В молодости королю часто приходилось спать на холодной земле, прикрывшись простым солдатским плащом, и он не успел еще забыть, как гудят ладони от тяжелого двуручного меча, когда помашешь им несколько часов кряду, разя врагов – но за всю его жизнь ему ни разу не приходилось сталкиваться с силами Тьмы. Лишь из пышных баллад менестрелей, большинству из которых было мало веры, знал он о темной нечисти, порожденной зловещим Сетом, об огромных оборотнях-вервольфах, рыщущих ночами в поисках одиноких путников; о загадочных остроухих сатирах, которые, как говорят, обитают в глуши Броцельонского леса и странными звуками своих свирелей заставляют двигаться с места скалы и деревья; о зловещих немедийских карликах-лепреконах, стерегущих свои кровавые клады; о Дикой Охоте – орде призрачных рыцарей, наводящих ужас на жителей предгорья Карпашских гор, и многом, многом другом.Его второй племянник – Валерий, сын Фредегонды – что покинул несколько лет назад Тарантию в поисках счастья, вернувшись, поведал о своих подвигах в южных странах, как того требовал долг перед сюзереном. Принц был скуп на слова, но многочисленные шрамы и рубцы на его некогда обласканном дворцовой негой теле, говорили сами за себя. Пожалуй, из всех, с кем судьба сводила короля Вилера, Валерий был единственным, кому довелось столкнуться с настоящим демоном, который едва не погубил его, однако пал под меткими стрелами диких зуагиров некоего Конана из Киммерии. Владыка Аквилонии не мог не верить племяннику, когда речь шла о далеких землях таинственного юга, но все его существо, весь опыт полководца и воина восставали против россказней о якобы пробудившемся от векового сна Цернунносе.Мыслимое ли дело, чтобы в Валонском лесу, который Вилер считал почти что своим королевским парком, изнеженные дворяне на шутовской охоте (то ли дело выйти пешим один на один с диким вепрем – лишь это достойно настоящего мужчины!) встретили легендарного Бога-Оленя… Конечно, у него не было причин подвергать сомнению слова десятков благородных нобилей Аквилонии; оставалось лишь сокрушаться, что нелепый обычай запрещает венценосцу участвовать в потехах Осеннего Гона, отводя ему роль хозяина дворца, радушно встречающего достославного Охотника традиционной чарой с медом, приправленным ягодами можжевельника.Старый король задумчиво окинул взглядом бражничающих дворян. Кто может поведать ему о происшедшем? Троцеро? Он, конечно, храбр и умен, однако аквилонцу не к лицу просить совета у уроженца Пуантена. То же – и Просперо, наперсник графа… Валерий? Из этого угрюмого молчальника клещами слова не вытянешь. Феспий? Надушенный щеголь из окружения племянника не вызывал симпатий у бывалого воина. Один Митра ведает, что тому, знающему толк лишь в женских ласках да кубках с хмелем, могло примерещиться с испугу. Публий? Хитрый казначей слишком осторожен и будет взвешивать каждое слово, подобно меняле на рынке.Король от души пожалел, что не может поговорить с Амальриком Торским. Немедиец умен и обладает недюжинной наблюдательностью, но беседовать на столь деликатную тему с полудругом-полуврагом недостойно владыки Аквилонии. Неужто в его державе не найдется человек, которому он мог бы довериться?! Проклятье! Придется допросить самого Нумедидеса, этого презренного слюнтяя, что уже дважды за сегодняшний день успел опозорить правящую фамилию Тарантии: сперва тем, что с Осеннего Гона его доставили в повозке, точно перепившегося крестьянина, и еще раз, когда выставил себя на посмешище на пиру… То-то будет о чем теперь позлословить в кулуарах Ианты и Бельверуса!Однако ничего другого не оставалось, и Вилер Третий, знаком подозвав королевского сенешаля, уступил ему на время свое место и, сопровождаемый скромным эскортом Черных Драконов, прошествовал в покои принца Нумедидеса.Опочивальня принца Нумедидеса располагалась в северной части тарантийского дворца. Ходили слухи, что это мрачное здание было построено еще во времена валузийского владычества, когда свирепый Кулл низверг в преисполню зловещее племя змеелюдей, посмевших восстать против Сил Света. Первоначально замок задумывался как неприступная цитадель, о чем напоминали толстые зубчатые крепостные стены, по парапету которых без труда могли проехать два тяжеловооруженных конника. Громадный пятиугольник заграждений, сложенных из гранитных валунов, был окаймлен глубоким рвом, под темной водой которого таились острые шипы в человеческий рост высотой, надежно вмурованные в каменное дно.