Медноволосая головка дернулась на тонкой шее, и у него внезапно возникло ужасающее желание задушить ее.– Как ты могла? Как ты могла? – Он помотал головой, точно надеясь, что наваждение вот-вот развеется, девушка исчезнет, подобно призраку-инкубу, вызванному сладострастием спящего, и вновь вернется мир и покой в его душу. – Как ты могла?..В ответ она лишь улыбнулась, приоткрыв пухлые губки, и, призывно качнув бедрами, обвила руками его плечи. Он с силой оторвал ее от себя.– Да будешь ты говорить, в конце концов?! – Он почти кричал, не думая об опасности. – Ты хоть соображаешь, что натворила?Глаза ее, черные во мраке ночи, влажно блеснули, распахнувшись широко и невинно.– Я хотела видеть тебя, мой господин… Я не могла больше ждать. – Тонкими пальчиками она принялась поглаживать его грудь, испещренную давними шрамами. – Ты прекрасен, мой господин! Я не видела никого, кто мог бы сравниться с тобой…Валерий ощутил внезапную растерянность. Он был уверен, что, когда пройдет изначальный порыв и ужас происшедшего дойдет до нее, девушка будет раздавлена ужасом содеянного, возможно даже, примется осыпать его попреками, – он не был готов к этой нежности, восторженному преклонению и лучащимся счастьем глазам в зыбком лунном свете. Он не мог поверить, что подобное возможно в действительности… однако девушка была здесь, перед ним, она улыбалась маняще, ласкала его и, похоже, не ощущала и тени раскаяния.Она вела себя подобно восточной одалиске, – однако подобное немыслимо было здесь, в Аквилонии, и уж тем более, со стороны наследницы знатного рода! Валерий не в силах был поверить собственным глазам.– Но как ты могла? – прошептал он слабо. – Сюда могли войти, увидеть тебя! Ты хоть понимаешь, что погубила себя безвозвратно, что, отдавшись мне, лишила себя будущего! – У него мелькнула мысль, что подобным способом девушка могла пытаться принудить его к браку, – однако тут он решил сразу поставить ее на место. – Я весьма тронут твоим даром, но ты должна понимать…Она не дала ему договорить, приложив ко рту теплые пальчики, затем пробормотала сонно, едва слышно, так что Валерию пришлось склониться к самым ее губам:– Это не имеет никакого значения. Ты – мое будущее и вся жизнь, господин мой. Другой у меня нет и не нужно…Обескураженный, Валерий разжал руки, и девушка, поспешив воспользоваться этим, прижалась к его груди. Ее тело было душистым, манящим… Он сделал последнюю попытку:– Но Релата – разве ты не понимаешь?..– Я понимаю одно! – Со звенящим грудным смехом она опустила руку, и к стыду и ужасу своему Валерий осознал, что плоть его вновь желает ее. – Я понимаю, что мой господин рад мне!Валерий отпрянул. Она попыталась удержать его – но он отстранился в смятении.– Нет, уходи, прошу тебя! – Он готов был встать на колени, лишь бы она наконец ушла. Ужасные картины врывающихся в опочивальню братьев Релаты, с самим бароном во главе; королевского суда, осуждения и ссылки пронеслись у него в голове. Ведь он даже не любил эту женщину! В отчаянии Валерий помотал головой. Дурной сон! Наваждение! Он не знал, что и делать. Только одна мысль растерянной птицей кружилась, не давая покоя: «Ну почему именно я? Почему это со мной?»Это было странно, ведь Валерий Шамарский, принц и воин, никогда не был трусом. Подобного упрека даже враг не осмелился бы бросить ему. Однако сейчас им овладел слепой ужас – и он бессилен был противостоять ему.– Уходи! – взмолился он, падая на жесткий стул. Релата склонила голову с покорным вздохом – длинные волосы шелковой волной легли на грудь.– Если мой господин гонит меня – я уйду. Но вернусь, когда он вновь пожелает того.Никогда! Никогда! Это крик готов был сорваться с уст Валерия, но он заставил себя сдержаться, мертвенным взглядом следя, как поднимает Релата с пола свое воздушное одеяние, как накидывает на плечи разорванную ткань, что скорее обнажала, чем скрывала стройное тело… Она двигалась легко, точно тень. Ему вновь вспомнились искусители инкубы, и холодная дрожь пронзила все тело. Он даже не поднялся проводить ее.