Его принесли газеты с опубликованным в них праздничным приказом командующего. Большая группа наших тружеников аэродрома награждена орденами и медалями. Это уже не первые их награды. Техникам Коровину и Андрианову будут вручены ордена Красной Звезды, Линнику (все мы по — прежнему называем его дядей Володей) — орден Отечественной войны первой степени, орденом Красного Знамени награжден мой ведомый Николай Шестопалов.
Важным событием отмечен и следующий день. Техникам Евсееву, Баранову и нашему писарю Дуку объявлено, что они едут учиться в летную школу. Это не было для нас неожиданным. Еще на тыловой базе, когда мы получали новые самолеты, поступило указание командующего ВВС выявить в полку лиц, окончивших аэроклубы, проверить, достаточно ли хорошо владеют они техникой пилотирования, и оформить на них необходимые документы. Я проверял летные навыки Баранова и Евсеева. Самолет У-2 они водили отменно. В ту же пору взмолился передо мной Женя Дук:
— Товарищ командир, научите меня летать.
— Легко сказать — «научите»!
— Но вы же обещали…
В общем, посадил я Женю в кабину. Сделали мы двенадцать полетов по кругу и два полета в зону (выполняли фигуры пилотажа). Потом я сказал Жене, чтобы он летел самостоятельно, а сам затаился, спрятался в передней кабине. Дук уверенно поднялся в воздух, сделал круг и сел. Радости его не было границ.
Оформляя на Женю документы, я написал в них, что в 1938 году он учился в Ленинградском техническом аэроклубе, не закончил его, но «техникой пилотирования владеет». Написал я также, что обучение его «желательно начать на самолете У-2». Заранее скажу, что Женя был принят в Ейское училище, так же как Евсеев и Баранов.
А в тот памятный для всех нас день 25 июля 1943 года мы устроили трем нашим товарищам теплые проводы. Они уехали, а мы остались на острове Сейскари и продолжали воевать. Сопровождая штурмовиков, Саша Шилксв сбил три вражеских истребителя, Петр Прасолов — два, Николай Шестопалов — один, Алексей Баранов уничтожил Ю-88. Этот «юнкере» прилетел к нам без истребителей. Время шло к вечеру, но было еще светло. Младший лейтенант Баранов (однофамилец уехавшего учиться техника) нес боевое дежурство. Он поднялся в воздух и, что называется, на глазах у нас отправил фашиста к праотцам.
Не могу не рассказать еще об одном любопытном случае, имевшем место в дни нашего пребывания на острове Сейскари, как-то я был срочно вызван в штаб. За несколько минут до вылета ко мне подошел работавший у нас авиационный инженер. Он осуществлял так называемую доработку на двигателе АШ — 82. Все, что надо было сделать на Сейскари, инженер сделал. Теперь он просил отправить его на Лавен — сари. Но у нас не было двухместного самолета.
— Вот разве что на истребителе, — говорю я. — Пожалуйста, через шесть минут будете там.
— Вы смеетесь, товарищ капитан, а я серьезно, — обиделся инженер.
— Нет, почему же? Я тоже серьезно, — говорю я. — Ложитесь под тягу управления, только руками за нее не беритесь.
Инженер посмотрел на меня, подумал и решительно шагнул к самолету. Это был высокий, сухощавый человек в коричневом костюме и в тапочках. С трудом протиснулся он в люк, кое-как развернулся там и лег. Я сел в кабину, запустил мотор, посмотрел сквозь заднее бронированное стекло. Видны были только ноги в белых носках и тапочках. В воздухе я еще раз взглянул на своего пассажира. Он лежал спокойно, не шевелясь. Самолет шел над самой водой. Приближаясь к аэродрому Лавенсари, я увидел над ним четверку МЕ-109. Они уже пикировали, пытаясь атаковать стоявшие на площадке самолеты. Я помешал им, и «мессершмитты» стали набирать высоту. Потом два из них пошли на меня, а два опять попытались нанести удар по нашим дежурным самолетам. Волей — неволей мне пришлось завязать бой с четверыми. В удобный момент я открыл огонь по одному из вражеских истребителей, и он, задымив, ушел в направлении Кургаловского полуострова. Между тем в воздух поднялось звено ЯК-1, и три остальных «мессершмитта» также поспешили на свой аэродром.
Взволнованный боем, я приземлился, зарулил, передал самолет технику и ушел в штаб. И вот, помнится, разговариваем мы с командиром, а в землянку вбегает матрос:
— Товарищ подполковник, обнаружен какой-то неизвестный.