Легенды гласили, что шипы эти ни что иное, как зубы дракона Гремигольда, которого поразил отважный рыцарь Страбониус, и потому им не страшна вековая сырость крепостных вод. Так это было или нет, не знал никто – ведь воду из рва спускали редко, да и то по ночам; однако еще при Вилере Первом случилось, что некий вельможа, возвращавшийся домой после изобильного королевского пира, не удержался на скользком настиле зыбкого моста, залитого осенним дождем, и рухнул в пучину рва вместе со своим конем. Когда беднягу выловили, он уже не дышал, да и немудрено – его крепкие железные латы были разорваны и пробиты насквозь, будто пергаментные.С внутренней стороны стен ширилась хорошо утрамбованная валанга – насыпь из земли, оставшейся после рытья рва. В былые времена на ней устанавливались зубчатые вороты с подвешенными к ним чанами, откуда на головы неприятелю во время осады лился кипяток или разогретая смола. По углам стены красовались мрачные угловатые бастионы, где круглосуточно несли вахту прославленные Черные Драконы – личная гвардия владыки Аквилонии. Они же занимали и треугольный равелин поодаль.Сам замок изначально задумывался достаточно скромным. При строительстве зодчими двигали соображения отнюдь не красоты, но безопасности; их главной целью было уберечь владык Валузии и Аквилонии от посягательств воинственных соседей. Однако от той эпохи, помимо рва и опор старого моста, остался лишь массивный, возвышавшийся в центре донжон, издавна служивший последним оплотом обороны. Он имел собственные склады с запасами провианта, колодцы, комнаты для жилья и внутренние казармы; даже если бы неприятель проник внутрь, защитники цитадели могли еще немалое время оборонять свое последнее пристанище, штурм которого осложнялся еще и тем, что по узким лестничным пролетам можно было продвигаться только гуськом.Но постепенно древний замок обрастал новыми постройками. Приземистая валузийская надежность и простота уступила место легкости и пышности отделки, свойственной новому аквилонскому зодчеству. Дворец застраивался, точно улей, конюшнями и казармами, огромной галереей с большим залом для суда, внутренним храмом Митры, казнохранилищами и тюрьмами, жилыми и служебными помещениями для вельмож и челяди. Ныне дворец напоминал огромный серп, вытянувшийся без малого на лигу в длину, и в нем почти ничего не оставалось от воинственной твердыни былых времен.Наследник престола любил окружать себя роскошью. Отведенные ему покои были заставлены резной зингарской мебелью, мозаичные полы устланы огромными бурыми с серебром шкурами свирепых немедийских медведей (они появились здесь не так давно – скромное свидетельство уважения, что питал к будущему королю немедийский посланник), на стенах красовались изысканные аргосские шпалеры, изображавшие сцены битвы жреца Эпимитриуса с порождением Тьмы, змееголовым Сетом. Тут и там мерцали бронзовые статуэтки из далекой Вендии, багровела пышная бахрома аляповатых туранских ковров, со стен на недоумевающего посетителя таращились погребальные маски черных колдунов легендарного Кешана, а мраморная полка над огромным камином ломилась от тяжести увесистых изваяний злобных раскосых богов таинственного Кхитая.Просторные шкафы офирской работы были доверху заполнены странными безделушками, омерзительные формы которых опровергали все представления хайборийцев о красоте. В беспорядке здесь свалены были изогнутые клювы неведомых птиц с челюстями, унизанными мелкими треугольными зубами; гигантские засушенные листья плотоядных тропических растений, напоминающие человеческую кожу; костяные дарфарские чаши для жертвоприношений, сделанные из черепов рабов, не принадлежавших к человеческой расе; заморанская тесьма, свитая из хвоста оборотня; аренджунские и шадизарские вазы, унизанные чудовищными нитями паутины, толщиной с руку ребенка; костяные мечи пустынного Меру и прочие предметы, служащие не столько для созерцания и размышления, сколько для устрашения и отвращения. Но даже самый пытливый глаз не смог бы заметить здесь ни единого свитка пергамента, ни одного манускрипта или старого портулана; не в чести были и роговые пластины с угловатыми северными рунами, таблички, покрытые застывшим воском, изузоренным южной клинописью, или тонкая рисовая бумага с треугольными кхитайскими иероглифами. Принц Нумедидес презирал всяческую ученость, предпочитая ей бесхитростные радости плотских утех.