Сидя вот так, напротив, боком к огню, они могли вдоволь смотреть друг на друга.— О моем отлете из Невернеса ты знаешь, — начала она и примолкла — то ли от неуверенности, то ли соображая, что ему рассказывать, а что нет. — После нашего последнего вечера я не могла больше оставаться в городе, где жило столько воспоминаний — и где я лишилась самых важных из них. Сказать правду, я, наверно, просто боялась где-нибудь тебя встретить — на улице, или в кафе за тарелкой курмаша, или даже на катке. Прости, Данло. Ты знаешь, почему это так пугало меня. Ты так много значил для меня в моей прошлой жизни, до того, как лихорадка выжгла мне память, но эта жизнь ушла безвозвратно, и нужно было начинать новую. Нужно было построить себе новую жизнь — где-нибудь подальше от Невернеса. Иногда, сознавая, что я потеряла, лишившись тебя, я хотела умереть — но жить мне, должно быть, хотелось еще больше. Любить и жить, жить, жить, пока я снова не стану собой. Не то чтобы я надеялась вернуть свою память — на это я не надеялась никогда. Но рассудок, душа — дело иное. Я должна была вспомнить, кто я на самом деле. Я боялась, что и душу утратила вместе с памятью, понимаешь? И я отправилась искать ее. Я знаю, это звучит очень романтично и очень тщеславно. Ведь душу нельзя потерять. Она всегда на месте, если заглянуть достаточно глубоко. И любовь тоже, и жизнь. Даже память — она всегда на месте, всегда ждет, как жемчуг в темном ящике комода. Ты в итоге оказался прав, и мастер мнемоники тоже. Странно, что мне пришлось покинуть Невернес, чтобы убедиться в этом. Еще страннее, что жизнь привела меня через полгалактики сюда, к тебе. Я не думала, что увижу тебя снова, не думала, что снова тебя полюблю. Я не смела на это надеяться. Но любить, любить и быть любимыми — для этого мы и рождаемся, правда? Я по крайней мере родилась для этого, Данло, и никогда не сомневалась в этом по-настоящему.Тамара разлила по чашкам золотой мятный чай. Данло слушал ее, не прерывая, он не стал поправлять ее даже тогда, когда она приписала утрату своей памяти катавской лихорадке. Он так и не рассказал ей о своем открытии, не стал говорить, что ее память в действительности уничтожил Хануман ли Тош, а не искусственно созданный вирус с Катавы, — и сейчас тоже решил не рассказывать. Сейчас не его очередь, а Тамары. Сидя молча на своей подушке, он пил сладкий чай из голубой чашки и слушал, как Тамара отправилась на Авалон, а оттуда на Ларондиссман, Самум, Летний Мир и Утрадес, где нашла себе укрытие в одной из знаменитых архатских медитационных школ. В конце концов она перебралась на Сольскен, яркую и веселую планету в самом конце звездных туннелей.Сольскен из всех Цивилизованных Миров самый близкий к ядру галактики, а Фарфара — самый дальний. Звезды в ночном небе Сольскена ярки и многочисленны, как песчинки на тропическом берегу, — потому-то, наверно, на Сольскене и поклоняются ночи в отличие от других миров. Во время сезона, называемого “сон в летнюю ночь”, празднества и религиозные церемонии продолжаются там от заката до рассвета. Там всегда нужны музыканты — барабанщики, флейтисты и арфисты. Паутинные арфы — священные инструменты Танца Ночи.Тамару, как куртизанку, обучали, конечно, и музыке. В свое время она играла с лучшими арфистами Невернеса: с Зохрой Ивиацуи, Рамоной Чу и даже с великим Иварананом. Ее сексуальный талант исчез вместе с утраченной памятью, но музыкальный дар, как ни странно, только усилился. Эталоны и ритуальные мастера Сольскена с удовольствием слушали ее, и Тамара много ночей пела их священные песни. Ее золотой голос наполнял священные рощи под аккомпанемент паутинной арфы.Она пела, взывая к своей потерянной душе, и один только ее голос задевал все десять тысяч струн мистического песнопения, которое, как верят сольскенцы, соответствует длине волн звездного света, изливаемого на их мир. Она могла бы провести под этим блистающим небом весь остаток своей жизни, танцуя, вспоминая и исполняя свои прекрасные, грустные песни. Но однажды, в Ночь Долгого Танца, к ней подошел одетый в серое человек. , Он назвался Шиваном ви Мави Саркисяном и сказал, что послан за ней.