Никитин удивленно поглядел на матроса:
— Но где же он?
Там… Мы нашли его в самолете товарища капитана. Только тут я понял, в чем дело, и с разрешения командира возвратился на стоянку. Мой пассажир, о существовании которого я непростительно забыл, пережив горячку боя, стоял под охраной вооруженного матроса. Волосы инженера были растрепаны. Лицо его покрывала бледность. Должно быть, и у меня в ту минуту был не менее жалкий вид. Я пытался что-то объяснить инженеру, просил у него прощения. Придя в себя, он не без юмора рассказал обо всем, что пережил, и мы от души посмеялись. Потом я привел его в штаб, представил командиру полка, и мы еще раз, теперь уже вместе, рассказали всю эту забавную историю.
Никитин сказал что-то укоризненное по моему адресу. Я чувствовал себя виноватым. Но все обошлось. Инженеру было предложено отдохнуть. А меня ожидало нечто совсем неожиданное. Я должен был сдать эскадрилью и отправиться в Москву, в распоряжение главнокомандующего военно — морской авиацией генерал — полковника С.Ф.Жаворонкова.
Приказ есть приказ, и 18 августа 1943 года, в День авиации, я покидаю полк. Эскадрилью я передал Ивану Ивановичу Цапову. Он выстраивает ее. Передо мной стоят недавние сержанты — летчики, ныне уже младшие лейтенанты. У каждого на груди боевой орден. Ордена и медали сияют на гимнастерках техников и младших специалистов.
— До свидания, товарищи! Спасибо вам за дружбу, за боевое умение и мужество. — Голос мой срывается (нервы, нервы — раньше я как-то не замечал этого). — Помните, всегда помните о тех, кто не вернулся с боевого задания. Терпеливо учите новичков. Не забывайте чапаевское правило, которому мы всегда были верны: «Сам погибай, а товарища выручай». Желаю вам всем дойти до светлого дня победы над фашизмом…
В полете меня сопровождают Саша Шилков (теперь он заместитель командира эскадрильи) и мой постоянный ведомый Коля Шестопалов. Мы делаем круг над островом, на большой скорости проносимся над стоянкой и «горкой» поднимаемся в голубое балтийское небо.
Перед самым Кронштадтом Шилков и Шестопалов по моему сигналу уходят в обратный путь. До свидания, друзья! Я смотрю им вслед. Когда-то еще мы встретимся?
В штабе соединения меня принимает новый командир дивизии подполковник Корешков. Я рассказываю ему о положении дел на островах.
— Что ж, за добрые дела островитян можно и дымок пустить. — Он достает свой портсигар: — Кури.
— Спасибо, не курю, товарищ подполковник.
— Так и не научился? А помнишь, как мы закурили за твой первый орден?
— Помню, товарищ командир. Вы тогда мне еще папиросу за ухо положили и сказали, чтобы я потом завторой орден дымюк пустил.
— Ну и как, не ошибся я насчет второго-то ордена? Вот так, — говорит Корешков, глубоко затягиваясь, и выпускает кольца сизого дыма.
В это время звонит телефон, и командир снимает трубку. Я осматриваю его скромно обставленный кабинет. На стене слева от меня висит портрет в черной рамке. С портрета смотрят живые, задумчивые глаза Петра Васильевича Кондратьева. Каким замечательным человеком был он, полковник Кондратьев. Четыре прямоугольника в петлице и Золотая Звезда Героя на груди. Меньше чем за два года прошел он путь от командира эскадрильи до комбрига. А 2 июня 1943 года, в день, когда 61-я авиабригада была переименована в 1-ю гвардейскую истребительную авиационную дивизию, ее командир погиб…
Корешков заканчивает телефонный разговор.
— Так вот я и говорю. — Он выходит из — за стола. — Пришла пора поздравить тебя с золотой звездочкой. — Командир дивизии крепко пожимает мне руку. — А по секрету могу сообщить, что награда твоя уже привезена из Москвы. Сейчас на истребителе перелетишь на «пятачок». А вечером член Военного совета на торжественном собрании по случаю присвоения 57-му штурмовому полку гвардейского звания вручит тебе орден Ленина и Золотую Звезду Героя. Так что не задерживайся. Завтра возвратишься сюда, и мы на У-2 отправим тебя в Вологду. Неделю дома, а потом в Москву к Жаворонкову,
Не буду подробно рассказывать о получении награды. Скажу только, что волновался я на этом вечере, как не волновался ни в одном из боев. Скромный товарищеский ужин, на котором контр — адмирал Н. К. Смирнов вручил мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, прошел в обстановке удивительной сердечности и теплоты. Кто-то принес мне баян. Были песни, была пляска, были задушевные речи и добрые напутствия.