Она ушла без единого взгляда, гордо вздернув подбородок, точно королева, выполнившая свой долг, и Валерий вдруг ощутил неясное унижение и досаду, – словно в бою показал врагу спину или оставил безнаказанным оскорбление. Страх перед будущим отступил, как и стыд за содеянное, сменившись горечью и отупением. Почему-то ему казалось, будто судьба жестоко подшутила над ним; будто, сам того не подозревая, он вновь сделался игрушкой в руках богов… Это были тяжелые, неразумные мысли, – но еще хуже ему сделалось, когда он обнаружил, что неутоленное его возбуждение так и не улеглось, и разгоряченная страстью плоть по-прежнему требует своего.Грязно, по-солдатски выругавшись, как не ругался он с самого Хаурана, принц Шамарский прошел в опочивальню и рухнул ничком на неразобранную постель, как пал бы грудью на меч. Забытье, несущее облегчение, наконец укрыло его.– Где ты была, проклятая шлюха?Видят боги, он не собирался говорить этого! Никогда прежде, в самых смелых своих мечтах, в самых грязных помышлениях, Ораст не мог представить себе, что язык его повернется обратиться с подобными речами к той, что была для него всех дороже. Но он так измучался, ожидая ее…Он думал, что сойдет с ума. Сперва, когда ворвался в ее покои, дабы пасть ниц пред властительницей ночей своих, сознаться во всем, вымолить прощение, – и не обнаружив ее там. Он попытался убедить себя, что время еще не столь позднее, что она могла задержаться внизу со слугами, или у постели Тиберия. Самые безумные видения вызывал он в своем воображении, – и все же, сколь ни велики были его способности к самообману, и они оказались небезграничны. В глубокой ночи, к часу, когда из внутреннего двора до укромной галереи поблизости от покоев Релаты, где укрылся жрец, страшась пропустить миг ее возвращения, донесся звон стали и заспанные, ворчливые голоса стражников, вышедших сменить караул у ворот, Ораст вынужден был сказать себе правду. Сбывались худшие его опасения.На миг у него мелькнула мысль уйти. Скрыться, вернуться в свои покои, пока его не застали прячущимся здесь, в недостойной близости от опочивальни дочери барона, – но соображения безопасности и приличий не способны были оказать на жреца действие, достаточное для того, чтобы заставить его сдвинуться с места. С упорством безумия он продолжал нести стражу во тьме коридора. В эти часы он впервые по-настоящему ощутил – как не чувствовал даже в ту страшную ночь перед казнью, – как покидает человека рассудок, превращая его в животное, движимое лишь яростью и отчаянием, как сгорает в огне ревности душа и все, что в ней есть возвышенного и чистого. Он был весь вожделение и злоба, когда услыхал наконец легкие шаги на лестнице, и поджался, подобно ночному хищнику, готовясь к броску.Она показалась из-за поворота, от лестничной площадки, двигаясь почти бесшумно, лунным пятном проскользнув в сумраке, подобная призраку, с незапамятных времен живущему в этих мрачных каменных коридорах. Если бы Ораст не ожидал так долго, если бы все чувства, все существо его не было настроено на нее, точно цитра на прикосновение руки мастера, – он не заметил бы ее. Но девушка появилась, и все запело в душе, натянулись и зазвенели неведомые струны, хлынули потоки огня по жилам… Жрец заступил ей дорогу.Однако слова нежных признаний умерли на устах его, когда он узрел истерзанные шелка одежд, блестящие, расширенные глаза, припухшие губы, – ему не нужен был свет, чтобы заметить все это. Он видел даже алые пятна у нее на плече, там, где пальцы ее ночного любовника впивались в атласную кожу, и лунообразный след на груди, там, где он укусил ее в безумии изливающейся страсти… Он видел это без света, ощущал малейшие изменения, происшедшие с ней, точно они были метами на его собственном теле.И, преградив ей дорогу, вскинув руки угрожающе, точно карающее божество, вышедшее из самого чрева тьмы, он произнес роковые слова.