмом, силой духа и еще какой-то смутной хреновиной, про которую когда-то или слышала, или читала, или… не помню. Сделав два шага от середины заливчика, я подошла к скале, похожей на голову спящего моржа, и подставила лицо звенящему ручью. О, это не описать… Просто надо после жаркой беготни найти ручей, подставить ему лицо, и тогда вам все станет ясно. Минуту ни о чем не думаешь. Потом тебя прошибает – а какая ты со стороны? Батюшки… А все ли у тебя на месте на сегодняшний день? Не шарахаются ли от тебя добрые люди? И что ты вообще собой являешь – не отсель досель, а в целом, несчастная женщина, подставляющая зубы и другие части тела тугой струе?.. (а про зубы я, кстати, и не зря. Потому что когда зубная щетка недоступна, меня всегда выручает моя находчивость). И очень характерно, что проходят годы, меняется отражение в зеркале, но желание быть красивой остается и нещадно тянет тебя за нервы…
Неожиданно я вспомнила про свою забинтованную ногу. Зачем? Тоже мне, украшение. Да там все заросло, как на кобыле… Я нагнулась вопросительным знаком и прямо в воде стала растерзывать бинт.
– Что это у нас, прекрасное дитя? – восхищенно прозвучало сзади.
Бросив повязку, я распрямилась. Нечего сказать, задушевный натюрморт…
– Место для вашей рекламы, сэр…
И со вздохом упала ему в руки. Он поймал.
Знать бы, где упасть…
Это я про соломку. Он нагрузил ее целый стог. Словно зимовать собрался. Поэтому не скажу, что было неудобно. По крайней мере, ощущения, что занимаешься любовью на палубе тонущего сухогруза, у меня не возникало. Я старалась. Я беспутствовала, как последняя падшая женщина. И так его любила, и эдак, и по-всякому. И банально, и оригинально… Лови момент, Диночка, твердила я себе, а вдруг это и есть твоя лебединая песенка? А вдруг тебе жить-то осталось в аккурат до красивого заката? Какой ты хочешь благочинности, девочка?..
– Нет, мы ведем себя безнравственно… – прошептала я, сползая с топчана на пол – благо он и там догадался подстелить соломки, а сверху – еще и набросить свой камуфляж с кобурой.
– Мы? – удивился он, рассеянно шаря руками в поисках меня.
– Мы… – выдохнула я. – Как люди воспитанные, меж собой незнакомые и не допускающие излишеств…
– Помолчи, – буркнул он.
– Я не могу молчать, – сказала я. – Послушайте, многоуважаемый шкаф…
Он засмеялся:
– Динка, заткнись. Ты меня отрываешь от кумара. Еще раз скажешь что-нибудь крылатое, я тебя выдеру.
– Тогда расскажи о себе, – потребовала я. – О жизни, о службе, что напрасна и вредна… Имею я право знать, с кем сплю?
– Сейчас выдеру. Как сидорову козу.
– Почему?
– Потому что нельзя быть занудой такой. – Туманов приподнялся и стал серьезен. – Что тебе рассказать? Жизнь службиста – это серый лист. Перед тобой пустоголовый, голый мент. Ярыга. Богатый, как церковная мышь. Начальники – враги, инструкции роботы писали, результат соответствует оплате: если мент с окладом три триста и поймает, адвокат за сорок тыщ отмажет. А мент пойдет следующего ловить… Правда, не привык, что меня самого ловят, – ну так уж повезло…
Я села на корточки и положила подбородок на топчан. Он чмокнул меня в нос.
– Ты не пустоголовый, – сказала я. – Смылить из конторы, где тьма умных и ни одного дурака, и при том продержаться три дня на плаву – уже надо быть Сократом.
– И ты предлагаешь вспоминать прошлое, – вздохнул он. – О будущем надо думать. И без самообольщения. Картинка уж больно нерадостная… Контора убивает людей, дергает по миру ученых и выжимает из них все соки. Имеет три уровня охраны и способна привлекать даже армию… Извини, это не «воруй-городок» по линии РУБОПа. РУБОП здесь отдыхает. Контора находится под патронажем влиятельного лица федерального масштаба или группы лиц, уверенно идущих на ближайшие выборы. Я убежден. А база – хозяйство какой-то госслужбы.