А назавтра мы снова встретились с подполковником Корешковым, и он, еще раз поздравив меня, подержал на ладони мою звездочку, как бы пробуя ее на вес.
— Порядок! И нельзя не закурить по такому случаю. Не забыл, как дым-то пускать из носа?
Мы взяли из его портсигара по папиросе и закурили. И я, конечно, закашлялся.
— Тоже мне герой! На войне курить не научился.
В это время к нам подошел невысокого роста офицер:
— Товарищ подполковник, машина готова, можно лететь.
— Знаете друг друга? — Корешков перевел взгляд с Саблина на меня.
— Знаем.
Я вспомнил, как однажды в дикую штормовую погоду старший лейтенант Саблин ночью доставил нам на остров почту. Мы уговаривали его остаться, заночевать, но он улетел к соседям («Там тоже ребята ждут писем»).
Вскоре я уже летел на самолете У-2, управляемом Саблиным, в родную Вологду.
Как всегда, дни побывки в родных краях промелькнули быстро. Согласно предписанию я через неделю прибыл в Москву и явился на прием к командующему ВВС Военно — Морского Флота генерал — полковнику С.Ф.Жаворонкову.
— Так вот вы какой, капитан Каберов! — меряя меня взглядом, сказал он с улыбкой, после того как я ему представился. — А мне почему-то вы виделись богатырем.
— Что делать, товарищ генерал! Не удался ростом.
— Ничего, зато кое в чем другом удались. Садитесь. — Он указал на кресло. Первым, на что я обратил внимание в кабинете Жаворонкова, был фотопортрет полковника Кондратьева — точно такой же, какой я видел у нашего комдива.
Наша беседа была непродолжительной. Жаворонков сообщил мне, что отныне я летчик — инспектор Ейского авиационного училища. Моя просьба оставить меня на фронте была вежливо выслушана и твердо отклонена.
— Повоевали, товарищ Каберов, и хватит, — сказал генерал. — В вашем боевом опыте нуждается молодежь. Позаботьтесь о том, чтобы курсанты, обучаясь, чувствовали себя как бы в боевой обстановке. Мы отправили в училище трофейный истребитель «Мессершмитт — 109». Вам придется полетать на нем. Всего доброго, товарищ Каберов!..
На этом можно было бы и завершить мою книгу, потому что вплоть до дня победы над фашистской Германией мне больше не довелось участвовать в боях. После года работы в Ейске я был послан на высшие офицерские курсы, а потом получил назначение на Дальний Восток. В послевоенное время закончил Военно — воздушную академию. Командовал полком, летал на чудесных реактивных истребителях.
Все это было захватывающе интересным. Но в последней главе своих воспоминаний я позволю себе рассказать лишь о двух мирных днях, которые всколыхнули в моей памяти все пережитое на войне.
КАМЕНЬ ВОЗЛЕ КАЛИТКИ
В августе 1961 года исполнилось ровно двадцать лет с того памятного для меня боя, после которого мой И-16, приземляясь на ржаном поле возле деревни Большая Вруда, ударился о большой камень — валун.
Двадцать лет! Как хотелось бы взглянуть теперь на те места, навестить Зинаиду Михайловну Петрову, в чьем доме нашел я приют после постигшего меня несчастья. Но прежде надо узнать, живет ли она доныне в тех краях. И вот я посылаю письмо в Волосовский райком партии.
Вскоре приходит ответ. «Зинаида Михайловна ждет вас в гости», — пишет мне секретарь райкома П. Я. Кожинская. Сама Зинаида Михайловна тоже присылает мне письмо, да такое доброе и душевное, что после него не .побывать в Большой Вруде было бы просто грешно.
Течет, течет под колеса моей «Волги» серый асфальт шоссе. Еду по маршруту: Новгород — Ленинград — Низино — Горелово — Клопицы — Волосово — Большая Вруда.
Низино. Как все здесь изменилось! Стоят высокие березы и тополя, которых раньше не было.
А памятные мне деревья и кустарники исчезли. Застенчивый паренек ведет меня к местам захоронений времен минувшей войны. По окаймленной цветами дорожке подходим к могиле, которую я ищу. Над могилой высится обелиск. У подножия его лежат венки, живые цветы. Золотом по камню строго начертаны слова:
«Здесь похоронены летчики — истребители, героически погибшие 16 — 21 августа 1941 года в воздушных боях при обороне Ленинграда
Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько П.