— Не могу передать тебе, как я удивилась, — говорила Тамара, размешивая мед во второй чашке чая. Она охотно положила бы побольше меду, но сладкого она остерегалась, как конькобежец — выбоин на льду. — Я никому не говорила, куда собираюсь. Я и сама не знала куда, когда начинала свое путешествие. Мне и в голову не приходило, что я окажусь на Сольскене, — это было случайностью. Или чудом. Я, конечно, знаю, что это было, только выговорить затрудняюсь. Я, видишь ли, стала верить в чудеса. Поневоле пришлось поверить.Разве не чудо, что богиня сжалилась над больной духом женщиной и взялась ее исцелить?Данло отпил глоток из своей чашки, кивнул и спросил, бросив странный взгляд на Тамару:— Так ты знаешь, где мы находимся?— Да, конечно. На планете, созданной Твердью — богиней, которую все зовут Твердью. В середине этой самой Тверди — то есть это планета, Земля, находится у Нее в середине. Шиван, когда представился, сказал мне об этом. Он сказал, что чуть не погиб в мультиплексе здесь, в туманности Тверди, где звезды ведут себя странно. У вас, пилотов, это, кажется, называется хаотический шторм. Он был со мной очень откровенен. Сказал, что Твердь его спасла, а взамен попросила его спасти меня. Из милосердия, конечно, но это, мне кажется, было и своего рода испытанием. Шиван сказал, что Твердь испытывает всех пилотов, которые к Ней попадают.Данло, подержав во рту чай, проглотил и спросил:— И ты поверила этому ренегату?— Он предпочитает называться вольным пилотом. Да, я ему поверила.— Но ведь его рассказ должен был показаться тебе… фантастическим. Совершенно невероятным.— В нем было что-то такое…— Да?— В его голосе, в его глазах. Я сразу ему доверилась.Тамара, несмотря на свою наружную искушенность, была одним из самых доверчивых людей, какие Данло встречались. В ней все еще жила невинная маленькая девочка с широко распахнутыми глазами. Данло любил это ее свойство. Несмотря на все свои несчастья, она по-прежнему верила людям, и люди поэтому, в свою очередь, доверяли ей. Данло тоже верил в фундаментальную доброту человеческой натуры, хотя не слишком часто доверял людским словам и верованиям. Рассказ Тамара тоже вызывал у него большие сомнения, представляясь почти нереальным — но в самой Тамаре он сомневаться не мог.Она сидела напротив, открыто глядя на него темно-карими глазами, и в ней чувствовались глубина и одухотворенность.Данло решил, что ради утверждения своей единственной в жизни любви он должен сказать “да” ее доверию к пилоту-ренегату Шивану ви Мави Саркисяну. Сказать “да” логике ее сердца, какие бы сомнения ни вызывала у него логика ее рассказа.— Значит, Шиван откуда-то знал, что ты на Сольскене, — сказал он наконец. — Наверно, это Твердь сказала ему.Тамара кивнула и выпила немного чаю.— Во время своего пребывания у эталонов я привлекала к себе большое внимание — если не как куртизанка, то как арфистка. И это тоже чудо. Чудо, что я приобрела некоторую известность как раз в то время, когда Твердь искала меня. Мне кажется, Она следит за всеми жителями Цивилизованных Миров, но за знаменитыми — особенно.— Следит, — подтвердил Данло. — Следит и ждет — как все боги.— Да, но эта богиня, по-моему, этим не ограничивается.— Ты права. Она врачует человеческие раны. Но я думал… что ты хочешь исцелиться сама.— Да, поначалу хотела. Но я не была по-настоящему счастлива… там, на Сольскене.— Значит, сюда ты прибыла на корабле Шивана?— Ну да — как же иначе?— Шиван нашел тебя на Сольскене, а потом вы прилетели сюда. И все это меньше чем за пятьдесят дней?— Я дни не считала, Данло. Кто же их считает в мультиплексе?— До Сольскена от Тверди… не меньше двадцати тысяч световых лет.— Так много?— Двадцать тысяч световых лет по направлению к ядру галактики. И столько же потом от него. Итого сорок тысяч — меньше чем за пятьдесят дней планетарного времени.— Но ведь от любой звезды галактики можно попасть к любой другой за один ход, разве нет? Почти не затрачивая времени. Ведь так звучит Гипотеза Континуума, которую доказал твой отец?Знакомство Тамары с математикой (и многими другими дисциплинами) всегда приятно удивляло Данло, и он с улыбкой склонил голову, воздавая должное ее эрудиции. Любуясь игрой огненных бликов на ее лице, он сказал:— Да, отец доказал Великую Теорему, это правда. От одной звезды можно пройти к другой — но лишь в том случае, когда маршрут верен. Только когда координаты обеих звезд известны и пилот достаточно гениален, чтобы составить прямой маршрут.