– Какой? – зачем-то спросила я.
– Не знаю… не специалист. Их развелось десятка два. Легальные ребята с автоматами есть у налоговой полиции, или как там ее по-новому… МЧС, Миннаца – этим вроде нечего здесь делать, хотя кто их знает; еще у ФСБ, СВР, ФАПСИ – племяш что-то о ФАПСИ говорил; ФСПО…
– Что за зверь?
– Погранцы, теперь тоже отдельная служба. Ну, понятно, ГРУ Генштаба. Есть крутые эмвэдэшные службы – РУБОП тот же. Потом – президентские: Главное управление охраны, Служба безопасности президента – контора мощная, на всех плевала и денег не считает. Плюс куча частных контор под государственной крышей – об «Атолле» ты, думаю, слышала. В общем, выбор богатый. И любая, пойми, любая из них могла такой гадюшник устроить.
– У тебя могучий аналитический ум, – похвалила я.
– Положение в стране для них – осиновый кол в заднице. Менять его они планируют кардинально, хотя и постепенно – путем посадки своих людей на ответственные посты или подчинения своей воле уже на них сидящих. А как это делается, мы знаем. Это заговор, Динка… Не обращала внимания, как часто наши «слуги от народа» мотаются на Горный Алтай?.. То один министр едет лечиться, то зам другого, то глава парламентской фракции… При толковой организации ничего невозможного, уверяю тебя. Чистая техника. До Барнаула, скажем, вполне официально, а там – вертолет и два часа лету. И «лечись» на здоровье. А что? Разумеется, это гипотеза, Динка, чистейшая гипотеза. Но мысль интересная, согласись. По своей ли воле они едут?
– Из тебя премудрость так и прет, – чуть дрогнув, сказала я.
– А отсюда вытекает вопрос конфиденциальности. В суть местных безобразий посвящен узкий круг лиц. Из числа особо доверенных. Сюда, полагаю, входит эта рыжая стерва Зиггер, «бюрократ», который тебя допрашивал, баба из самолета, еще некоторые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Не искушай, Динка, осталось две банки. Вообрази, как долго плутать, и сама поймешь.
Он сидел впритык и разглядывал меня своими зелеными гляделками, в которых нет-нет да мелькало что-то. Но уже не голод.
– Чего пялишься? – проворчала я, изогнулась коромыслом и забралась головой ему на колени. Среди корней столетнего исполина это была единственная пристойная для отдыха поза. Естественно, в иной ситуации я бы выбрала подушку.
Туманов не выразил протест. Осмелюсь даже помечтать, что моя голова на его коленях была для него более предпочтительным грузом, нежели, скажем, автомат.
В животе по-прежнему немилосердно урчало, требуя продолжения банкета. А еще невесть откуда стал украдкой подбираться сон.
– Между прочим, змеи не единственные представители дикой фауны, населяющие эти места, – доверительно сообщил Туманов, поглаживая жирной пятерней мои волосы.
– Хорошая новость, – пробормотала я.
– Впрочем, медведей, волков и вепрей-людоедов мы с тобой можем не опасаться. Сколько служил, ни одного не видел. Одни лишь досужие сплетни. И архаров на южном Алтае вывели под корень. Но живут козлы, кабарги… Впрочем, нет, козлы живут везде. Но вот кабарга – это уникальная, скажу я тебе, штука. Похожа на антилопу. Зад приподнят, бампер опущен – представь, такой кузнечик… Но по горам носится, как козлик молодой. Веселая – жуть, днем дрыхнет, как суслик, распорядок у нее такой, а ночами начинает куролесить. Через пропасти летает, хороводы водит, влюбляется, женится… Ничего не боится. Самое неосторожное животное на свете. Их потому и кушают все кому не лень…
– А кто их кушает? – промямлила я. Честно говоря, я бы тоже покушала.