майор Новиков И.
старший лейтенант Шерстобитов В.
старший лейтенант Соболев Н.
старший лейтенант Жбанов А.
старший лейтенант Багрянцев М.
лейтенант Алиев Г.
младший лейтенант Шевченко Н.».
Стою в оцепенении. Друзья мои, дорогие мои братья и товарищи, я пришел к вам. Я помню о вас. Вы в моем сердце и в памяти навсегда, навсегда…
В надписи на обелиске много досадных неточностей. Надо будет ее поправить. Но это потом. А пока я не в силах вымолвить слова. Спазмы сдавили горло. Мой юный спутник с молчаливым пониманием стоит рядом со мной…
От братской могилы я направляюсь к площадке, где когда-то был наш аэродром. Медленно иду по дороге — той самой дороге, по которой провожал жену в первый день войны. Останавливаюсь, прислушиваюсь. За кустарником, как и тогда, беспечно звенит, звенит, бормочет что-то, играя камешками, безымянная речка. Неужели прошло двадцать лет? Двадцать лет…
Обрушившиеся земляные капониры. Бугорок на месте нашей низинской землянки. Она тоже обвалилась, в нее не войти. Я снова возвращаюсь к речке. Неподалеку от нее запинаюсь обо что-то. Разгребаю траву и обнаруживаю торчащее из земли округлое ушко штопора, за который мы крепили на стоянке самолет. Бегу к машине за заводной ручкой, вывертываю штопор. Возле речки, где стояла оружейная палатка, нахожу гильзу от пулемета БС. И штопор, и гильза чем-то дороги мне. Память, память…
Из Низина приезжаю в Горелого. Здесь живет Женя, сын Зинаиды Михайловны. Тот самый Женя, который тогда, в августе сорок первого, опередив других мальчишек, прибежал к моему разбитому самолету.
Огромного роста, косая сажень в плечах, светловолосый человек встречает меня на пороге своего дома. Я называю свою фамилию.
— Евгений Георгиевич, — смущенно улыбаясь, представляется он мне. — Знакомьтесь, пожалуйста, это Катя, моя супруга.
— Очень приятно, — говорит супруга и, прося извинить ее, спешит на кухню.
— А я, кажется, узнаю вас, — басит Евгений Георгиевич. — Вы тот самый летчик…
— Да, да, Женя, тот самый. Ваша мама просила в письме заехать за вами. Вот я и заехал.
Катя уже накрывает на стол, ставит рюмочки.
— Я за рулем, мне нельзя, — говорю я.
— Да что вы!.. Ну хоть по маленькой…
— Спасибо… Нет — нет…
Мы с Женей закусываем и, распростившись с Катей, отправляемся в путь. Дорогой он рассказывает мне, что работает мастером водопроводно-канализационного хозяйства. Работа ничего, ему нравится…
— Стоп, Женя, чуть было не проехали, — я притормаживаю машину. — Это же Клопицы!
— Да. Вон впереди деревня.
— Но аэродром-то… Теперь его нет…
— Тут когда-то летали учебные самолеты, — говорит Женя. — Теперь уже не летают…
Мы подъезжаем к тому месту, где когда-то стояла наша парусиновая обитель. Я выхожу из машины, смотрю на сосны, слушаю их шум и снова отдаюсь во власть воспоминаний.
— Вот с этого аэродрома, Женя, я и ушел десятого августа сорок первого года в полет. А приземлился возле вашей деревни, в поле, где ты нашел меня…
Немного не доехав до Большой Вруды, я загоняю машину в заросли и переодеваюсь.
— Надо, Женя, приехать честь по чести.
— Ну, правильно…
Он с интересом разглядывает мой мундир, ордена и медали.
Наконец мы въезжаем в деревню и останавливаемся возле дома Зинаиды Михайловны. Я выхожу из машины и вижу на крыльце пожилую женщину. Она одета по — праздничному. На груди у нее орден Трудового Красного Знамени и медаль Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства СССР.
— Зинаида Михайловна?..
Она по — матерински обнимает меня…
Слезы, растерянные слова…
Я обращаю внимание на валун у калитки. Раньше, помнится, здесь его не было. Зинаида Михайловна улыбается и прикладывает к глазам платок.
— Узнаете камень-то?
— Неужели тот самый?
