Фуражку он держал в руке, а ухо прижал к двери.
– А у вас создалось впечатление, что он вас заметил? Или, вернее, смотрел ли он в вашем направлении?
– Нет, он находился спиной к тому концу коридора, где стоял я, и я решил следить за всем из-за угла, потому что не знал, что он собирается сделать, и если возникла бы перестрелка или что-то в этом роде, я успел бы сбежать вниз в случае опасности.
– Вы слышали, как он стучал в дверь?
– Нет, он не стучал.
– Возражаю, – перебил прокурор. – Свидетеля спрашивали...
– Не мешайте, – сказала судья, подняв руку ладонью в сторону прокурора, и он уселся на место.
– Может быть, вы слышали, как офицер стучал? – спросила свидетеля судья.
– Нет, сэр, – ответил Гомер, и я услышал несколько смешков из задней части комнаты, тут же возблагодарив бога, что в зале лишь несколько зрителей и нет ни одного полицейского.
– Говорил ли что-нибудь офицер за то время, пока вы за ним наблюдали? – спросил защитник.
– Ничего.
– А как долго вы за ним наблюдали?
– Минуты две-три, может, и дольше. Он встал на колени и попытался заглянуть в замочную скважину, но я все их заткнул еще два года назад, чтобы отвадить гостиничных жуликов и разных любителей подсматривать.
– А не слышали ли вы... подумайте хорошенько, не произносил ли офицер чего-либо в то время, пока вы поднимались по лестнице?
– Да вообще я не слышал, чтобы он чего говорил, – ответил изумленный Гомер, заметив по моему лицу, что происходит нечто чертовски неправильное, а меня вот-вот хватит кондрашка.
– И что он потом сделал?
– Взял ключ. Открыл дверь.
– Как он это проделал? Быстро?
– Я бы сказал, осторожно. Он повернул ключ медленно и осторожно, потом вытащил свой револьвер, а когда почувствовал, что замок повернулся, пинком ноги распахнул дверь и прыгнул в комнату с револьвером наготове.
– Вы слышали после этого какой-нибудь разговор?
– Еще бы, – захихикал он, показывая щербатые потемневшие зубы. – Офицер как заорал на мистера Лэндоуна!
– И что же он крикнул? Вспомните его точные слова.
– Он крикнул: «Замри, сволочь, только шевельнись, и станешь обоями».
Я услышал, как разом захохотали все три зрителя, но судье это вовсе не показалось смешным. Прокурор разделял ее мнение и выглядел столь же пришибленным, как, наверное, и я сам.
– Вы входили в комнату?
– Да, сэр, на секунду.
– Заметили ли вы в комнате что-либо необычное?
– Нет. Офицер велел мне выйти и вернуться в свою комнату, я так и поступил.
– Заметили ли вы что-нибудь на туалетном столике?
– Нет, ничего.
– Слышали ли вы какой-нибудь разговор между офицером и обвиняемым?
– Нет.
– Совсем никакого?
– Офицер его предупредил.
– Что же он сказал?
– Чтобы мистер Лэндоун не пытался выкинуть какой-нибудь фокус, что-то вроде этого. Я в это время уже выходил из комнаты.
– Но что именно он сказал?
– Гм-м, нечто не совсем приличное.
– Мы все взрослые люди. Что он сказал?
– Он сказал: «Попробуй только встать с этого стула, и я так далеко засуну револьвер тебе в ж.., что вся ручка будет в дерьме». Вот что он сказал. Извините. – Гомер покраснел, нервно хихикнул и пожал плечами, повернувшись в мою сторону.
– Обвиняемый сидел на стуле?
– Да.
– Офицер имел в виду свой собственный револьвер?
– Возражаю, – сказал прокурор.
– Я перефразирую вопрос, – сказал защитник. – Офицер в тот момент держал в руке собственный револьвер?
– Да, сэр.
– А другого револьвера вы в тот момент не видели?
– Нет, другого не видел.
Защитник умолк на долгую напряженную минуту, пожевывая кончик карандаша, и я едва не выдохнул с облегчением, когда он произнес: «У меня больше нет вопросов», хотя чувствовать какое бы то ни было облегчение в тот момент было уже поздно.
– У меня есть вопрос, – сказала судья Редфорд, надев очки на свой тонкий нос с горбинкой. – Мистер Доуни, вы не выходили в то утро в вестибюль в любое время д о прихода офицера Моргана?
– Нет.
– Вы вообще не выходили и не выглядывали в вестибюль?