Опешив, она замерла на мгновение, и, похоже, ей понадобилось время, чтобы сознание отметило его присутствие и отозвалось на него. Машинальным жестом она сомкнула руки на груди, пытаясь прикрыть наготу. Он протянул к ней руку – и она испуганно отступила на шаг.– Что… Что ты делаешь здесь? – Голос ее звучал хрипловато, прерывисто, неуверенно. Похоже, она сперва даже не узнала его, но он наклонился ближе, и затуманенный взгляд широко раскрытых глаз испуганной птицей метнулся по его лицу. – Уходи. Дай мне пройти!– Ты никуда не пойдешь, пока не скажешь, где ты была, тварь!Губы, припухшие, серые во тьме, сжались упрямо, и Ораст ощутил внезапный приступ головокружения, чувствуя, как события вырываются у него из-под контроля. В безумии своем он убедил себя, что имеет какие-то права на эту женщину, что в его власти призвать ее к ответу и добиться повиновения, – однако она явно не признавала за ним таких прав, не желала вступать в игру на его условиях. Это мгновенно обескуражило неудачливого мага, который отныне стал посмешищем даже в собственных глазах, приводя в чувство, подобно ледяному душу. Ему захотелось выть от отчаяния, биться в истерике, посыпать голову пеплом – но было поздно! Релата отказывалась повиноваться ему, не желала подчиниться его власти! Более того, она даже не подозревала, что подобная власть может существовать, и ее презрительно вздернутый подбородок, прищуренные глаза – точь-в-точь как у Винсента, когда он угрожал жрецу кинжалом; и поджатые губы ясно говорили об этом.– Опомнись, раб! Кто ты такой, чтобы чего-то требовать от меня?Она могла бы и не говорить этого. В одно ужасающее мгновение Ораст осознал все безумие своих надежд и притязаний, и страх стиснул душу когтистой лапой. Что он возомнил о себе, презренный нищий, отщепенец? Раб, воистину, раб, точнее не скажешь. Взор его устремился слишком высоко, но карающая десница богов настигла глупца, сломила его и швырнула вновь в низость безвестья! В грязь и прах втоптан был Ораст, тот, что на несколько дней полагал себя равным небожителям! И вот она стояла перед ним, та, которую он, в дерзком безумии, считал творением своим, своею вещью, – и она возвышалась над ним, надменная, непреклонная, точно богиня мщения, и во взоре ее было пламя ярости, и сила в сиянии ее.Без слов ощутила она надлом в его душе и надвинулась беспощадно, не ведая снисхождения к слабости и унижению его, – полная то ли божественного гнева, то ли слепой жестокости влюбленных.– Ты, жалкий червь! – Теперь голос ее напоминал шипение, и шелк шелестел, обвивая ноги, когда она сделала шаг, оттесняя Ораста с пути. – Как осмелился ты шпионить за мной? Как повернулся твой грязный язык произнести слова, полные хулы и скверны? Подлая тварь, презревшая законы гостеприимства! Змея, кусающая руку, вскормившую ее! Я велю забить тебя плетьми на конюшне, подлая ехидна, стереть тебя в порошок… Из твоей бледной шкуры нарежут ремней – может, хоть это научит тебя почтению!Ораст прикусил губу, отстраненным уголком сознания с необъяснимой четкостью воспринимая происходящее, вплоть до горячей соленой струйки, что текла у него по подбородку, – но у него не было сил поднять руку и утереть ее. Он смотрел в глаза Релаты, горевшие во тьме, точно колдовские болотные огоньки, чувствуя, как все глубже засасывает его вязкая трясина страха. Нечто подобное мог бы ощущать некромант, призвавший демона из пучин преисподни и обнаруживший, что не в силах совладать со своим творением… Умоляющим жестом он поднял руки, точно пытаясь защитить глаза от прожигающего насквозь взора женщины.