Несмотря на некоторое неудовольствие, вызванное перспективой выхода на мороз после бани, все поспешно одеваются. Предстоит встреча с другими генералами! О съемке им ничего не известно. Но уже около дома ждут операторы. Шмидт и Паулюс выходят. Снимаются первые кадры.
Паулюс: «Все это уже лишнее».
Шмидт: «Не лишнее, а просто безобразие» (отворачивается от объективов).
Садятся в машины, едут к соседнему дому, где находятся другие генералы. Одновременно с другой стороны подъезжают на нескольких машинах остальные — генерал-полковник Гейц и др.
Встреча. Операторы лихорадочно снимают. Паулюс по очереди жмет руки всем своим генералам, перебрасывается несколькими фразами: «Здравствуйте, друзья мои, больше бодрости и достоинства».
Съемка продолжается. Генералы разбились на группы, оживленно разговаривают. Разговор вертится главным образом по вопросам — кто здесь и кого нет.
Центральная группа — Паулюс, Гейц, Шмидт. Внимание операторов устремлено туда. Паулюс спокоен. Смотрит в объектив. Шмидт нервничает, старается отвернуться. Когда наиболее активный оператор подошел к нему почти вплотную, он, едко улыбнувшись, закрыл объектив рукой.
Остальные генералы почти не реагируют на съемку. Но некоторые как будто нарочно стараются попасть на пленку, и особенно рядом с Паулюсом.
Между всеми беспрерывно ходит какой-то полковник и повторяет одну и ту же фразу: «Ничего, ничего! Не надо нервничать. Главное — что все живы». Внимания на него никто не обращает.
Съемка заканчивается. Начинается разъезд. Паулюс, Шмидт и Адам возвращаются домой.
Шмидт: «Ничего себе удовольствие, после бани наверняка простудился. Специально все сделано, чтобы мы заболели».
Паулюс: «Еще хуже эта съемка! Позор! Маршал (Воронов), наверно, ничего не знает! Так унижать достоинство! Но ничего не поделаешь — плен».
Шмидт: «Я и немецких журналистов не перевариваю, а тут еще русские. Отвратительно!»
Разговор прерван появившимся обедом. Едят, хвалят кухню. Настроение поднимается. После обеда спят почти до ужина. Ужин опять хвалят. Закуривают. Молча следят за кольцами дыма.
В комнате рядом раздается звон разбиваемой посуды. Хайн разбил сахарницу.
Паулюс: «Это Хайн. Вот медвежонок!»
Шмидт: «Все валится из рук. Интересно, как он удерживал руль. Хайн! Руль вы никогда не теряли?»
Хайн: «Нет, генерал-лейтенант. Тогда у меня было другое настроение».
Шмидт: «Настроение — настроением, посуда — посудой, тем более чужая».
Паулюс: «Он был любимцем фельдмаршала Рейхенау. Тот умер у него на руках».
Шмидт: «Кстати, каковы обстоятельства его смерти?»
Паулюс: «От сердечного удара после охоты и завтрака с ним. Хайн, расскажите подробно».
Хайн: «В этот день мы с фельдмаршалом ездили на охоту. У него было прекрасное настроение и чувствовал он себя хорошо. Сел завтракать. Я подал кофе. В этот момент у него начался сердечный припадок. Штабной врач заявил, что надо немедленно везти его в Лейпциг к какому-то профессору. Быстро организовали самолет. Полетели: фельдмаршал, я, врач и пилот. Курс на Львов.
Фельдмаршалу становилось все хуже и хуже. Через час полета он скончался в самолете.
В дальнейшем нам вообще сопутствовала неудача. Над львовским аэродромом летчик уже пошел на посадку, однако опять взлетел. Мы сделали еще 2 круга над аэродромом. Сажая самолет второй раз, он почему-то, пренебрегая основными правилами, зашел на посадку по ветру. В результате мы врезались в одно из аэродромных зданий. Целым из этой операции выбрался один я».
Опять наступает почти часовое молчание. Курят, думают. Паулюс поднимает голову.
Паулюс: «Интересно, какие известия?»
Адам: «Наверно, дальнейшее продвижение русских. Сейчас они могут это делать».
Шмидт: «А что дальше? Все этот же больной вопрос! По-моему, эта война окончится еще более внезапно, чем она началась, и конец ее будет не военный, а политический. Ясно, что мы не можем победить Россию, а она нас».
Паулюс: «Но политика не наше дело. Мы — солдаты. Маршал вчера спрашивает: почему мы без боеприпасов, продовольствия оказывали сопротивление в безнадежном положении. Я ему ответил — приказ! Каково бы ни было положение, приказ остается приказом. Мы — солдаты. Дисциплина, приказ, повиновение — основа армии. Он согласился со мной. И вообще смешно, как будто в моей воле было что-либо изменить.