– Ну, только когда к отелю подъехал полицейский. Я увидел стоящую перед отелем полицейскую машину, решил выяснить, в чем дело, и вышел из своей комнаты, но тут увидел, как по ступенькам главного входа поднимается офицер, и вернулся обратно надеть рубашку и туфли, чтобы иметь приличный вид на случай, если от меня потребуется какая-нибудь помощь.
– Вы заглядывали в вестибюль?
– Да, конечно, он как раз напротив моей двери, мэм.
– Кто был в вестибюле?
– Да никого не было.
– Вы видели весь вестибюль? Все стулья? Каждый его угол?
– Конечно. Моя дверь выходит как раз в вестибюль, а он не очень велик.
– Подумайте еще раз. Не видели ли вы двоих мужчин, спящих в вестибюле или поблизости от него?
– Там никого не было, судья.
– А где был офицер, когда вы выглядывали в пустой вестибюль?
– Поднимался по ступенькам главного входа, мэм. Через несколько секунд он подошел к моей двери, спросил про тот самый номер и попросил регистрационную книгу, как я и рассказывал.
Мой мозг пылал, как и все мое тело, я дожидался повторного вызова для дачи показаний и уже держал наготове идиотскую историю о том, как я сначала зашел в вестибюль, вышел и зашел снова, что когда меня увидел Гомер, то подумал, что я захожу в первый раз. И я был готов поклясться, что телефон работал, потому что, черт возьми, с этими телефонами и их неисправностями может случиться что угодно. И даже если этот тощий грязный мелкий прохиндей прокрался вслед за мной по лестнице, может быть, я смогу убедить его в том, что позвонил разузнать про Лэндри д о того , как Доуни поднялся наверх, и вообще, черт подери, Доуни вовсе не обязан был знать, лежит ли на туалетном столике марихуана. Я все пытался убедить себя самого, что все будет в порядке, и потому держал губы растянутыми в широкой честной улыбке, потому что нуждался в ней сейчас больше, чем когда-либо в жизни.
Я дожидался повторного вызова и был к нему готов, хотя мое правое колено дрожало и приводило меня в бешенство, но вдруг судья произнесла, обращаясь к защитнику и прокурору:
– Прошу юрисконсультов подойти ко мне.
Тут я понял, что мне крышка. Лэндри опять захихикал, его голова была повернута в мою сторону, и я шкурой чувствовал его акулью улыбку. Мне осталось только сидеть, смотреть прямо перед собой, как зомби, и гадать, не выведут ли меня из этой комнаты в наручниках за лжесвидетельство, потому что любому было ясно, что это тупое дерьмо Гомер Доуни говорил чистую правду, и даже не понимал, что со мной делает защитник.
Когда они вернулись обратно, поговорив с судьей, прокурор улыбнулся мне деревянной улыбкой и прошептал:
– Все дело было в имени в регистрационной книге. Когда защитник понял, что Гомер не знает настоящего имени Лэндри, он спросил его насчет книги. Книга все ему и открыла. Судья намерена отклонить иск. Даже не знаю, что вам и посоветовать, офицер. В моей практике подобного еще никогда не случалось. Может быть, мне следует позвонить в офис и попросить совета...
– Не желаете ли внести предложение об отклонении иска, мистер Джеффрис, – спросила судья защитника. Тот вскочил и сделал, что его попросили, а судья отклонила иск. Я был настолько оглушен, что почти не слышал, как хихикает на всю комнату Лэндри, пожимая руку защищавшему его питону с детским личиком. Потом Лэндри высунулся из-за плеча защитника и бросил мне «Спасибо, болван», но защитник велел ему попридержать язык. Затем бейлиф положил руку мне на плечо и сказал: «Судья Редфорд хочет встретиться с вами в своем кабинете», я увидел, как судья встала со своего места, и я зашагал к открытой двери как оловянный солдатик. Через пару секунд я уже стоял на середине кабинета лицом к столу, за которым сидела судья, глядя на стену, плотно заставленную книжными шкафами с юридическими книгами. Судья глубоко дышала и молчала, не зная, с чего начать.
– Садитесь, – сказала она наконец. Я сел, уронил на пол фуражку и побоялся наклониться, чтобы ее поднять, такие на меня напали слабость и головокружение.
– За все годы моей работы я не видела ничего подобного. Никогда. Мне хотелось бы знать, почему вы так поступили.
– Я хочу рассказать вам правду, – ответил я, и во рту у меня пересохло. Мне стало трудно произносить слова. Губы набухали от сухости каждый раз, когда я открывал рот. Тысячи раз я видел в таком виде нервничающих подозреваемых, когда я загонял их в угол, и они знали, что попались.