– Ну как кто? – удивился он. – Люди, рыси… Рысь – это такая надменная киска с кисточками на ушах, которыми она слышит. Они у нее как антенны – она с их помощью любой звук улавливает: вот мышка-летучка пролетела, вот гадючка проползла, вот кабарги где-то в паре верст свадьбу играют… Подкрадется, хрясь – и нет животного… А однажды, не поверишь, мы видели на горе настоящего снежного барса.
– Врешь, – вздохнула я.
– Серьезно, – сказал он. – Старшина Фролов погнал роту в гору – сволочь была редкая. Вариантов не предоставил. Долг перед родиной – и никаких гвоздей. А тут еще бьют сержанты по щекам впалым… Комроты с «зампалом», как заградительный отряд… Ну мы и поперли. За Родину, за Брежнева, за все политбюро оптом… А он лежит, гад такой, на скале, весь величавый-величавый и на нас чихать хотел. И черные пятна на серебристо-белой шкуре искрят, ну просто потрясающе. А рядом хвост – пушистый, изгибается, по камням, по камням… Лежит и на нас спокойно перится. И взгляд такой волоокий, царственный. Мы – по тормозам. Автоматы в наличии, а что толку? – магазины пустые, что твои продовольственные… Мы же не боевую задачу выполняем, а тактические занятия проводим, боезапас не положен. И вот этот красавчик поднялся! Постоял, постоял, потянулся, да как рыкнет на весь свет!.. Ну мы и схлынули с той горы. Всей ротой, в одно мгновение, будто селевой поток. И старшина Фролов – впереди всех. Счастье, что эта киска за нами не погналась. Видать, отобедала недавно. Ну мы потом хохотали… Представляешь, целую роту, подлец, развернул!
– Да, смешно, – согласилась я.
Как уснула – вообще не помню. Туманов затряс меня буквально в следующую минуту.
– Вставай, Динка, кончилась сиеста. Два часа дня – трогаем. На озере будем привалить…
Лес будто вымер. Сквозь шапки сосен проглядывало васильковое небо. Но оно не вносило в сцену действия живой струи. Мир казался мертвым, заброшенным. Перспектива плясала перед глазами, ныла нога. Мелкий гнус летел на пот, и он хлестал со лба всякий раз, когда я пыталась от тварей отвертеться. Утверждение Туманова, будто в здешних краях, в межгорье, комаров не так уж много, поскольку последние ценят болотистые низины, а не возвышенную сухость, не больно-то спасало: комары были. Мне их верещания хватало с лихвой.
В тот момент, когда я уже перестала отличать березняк от сосняка, а шиповник – от висящего над землей папоротника, впереди блеснуло озеро.
– Посиди-ка, – Туманов пихнул меня в дебри шиповника. – Я на разведку…
Когда он вернулся, я спала, укрыв голову вещмешком.
– Пошли, – он потянул меня за руку. – Есть одно козырное местечко, тебе понравится. Сколько можно спать, засоня?
Не могла же я ему объяснить, что, когда я сплю, я молодею. По крайней мере, не старею. Умирают мои старые клетки, уступая место новым. Кожа разглаживается, зубы белеют, словом, процесс регенерации организма интенсивно и продуктивно протекает именно во сне, а не в беготне. Откуда ему об этом знать?
Он протащил меня кустами и доставил к неглубокой трещинке, высотой в мой рост, которая заканчивалась упертым под скалу домиком, или даже не домиком, а фанерным ящиком. Ящик был заперт на ржавый замок, достаточно толково упрятан в тальниковые заросли и виднелся только из трещинки. Снаружи местечко казалось одичалым и ничуть не рукотворным.
За скалой, вероятно, было озеро.
– Ты знал про этот домик, – догадалась я.
– Не спорю, – признался Туманов. – Как бы я его нашел? Видишь лужок?
Я обернулась. Справа, по-над трещинкой, между лесом и уродливой приозерной флорой, лежала полянка, по пояс заросшая всякой всячиной.