— Это очень трудно — составить такой маршрут, да?— Трудно? Не знаю, как сказать. Говорят, у отца это всегда получалось — и у Зондерваля иногда тоже получается. Но для меня и почти всех прочих пилотов все эти точки, огни, звезды… между любыми двумя звездами существует почти бесконечное количество возможных маршрутов.— Мне думается, Шиван — очень одаренный пилот.— Да, я это знаю. — Глядя на мерцающее в камине пламя, Данло вспомнил, как Шиван следовал за его кораблем от Фарфары в глубину Экстра. — Если он овладел Великой Теоремой, то он величайший из всех пилотов, хотя и отступник.Тамара улыбнулась, глядя сквозь темно-синие глаза Данло прямо ему в душу.— Тебе этого не хочется, да? Не хочется, чтобы он оказался талантливым, даже гениальным?— Нет, не хочется. — Данло вспомнился воин-поэт, носящий два красных кольца и путешествующий вместе с Шиваном. — Только не ренегат.— Возможно, это Твердь вычислила ему маршрут — от солнца этой Земли до Сольскена. Уж богиня-то должна знать координаты каждой звезды в галактике.— Да, это возможно.Тамара, отставив чашку, провела своими длинными пальцами по его руке.— Ты всегда сомневаешься, но ведь в том, что я здесь, у тебя сомнений нет, правда?— Нет. — Данло улыбнулся и поцеловал ее пальцы. — Никаких.По правде сказать, он не хотел сомневаться ни в чем, что касалось ее, и с трудом принуждал себя играть в инквизитора, задавать ей каверзные вопросы и уточнять детали ее рассказа.Тамара рассказала, как распрощалась с эталонами и как они в награду за ее мастерство подарили ей золотое платье, сотканное из тончайших паутинных струн арфы, на которой она играла. Потом Шиван поместил ее в пассажирскую кабину своего корабля. Пока он прокладывал свои звездные маршруты, она оставалась наедине с безмолвным гулом космоса и звучащей в памяти музыкой. Сколько продолжалось это путешествие, она не знала, но в конце концов они вышли из мультиплекса над созданной Твердью Землей. Тамару поразила красота этого сине-белого мира. Они прошли сквозь атмосферу планеты и приземлились на тропическом острове в большом западном океане. Там Шиван расстался с ней. На белом песке — между джунглями и голубой лагуной, стоял дом. Ее дом, шале из камня и осколочника. Дом, оставленный в Невернесе. Его каким-то чудом перенесли через двадцать тысяч световых лет — или сделали точную копию.Откуда бы ни взялся этот дом, Тамара смотрела на него как на чудо, но настоящее чудо ожидало ее внутри. В чайной комнате на низком столике стояла золотая урна и простая чаша из голубого кварцевого стекла. Тамара, счастливая оттого, что наконец вернулась домой, услышала голос. Он шептал в самое ее ухо, а может быть, прямо у нее в голове. Прохладный и сладостный голос велел ей наполнить чашу прозрачной жидкостью из урны. Тамара повиновалась. Голос велел ей пить, и она выпила все до дна, жадно и целеустремленно. Жидкость, холодная и горьковато-сладкая, немного напоминала каллу, которую Тамара однажды попробовала в музыкальном салоне Бардо. Но это было не калла, а нечто другое — лекарство от душевных недугов, эликсир, прозрачный и чистый, как вода.Напиток погрузил Тамару сначала в грезы, а потом — в сон.Она не знала, сколько проспала, но ей снились сны, странные и прекрасные сны, в которых она лежала с Данло нагая у жаркого огня. Она чувствовала, как жар обволакивает ее, словно золотое платье, и входит внутрь, словно длинный золотой змей, волнами поднимаясь вдоль позвоночника. Ей снились темно-синие глаза Данло, его золотой голос, его длинные, покрытые шрамами пальцы; снилось, как он обнимает ее, и играет ей на флейте, и что-то ей говорит. Сны напоминали Тамаре о самом сокровенном ее желании: быть истинно живой и побуждать к жизни все, что ее окружает.Очнувшись наконец — через много часов или много дней, — она увидела, что лежит нагая на шкурах в каминной. В полном и ясном сознании она села, и ее взгляд упал на черный, холодный камин. Снаружи она замерзла, и ее пробирала дрожь, но внутри у нее пылали огонь и память. Она помнила каждое мгновение, проведенное с Данло, и много, много больше — ей открылось тайное знание, кто она и зачем явилась в этот мир. Она вскочила — ей хотелось танцевать, воздавая хвалу свершившемуся чуду и долгожданному исцелению своей души.