– Может быть, мне следует напомнить вам ваши конституционные права, прежде чем вы скажете мне что-нибудь, – сказала судья, снимая очки, и горбинка у нее на носу стала гораздо заметнее. Она была скромной женщиной, и здесь, в своем кабинете, казалась меньше ростом, но одновременно и более сильной.
– К чертям мои права! – взорвался я неожиданно для самого себя. – Плевать я на них хотел, мне хочется рассказать вам правду.
– Но я намерена просить коллегию адвокатов подать на вас иск за лжесвидетельство. Я собираюсь приобщить к делу регистрационную книгу, вызвать повесткой ремонтника с телефонной станции, и, конечно же, мистера Доуни, и после этого, по-моему, ваша вина будет доказана.
– Неужели вам наплевать на то, что я хочу сказать? – Я был одновременно и взбешен, и испуган, я чувствовал, как на глазах у меня выступили слезы. Сколько я себя помню, в таком состоянии я никогда не находился.
– Что вы можете сказать? Что может сказать вообще кто-либо? Я невероятно разочарована. Более того, меня тошнит от одного вашего вида.
– Вы разочарованы? Вас тошнит? А что, черт возьми, я, по-вашему, испытываю в эту минуту? Я чувствую себя так, словно у меня внутри горит паяльная лампа, и вы не можете ее выключить, и ее нельзя будет выключить, вот что я испытываю, ваша честь. А теперь могу я рассказать истинную правду? Позволите вы мне хотя бы произнести ее?
– Говорите, – сказала она, закурила, откинулась на спинку мягкого стула и посмотрела на меня.
– Ну, у меня был стукач, ваша честь. А я должен защищать своих информаторов, вы это знаете. И для его личной безопасности, и для того, чтобы он и дальше мог снабжать меня информацией. А в наши дни дела в суде ведутся таким образом, что все просто трясутся, лишь бы не нарушить прав обвиняемого, и я теперь даже упомянуть боюсь, что у меня есть информатор, как я обычно делал в прежние годы. И боюсь получить ордер на обыск, потому что судьи стали настолько трусливы, что называют почти каждого осведомителя важным свидетелем, даже когда он им не является. Поэтому в последние годы я начал... искать обходные пути.
– Вы начали лгать!
– Да, я начал лгать! Да какого черта, разве я смог бы добиться обвинительных приговоров для любого из тех жуликов, если бы не солгал хоть немного? Вы ведь знаете, каковы в наше время законы, регламентирующие выслеживание, захват и арест.
– Продолжайте.
Потом я рассказал ей, как был проведен арест, в точности так, как все было на самом деле, и как мне позднее пришла в голову идея по поводу ордера, когда я обнаружил, что он на него выписан. Когда я кончил, она добрых две минуты курила, не произнося ни слова. Кожа не ее щеках была пористой, а само лицо как высеченный кусок скалы. Сидя за столом в профиль ко мне, она казалась мне сильной пожилой женщиной из другого столетия. Наконец она сказала:
– Тысячи раз я видела, как лгут свидетели. Наверное, каждый обвиняемый в большей или меньшей степени врет, а большинство свидетелей защиты измываются над истиной, как пожелают. Конечно же, я видела, как лгут и офицеры полиции, когда у них не хватает доказательств. Есть у них, к примеру, сарая затасканная байка о том, как им почудилось наличие в кармане обвиняемого опасного оружия, например, ножа, а когда они совали в карман руку, чтобы вытащить нож, там оказывалась плитка марихуаны. Множество полицейских рассказывали ее столько раз, что судей от нее уже тошнит. Есть и другой хитрый ход – обвиняемый якобы что-то запихнул под сиденье машины. Это всегда выдается за правдоподобную причину для обыска, и причина эта столь же затасканная. Да, я слышала и раньше, как лгут полицейские, но в этом мире нет только черного и белого, и есть разные степени правды и лжи. Как многие другие судьи, считающие, что офицерам полиции стало в наши дни труднее защищать народ, я толкую сомнения в подобных случаях в их пользу. Но я никогда бы не поверила, что Лос-Анджелесский полицейский способен полностью сфальсифицировать свои свидетельские показания, как вы это проделали сегодня. Вот почему меня от этого тошнит.
– Но я не фальсифицировал их полностью. У него был пистолет. И лежал он п о д матрасом. У него была марихуана. Я солгал лишь о том, где именно я ее обнаружил. Ваша честь, ведь он активный бандит. Детективы полагают, что за ним числится шесть грабежей. Он избил старика и сделал его слепцом. Он...
