Понимаешь, им вовсе не хочется, чтобы ты сорвался. Они дают тебе порцию балды, только называют ее лекарством, а потом говорят, что ты вылечился. Они тебе и статистику могут показать, да только сдается мне, что те, кого они числят чистенькими, уже покойники. Наверняка из-за передозировки.
– Смотри, с а м не нарвись на передозировку, Уимпер, – сказал я, отводя его в сторону от аркады, чтобы можно было и поговорить без лишних ушей, и заодно добраться до ящика переговорника на углу. Мне нужно было его проверить.
– Знаешь, мне очень нравилось, когда меня лечили, Бампер. Честно, ей-богу. КРЦ КРЦ – Калифорнийский Реабилитационный Центр.
– хорошее место. Я знавал парней, обычных, не наркоманов, так они делали себе на руках фальшивые дырки от уколов, чтобы попасть туда, а не в Квентин. А в Техачапи, говорят, еще лучше. Еда хорошая, работать почти что не надо, а на групповой терапии вообще можно побалдеть. Есть еще и производственные школы, где можно подхалтурить, – никогда не отказывался заработать монету-другую. Я тебе скажу, в последний раз мне даже было вроде и жалко, когда меня оттуда выперли через тринадцать месяцев. Но три года в Квентине меня доконали, Бампер. Когда загремишь туда, сразу понимаешь, что угодил в настоящий притон.
– А ты и там думал о том, чтобы поширяться?
– Я всегда об этом думаю, – сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Мы остановились рядом с переговорником. – Мне и сейчас нужно ширнуться, Бампер. Дико нужно. – У него было такое выражение, словно он сейчас расплачется.
– Ладно, не кисни. Я могу и не посадить тебя, если ты мне поможешь. Напряги свои мозги, да покрепче, а я пока позвоню и выясню, не смылся ли ты от проверяющего.
– Мое слово – золото, – сказал он, сразу захорохорившись, едва понял, что я не собираюсь его сажать за следы от шприца. – Мы с тобой можем хорошо работать, Бампер. У тебя хорошая репутация – ты всегда защищаешь своих информаторов. Если ты кого арестовываешь, его не считают предателем. Я ведь знаю, у тебя целая армия стукачей, но ты никому не подкладывал свинью. Ты бережешь своих людей.
– Тебе это тоже не грозит, Уимпер. Работай со мной, и никто не узнает. Никто.
Уимпи уже начал сопеть и хватать воздух пересохшим ртом, поэтому я открыл ключом переговорник и поторопился с проверкой. Я сообщил девушке его имя и дату рождения, дал ему еще раз прикурить, и мы стали ждать. Уимпи озирался по сторонам. Он не боялся, что его заметят за стукачеством, а просто искал посредника: уличного торговца, другого наркомана, любого, у кого при себе могла оказаться порция травки. Но сначала я прочищу ему мозги, подумал я.
– В гостинице живешь? – спросил я.
– Сейчас нет, – ответил он. – Понимаешь, просидев три года без кайфа, я решил, что на этот раз смогу с этим покончить. Потом я вышел, на второй день укололся, и мне стало так погано, что я пошел в психушку на восточной стороне и попросил меня записать. Они согласились, и я еще три дня провел чистым, а потом смылся, отыскал другого наркомана, и с тех пор не слезаю с иглы.
– А в тюряге не приходилось колоться? – спросил я, пытаясь поддержать разговор, пока не поступит информация.
– Нет. Все никак не везло. Слышал, кое-кому удавалось. Однажды я видел, как двое парней делали лифт. Они откуда-то ожидали полкуска. Не знаю, что они собирались делать, но что делали машинку – это точно.
– Как?
– Разбили лампочку, один из них держал волосок куском картона и тряпкой, а другой раскалял его спичками, и они вытянули его настолько, что он стал неплохой пипеткой. Потом они проделали в нем дырочку булавкой и присобачили к пластиковой бутылочке, и, скажу я тебе, получилась у них вещь – что надо. Я бы воткнул ее себе, если бы в бутылочке имелось что-нибудь подходящее.
– И кончик наверняка сломался бы у тебя в вене.
– Стоило рискнуть. Я видел парней, которых так крутило и ломало без очередной дозы, что они вскрывали себе вены бритвой и вдували туда наркотик прямо изо рта.
Он жадно курил. Его руки были покрыты тюремными татуировками. Первые из них появились у него, наверное, когда он был еще подростком. Теперь это был уже тертый жизнью мужик с профессиональными татуировками поверх уже наколотых мест, но следы иглы не могло уже скрыть ничто.