— Да. Построила после войны дом и попросила тракориста привезти сюда с поля этот валун…
Мы идем в клуб. Там собралась вся деревня, от мала до велика. В зале негде яблоку упасть. Приехали гости из районного центра. Секретарь парторганизации колхоза А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Важным событием отмечен и следующий день. Техникам Евсееву, Баранову и нашему писарю Дуку объявлено, что они едут учиться в летную школу. Это не было для нас неожиданным. Еще на тыловой базе, когда мы получали новые самолеты, поступило указание командующего ВВС выявить в полку лиц, окончивших аэроклубы, проверить, достаточно ли хорошо владеют они техникой пилотирования, и оформить на них необходимые документы. Я проверял летные навыки Баранова и Евсеева. Самолет У-2 они водили отменно. В ту же пору взмолился передо мной Женя Дук:
— Товарищ командир, научите меня летать.
— Легко сказать — «научите»!
— Но вы же обещали…
В общем, посадил я Женю в кабину. Сделали мы двенадцать полетов по кругу и два полета в зону (выполняли фигуры пилотажа). Потом я сказал Жене, чтобы он летел самостоятельно, а сам затаился, спрятался в передней кабине. Дук уверенно поднялся в воздух, сделал круг и сел. Радости его не было границ.
Оформляя на Женю документы, я написал в них, что в 1938 году он учился в Ленинградском техническом аэроклубе, не закончил его, но «техникой пилотирования владеет». Написал я также, что обучение его «желательно начать на самолете У-2». Заранее скажу, что Женя был принят в Ейское училище, так же как Евсеев и Баранов.
А в тот памятный для всех нас день 25 июля 1943 года мы устроили трем нашим товарищам теплые проводы. Они уехали, а мы остались на острове Сейскари и продолжали воевать. Сопровождая штурмовиков, Саша Шилксв сбил три вражеских истребителя, Петр Прасолов — два, Николай Шестопалов — один, Алексей Баранов уничтожил Ю-88. Этот «юнкере» прилетел к нам без истребителей. Время шло к вечеру, но было еще светло. Младший лейтенант Баранов (однофамилец уехавшего учиться техника) нес боевое дежурство. Он поднялся в воздух и, что называется, на глазах у нас отправил фашиста к праотцам.
Не могу не рассказать еще об одном любопытном случае, имевшем место в дни нашего пребывания на острове Сейскари, как-то я был срочно вызван в штаб. За несколько минут до вылета ко мне подошел работавший у нас авиационный инженер. Он осуществлял так называемую доработку на двигателе АШ — 82. Все, что надо было сделать на Сейскари, инженер сделал. Теперь он просил отправить его на Лавен — сари. Но у нас не было двухместного самолета.
— Вот разве что на истребителе, — говорю я. — Пожалуйста, через шесть минут будете там.
— Вы смеетесь, товарищ капитан, а я серьезно, — обиделся инженер.
— Нет, почему же? Я тоже серьезно, — говорю я. — Ложитесь под тягу управления, только руками за нее не беритесь.
Инженер посмотрел на меня, подумал и решительно шагнул к самолету. Это был высокий, сухощавый человек в коричневом костюме и в тапочках. С трудом протиснулся он в люк, кое-как развернулся там и лег. Я сел в кабину, запустил мотор, посмотрел сквозь заднее бронированное стекло. Видны были только ноги в белых носках и тапочках. В воздухе я еще раз взглянул на своего пассажира. Он лежал спокойно, не шевелясь. Самолет шел над самой водой. Приближаясь к аэродрому Лавенсари, я увидел над ним четверку МЕ-109. Они уже пикировали, пытаясь атаковать стоявшие на площадке самолеты. Я помешал им, и «мессершмитты» стали набирать высоту. Потом два из них пошли на меня, а два опять попытались нанести удар по нашим дежурным самолетам. Волей — неволей мне пришлось завязать бой с четверыми. В удобный момент я открыл огонь по одному из вражеских истребителей, и он, задымив, ушел в направлении Кургаловского полуострова. Между тем в воздух поднялось звено ЯК-1, и три остальных «мессершмитта» также поспешили на свой аэродром.
Взволнованный боем, я приземлился, зарулил, передал самолет технику и ушел в штаб. И вот, помнится, разговариваем мы с командиром, а в землянку вбегает матрос:
— Товарищ подполковник, обнаружен какой-то неизвестный.
Никитин удивленно поглядел на матроса:
— Но где же он?