Она подняла ладонь и сказала:
– Я не думаю, что он этим пистолетом помешивал суп, офицер Морган. Весь его вид говорит о том, что он опасный человек.
– Вы тоже смогли это увидеть! – воскликнул я. – Значит...
– Ничего это не значит. Более высокие судебные инстанции дают нам трудные для исполнения законы, но, клянусь богом, ведь это законы!
– Ваша честь, – медленно произнес я. Тут мои глаза наполнились слезами, и я ничего не смог с этим поделать. – Я не боюсь потерять свою пенсию. Я отпахал в полиции девятнадцать лет и более одиннадцати месяцев, послезавтра я покидаю Департамент и через пару недель официально ухожу в отставку, но я не боюсь потерять свои деньги. Вовсе не поэтому я вас прошу, не поэтому умоляю дать мне шанс. И я не боюсь выслушать иск о лжесвидетельстве и отправиться в тюрьму, потому что в этом мире нельзя быть хнычущим младенцем. Но, судья, есть люди, полицейские и просто разные люди, люди с моего участка, которые считают меня особым человеком. Я один из тех, на кого они по-настоящему надеются, понимаете? Я для них не просто уличный персонаж, я полицейский, черт возьми!
– Вы действительно меня помните? – Конечно, я и раньше бывал на ее судебных сессиях в качестве свидетеля, но полагал, что для черных мантий все мы, синие мундиры, на одно лицо. – Не унижайте нас, судья Редфорд. Некоторые копы не лгут вовсе, другие, как вы говорили, лишь немного. Но только совсем немногие вроде меня сделали бы то, что сделал я.
– Почему?
– Потому что, ваша честь, мне не все равно, черт подери. Некоторые полицейские отбарабанивают свои девять часов и отправляются к своим семьям за двадцать миль от города. Больше их ничто не волнует, но есть полицейские вроде меня – у которых никого нет и которым никто не нужен. Я живу своим участком. И внутри меня есть что-то такое, что заставляет поступать вопреки здравому смыслу. Может, это всего лишь доказывает, что я тупее самого тупого идиота на моем участке.
– Вы не дурак. Вы умный свидетель. Очень умный свидетель.
– Прежде я никогда так много не лгал, судья. Мне показалось, что я смогу выкрутиться и сейчас. Я просто никак не мог прочитать в регистрационной книге правильное имя. Если бы я прочитал его имя в книге, то никогда не смог бы вытащить эту историю с ордером и даже не стал бы пытаться это сделать. И тогда, вероятно, не сел бы в эту лужу. А не смог я увидеть этого имени и лишь предположил, что это должно быть имя Лэндри лишь по той причине, что мне пятьдесят лет и у меня близорукость, но я слишком упрям, чтобы носить очки, и прикидываюсь перед самим собой, что мне тридцать, и я еще способен выполнять работу для молодых, хотя мне для этого уже не хватает сил. Но я уже ухожу, судья. И если у меня и были какие сомнения, то теперь они развеялись. Завтра я работаю последний день. Рыцарь... Вчера кое-кто назвал меня Синим Рыцарем. Почему люди такое говорят? От таких слов начинаешь думать, что ты действительно какой-то особенный, и поэтому просто обязан побеждать в каждой новой схватке. Почему меня должно заботить, выйдет ли Лэндри на свободу? Мне-то до этого какое дело? Почему человека называют рыцарем?
Тут она посмотрела на меня и отложила в сторону сигарету. Никогда за всю свою жизнь я никого не умолял и никогда не лизал ничьи ботинки. Я был рад тому, что она женщина, потому что унизиться перед женщиной все-таки не так скверно , как перед мужчиной. Желудок мой сейчас не просто пылал, а изводил меня приступами и спазмами боли, словно огромный кулак лупил меня изнутри. Я подумал, что через несколько минут просто согнусь пополам от боли.
– Офицер Морган, вы полностью согласны, не так ли, что мы можем прикрывать лавочку и ползти обратно к первобытному навозу, если представители закона, обязанные проводить его в жизнь, начнут действовать за его пределами? Вы понимаете, что тогда больше не будет цивилизации, разве не так? Вы наверняка понимаете и то, что я, как и многие другие судьи, в высшей степени озабочены огромным количеством преступников на улицах, от которых вы, полицейские, должны нас защищать? Не всегда вам это удается, и бывают случаи, когда и вас заковывают в наручники по решению суда, ставящего изначальную добропорядочность людей выше всяких логических предположений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– А у вас создалось впечатление, что он вас заметил? Или, вернее, смотрел ли он в вашем направлении?