– Когда-то я был паханом, Бампер, а не сигаретным воришкой. Я чистил магазинные склады, брал хорошую одежду и дорогую парфюмерию, вскрывал даже прилавки у ювелиров, сам знаешь, как это трудно. Я носил двухсотдолларовые рубашки в те дни, когда их носили только очень богатые люди.
– Один работал?
– Совсем один, клянусь. Мне никто не был нужен. Я тогда выглядел совсем по-другому – симпатичный и честный парень. Я даже говорил лучше, чем сейчас. Читал много книжек и журналов. Мог зайти в универмаг, приметить молодых продавцов или их временных помощников и сделать так, чтобы они отдали мне деньги. Именно отдали , точно тебе говорю.
– Как же ты ухитрялся так их обжулить?
– Говорил, что мистер Фримен, менеджер по рознице, послал меня собрать у них выручку. Мол, не хочет, чтобы слишком много денег оставалось в кассе. Потом подставлял им мешок, к они наполняли его для мистера Фримена. – Уимпи засмеялся, но тут же захрипел и закашлялся. Отходил с минуту.
– Да, я много должен мистеру Фримену. С удовольствием бы с ним расплатился, если бы встретил. Я пользовался его именем, чуть не в полусотне универмагов. Это имя моего настоящего отца. Это и мое настоящее имя, но когда я был мальчишкой; взял себе имя того охламона, которого окрутила моя старуха. Я всегда представлял, что бы для нас сделал мой настоящий отец, будь он с нами, вот он меня и осчастливил таким способом. Старый мистер Фримен подарил мне тысяч десять. И без подоходного налога. Больше, чем большинство папаш дарят своим отпрыскам, а, Бампер?
– Больше, чем мой, Уимпи, – улыбнулся я.
– У меня очень здорово получалось вешать лапшу на уши. Я был таким милым парнем, цветочек в петлице и все такое. Был у меня и другой фокус, на тот случай, когда я крал дорогие тряпки или детскую одежду и прочую муру. Тогда я приносил их обратно продавцу в сумке с эмблемой магазина и говорил ему, мол, так и так, чека у меня нет, но не мог бы он вернуть мне деньги за товар, потому что малютка Бобби помер в своей колыбельке как раз во вторник, и эти вещи ему больше не понадобятся. Или старый дядя Пит отдал концы перед самым путешествием, на которое он сорок восемь лет копил деньги и столько же лет о нем мечтал, и у меня просто сил нет больше смотреть на эти вещи. Ей-ей, Бампер, они тут же выкладывали мне денежки. У меня даже мужчины плакали. А одна женщина умоляла меня взять ее собственные десять долларов на похороны бедного младенца. Взял я ее десять монет, купил себе на них маленький пакетик травки, и каждый раз, открывая его и готовя зелье, думал: «Детка моя. Ты самая моя настоящая детка». Потом взял шприц, прокопал себе под шкурой маленькую могилку, а когда засандалил кайф в руку и почувствовал, как меня пробирает, сказал: «Спасибо, леди, спасибо, спасибо, лучших похорон у моей детки и быть не могло». – Уимпи закрыл глаза и поднял лицо, слегка улыбаясь и думая о своем.
– Неужели никто из проверяющих не брал у тебя мочу на анализ или еще чего-нибудь? – Я все никак не мог поверить, что у такого наркомана со стажем не проверяли ни руки, ни мочу, когда он освобожден условно-досрочно под обязательство не колоться, пусть даже если основание его освобождения не в наркотиках.
– Пока нет, Бампер. Да и пусть себе берет, мне волноваться нечего. Мне всегда везло на проверяющих. Когда они сажают меня на контроль мочи, я всегда пользуюсь фокусом с пластиковой бутылочкой. Прошу своего старого приятеля Гомера Аллена, чтоб он каждый день снабжал меня свежей бутылочкой мочи, а сам держу эту полную пластиковую бутылочку на шнурке под штанами. Мой глупый малыш проверяющий считает себя большим умником и думает, что обязательно заловит меня или на работе, или вечером дома. Он является и требует пробу мочи. Ладно, я иду в сортир, он стоит у меня за спиной и смотрит, а я лезу в ширинку и заливаю в его стеклянный пузырек мочу Гомера. Он-то считает себя ловкачом, но ему меня никогда не поймать. Такой прямой парнишка. Мне он даже нравится. Иной раз мне он кажется родным, словно я его отец.
Тут девушка подошла к телефону и прочитала мне досье на Уимпера, сказав, что в розыске он не числится.
– Что ж, выходит, ты не в бегах, – сказал я. Повесил трубку, закрыл металлическую дверцу переговорника и водрузил большой бронзовый ключ обратно на пояс.