Сейчас королевский племянник лежал, раскинувшись на золотистых простынях, тупо разглядывая лепной потолок. Несколько мгновений назад он, дивясь собственной ярости, вытолкал из своих роскошных покоев бесчисленных придворных целителей, нахлынувших в его спальню подобно саранче. Теперь он и сам не мог понять, чем так прогневили его седобородые лекари и почему он изо всех сил лупил резной гирканской тростью по их спинам, зачем в бешенстве крошил сапогами их склянки и баночки с притираниями, зачем выплеснул в камин приготовленный настой, пугливо отшатнувшись от вспыхнувшего пламени.Несмотря на то, что в спальне было сильно натоплено, Нумедидеса пробрал ледяной озноб. Что с ним творится? Может, он болен? Или неведомый чернокнижник напустил на него порчу? Мурашки поползли по спине, во рту пересохло. Амальрик как-то говорил, что знается с настоящей ведьмой… не ее ли рук это дело? Принцу стало не по себе, от страха к горлу подкатила тошнота. Он уже почти уверился в том, что стал жертвой магических козней, как вдруг новая мысль пришла ему в голову. А не приложил ли руку сам король, который, узнав о готовящемся заговоре, велел подсыпать племяннику яда? Ведь не зря ходят слухи, что старый Вилер расправился со своим братом, его отцом, чтобы присвоить себе южные земли… Неужто теперь настал черед сына? Нумедидес силился восстановить в памяти всю череду событий. Да, он пригубил из бокала вино за собственное здоровье, ощутил дурноту и после этого… О, Митра! После этого он потерял сознание…Вскочив с постели, принц подбежал к бронзовому тазу, около которого стоял фарфоровый кувшин с чистой водой, и судорожно прополоскал рот. Повторив несколько раз эту процедуру, он почувствовал облегчение, но черные мысли зловещими нетопырями продолжали виться вокруг. Может, стоит повиниться перед королем – наверняка, он смилостивится и прикажет дать ему противоядие… Или сперва спросить совета… Но у кого? Валерий с Амальриком явно в сговоре; может статься, король тут ни при чем, и все это – их происки… Тогда идти к Вилеру с повинной – чистое самоубийство! Так как же быть?Повинуясь внезапному наитию, Нумедидес рванулся к алтарю Митры, находившемуся в изголовье постели, и потянулся за священным символом Солнцеокого – золотым амулетом в виде солнечного круга с человеческим лицом. Талисман как две капли воды походил на тот, что он метнул на охоте в звероликого бога с венцом из сплетенных рогов. Нумедидес попытался схватить Знак Митры, но пальцы вдруг свело судорогой.Задыхаясь от резкой боли, принц протянул вторую руку. Но и она неожиданно скрючилась, отказавшись служить ему.Нумедидес сделался белым, как мел. Непослушные конечности не повиновались ему; казалось, они жили собственной жизнью. Он вдруг явственно осознал, что именно так схватил за горло Валерия, пытался обнять упругие молодые икры Релаты и смел со стола можжевеловые экстракты лекарей.Принц кинулся к камину, к самому огню поднеся руки, к которым постепенно возвращалась жизнь, ощущая блаженное покалывание множества невидимых иголочек. В переменчивом свете пламени он впился взглядом в свои ладони, надеясь отыскать хоть какой-то смутный изъян на своей белесой коже, покрытой многочисленными царапинами и ссадинами. Ничего! Совершенно ничего. Его руки были точно такими же, как и прежде. Принц дернул головой, откидывая прилипшую ко лбу прядь, и, прикусив губу, отошел от огня. У него не оставалось более сомнений, что его околдовали. Околдовали уже давно, иначе с чего бы там, в лесу, он бросился со смехотворной железякой на лесного колосса?Послышался скрип отворяемой двери. Огромные позолоченные створки распахнулись, и в спальню величавой походкой вступил король, в длинном пурпурном плаще, отороченном горностаевым мехом.