Там… Мы нашли его в самолете товарища капитана. Только тут я понял, в чем дело, и с разрешения командира возвратился на стоянку. Мой пассажир, о существовании которого я непростительно забыл, пережив горячку боя, стоял под охраной вооруженного матроса. Волосы инженера были растрепаны. Лицо его покрывала бледность. Должно быть, и у меня в ту минуту был не менее жалкий вид. Я пытался что-то объяснить инженеру, просил у него прощения. Придя в себя, он не без юмора рассказал обо всем, что пережил, и мы от души посмеялись. Потом я привел его в штаб, представил командиру полка, и мы еще раз, теперь уже вместе, рассказали всю эту забавную историю.
Никитин сказал что-то укоризненное по моему адресу. Я чувствовал себя виноватым. Но все обошлось. Инженеру было предложено отдохнуть. А меня ожидало нечто совсем неожиданное. Я должен был сдать эскадрилью и отправиться в Москву, в распоряжение главнокомандующего военно — морской авиацией генерал — полковника С.Ф.Жаворонкова.
Приказ есть приказ, и 18 августа 1943 года, в День авиации, я покидаю полк. Эскадрилью я передал Ивану Ивановичу Цапову. Он выстраивает ее. Передо мной стоят недавние сержанты — летчики, ныне уже младшие лейтенанты. У каждого на груди боевой орден. Ордена и медали сияют на гимнастерках техников и младших специалистов.
— До свидания, товарищи! Спасибо вам за дружбу, за боевое умение и мужество. — Голос мой срывается (нервы, нервы — раньше я как-то не замечал этого). — Помните, всегда помните о тех, кто не вернулся с боевого задания. Терпеливо учите новичков. Не забывайте чапаевское правило, которому мы всегда были верны: «Сам погибай, а товарища выручай». Желаю вам всем дойти до светлого дня победы над фашизмом…
В полете меня сопровождают Саша Шилков (теперь он заместитель командира эскадрильи) и мой постоянный ведомый Коля Шестопалов. Мы делаем круг над островом, на большой скорости проносимся над стоянкой и «горкой» поднимаемся в голубое балтийское небо.
Перед самым Кронштадтом Шилков и Шестопалов по моему сигналу уходят в обратный путь. До свидания, друзья! Я смотрю им вслед. Когда-то еще мы встретимся?
В штабе соединения меня принимает новый командир дивизии подполковник Корешков. Я рассказываю ему о положении дел на островах.
— Что ж, за добрые дела островитян можно и дымок пустить. — Он достает свой портсигар: — Кури.
— Спасибо, не курю, товарищ подполковник.
— Так и не научился? А помнишь, как мы закурили за твой первый орден?
— Помню, товарищ командир. Вы тогда мне еще папиросу за ухо положили и сказали, чтобы я потом завторой орден дымюк пустил.
— Ну и как, не ошибся я насчет второго-то ордена? Вот так, — говорит Корешков, глубоко затягиваясь, и выпускает кольца сизого дыма.
В это время звонит телефон, и командир снимает трубку. Я осматриваю его скромно обставленный кабинет. На стене слева от меня висит портрет в черной рамке. С портрета смотрят живые, задумчивые глаза Петра Васильевича Кондратьева. Каким замечательным человеком был он, полковник Кондратьев. Четыре прямоугольника в петлице и Золотая Звезда Героя на груди. Меньше чем за два года прошел он путь от командира эскадрильи до комбрига. А 2 июня 1943 года, в день, когда 61-я авиабригада была переименована в 1-ю гвардейскую истребительную авиационную дивизию, ее командир погиб…
Корешков заканчивает телефонный разговор.
— Так вот я и говорю. — Он выходит из — за стола. — Пришла пора поздравить тебя с золотой звездочкой. — Командир дивизии крепко пожимает мне руку. — А по секрету могу сообщить, что награда твоя уже привезена из Москвы. Сейчас на истребителе перелетишь на «пятачок». А вечером член Военного совета на торжественном собрании по случаю присвоения 57-му штурмовому полку гвардейского звания вручит тебе орден Ленина и Золотую Звезду Героя. Так что не задерживайся. Завтра возвратишься сюда, и мы на У-2 отправим тебя в Вологду. Неделю дома, а потом в Москву к Жаворонкову,
Не буду подробно рассказывать о получении награды. Скажу только, что волновался я на этом вечере, как не волновался ни в одном из боев. Скромный товарищеский ужин, на котором контр — адмирал Н. К. Смирнов вручил мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, прошел в обстановке удивительной сердечности и теплоты. Кто-то принес мне баян. Были песни, была пляска, были задушевные речи и добрые напутствия.