– Нет, он находился спиной к тому концу коридора, где стоял я, и я решил следить за всем из-за угла, потому что не знал, что он собирается сделать, и если возникла бы перестрелка или что-то в этом роде, я успел бы сбежать вниз в случае опасности.
– Вы слышали, как он стучал в дверь?
– Нет, он не стучал.
– Возражаю, – перебил прокурор. – Свидетеля спрашивали...
– Не мешайте, – сказала судья, подняв руку ладонью в сторону прокурора, и он уселся на место.
– Может быть, вы слышали, как офицер стучал? – спросила свидетеля судья.
– Нет, сэр, – ответил Гомер, и я услышал несколько смешков из задней части комнаты, тут же возблагодарив бога, что в зале лишь несколько зрителей и нет ни одного полицейского.
– Говорил ли что-нибудь офицер за то время, пока вы за ним наблюдали? – спросил защитник.
– Ничего.
– А как долго вы за ним наблюдали?
– Минуты две-три, может, и дольше. Он встал на колени и попытался заглянуть в замочную скважину, но я все их заткнул еще два года назад, чтобы отвадить гостиничных жуликов и разных любителей подсматривать.
– А не слышали ли вы... подумайте хорошенько, не произносил ли офицер чего-либо в то время, пока вы поднимались по лестнице?
– Да вообще я не слышал, чтобы он чего говорил, – ответил изумленный Гомер, заметив по моему лицу, что происходит нечто чертовски неправильное, а меня вот-вот хватит кондрашка.
– И что он потом сделал?
– Взял ключ. Открыл дверь.
– Как он это проделал? Быстро?
– Я бы сказал, осторожно. Он повернул ключ медленно и осторожно, потом вытащил свой револьвер, а когда почувствовал, что замок повернулся, пинком ноги распахнул дверь и прыгнул в комнату с револьвером наготове.
– Вы слышали после этого какой-нибудь разговор?
– Еще бы, – захихикал он, показывая щербатые потемневшие зубы. – Офицер как заорал на мистера Лэндоуна!
– И что же он крикнул? Вспомните его точные слова.
– Он крикнул: «Замри, сволочь, только шевельнись, и станешь обоями».
Я услышал, как разом захохотали все три зрителя, но судье это вовсе не показалось смешным. Прокурор разделял ее мнение и выглядел столь же пришибленным, как, наверное, и я сам.
– Вы входили в комнату?
– Да, сэр, на секунду.
– Заметили ли вы в комнате что-либо необычное?
– Нет. Офицер велел мне выйти и вернуться в свою комнату, я так и поступил.
– Заметили ли вы что-нибудь на туалетном столике?
– Нет, ничего.
– Слышали ли вы какой-нибудь разговор между офицером и обвиняемым?
– Нет.
– Совсем никакого?
– Офицер его предупредил.
– Что же он сказал?
– Чтобы мистер Лэндоун не пытался выкинуть какой-нибудь фокус, что-то вроде этого. Я в это время уже выходил из комнаты.
– Но что именно он сказал?
– Гм-м, нечто не совсем приличное.
– Мы все взрослые люди. Что он сказал?
– Он сказал: «Попробуй только встать с этого стула, и я так далеко засуну револьвер тебе в ж.., что вся ручка будет в дерьме». Вот что он сказал. Извините. – Гомер покраснел, нервно хихикнул и пожал плечами, повернувшись в мою сторону.
– Обвиняемый сидел на стуле?
– Да.
– Офицер имел в виду свой собственный револьвер?
– Возражаю, – сказал прокурор.
– Я перефразирую вопрос, – сказал защитник. – Офицер в тот момент держал в руке собственный револьвер?
– Да, сэр.
– А другого револьвера вы в тот момент не видели?
– Нет, другого не видел.
Защитник умолк на долгую напряженную минуту, пожевывая кончик карандаша, и я едва не выдохнул с облегчением, когда он произнес: «У меня больше нет вопросов», хотя чувствовать какое бы то ни было облегчение в тот момент было уже поздно.
– У меня есть вопрос, – сказала судья Редфорд, надев очки на свой тонкий нос с горбинкой. – Мистер Доуни, вы не выходили в то утро в вестибюль в любое время д о прихода офицера Моргана?
– Нет.
– Вы вообще не выходили и не выглядывали в вестибюль?