Кстати, маршал оставляет прекрасное впечатление. Культурный, образованный человек. Прекрасно знает обстановку. У Шлеферера он интересовался 29-м полком, из которого никто не попал в плен. Запоминает даже такие мелочи».
Шмидт: «Да, у фортуны всегда две стороны».
Паулюс: «И хорошо то, что нельзя предугадать свою судьбу. Если бы я знал, что буду фельдмаршалом, а затем в плену! В театре по поводу такой пьесы я сказал бы — ерунда!»
Начинают укладываться спать.
4 февраля 1943 года.
Утро. Паулюс и Шмидт еще лежат в постелях. Входит Адам. Он уже побрился, привел себя в полный порядок. Протягивает левую руку, говорит: «Хайль!»
Паулюс: «Если вспомнить римское приветствие, то это значит, что вы, Адам, ничего не имеете против меня. У вас нет оружия».
Адам и Шмидт смеются.
Шмидт: «По-латыни это звучит — моритури тэ салутант (идущие на смерть приветствуют тебя)».
Паулюс: «Совсем как мы».
Вынимает папиросу, закуривает.
Шмидт: «Не курите до еды, вредно».
Паулюс: «Ничего, плен еще вреднее».
Шмидт: «Надо набраться терпения».
Встают. Утренний туалет. Завтрак.
Приезжает майор Озерянский из РО за Шмидтом. Его вызывают на допрос.
Шмидт: «Наконец заинтересовались и мной» (он был несколько уязвлен, что его не вызывали раньше).
Шмидт уезжает. Паулюс и Адам ложатся. Курят, потом спят. Затем ждут обеда. Через пару часов возвращается Шмидт.
Шмидт: «Все то же — почему сопротивлялись, не соглашались на капитуляцию и т.д. Говорить было очень трудно — плохая переводчица. Не понимала меня. Так переводила вопросы, что и я не понимал ее.
И, наконец, вопрос: моя оценка оперативного искусства русских и нас. Я, конечно, отвечать отказался, заявив, что это вопрос, который может повредить моей родине. Любой разговор на эту тему после войны».
Паулюс: «Верно, я ответил так же».
Шмидт: «Вообще все это уже надоело. Как они не могут понять, что ни один германский офицер не пойдет против своей родины».
Паулюс: «Просто нетактично ставить перед нами, солдатами, такие вопросы. Сейчас на них никто отвечать не будет».
Шмидт: «И всегда эти штучки пропаганды — не против родины, а для нее, против правительства и т.д. Я уже как-то заметил, что это только верблюды 1918 года разделяли правительство и народ».
Паулюс: «Пропаганда остается пропагандой! Даже курса нет объективного».
Шмидт: «А возможно ли вообще объективное толкование истории? Конечно, нет. Взять хотя бы вопрос о начале войны. Кто начал? Кто виноват? Почему? Кто может на это ответить?
Адам: «Только архивы через много лет».
Паулюс: «Солдаты были и останутся солдатами. Они воюют, выполняя свой долг, не думая о причинах, верные присяге. А начало и конец войны — это дело политиков, которым положение на фронте подсказывает те или иные ре шения».
Далее разговор переходит на историю Греции, Рима и т.д. Говорят о живописи и археологии. Адам рассказывает о своем участии в экспедициях по раскопкам. Шмидт, говоря о живописи, авторитетно заявляет, что германская является первой в мире и лучшим художником Германии является… Рембрандт (?!), якобы потому, что Нидерланды, Голландия и Фландрия — «старые» германские провинции.
Так продолжается до ужина, после которого ложатся спать.
5 февраля 1943 года.
Утром 5 февраля я получаю распоряжение вернуться обратно в отдел, в связи с передислокацией. Пребывание с генералами окончено.
Тарабрин
ЦА ФСБ РФ, ф.14, оп.5, д.173, л.178—180. Подлинник.
Приложение 22
Письмо заместителя наркома обороны СССР Л.Мехлисанаркому ВД Л. Берия,
с приложением копии письма Д.Мануильского
о положении в лагере для военнопленных.
28 августа 1941 г.
НКВД — тов. Б Е Р И Я
В письме на мое имя тов. Мануильский сообщает о некоторых беспорядках в лагере военнопленных, находящемся южнее Рязани.
Посылаю Вам копию этого письма.
Заместитель народного комиссара
оброны Союза ССР
армейский комиссар 1-го ранга Л.Мехлис
Заместителю народного комиссара обороны
тов. Л.З.Мехлису
По поручению Секретариата ЦК ВКП(б) в один из лагерей военнопленных, находящийся южнее Рязани, была послана группа товарищей для выяснения настроения военнопленных. В числе этой группы были и три работника учреждения, в котором я работаю. То, что сообщили они мне, я считаю необходимым довести до Вашего сведения.