А назавтра мы снова встретились с подполковником Корешковым, и он, еще раз поздравив меня, подержал на ладони мою звездочку, как бы пробуя ее на вес.
— Порядок! И нельзя не закурить по такому случаю. Не забыл, как дым-то пускать из носа?
Мы взяли из его портсигара по папиросе и закурили. И я, конечно, закашлялся.
— Тоже мне герой! На войне курить не научился.
В это время к нам подошел невысокого роста офицер:
— Товарищ подполковник, машина готова, можно лететь.
— Знаете друг друга? — Корешков перевел взгляд с Саблина на меня.
— Знаем.
Я вспомнил, как однажды в дикую штормовую погоду старший лейтенант Саблин ночью доставил нам на остров почту. Мы уговаривали его остаться, заночевать, но он улетел к соседям («Там тоже ребята ждут писем»).
Вскоре я уже летел на самолете У-2, управляемом Саблиным, в родную Вологду.
Как всегда, дни побывки в родных краях промелькнули быстро. Согласно предписанию я через неделю прибыл в Москву и явился на прием к командующему ВВС Военно — Морского Флота генерал — полковнику С.Ф.Жаворонкову.
— Так вот вы какой, капитан Каберов! — меряя меня взглядом, сказал он с улыбкой, после того как я ему представился. — А мне почему-то вы виделись богатырем.
— Что делать, товарищ генерал! Не удался ростом.
— Ничего, зато кое в чем другом удались. Садитесь. — Он указал на кресло. Первым, на что я обратил внимание в кабинете Жаворонкова, был фотопортрет полковника Кондратьева — точно такой же, какой я видел у нашего комдива.
Наша беседа была непродолжительной. Жаворонков сообщил мне, что отныне я летчик — инспектор Ейского авиационного училища. Моя просьба оставить меня на фронте была вежливо выслушана и твердо отклонена.
— Повоевали, товарищ Каберов, и хватит, — сказал генерал. — В вашем боевом опыте нуждается молодежь. Позаботьтесь о том, чтобы курсанты, обучаясь, чувствовали себя как бы в боевой обстановке. Мы отправили в училище трофейный истребитель «Мессершмитт — 109». Вам придется полетать на нем. Всего доброго, товарищ Каберов!..
На этом можно было бы и завершить мою книгу, потому что вплоть до дня победы над фашистской Германией мне больше не довелось участвовать в боях. После года работы в Ейске я был послан на высшие офицерские курсы, а потом получил назначение на Дальний Восток. В послевоенное время закончил Военно — воздушную академию. Командовал полком, летал на чудесных реактивных истребителях.
Все это было захватывающе интересным. Но в последней главе своих воспоминаний я позволю себе рассказать лишь о двух мирных днях, которые всколыхнули в моей памяти все пережитое на войне.
КАМЕНЬ ВОЗЛЕ КАЛИТКИ
В августе 1961 года исполнилось ровно двадцать лет с того памятного для меня боя, после которого мой И-16, приземляясь на ржаном поле возле деревни Большая Вруда, ударился о большой камень — валун.
Двадцать лет! Как хотелось бы взглянуть теперь на те места, навестить Зинаиду Михайловну Петрову, в чьем доме нашел я приют после постигшего меня несчастья. Но прежде надо узнать, живет ли она доныне в тех краях. И вот я посылаю письмо в Волосовский райком партии.
Вскоре приходит ответ. «Зинаида Михайловна ждет вас в гости», — пишет мне секретарь райкома П. Я. Кожинская. Сама Зинаида Михайловна тоже присылает мне письмо, да такое доброе и душевное, что после него не .побывать в Большой Вруде было бы просто грешно.
Течет, течет под колеса моей «Волги» серый асфальт шоссе. Еду по маршруту: Новгород — Ленинград — Низино — Горелово — Клопицы — Волосово — Большая Вруда.
Низино. Как все здесь изменилось! Стоят высокие березы и тополя, которых раньше не было.
А памятные мне деревья и кустарники исчезли. Застенчивый паренек ведет меня к местам захоронений времен минувшей войны. По окаймленной цветами дорожке подходим к могиле, которую я ищу. Над могилой высится обелиск. У подножия его лежат венки, живые цветы. Золотом по камню строго начертаны слова:
«Здесь похоронены летчики — истребители, героически погибшие 16 — 21 августа 1941 года в воздушных боях при обороне Ленинграда
Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько П.
майор Новиков И.