– Ну, только когда к отелю подъехал полицейский. Я увидел стоящую перед отелем полицейскую машину, решил выяснить, в чем дело, и вышел из своей комнаты, но тут увидел, как по ступенькам главного входа поднимается офицер, и вернулся обратно надеть рубашку и туфли, чтобы иметь приличный вид на случай, если от меня потребуется какая-нибудь помощь.
– Вы заглядывали в вестибюль?
– Да, конечно, он как раз напротив моей двери, мэм.
– Кто был в вестибюле?
– Да никого не было.
– Вы видели весь вестибюль? Все стулья? Каждый его угол?
– Конечно. Моя дверь выходит как раз в вестибюль, а он не очень велик.
– Подумайте еще раз. Не видели ли вы двоих мужчин, спящих в вестибюле или поблизости от него?
– Там никого не было, судья.
– А где был офицер, когда вы выглядывали в пустой вестибюль?
– Поднимался по ступенькам главного входа, мэм. Через несколько секунд он подошел к моей двери, спросил про тот самый номер и попросил регистрационную книгу, как я и рассказывал.
Мой мозг пылал, как и все мое тело, я дожидался повторного вызова для дачи показаний и уже держал наготове идиотскую историю о том, как я сначала зашел в вестибюль, вышел и зашел снова, что когда меня увидел Гомер, то подумал, что я захожу в первый раз. И я был готов поклясться, что телефон работал, потому что, черт возьми, с этими телефонами и их неисправностями может случиться что угодно. И даже если этот тощий грязный мелкий прохиндей прокрался вслед за мной по лестнице, может быть, я смогу убедить его в том, что позвонил разузнать про Лэндри д о того , как Доуни поднялся наверх, и вообще, черт подери, Доуни вовсе не обязан был знать, лежит ли на туалетном столике марихуана. Я все пытался убедить себя самого, что все будет в порядке, и потому держал губы растянутыми в широкой честной улыбке, потому что нуждался в ней сейчас больше, чем когда-либо в жизни.
Я дожидался повторного вызова и был к нему готов, хотя мое правое колено дрожало и приводило меня в бешенство, но вдруг судья произнесла, обращаясь к защитнику и прокурору:
– Прошу юрисконсультов подойти ко мне.
Тут я понял, что мне крышка. Лэндри опять захихикал, его голова была повернута в мою сторону, и я шкурой чувствовал его акулью улыбку. Мне осталось только сидеть, смотреть прямо перед собой, как зомби, и гадать, не выведут ли меня из этой комнаты в наручниках за лжесвидетельство, потому что любому было ясно, что это тупое дерьмо Гомер Доуни говорил чистую правду, и даже не понимал, что со мной делает защитник.
Когда они вернулись обратно, поговорив с судьей, прокурор улыбнулся мне деревянной улыбкой и прошептал:
– Все дело было в имени в регистрационной книге. Когда защитник понял, что Гомер не знает настоящего имени Лэндри, он спросил его насчет книги. Книга все ему и открыла. Судья намерена отклонить иск. Даже не знаю, что вам и посоветовать, офицер. В моей практике подобного еще никогда не случалось. Может быть, мне следует позвонить в офис и попросить совета...
– Не желаете ли внести предложение об отклонении иска, мистер Джеффрис, – спросила судья защитника. Тот вскочил и сделал, что его попросили, а судья отклонила иск. Я был настолько оглушен, что почти не слышал, как хихикает на всю комнату Лэндри, пожимая руку защищавшему его питону с детским личиком. Потом Лэндри высунулся из-за плеча защитника и бросил мне «Спасибо, болван», но защитник велел ему попридержать язык. Затем бейлиф положил руку мне на плечо и сказал: «Судья Редфорд хочет встретиться с вами в своем кабинете», я увидел, как судья встала со своего места, и я зашагал к открытой двери как оловянный солдатик. Через пару секунд я уже стоял на середине кабинета лицом к столу, за которым сидела судья, глядя на стену, плотно заставленную книжными шкафами с юридическими книгами. Судья глубоко дышала и молчала, не зная, с чего начать.
– Садитесь, – сказала она наконец. Я сел, уронил на пол фуражку и побоялся наклониться, чтобы ее поднять, такие на меня напали слабость и головокружение.
– За все годы моей работы я не видела ничего подобного. Никогда. Мне хотелось бы знать, почему вы так поступили.
– Я хочу рассказать вам правду, – ответил я, и во рту у меня пересохло. Мне стало трудно произносить слова. Губы набухали от сухости каждый раз, когда я открывал рот. Тысячи раз я видел в таком виде нервничающих подозреваемых, когда я загонял их в угол, и они знали, что попались.