Вилер Аквилонский был в молодости довольно хорош собой, несмотря на скошенный безвольный подбородок, ныне совершенно скрытый складками жира, и крючковатый нос, напоминающий клюв старого луня, нависавший над седой щетиной усов. Почти ничего не осталось теперь и от пышной, черной как смоль шевелюры; лицо обрюзгло, обвисшие щеки напоминали брыли дряхлого сторожевого пса – и все же весь облик повелителя излучал мощный магнетизм, а молодая улыбка, чужеродно лучившаяся на увядшем лице, обладала прежней притягательностью. Вот и сейчас он улыбался оторопевшему от неожиданности Нумедидесу, хотя в глазах и таилась издевка. – Я вижу, принц, ты уже совершенно оправился. На моей памяти, впервые наследник могущественного Дома Аквилонии ведет себя на благородном пиршестве Осеннего Гона подобно перепившемуся простолюдину… Что с тобою стряслось, племянник? Неужто тарантийское вино все же оказалось чересчур крепким?Нетерпеливым взмахом ладони он отослал эскорт. Капитан конвоя поклонился и тихо вышел, притворив за собой дверь.Внезапно жгучий страх захлестнул Нумедидеса. Первый раз Вилер разговаривал с ним таким тоном. Неужели королю донесли о его бесчинствах в Валонском лесу? О брани с немощным Гретиусом, нападении на Валерия, грязных посягательствах на дочь аквилонского нобиля?..Мысль о неотвратимом возмездии сокрушила несостоявшегося заговорщика. Ноги его подогнулись, и он рухнул на колени, обхватив высокие сапоги короля, захлебываясь слезами бессилия и страха.– Простите, Ваше Величество! Простите вашего блудного сына! Я и сам не ведаю, что творится со мной. Поверьте, я ни в чем не виноват!Вилер, склонившись, обнял племянника за плечи, пытаясь поднять его с колен, но тот оказался слишком тяжел для старого властелина.– Полно, племянник! – произнес он с сочувствием. – Поднимись сейчас же! Недостойно принцу преклонять колени, даже перед собственным королем. Я все знаю и не осуждаю тебя! – И он погладил его по мокрым от пота волосам.Страшное подозрение осенило трясущегося от ужаса наследника. Должно быть, Вилеру стало известно о речах, что вел с ним проклятый немедиец, о готовящемся мятеже, и его, Нумедидеса, честолюбивых планах, о недовольных дворянах, алчущих битв и готовых, ради грядущей наживы, вонзить отравленный кинжал в спину повелителя…Вдруг он с ужасом почувствовал, что его исцарапанные руки, словно два огромных белых червя, поднимаются, тянутся с сафьяновым ножнам на запястья Вилера, высвобождают четырехгранный зуб стилета, крепко сжимают его, и медленно заносят для удара. Он зажмурился, стиснул зубы, пытаясь подчинить взбунтовавшиеся пальцы. Напрасно! Его руки отказывались повиноваться, как если бы принадлежали другому существу. Нумедидес захрипел от ужаса, захлебнулся желчью, и приступ кашля огненными брызгами рассыпался в его истерзанном мозгу. Он уже видел, как стилет, зловеще отсвечивающий багрянцем в потускневшем пламени камина, вонзается в горло короля Аквилонии, как в спальню сбегаются Черные Драконы, привлеченные предсмертными криками повелителя, как его хватают, заламывают за спиной руки, и бросают в сырой каземат, чтобы наутро казнить на заднем дворе… Холод смерти сжал его душу ледяными клещами, и клейкий пот залил побледневшее лицо.…Вилер скорее ощутил, чем увидел, как его племянник выхватил стилет, однако отреагировал молниеносно – схватил за скользкое запястье, выгнул безвольную кисть, заставил пальцы разжаться. Кинжал упал на пол, зазвенев на каменных плитах пола, и король точным движением отшвырнул его ногой прочь, к очагу. Лицо старого воина посуровело, и он наотмашь хлестнул по-бабьи подвывавшего Нумедидеса по лицу. Тот сжался в комок от удара и заголосил вовсю.– Опомнись, принц! – резко сказал Вилер. – Что за малодушие – пожелать расстаться с жизнью из-за подобной безделицы! Конечно, мне не по душе, когда молодые дворяне ведут себя подобно пугливым крестьянским бабам – хлопаются в обморок на пиру, дают себя спеленать, точно младенца, и привезти во дворец на телеге с сеном, вместо того чтобы прискакать на горячем коне к самым воротам Тарантии, трижды стукнуть в них древком копья, как положено по обычаю, и провозгласить горделиво:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48