– Лет восемнадцать назад был в этих краях один мужик – дед Антип. Малость не от мира сего дядька. Сам из русских, но работоспособностью обладал – поистине сверхтитанической. Каждый божий день на своих двоих приходил из Бирюлино (а это, между прочим, десять километров), рыбачил, косил на лужке сено для коровки. Так и таскался с мешками – туда, обратно. Мы еще над ним потешались – мол, дед, ты часом не шпиен? Бродишь тут, вынюхиваешь… А он ничего, терпел, посмеивался. Сеньке Кротову карася подарил – во! Аж на три кило…
– В Бирюлино своего сена нет? – недоверчиво спросила я.
– Да ты не понимаешь. Отчего коровы мрут? Отчего мясо ядовитое по всему глобусу? От кормов – уясни. От э-ко-ло-ги-и. А здесь – чистота. Натура целебная, благотворная. Травы – не травы, а для буренок сплошной нектар. А вода… Пойдем, покажу красоту.
Посмотрев по сторонам, он потащил меня через кусты на скалу, где возвышались над озером три одинокие сосны.
– А в общем, ты права. Мужик с приветом. Да и солдатики изгадили тут обстановочку. В первый год службы мы прибегали взмыленные и убегали взмыленные. Физподготовка такая была – по диким тропам, как козлята. А потом – остепенились, приходили пешочком, валялись на бережку, купались до посинения. Но во владения деда Антипа – ни ногой, боже сохрани портить отношения. Хороший был дядька… Не поднимайся, Динка, лежи. Высунь голову.
Я приподнялась над замшелым обрывом. И затаила дыхание. Боже святый, красотища – обомлеть… Сущая буколика с картинки.
Водоем, идеально чистый, блестел в лучах светила и сказочно переливался всеми оттенками голубого. Ветерок морщил воду. У дальнего берега, в тихой заводи, играла рыба – легкие удары и круги… Ивы кручинились, кланялись, полоскались в воде… Само по себе озерцо было небольшим – метров сто пятьдесят в длину, и имело форму фигуры, близкой к овалу. Мы находились на одной из узких сторон. Противоположный берег и часть левого занимал лесистый холм, обрывисто падающий к воде. На обрыве цвели ромашки. Остальное пространство заполняли высокие ивы и местами тальник, висящий над самым озером. По левой стороне громоздились камни – причудливые, словно собранные рукой зодчего в своеобразный, с юмором продуманный бастион. Местами он осыпался, местами погружался в воду – точно морской риф. По периметру озера, кое-где за изгибами тальника, тянулись полосы отлогого берега – и вправду, места, идеальные для купания. То есть заходи, где хочешь, – и везде найдешь благодать.
А справа, под скалой, притулился тихий заливчик. С двух сторон – бархатный камыш, пучки осоки, с третьей – невысокая скала, покрытая мхом и какими-то рыжеватыми кустиками с зубастыми листочками. По скале журчала вода – ручей, вытекая из леса, впадал в озеро.
– Ну и как? – справился Туманов.
– Неплохо, – сказала я. – Кабы не война.
– Это точно, – хмыкнул он. – Кабы не война. Так пойдем же, сестрица по оружию, сделаем паузу в войне.
Мы скатились в трещинку. Туманов резким ударом приклада сбил ржавую щеколду – она отвисла вместе с замком.
– Грешно, – прокомментировала я.
– Да нет, – он отмахнулся. – Много лет прошло. Лужок бурьяном порос, замок проржавел. Преставился дед Антипушка. Царствие ему небесное. Он и в те годы стареньким был.
Фанерная дверка с душераздирающим скрипом отъехала в сторону. Из домика пахнуло сыростью. Туманов встал на пороге.
– М-да. Номерок не вполне президентский.
– Полна коробочка? – ехидно поинтересовалась я, оттирая его плечом.
Домик не таил во чреве чего-либо интересного. Ни старых кладов, ни костей в истлевших власяницах. В углу лежала стопка протухших мешков, в другом стояла коса, свернутый бредешок. На полу – догнивающие удила. К левой стене был прислонен самодельный топчан с дощатым настилом и бревнами в качестве подпорок. На топчане стоял горшок с какой-то затвердевшей массой.