– Я ж тебе говорил, Бампер. Своего проверяющего я видел на той неделе. И отмечаться хожу регулярно.
– Ладно, Уимпи, давай поговорим о деле.
– Я подумал, Бампер. Есть одна зараза, что однажды мне нагадила. Если ты возьмешь его за задницу, я возражать не стану.
– Годится, – сказал я, давая ему возможность собраться с мыслями и настучать толково, что следует делать со всеми информаторами.
– Он заслужил тюрягу, – сказал Уимпер. – Все знают, что он скотина. Меня однажды наколол с покупателем. Я привел к нему парня, тот хотел купить порцийку травки. Не крупную партию, а просто так, и он продал ему пустышку, а я-то парню говорил, что продавец надежный, и я его хорошо знаю. А когда парень понял, что ему подсунули, он из меня чуть душу не вытряс.
– Ладно, давай его прищучим, – согласился я. – Но меня не интересует мелкая шушера.
– Знаю, Бампер. Это крупный оптовик. Мы возьмем его чисто. Я ему скажу, что нашел богатого клиента, и чтоб он взял три кило товара и встретился со мной в условном месте, а ты, когда мы станем доставать товар из машины, как бы случайно окажешься рядом или еще что-нибудь придумаем... Мы оба начинаем убегать, ты, само собой, бежишь за нами – и дело в шляпе.
– Не пойдет. Я больше бегать не могу. Придумаем, как это сделать по-другому.
– Как хочешь, Бампер. Я тебе кого угодно сдам. На любого настучу, если ты меня не тронешь.
– Кроме своих лучших поставщиков.
– Побойся бога, Бампер, разве можно? Хотя прямо сейчас я бы и их сдал за один укол.
– Где этот оптовик живет? Рядом с моим участком?
– Угу, неподалеку. На Шестой Восточной. Можно взять его прямо в отеле. Так, наверное, будет лучше всего. Ты сможешь пришибить гада, а я смоюсь в окно. Сам по себе он просто дерьмо. Его зовут Маленький Руди. Он мастерит ловушки для тараканов из цыплячьих костей и перевернутых спичечных коробков и еще всякую фигню. Но я тебя очень прошу – сделай так, чтобы я не засветился. Понимаешь, у него есть выход на другого босса, так тот вообще зверюга, а баба его многих из нас готова пристрелить. И если она узнает, что тебя кто-то навел, она подольет тебе в ложку аккумуляторной кислоты и будет только смеяться, когда ты отправишь ее по назначению. Короче, еще та стерва.
– Хорошо, Уимпи, когда ты сможешь все устроить?
– В субботу, Бампер, мы проделаем это в субботу.
– Не пойдет, – быстро отозвался я. Живот неожиданно полоснуло болью – газы. – Пятница – последний день на все.
– Да ты что, Бампер. Его же в городе нет. Точно знаю. Отправился к границе за товаром.
– Я не могу ждать так долго. Тогда вспомни про кого-нибудь другого.
– Черт, дай мозгой пораскинуть, – пробормотал он, царапая костлявыми пальцами макушку. – Во, вспомнил. Парень из отеля «Радуга». Высокий такой, лет сорок, может, сорок пять, блондин. Живет на втором этаже, в первом номере по левой стороне. Как раз вчера узнал, что он скупает краденое. Чуть ли не все подряд. Говорят, за гроши – платит меньше десяти процентов. Добропорядочная собака. Тоже тюрягу заслужил. Я слыхал, наркоманы таскают ему радио и все такое, обычно рано по утрам.
– Ладно, может, я и попробую его завтра, – сказал я, в действительности не очень заинтересовавшись.
– Точно, у него в хибаре должно быть много барахла. Сразу раскроешь кучу краж.
– Годится, Уимпи, на сегодня хватит. Но я хочу видеть тебя регулярно. Не меньше трех раз в неделю.
– Слушай, Бампер, ты не мог бы заплатить мне хоть немного авансом?
– Ты что, смеешься, Уимпи? Кто же платит наркоману авансом?
– Я сегодня в жутко поганой форме, Бампер, – сказал он хрипловатым, шепчущим голосом, словно молитву. Никогда еще он не выглядел так плохо. Тут я вспомнил, что никогда больше его не увижу. После пятницы я вообще никого из них не увижу. Он ничем уже не сможет мне помочь, и хоть я и сделал неописуемую глупость, но я все же дал ему десятку, хотя это было то же самое, что дать ему в руки шприц. Через двенадцать часов он снова окажется в таком же состоянии. Он уставился на банкноту так, словно не верил своим глазам. Я оставил его стоять и зашагал к машине.