Вскоре после этого рядом с ее домом опустился легкий корабль, и ей велели сесть в него. Она не знала, был ли это корабль Шивана, поскольку пилота не видела. В пассажирской кабине она совершила быстрый перелет через спокойный голубой океан, и корабль снова сел на берегу, близ все того же знакомого дома. Пока Данло совершал свою далекую прогулку, Тамара вышла из таинственного корабля и увидела на дюнах “Снежную сову”, корабль Данло, до половины занесенный песком. Она вошла в дом и в холодной медитационной комнате стала ждать возвращения Данло. Весь вечер она стояла у темного окна, смотрела, ждала и вспоминала вспышку узнавания в глазах Данло в ту давнюю ночь их первой встречи.Пока она рассказывала, они успели выпить по три чашки мятного чая. Данло слушал молча — так птица китикеш слушает, как копошатся черви под снегом, — но многое в ее рассказе беспокоило. На каждый ответ Тамары относительно ее чудесного появления в этом доме у него возникало два новых вопроса. Тамара, к примеру, ни разу не упомянула о воине-поэте, который путешествовал с Шиваном.Что случилось с Малаклипсом, носящим два красных кольца? Разлучила ли Твердь этих двоих, чтобы испытать каждого на свой лад? Загадывала ли она Малаклипсу стихи — или ему пришлось встретиться где-то на другом берегу с тигром, не имея при себе ничего, кроме ножа? Данло тревожила мысль, что воин-поэт находится на одной с ними планете. Еще больше его беспокоило, что Шиван выдержал испытания Тверди и задал ей вопрос, который намеревался задать он сам. Шиван определенно спросит, где можно найти Мэллори Рингесса. Тамара намекнула, что у Шивана есть свои причины повидать его. Может быть, Шиван просто надеялся узнать у него, как применять Великую Теорему и бороздить галактику по своему усмотрению, а может быть, у него имелись и другие причины.Иногда, заглядывая в будущее и прозревая страшную красоту двух жизней, его и своей, Данло боялся за отца. Порой это становилось самой серьезной из его забот, хотя подобное беспокойство о судьбе бога казалось Данло абсурдом. Если Мэллори Рингесс действительно бог, разве не в его силах держаться подальше от пилотов, воинов-поэтов и прочих человеческих особей? Иначе зачем было ему покидать Невернес в то время, когда его слава затмевала солнце? Нет, отец, конечно, не даст себя в обиду — особенно какому-то воину-поэту. Боги не терпят никакого насилия над своей божественной сущностью. Они смеются над людским самомнением. В их воле любить людей или убивать их; иногда, как в случае с Тамарой, они даже простирают свои невидимые длани, чтобы исцелять людей от их недугов. Богиня по имени Твердь, например, любит испытывать людей при помощи ножей, стихов и обещаний лучшей жизни. Тамара, вертя в руках пустую чашку, намекнула, что Твердь делает это, чтобы раскрыть возможности человека. Но кто может знать это наверняка? Может ли Данло сказать, зачем его испытывают — и подвергается ли он испытанию сейчас, в это самое время, когда он пьет мятный чай с благословенной женщиной, возвращенной ему Твердью?— Я рад, что Твердь привела тебя сюда, — сказал он наконец, поставив чашку и улыбнувшись. — Ты снова ожила и кажешься такой счастливой.— Я и правда счастлива — разве нет?— Да, конечно. Но меня все это озадачивает.— Почему?— Когда Твердь требовала, чтобы я убил ягненка там, на скалах, Она пообещала, что поможет мне найти тебя. Что вернет тебе память. Но ведь я не убил ягненка. Я не смог.Тамара отодвинула в сторону чайный поднос и с безупречной грацией мастер-куртизанки придвинула свою подушку к Данло. Теперь она сидела вплотную к нему, выпрямив спину и скромно скрестив ноги под длинным платьем. Глядя на Данло, она взяла его руки в свои. Их глаза соприкоснулись, и Данло вспомнил, что это прикосновение — одна из древнейших позиций эротической йоги. Он чувствовал на лице дыхание Тамары, теплое, мягкое, пахнущее мятой и медом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64