Среди военнопленных своей наглостью выделяются немецкие военнопленные, особенно их фашистская часть. Если румынские военнопленные, в большинстве своем по социальному положению бедняки-крестьяне, быстро поддаются обработке, то немецкие военнопленные держатся обособленно, ведут себя по отношению к румынам как «высшая раса» и в подавляющем большинстве случаев отвечают нагло на вопросы наших людей, расхваливая свои фашистские порядки. Среди немецких военнопленных, видимо, продолжает работать ячейка фашистской организации из офицеров, фельдфебелей и других матерых врагов, в прошлом членов гитлеровской партии, терроризирующая рядовых солдат и распространяющая самые подлые слухи. Так, фашистские воротилы уверяют солдат, что «германская армия находится у ворот Ленинграда», что «Москва окружена» и что скоро Гитлер освободит военнопленных. Дело доходит до того, что солдат, изъявивших желание написать заявление против Гитлера, на другой день не могли найти в лагере, так как старосты, в большинстве случаев фельдфебели и члены фашистской организации, скрывают таких солдат и саботируют распоряжения нашей лагерной администрации. Совершенно ненормальным является такое положение, когда рядовая солдатская масса смешана в одном помещении с офицерами, с бандитами из штурмовых отрядов, подвергаясь обработке со стороны последних. Жизнь военнопленных организована таким образом, что на местах «старост» оказываются прежние фашистские начальники, привлекающие нашу лагерную администрацию тем, что они «молодцевато» на поверках строят военнопленных и внешне выказывают образец военной дисциплины. А на деле получается то, что при этой системе вместо разложения гитлеровской дисциплины происходит ее укрепление и сохраняется вся та гитлеровская система чинопочитания, которая мешает освобождению солдат из-под влияния офицеров, фельдфебелей и прочей фашистской иерархии.
Необходимо также обратить внимание на то, что в лагере нет дифференцированного подхода к военнопленным, не выясняется их социальное положение, не всегда изучаются захваченные у них фотографии, документы, могущие пролить свет на политическую физиономию военнопленного.
Режим, господствующий в лагерях для военнопленных, гуманный и мягкий. Но если такой режим допустим в отношении румынских и венгерских солдат, инстинктивно ненавидящих немецких фашистов, и рядовых немецких солдат, обманутых фашистами, то он недопустим в отношении фашистских бандитов, продолжающих в лагере вести себя так, как будто бы они были у себя дома. Нужно учесть, что эта порода фашистского отребья понимает только разговор силы и гуманное отношение к ним рассматривает как проявление слабости с нашей стороны.
Исходя из вышеизложенного, я считал бы целесообразным:
а) выделить в лагерях от остальной массы военнопленных фашистских офицеров, фельдфебелей, летчиков, громивших наши города и селения, членов штурмовых отрядов и гитлеровской партии и поставить их в такое положение, в каком находятся антифашисты в концентрационных лагерях в Германии;
б) в отношении немецких военнопленных, упорно защищающих свои фашистские порядки и свою злодейскую войну против СССР, отказываться от проявления излишней гуманности и обращаться с ними, как они этого заслуживают, ставя их в более тяжелое положение, чем других военнопленных;
в) на посты лагерных и барачных старост назначать тех рядовых солдат, которые проявили антифашистские настроения и доказали их на деле;
г) всякую попытку враждебной СССР агитации пресекать суровыми мерами военного времени в соответствии с советскими законами.
Д.Мануильский
15 августа 1941 г.
ЦА ФСБ России, ф.3, оп.8, д.189, л.561 (подлинник), 562—564 (копия).
Приложение 23
Телефонограмма № 24-49 от 9.1.43 г. 20.00
П Р И К А З!
(объявить до роты включительно)
Последнее время русские предпринимают неоднократные попытки войти в соглашение с армейским командованием или нижестоящими подразделениями.
Что они хотят — ясно.
Различными обещаниями и заверениями сломить нашу волю к сопротивлению.
Все мы знаем, что нас ждет, если армия сложит оружие.
Большинству из нас грозит неминуемая смерть или от вражеской пули, или от голода и страданий в кошмарном сибирском плену.
Ясно одно — кто сдастся в плен, своих близких уже никогда не увидит.
Для нас остается — бороться до последнего патрона, несмотря на холод и голод.
Все предложения отклонены, а парламентеры прогнаны огнем.
И мы будем твердо продолжать начатое дело, пока им руководят.
Паулюс

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34