– Залови того гада, – сказал он мне вслед. – Он скользкий. Но ты сможешь кое-что найти между ковром и лепниной за дверями в холле. Я тебе и другие улики скажу, чтобы ты прихлопнул его посильнее.
– Сам знаю, как их колоть, Уимпи, – бросил я через плечо.
– До встречи Бампер, до встречи, – крикнул он и тут же зашелся в приступе кашля.
3
Я всегда старался чему-нибудь научиться у людей, живущих на моем участке, и, сидя за рулем, пытался понять, выудил ли я хоть крупицу из трепотни Уимпера. Тот же словесный понос я слышал от тысяч других наркоманов, но тут я вспомнил его слова о замазывании ранок от шприца противогеморройной мазью. Это было кое-что новое, об этом мне еще не доводилось слышать. Я всегда старался научить новичков держать рот закрытым и побольше слушать – так обычно получаешь больше информации, чем когда выспрашиваешь. Даже такой тип, как Уимпи, может тебе кое-что рассказать, если дать ему для этого возможность.
Я глянул на часы, потому что начал чувствовать голод. Конечно, я всегда голоден или вернее – всегда хочу есть. Но я ничего не ем между завтраком, обедом и ужином, а за них сажусь всегда в одно и то же время, если позволяет работа. Я верю в распорядок дня. Если у тебя есть правила и для мелочей, правила, которые ты сам себе установил, и если ты их соблюдаешь, то жизнь твоя будет в порядке. Меняю я свой распорядок лишь тогда, когда обстоятельства вынуждают.
На своей черно-белой машине мимо проехал молодой патрульный Уилсон из дневного наряда, но меня не заметил, потому что не отрывал глаз от какого-то типа, – тот на всех парах несся через Бродвей в сторону заполненного толпами людей Большого центрального рынка, наверняка слямзить чего-нибудь. Хмырь мчался так, словно был наркоманом со слитком золота в кармане. Уилсон – хороший молодой полицейский, но иногда, когда смотрю на него так, как сейчас, в профиль, а он при этом смотрит куда-нибудь в сторону, я замечаю вихор на голове, его вздернутый детский нос и еще что-то очень детское. Меня при этом начинают одолевать разные мысли. Какое-то время они меня беспокоили, а потом однажды вечером на прошлой неделе, когда я упорно думал о Кэсси и о женитьбе, меня вдруг осенило – парень немного напоминал мне Билли. Я тут же выбросил подобные мысли из головы, потому что никогда не думаю об умерших детях или вообще о покойниках, это еще одно мое правило. Но я все-таки начал думать о матери Билли и о том, каким неудачным оказался мой первый брак, как мы жили бы, останься Билли жив. Пришлось признать, что мы жили бы хорошо, и будь Билли жив, я до сих пор был бы женат.
Потом я задумался о том, сколько вообще браков – из тех, что заключены в годы войны, – оказались в конце концов удачными. Но дело было не только в этом, была и другая причина – смерть. Я едва не рассказал однажды обо всем Круцу Сеговиа – в те времена, когда мы были партнерами и работали на одиночном утреннем дежурстве с трех часов ночи – о том, как умерли мои родители, как меня вырастил брат, как он потом умер, и как умер мой сын, и как я восхищался Круцом за то, что он имел жену и кучу детей и безбоязненно отдавал им всего себя. Но я так ничего ему не сказал, а когда его старший сын Эстебан погиб во Вьетнаме, я понаблюдал, как Круц вел себя с другими своими детьми. И что же – пережив сильнейшую скорбь, он все так же продолжал отдавать себя им, полностью. Но больше я не мог им восхищаться. Изумляться – да, но не восхищаться. После такого я просто не знал, что и подумать.
От таких дурацких мыслей в животе у меня начал расти газовый пузырь, и я прямо-таки видел, как он становится все больше и больше. Тогда я достал таблетку противогазника, разжевал ее и проглотил, потом заставил себя переключиться на мысли о женщинах, о еде или о чем-нибудь приятном, приподнялся, пукнул, произнес «Доброе утро, ваша честь», и почувствовал себя намного лучше.