– Может быть, мне следует напомнить вам ваши конституционные права, прежде чем вы скажете мне что-нибудь, – сказала судья, снимая очки, и горбинка у нее на носу стала гораздо заметнее. Она была скромной женщиной, и здесь, в своем кабинете, казалась меньше ростом, но одновременно и более сильной.
– К чертям мои права! – взорвался я неожиданно для самого себя. – Плевать я на них хотел, мне хочется рассказать вам правду.
– Но я намерена просить коллегию адвокатов подать на вас иск за лжесвидетельство. Я собираюсь приобщить к делу регистрационную книгу, вызвать повесткой ремонтника с телефонной станции, и, конечно же, мистера Доуни, и после этого, по-моему, ваша вина будет доказана.
– Неужели вам наплевать на то, что я хочу сказать? – Я был одновременно и взбешен, и испуган, я чувствовал, как на глазах у меня выступили слезы. Сколько я себя помню, в таком состоянии я никогда не находился.
– Что вы можете сказать? Что может сказать вообще кто-либо? Я невероятно разочарована. Более того, меня тошнит от одного вашего вида.
– Вы разочарованы? Вас тошнит? А что, черт возьми, я, по-вашему, испытываю в эту минуту? Я чувствую себя так, словно у меня внутри горит паяльная лампа, и вы не можете ее выключить, и ее нельзя будет выключить, вот что я испытываю, ваша честь. А теперь могу я рассказать истинную правду? Позволите вы мне хотя бы произнести ее?
– Говорите, – сказала она, закурила, откинулась на спинку мягкого стула и посмотрела на меня.
– Ну, у меня был стукач, ваша честь. А я должен защищать своих информаторов, вы это знаете. И для его личной безопасности, и для того, чтобы он и дальше мог снабжать меня информацией. А в наши дни дела в суде ведутся таким образом, что все просто трясутся, лишь бы не нарушить прав обвиняемого, и я теперь даже упомянуть боюсь, что у меня есть информатор, как я обычно делал в прежние годы. И боюсь получить ордер на обыск, потому что судьи стали настолько трусливы, что называют почти каждого осведомителя важным свидетелем, даже когда он им не является. Поэтому в последние годы я начал... искать обходные пути.
– Вы начали лгать!
– Да, я начал лгать! Да какого черта, разве я смог бы добиться обвинительных приговоров для любого из тех жуликов, если бы не солгал хоть немного? Вы ведь знаете, каковы в наше время законы, регламентирующие выслеживание, захват и арест.
– Продолжайте.
Потом я рассказал ей, как был проведен арест, в точности так, как все было на самом деле, и как мне позднее пришла в голову идея по поводу ордера, когда я обнаружил, что он на него выписан. Когда я кончил, она добрых две минуты курила, не произнося ни слова. Кожа не ее щеках была пористой, а само лицо как высеченный кусок скалы. Сидя за столом в профиль ко мне, она казалась мне сильной пожилой женщиной из другого столетия. Наконец она сказала:
– Тысячи раз я видела, как лгут свидетели. Наверное, каждый обвиняемый в большей или меньшей степени врет, а большинство свидетелей защиты измываются над истиной, как пожелают. Конечно же, я видела, как лгут и офицеры полиции, когда у них не хватает доказательств. Есть у них, к примеру, сарая затасканная байка о том, как им почудилось наличие в кармане обвиняемого опасного оружия, например, ножа, а когда они совали в карман руку, чтобы вытащить нож, там оказывалась плитка марихуаны. Множество полицейских рассказывали ее столько раз, что судей от нее уже тошнит. Есть и другой хитрый ход – обвиняемый якобы что-то запихнул под сиденье машины. Это всегда выдается за правдоподобную причину для обыска, и причина эта столь же затасканная. Да, я слышала и раньше, как лгут полицейские, но в этом мире нет только черного и белого, и есть разные степени правды и лжи. Как многие другие судьи, считающие, что офицерам полиции стало в наши дни труднее защищать народ, я толкую сомнения в подобных случаях в их пользу. Но я никогда бы не поверила, что Лос-Анджелесский полицейский способен полностью сфальсифицировать свои свидетельские показания, как вы это проделали сегодня. Вот почему меня от этого тошнит.
– Но я не фальсифицировал их полностью. У него был пистолет. И лежал он п о д матрасом. У него была марихуана. Я солгал лишь о том, где именно я ее обнаружил. Ваша честь, ведь он активный бандит. Детективы полагают, что за ним числится шесть грабежей. Он избил старика и сделал его слепцом. Он...