старший лейтенант Шерстобитов В.
старший лейтенант Соболев Н.
старший лейтенант Жбанов А.
старший лейтенант Багрянцев М.
лейтенант Алиев Г.
младший лейтенант Шевченко Н.».
Стою в оцепенении. Друзья мои, дорогие мои братья и товарищи, я пришел к вам. Я помню о вас. Вы в моем сердце и в памяти навсегда, навсегда…
В надписи на обелиске много досадных неточностей. Надо будет ее поправить. Но это потом. А пока я не в силах вымолвить слова. Спазмы сдавили горло. Мой юный спутник с молчаливым пониманием стоит рядом со мной…
От братской могилы я направляюсь к площадке, где когда-то был наш аэродром. Медленно иду по дороге — той самой дороге, по которой провожал жену в первый день войны. Останавливаюсь, прислушиваюсь. За кустарником, как и тогда, беспечно звенит, звенит, бормочет что-то, играя камешками, безымянная речка. Неужели прошло двадцать лет? Двадцать лет…
Обрушившиеся земляные капониры. Бугорок на месте нашей низинской землянки. Она тоже обвалилась, в нее не войти. Я снова возвращаюсь к речке. Неподалеку от нее запинаюсь обо что-то. Разгребаю траву и обнаруживаю торчащее из земли округлое ушко штопора, за который мы крепили на стоянке самолет. Бегу к машине за заводной ручкой, вывертываю штопор. Возле речки, где стояла оружейная палатка, нахожу гильзу от пулемета БС. И штопор, и гильза чем-то дороги мне. Память, память…
Из Низина приезжаю в Горелого. Здесь живет Женя, сын Зинаиды Михайловны. Тот самый Женя, который тогда, в августе сорок первого, опередив других мальчишек, прибежал к моему разбитому самолету.
Огромного роста, косая сажень в плечах, светловолосый человек встречает меня на пороге своего дома. Я называю свою фамилию.
— Евгений Георгиевич, — смущенно улыбаясь, представляется он мне. — Знакомьтесь, пожалуйста, это Катя, моя супруга.
— Очень приятно, — говорит супруга и, прося извинить ее, спешит на кухню.
— А я, кажется, узнаю вас, — басит Евгений Георгиевич. — Вы тот самый летчик…
— Да, да, Женя, тот самый. Ваша мама просила в письме заехать за вами. Вот я и заехал.
Катя уже накрывает на стол, ставит рюмочки.
— Я за рулем, мне нельзя, — говорю я.
— Да что вы!.. Ну хоть по маленькой…
— Спасибо… Нет — нет…
Мы с Женей закусываем и, распростившись с Катей, отправляемся в путь. Дорогой он рассказывает мне, что работает мастером водопроводно-канализационного хозяйства. Работа ничего, ему нравится…
— Стоп, Женя, чуть было не проехали, — я притормаживаю машину. — Это же Клопицы!
— Да. Вон впереди деревня.
— Но аэродром-то… Теперь его нет…
— Тут когда-то летали учебные самолеты, — говорит Женя. — Теперь уже не летают…
Мы подъезжаем к тому месту, где когда-то стояла наша парусиновая обитель. Я выхожу из машины, смотрю на сосны, слушаю их шум и снова отдаюсь во власть воспоминаний.
— Вот с этого аэродрома, Женя, я и ушел десятого августа сорок первого года в полет. А приземлился возле вашей деревни, в поле, где ты нашел меня…
Немного не доехав до Большой Вруды, я загоняю машину в заросли и переодеваюсь.
— Надо, Женя, приехать честь по чести.
— Ну, правильно…
Он с интересом разглядывает мой мундир, ордена и медали.
Наконец мы въезжаем в деревню и останавливаемся возле дома Зинаиды Михайловны. Я выхожу из машины и вижу на крыльце пожилую женщину. Она одета по — праздничному. На груди у нее орден Трудового Красного Знамени и медаль Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства СССР.
— Зинаида Михайловна?..
Она по — матерински обнимает меня…
Слезы, растерянные слова…
Я обращаю внимание на валун у калитки. Раньше, помнится, здесь его не было. Зинаида Михайловна улыбается и прикладывает к глазам платок.
— Узнаете камень-то?
— Неужели тот самый?
— Да. Построила после войны дом и попросила тракориста привезти сюда с поля этот валун…
Мы идем в клуб. Там собралась вся деревня, от мала до велика. В зале негде яблоку упасть. Приехали гости из районного центра. Секретарь парторганизации колхоза А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36