4
Мне всегда становилось хорошо, когда я ехал на машине и ни о чем не думал, поэтому я выключил радио и предался этому приятному занятию. Довольно скоро, даже не посмотрев на часы, я понял, что наступило время поесть. Я долго не мог решить, куда сегодня поехать – в Китайский городок или в Маленький Токио. Мексиканской пищи мне не хотелось, потому что я пообещал Круцу Сеговиа приехать к нему сегодня вечером пообедать, и там мне предстояло поглотить столько мексиканской еды, что мне хватит на неделю вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Смотри, с а м не нарвись на передозировку, Уимпер, – сказал я, отводя его в сторону от аркады, чтобы можно было и поговорить без лишних ушей, и заодно добраться до ящика переговорника на углу. Мне нужно было его проверить.
– Знаешь, мне очень нравилось, когда меня лечили, Бампер. Честно, ей-богу. КРЦ КРЦ – Калифорнийский Реабилитационный Центр.
– хорошее место. Я знавал парней, обычных, не наркоманов, так они делали себе на руках фальшивые дырки от уколов, чтобы попасть туда, а не в Квентин. А в Техачапи, говорят, еще лучше. Еда хорошая, работать почти что не надо, а на групповой терапии вообще можно побалдеть. Есть еще и производственные школы, где можно подхалтурить, – никогда не отказывался заработать монету-другую. Я тебе скажу, в последний раз мне даже было вроде и жалко, когда меня оттуда выперли через тринадцать месяцев. Но три года в Квентине меня доконали, Бампер. Когда загремишь туда, сразу понимаешь, что угодил в настоящий притон.
– А ты и там думал о том, чтобы поширяться?
– Я всегда об этом думаю, – сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Мы остановились рядом с переговорником. – Мне и сейчас нужно ширнуться, Бампер. Дико нужно. – У него было такое выражение, словно он сейчас расплачется.
– Ладно, не кисни. Я могу и не посадить тебя, если ты мне поможешь. Напряги свои мозги, да покрепче, а я пока позвоню и выясню, не смылся ли ты от проверяющего.
– Мое слово – золото, – сказал он, сразу захорохорившись, едва понял, что я не собираюсь его сажать за следы от шприца. – Мы с тобой можем хорошо работать, Бампер. У тебя хорошая репутация – ты всегда защищаешь своих информаторов. Если ты кого арестовываешь, его не считают предателем. Я ведь знаю, у тебя целая армия стукачей, но ты никому не подкладывал свинью. Ты бережешь своих людей.
– Тебе это тоже не грозит, Уимпер. Работай со мной, и никто не узнает. Никто.
Уимпи уже начал сопеть и хватать воздух пересохшим ртом, поэтому я открыл ключом переговорник и поторопился с проверкой. Я сообщил девушке его имя и дату рождения, дал ему еще раз прикурить, и мы стали ждать. Уимпи озирался по сторонам. Он не боялся, что его заметят за стукачеством, а просто искал посредника: уличного торговца, другого наркомана, любого, у кого при себе могла оказаться порция травки. Но сначала я прочищу ему мозги, подумал я.
– В гостинице живешь? – спросил я.
– Сейчас нет, – ответил он. – Понимаешь, просидев три года без кайфа, я решил, что на этот раз смогу с этим покончить. Потом я вышел, на второй день укололся, и мне стало так погано, что я пошел в психушку на восточной стороне и попросил меня записать. Они согласились, и я еще три дня провел чистым, а потом смылся, отыскал другого наркомана, и с тех пор не слезаю с иглы.
– А в тюряге не приходилось колоться? – спросил я, пытаясь поддержать разговор, пока не поступит информация.
– Нет. Все никак не везло. Слышал, кое-кому удавалось. Однажды я видел, как двое парней делали лифт. Они откуда-то ожидали полкуска. Не знаю, что они собирались делать, но что делали машинку – это точно.
– Как?
– Разбили лампочку, один из них держал волосок куском картона и тряпкой, а другой раскалял его спичками, и они вытянули его настолько, что он стал неплохой пипеткой. Потом они проделали в нем дырочку булавкой и присобачили к пластиковой бутылочке, и, скажу я тебе, получилась у них вещь – что надо. Я бы воткнул ее себе, если бы в бутылочке имелось что-нибудь подходящее.
– И кончик наверняка сломался бы у тебя в вене.
– Стоило рискнуть. Я видел парней, которых так крутило и ломало без очередной дозы, что они вскрывали себе вены бритвой и вдували туда наркотик прямо изо рта.
Он жадно курил. Его руки были покрыты тюремными татуировками. Первые из них появились у него, наверное, когда он был еще подростком. Теперь это был уже тертый жизнью мужик с профессиональными татуировками поверх уже наколотых мест, но следы иглы не могло уже скрыть ничто.
– Когда-то я был паханом, Бампер, а не сигаретным воришкой. Я чистил магазинные склады, брал хорошую одежду и дорогую парфюмерию, вскрывал даже прилавки у ювелиров, сам знаешь, как это трудно. Я носил двухсотдолларовые рубашки в те дни, когда их носили только очень богатые люди.