Она подняла ладонь и сказала:
– Я не думаю, что он этим пистолетом помешивал суп, офицер Морган. Весь его вид говорит о том, что он опасный человек.
– Вы тоже смогли это увидеть! – воскликнул я. – Значит...
– Ничего это не значит. Более высокие судебные инстанции дают нам трудные для исполнения законы, но, клянусь богом, ведь это законы!
– Ваша честь, – медленно произнес я. Тут мои глаза наполнились слезами, и я ничего не смог с этим поделать. – Я не боюсь потерять свою пенсию. Я отпахал в полиции девятнадцать лет и более одиннадцати месяцев, послезавтра я покидаю Департамент и через пару недель официально ухожу в отставку, но я не боюсь потерять свои деньги. Вовсе не поэтому я вас прошу, не поэтому умоляю дать мне шанс. И я не боюсь выслушать иск о лжесвидетельстве и отправиться в тюрьму, потому что в этом мире нельзя быть хнычущим младенцем. Но, судья, есть люди, полицейские и просто разные люди, люди с моего участка, которые считают меня особым человеком. Я один из тех, на кого они по-настоящему надеются, понимаете? Я для них не просто уличный персонаж, я полицейский, черт возьми!
– Вы действительно меня помните? – Конечно, я и раньше бывал на ее судебных сессиях в качестве свидетеля, но полагал, что для черных мантий все мы, синие мундиры, на одно лицо. – Не унижайте нас, судья Редфорд. Некоторые копы не лгут вовсе, другие, как вы говорили, лишь немного. Но только совсем немногие вроде меня сделали бы то, что сделал я.
– Почему?
– Потому что, ваша честь, мне не все равно, черт подери. Некоторые полицейские отбарабанивают свои девять часов и отправляются к своим семьям за двадцать миль от города. Больше их ничто не волнует, но есть полицейские вроде меня – у которых никого нет и которым никто не нужен. Я живу своим участком. И внутри меня есть что-то такое, что заставляет поступать вопреки здравому смыслу. Может, это всего лишь доказывает, что я тупее самого тупого идиота на моем участке.
– Вы не дурак. Вы умный свидетель. Очень умный свидетель.
– Прежде я никогда так много не лгал, судья. Мне показалось, что я смогу выкрутиться и сейчас. Я просто никак не мог прочитать в регистрационной книге правильное имя. Если бы я прочитал его имя в книге, то никогда не смог бы вытащить эту историю с ордером и даже не стал бы пытаться это сделать. И тогда, вероятно, не сел бы в эту лужу. А не смог я увидеть этого имени и лишь предположил, что это должно быть имя Лэндри лишь по той причине, что мне пятьдесят лет и у меня близорукость, но я слишком упрям, чтобы носить очки, и прикидываюсь перед самим собой, что мне тридцать, и я еще способен выполнять работу для молодых, хотя мне для этого уже не хватает сил. Но я уже ухожу, судья. И если у меня и были какие сомнения, то теперь они развеялись. Завтра я работаю последний день. Рыцарь... Вчера кое-кто назвал меня Синим Рыцарем. Почему люди такое говорят? От таких слов начинаешь думать, что ты действительно какой-то особенный, и поэтому просто обязан побеждать в каждой новой схватке. Почему меня должно заботить, выйдет ли Лэндри на свободу? Мне-то до этого какое дело? Почему человека называют рыцарем?
Тут она посмотрела на меня и отложила в сторону сигарету. Никогда за всю свою жизнь я никого не умолял и никогда не лизал ничьи ботинки. Я был рад тому, что она женщина, потому что унизиться перед женщиной все-таки не так скверно , как перед мужчиной. Желудок мой сейчас не просто пылал, а изводил меня приступами и спазмами боли, словно огромный кулак лупил меня изнутри. Я подумал, что через несколько минут просто согнусь пополам от боли.
– Офицер Морган, вы полностью согласны, не так ли, что мы можем прикрывать лавочку и ползти обратно к первобытному навозу, если представители закона, обязанные проводить его в жизнь, начнут действовать за его пределами? Вы понимаете, что тогда больше не будет цивилизации, разве не так? Вы наверняка понимаете и то, что я, как и многие другие судьи, в высшей степени озабочены огромным количеством преступников на улицах, от которых вы, полицейские, должны нас защищать? Не всегда вам это удается, и бывают случаи, когда и вас заковывают в наручники по решению суда, ставящего изначальную добропорядочность людей выше всяких логических предположений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34