– Прикорм, – с видом узкого специалиста пояснил Туманов. – Еще лет сто, и станет янтарем. Любил старичок это дело. Знающим был насчет порыбалить. С рыбой оно ведь как с женщиной: не прикормишь – не клюнет.
– А бывает, что и прикормишь – не клюнет, – дерзнула я.
– Бывает, – согласился Туманов. – Но если не прикормишь, определенно не клюнет. А в принципе тут неплохо, как твое мнение, товарищ? – Он вопросительно уставился в мою переносицу. В зеленых глазах заиграло предчувствие победы. – Если убрать все лишнее, натаскать соломки, то нам ничто не помешает на часок создать атмосферу тихого семейного праздника. Регламент позволяет…
– Пойду-ка я на водопой, – вздохнула я. – И в заводи помоюсь. А ты сторожи. Но близко не подходи, не подглядывай.
– Сходи, сходи, – разулыбался Туманов.
Я сняла с себя все. Чужую одежду, чужую обувь, свое нижнее, которое за неделю ужаса преобразилось в какие-то убитые лохмотья, достойные телес бродяжки. Вошла в прохладную воду, в илистое дно и… обомлела. Умерла от счастья. Забыла про все на свете – про то, что счастье сопряжено с риском, что оно недолговечно и что вообще счастье в кольце врагов – это никакое не счастье, а форменная фигня на палочке… Я упивалась этой свежестью, я пила эту вкусную воду и не могла напиться. Я погружалась в нее, выныривала, плескалась как утка, хихикала. Если бы мне сказали, что я сижу в пресловутой «ванне молодости» и что каждая минута, проведенная в воде, освежает меня на год жизни, я бы безоговорочно поверила. Потому что так оно и было! Я ощущала вернувшуюся из ниоткуда жизнь, я по каплям заряжалась оптимизмом, силой духа и еще какой-то смутной хреновиной, про которую когда-то или слышала, или читала, или… не помню. Сделав два шага от середины заливчика, я подошла к скале, похожей на голову спящего моржа, и подставила лицо звенящему ручью. О, это не описать… Просто надо после жаркой беготни найти ручей, подставить ему лицо, и тогда вам все станет ясно. Минуту ни о чем не думаешь. Потом тебя прошибает – а какая ты со стороны? Батюшки… А все ли у тебя на месте на сегодняшний день? Не шарахаются ли от тебя добрые люди? И что ты вообще собой являешь – не отсель досель, а в целом, несчастная женщина, подставляющая зубы и другие части тела тугой струе?.. (а про зубы я, кстати, и не зря. Потому что когда зубная щетка недоступна, меня всегда выручает моя находчивость). И очень характерно, что проходят годы, меняется отражение в зеркале, но желание быть красивой остается и нещадно тянет тебя за нервы…
Неожиданно я вспомнила про свою забинтованную ногу. Зачем? Тоже мне, украшение. Да там все заросло, как на кобыле… Я нагнулась вопросительным знаком и прямо в воде стала растерзывать бинт.
– Что это у нас, прекрасное дитя? – восхищенно прозвучало сзади.
Бросив повязку, я распрямилась. Нечего сказать, задушевный натюрморт…
– Место для вашей рекламы, сэр…
И со вздохом упала ему в руки. Он поймал.
Знать бы, где упасть…
Это я про соломку. Он нагрузил ее целый стог. Словно зимовать собрался. Поэтому не скажу, что было неудобно. По крайней мере, ощущения, что занимаешься любовью на палубе тонущего сухогруза, у меня не возникало. Я старалась. Я беспутствовала, как последняя падшая женщина. И так его любила, и эдак, и по-всякому. И банально, и оригинально… Лови момент, Диночка, твердила я себе, а вдруг это и есть твоя лебединая песенка? А вдруг тебе жить-то осталось в аккурат до красивого заката? Какой ты хочешь благочинности, девочка?..
– Нет, мы ведем себя безнравственно… – прошептала я, сползая с топчана на пол – благо он и там догадался подстелить соломки, а сверху – еще и набросить свой камуфляж с кобурой.