– Один работал?
– Совсем один, клянусь. Мне никто не был нужен. Я тогда выглядел совсем по-другому – симпатичный и честный парень. Я даже говорил лучше, чем сейчас. Читал много книжек и журналов. Мог зайти в универмаг, приметить молодых продавцов или их временных помощников и сделать так, чтобы они отдали мне деньги. Именно отдали , точно тебе говорю.
– Как же ты ухитрялся так их обжулить?
– Говорил, что мистер Фримен, менеджер по рознице, послал меня собрать у них выручку. Мол, не хочет, чтобы слишком много денег оставалось в кассе. Потом подставлял им мешок, к они наполняли его для мистера Фримена. – Уимпи засмеялся, но тут же захрипел и закашлялся. Отходил с минуту.
– Да, я много должен мистеру Фримену. С удовольствием бы с ним расплатился, если бы встретил. Я пользовался его именем, чуть не в полусотне универмагов. Это имя моего настоящего отца. Это и мое настоящее имя, но когда я был мальчишкой; взял себе имя того охламона, которого окрутила моя старуха. Я всегда представлял, что бы для нас сделал мой настоящий отец, будь он с нами, вот он меня и осчастливил таким способом. Старый мистер Фримен подарил мне тысяч десять. И без подоходного налога. Больше, чем большинство папаш дарят своим отпрыскам, а, Бампер?
– Больше, чем мой, Уимпи, – улыбнулся я.
– У меня очень здорово получалось вешать лапшу на уши. Я был таким милым парнем, цветочек в петлице и все такое. Был у меня и другой фокус, на тот случай, когда я крал дорогие тряпки или детскую одежду и прочую муру. Тогда я приносил их обратно продавцу в сумке с эмблемой магазина и говорил ему, мол, так и так, чека у меня нет, но не мог бы он вернуть мне деньги за товар, потому что малютка Бобби помер в своей колыбельке как раз во вторник, и эти вещи ему больше не понадобятся. Или старый дядя Пит отдал концы перед самым путешествием, на которое он сорок восемь лет копил деньги и столько же лет о нем мечтал, и у меня просто сил нет больше смотреть на эти вещи. Ей-ей, Бампер, они тут же выкладывали мне денежки. У меня даже мужчины плакали. А одна женщина умоляла меня взять ее собственные десять долларов на похороны бедного младенца. Взял я ее десять монет, купил себе на них маленький пакетик травки, и каждый раз, открывая его и готовя зелье, думал: «Детка моя. Ты самая моя настоящая детка». Потом взял шприц, прокопал себе под шкурой маленькую могилку, а когда засандалил кайф в руку и почувствовал, как меня пробирает, сказал: «Спасибо, леди, спасибо, спасибо, лучших похорон у моей детки и быть не могло». – Уимпи закрыл глаза и поднял лицо, слегка улыбаясь и думая о своем.
– Неужели никто из проверяющих не брал у тебя мочу на анализ или еще чего-нибудь? – Я все никак не мог поверить, что у такого наркомана со стажем не проверяли ни руки, ни мочу, когда он освобожден условно-досрочно под обязательство не колоться, пусть даже если основание его освобождения не в наркотиках.
– Пока нет, Бампер. Да и пусть себе берет, мне волноваться нечего. Мне всегда везло на проверяющих. Когда они сажают меня на контроль мочи, я всегда пользуюсь фокусом с пластиковой бутылочкой. Прошу своего старого приятеля Гомера Аллена, чтоб он каждый день снабжал меня свежей бутылочкой мочи, а сам держу эту полную пластиковую бутылочку на шнурке под штанами. Мой глупый малыш проверяющий считает себя большим умником и думает, что обязательно заловит меня или на работе, или вечером дома. Он является и требует пробу мочи. Ладно, я иду в сортир, он стоит у меня за спиной и смотрит, а я лезу в ширинку и заливаю в его стеклянный пузырек мочу Гомера. Он-то считает себя ловкачом, но ему меня никогда не поймать. Такой прямой парнишка. Мне он даже нравится. Иной раз мне он кажется родным, словно я его отец.
Тут девушка подошла к телефону и прочитала мне досье на Уимпера, сказав, что в розыске он не числится.
– Что ж, выходит, ты не в бегах, – сказал я. Повесил трубку, закрыл металлическую дверцу переговорника и водрузил большой бронзовый ключ обратно на пояс.
– Я ж тебе говорил, Бампер. Своего проверяющего я видел на той неделе. И отмечаться хожу регулярно.
– Ладно, Уимпи, давай поговорим о деле.
– Я подумал, Бампер. Есть одна зараза, что однажды мне нагадила. Если ты возьмешь его за задницу, я возражать не стану.
– Годится, – сказал я, давая ему возможность собраться с мыслями и настучать толково, что следует делать со всеми информаторами.
– Он заслужил тюрягу, – сказал Уимпер. – Все знают, что он скотина. Меня однажды наколол с покупателем. Я привел к нему парня, тот хотел купить порцийку травки. Не крупную партию, а просто так, и он продал ему пустышку, а я-то парню говорил, что продавец надежный, и я его хорошо знаю. А когда парень понял, что ему подсунули, он из меня чуть душу не вытряс.
– Ладно, давай его прищучим, – согласился я. – Но меня не интересует мелкая шушера.
– Знаю, Бампер. Это крупный оптовик. Мы возьмем его чисто. Я ему скажу, что нашел богатого клиента, и чтоб он взял три кило товара и встретился со мной в условном месте, а ты, когда мы станем доставать товар из машины, как бы случайно окажешься рядом или еще что-нибудь придумаем... Мы оба начинаем убегать, ты, само собой, бежишь за нами – и дело в шляпе.
– Не пойдет. Я больше бегать не могу. Придумаем, как это сделать по-другому.
– Как хочешь, Бампер. Я тебе кого угодно сдам. На любого настучу, если ты меня не тронешь.
– Кроме своих лучших поставщиков.
– Побойся бога, Бампер, разве можно? Хотя прямо сейчас я бы и их сдал за один укол.
– Где этот оптовик живет? Рядом с моим участком?
– Угу, неподалеку. На Шестой Восточной. Можно взять его прямо в отеле. Так, наверное, будет лучше всего. Ты сможешь пришибить гада, а я смоюсь в окно. Сам по себе он просто дерьмо. Его зовут Маленький Руди. Он мастерит ловушки для тараканов из цыплячьих костей и перевернутых спичечных коробков и еще всякую фигню. Но я тебя очень прошу – сделай так, чтобы я не засветился. Понимаешь, у него есть выход на другого босса, так тот вообще зверюга, а баба его многих из нас готова пристрелить. И если она узнает, что тебя кто-то навел, она подольет тебе в ложку аккумуляторной кислоты и будет только смеяться, когда ты отправишь ее по назначению. Короче, еще та стерва.
– Хорошо, Уимпи, когда ты сможешь все устроить?
– В субботу, Бампер, мы проделаем это в субботу.
– Не пойдет, – быстро отозвался я. Живот неожиданно полоснуло болью – газы. – Пятница – последний день на все.
– Да ты что, Бампер. Его же в городе нет. Точно знаю. Отправился к границе за товаром.
– Я не могу ждать так долго. Тогда вспомни про кого-нибудь другого.
– Черт, дай мозгой пораскинуть, – пробормотал он, царапая костлявыми пальцами макушку. – Во, вспомнил. Парень из отеля «Радуга». Высокий такой, лет сорок, может, сорок пять, блондин. Живет на втором этаже, в первом номере по левой стороне. Как раз вчера узнал, что он скупает краденое. Чуть ли не все подряд. Говорят, за гроши – платит меньше десяти процентов. Добропорядочная собака. Тоже тюрягу заслужил. Я слыхал, наркоманы таскают ему радио и все такое, обычно рано по утрам.
– Ладно, может, я и попробую его завтра, – сказал я, в действительности не очень заинтересовавшись.
– Точно, у него в хибаре должно быть много барахла. Сразу раскроешь кучу краж.
– Годится, Уимпи, на сегодня хватит. Но я хочу видеть тебя регулярно. Не меньше трех раз в неделю.
– Слушай, Бампер, ты не мог бы заплатить мне хоть немного авансом?
– Ты что, смеешься, Уимпи? Кто же платит наркоману авансом?
– Я сегодня в жутко поганой форме, Бампер, – сказал он хрипловатым, шепчущим голосом, словно молитву. Никогда еще он не выглядел так плохо. Тут я вспомнил, что никогда больше его не увижу. После пятницы я вообще никого из них не увижу. Он ничем уже не сможет мне помочь, и хоть я и сделал неописуемую глупость, но я все же дал ему десятку, хотя это было то же самое, что дать ему в руки шприц. Через двенадцать часов он снова окажется в таком же состоянии. Он уставился на банкноту так, словно не верил своим глазам. Я оставил его стоять и зашагал к машине.