– Мы? – удивился он, рассеянно шаря руками в поисках меня.
– Мы… – выдохнула я. – Как люди воспитанные, меж собой незнакомые и не допускающие излишеств…
– Помолчи, – буркнул он.
– Я не могу молчать, – сказала я. – Послушайте, многоуважаемый шкаф…
Он засмеялся:
– Динка, заткнись. Ты меня отрываешь от кумара. Еще раз скажешь что-нибудь крылатое, я тебя выдеру.
– Тогда расскажи о себе, – потребовала я. – О жизни, о службе, что напрасна и вредна… Имею я право знать, с кем сплю?
– Сейчас выдеру. Как сидорову козу.
– Почему?
– Потому что нельзя быть занудой такой. – Туманов приподнялся и стал серьезен. – Что тебе рассказать? Жизнь службиста – это серый лист. Перед тобой пустоголовый, голый мент. Ярыга. Богатый, как церковная мышь. Начальники – враги, инструкции роботы писали, результат соответствует оплате: если мент с окладом три триста и поймает, адвокат за сорок тыщ отмажет. А мент пойдет следующего ловить… Правда, не привык, что меня самого ловят, – ну так уж повезло…
Я села на корточки и положила подбородок на топчан. Он чмокнул меня в нос.
– Ты не пустоголовый, – сказала я. – Смылить из конторы, где тьма умных и ни одного дурака, и при том продержаться три дня на плаву – уже надо быть Сократом.
– И ты предлагаешь вспоминать прошлое, – вздохнул он. – О будущем надо думать. И без самообольщения. Картинка уж больно нерадостная… Контора убивает людей, дергает по миру ученых и выжимает из них все соки. Имеет три уровня охраны и способна привлекать даже армию… Извини, это не «воруй-городок» по линии РУБОПа. РУБОП здесь отдыхает. Контора находится под патронажем влиятельного лица федерального масштаба или группы лиц, уверенно идущих на ближайшие выборы. Я убежден. А база – хозяйство какой-то госслужбы.
– Какой? – зачем-то спросила я.
– Не знаю… не специалист. Их развелось десятка два. Легальные ребята с автоматами есть у налоговой полиции, или как там ее по-новому… МЧС, Миннаца – этим вроде нечего здесь делать, хотя кто их знает; еще у ФСБ, СВР, ФАПСИ – племяш что-то о ФАПСИ говорил; ФСПО…
– Что за зверь?
– Погранцы, теперь тоже отдельная служба. Ну, понятно, ГРУ Генштаба. Есть крутые эмвэдэшные службы – РУБОП тот же. Потом – президентские: Главное управление охраны, Служба безопасности президента – контора мощная, на всех плевала и денег не считает. Плюс куча частных контор под государственной крышей – об «Атолле» ты, думаю, слышала. В общем, выбор богатый. И любая, пойми, любая из них могла такой гадюшник устроить.
– У тебя могучий аналитический ум, – похвалила я.
– Положение в стране для них – осиновый кол в заднице. Менять его они планируют кардинально, хотя и постепенно – путем посадки своих людей на ответственные посты или подчинения своей воле уже на них сидящих. А как это делается, мы знаем. Это заговор, Динка… Не обращала внимания, как часто наши «слуги от народа» мотаются на Горный Алтай?.. То один министр едет лечиться, то зам другого, то глава парламентской фракции… При толковой организации ничего невозможного, уверяю тебя. Чистая техника. До Барнаула, скажем, вполне официально, а там – вертолет и два часа лету. И «лечись» на здоровье. А что? Разумеется, это гипотеза, Динка, чистейшая гипотеза. Но мысль интересная, согласись. По своей ли воле они едут?
– Из тебя премудрость так и прет, – чуть дрогнув, сказала я.
– А отсюда вытекает вопрос конфиденциальности. В суть местных безобразий посвящен узкий круг лиц. Из числа особо доверенных. Сюда, полагаю, входит эта рыжая стерва Зиггер, «бюрократ», который тебя допрашивал, баба из самолета, еще некоторые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34