– Залови того гада, – сказал он мне вслед. – Он скользкий. Но ты сможешь кое-что найти между ковром и лепниной за дверями в холле. Я тебе и другие улики скажу, чтобы ты прихлопнул его посильнее.
– Сам знаю, как их колоть, Уимпи, – бросил я через плечо.
– До встречи Бампер, до встречи, – крикнул он и тут же зашелся в приступе кашля.
3
Я всегда старался чему-нибудь научиться у людей, живущих на моем участке, и, сидя за рулем, пытался понять, выудил ли я хоть крупицу из трепотни Уимпера. Тот же словесный понос я слышал от тысяч других наркоманов, но тут я вспомнил его слова о замазывании ранок от шприца противогеморройной мазью. Это было кое-что новое, об этом мне еще не доводилось слышать. Я всегда старался научить новичков держать рот закрытым и побольше слушать – так обычно получаешь больше информации, чем когда выспрашиваешь. Даже такой тип, как Уимпи, может тебе кое-что рассказать, если дать ему для этого возможность.
Я глянул на часы, потому что начал чувствовать голод. Конечно, я всегда голоден или вернее – всегда хочу есть. Но я ничего не ем между завтраком, обедом и ужином, а за них сажусь всегда в одно и то же время, если позволяет работа. Я верю в распорядок дня. Если у тебя есть правила и для мелочей, правила, которые ты сам себе установил, и если ты их соблюдаешь, то жизнь твоя будет в порядке. Меняю я свой распорядок лишь тогда, когда обстоятельства вынуждают.
На своей черно-белой машине мимо проехал молодой патрульный Уилсон из дневного наряда, но меня не заметил, потому что не отрывал глаз от какого-то типа, – тот на всех парах несся через Бродвей в сторону заполненного толпами людей Большого центрального рынка, наверняка слямзить чего-нибудь. Хмырь мчался так, словно был наркоманом со слитком золота в кармане. Уилсон – хороший молодой полицейский, но иногда, когда смотрю на него так, как сейчас, в профиль, а он при этом смотрит куда-нибудь в сторону, я замечаю вихор на голове, его вздернутый детский нос и еще что-то очень детское. Меня при этом начинают одолевать разные мысли. Какое-то время они меня беспокоили, а потом однажды вечером на прошлой неделе, когда я упорно думал о Кэсси и о женитьбе, меня вдруг осенило – парень немного напоминал мне Билли. Я тут же выбросил подобные мысли из головы, потому что никогда не думаю об умерших детях или вообще о покойниках, это еще одно мое правило. Но я все-таки начал думать о матери Билли и о том, каким неудачным оказался мой первый брак, как мы жили бы, останься Билли жив. Пришлось признать, что мы жили бы хорошо, и будь Билли жив, я до сих пор был бы женат.
Потом я задумался о том, сколько вообще браков – из тех, что заключены в годы войны, – оказались в конце концов удачными. Но дело было не только в этом, была и другая причина – смерть. Я едва не рассказал однажды обо всем Круцу Сеговиа – в те времена, когда мы были партнерами и работали на одиночном утреннем дежурстве с трех часов ночи – о том, как умерли мои родители, как меня вырастил брат, как он потом умер, и как умер мой сын, и как я восхищался Круцом за то, что он имел жену и кучу детей и безбоязненно отдавал им всего себя. Но я так ничего ему не сказал, а когда его старший сын Эстебан погиб во Вьетнаме, я понаблюдал, как Круц вел себя с другими своими детьми. И что же – пережив сильнейшую скорбь, он все так же продолжал отдавать себя им, полностью. Но больше я не мог им восхищаться. Изумляться – да, но не восхищаться. После такого я просто не знал, что и подумать.
От таких дурацких мыслей в животе у меня начал расти газовый пузырь, и я прямо-таки видел, как он становится все больше и больше. Тогда я достал таблетку противогазника, разжевал ее и проглотил, потом заставил себя переключиться на мысли о женщинах, о еде или о чем-нибудь приятном, приподнялся, пукнул, произнес «Доброе утро, ваша честь», и почувствовал себя намного лучше.
4
Мне всегда становилось хорошо, когда я ехал на машине и ни о чем не думал, поэтому я выключил радио и предался этому приятному занятию. Довольно скоро, даже не посмотрев на часы, я понял, что наступило время поесть. Я долго не мог решить, куда сегодня поехать – в Китайский городок или в Маленький Токио. Мексиканской пищи мне не хотелось, потому что я пообещал Круцу Сеговиа приехать к нему сегодня вечером пообедать, и там мне предстояло поглотить столько мексиканской еды, что мне хватит на неделю вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34