– Пощади раба своего, о госпожа! Прошу тебя! Я не желал зла… – Шальная мысль зародилась вдруг в голове, и, даже зная, что в этом неравном поединке воли он заведомо обречен, он решился испытать последнее средство, надеясь если и не одержать победу, то хотя бы смягчить последствия собственного безумия. – Будь милосердна, госпожа, ведь твой слуга просто тревожился за тебя. И так же встревожились бы прочие домочадцы, узнай они о том, что ты не ночевала в своих покоях…Она застыла на мгновение, прищуренные глаза вспыхнули ненавистью, но тут же девушка взяла себя в руки, с поразительной быстротой оправившись от нанесенного удара. Она презрительно дернула плечиками и вскинула голову так, что волосы, рассыпавшись, медной мантией окутали плечи. Истинная царица ночи стояла перед трепещущим Орастом, – и он изумился собственной нелепой, отчаянной отваге, что толкнула его угрожать ей.Серые губы разомкнулись, и слова, холодные и граненые, ледяными осколками сорвались с уст:– Если ты осмелишься обмолвиться хоть звуком о том, что видел меня здесь, я скажу, что ты ворвался в мою опочивальню и пытался совершить надо мною насилие! – Она помедлила немного, почти мечтательно проводя по губам языком. – Я могу даже сказать, что тебе удалось это сделать… Как ты думаешь, кому из нас они поверят? И какая кара будет ждать тебя, пес?Ораст захлебнулся желчью. Как ни странно, страх его прошел. Он был уничтожен, раздавлен, втоптан в прах, – и это не оставило в душе его места для иных чувств. Он не ощущал ничего, кроме безумной, нечеловеческой злобы, и бессилие лишь пуще распаляло его. Никакие угрозы не могли бы тронуть его в этот миг. В крайнем унижении он неожиданно обрел силу и, взглянув на Релату, промолвил бесстрастно:– Не бойся… – он знал, что ей нечего было бояться, но эта мимолетная снисходительность должна была задеть ее, и жрецу было приятно хотя бы чуть-чуть, хотя бы вскользь уязвить эту похотливую самку, силящуюся выглядеть святой –…я никому ничего не скажу. – Почему-то теперь он был уверен, что все ее запальчивые фразы не более чем пустые угрозы до смерти перепуганной девчонки. О, боги, как же он ненавидел ее… – Забудем о том, что случилось сегодня ночью – это в наших с тобой интересах. Я желаю госпоже только счастья.Она кивнула, не сводя с него напряженно-затуманенного взгляда, – точно свеча в черном мареве. Ему показалось, что она хочет что-то сказать, однако губы ее так и не разомкнулись, и с гордо поднятой головой Релата Амилийская проследовала в свою опочивальню мимо околдовавшего ее жреца. Немигающим, полным бессильной страсти взором проводил он ее, и было ли в глазах его больше ненависти или любви, не смогли бы сказать и вездесущие боги. ОБРАЗ ГОНЧЕЙ Если бы кто-то спросил графа Троцеро, зачем, собственно, собирается он к немедийцу, о чем думает говорить с ним, тот едва бы сумел ответить. Его подталкивало страстное желание хоть что-то предпринять. Пусть сытые аквилонские нобили сидят сложа руки своих замках! Им нет дела до великой Аквилонии! Но он – пуантенец! Золотой Леопард! И должен идти вперед, навстречу врагу! Промедление смерти подобно!Однако, в покоях немедийского посланника его ждало разочарование. Безучастный истукан-слуга мертвым голосом сообщил, что хозяина нет дома. Никакие уговоры не помогли. Лишь знаменитое пуантенское упрямство удержало гордого южанина от того, чтобы немедленно развернуться и уйти прочь; это – и еще сильнейшее нежелание возвращаться в свои опостылевшие покои, к недовольным ворчащим слугам, к молчаливым попрекам дружины, к надоевшим, тысячи раз пережеванным мыслям. И вельможа принялся кругами ходить по двору, решив дождаться прихода хозяина.Двор был совсем небольшой, зажатый между Судебными палатами с одной стороны и тремя приземистыми, соединенными галереями Башнями Дуайенов, где располагались апартаменты послов при аквилонском дворе. В правой из них размещался немедийский посланник со свитой, в средней – представительство офирского владыки, левую делили между собой бритунцы и аргосцы.Прошло не менее двух поворотов клепсидры. Троцеро продрог и уже вознамерился было уходить, решив повторить попытку утром. И вот, в тот самый момент, когда он почти дошел до ворот, дверь правой башни неслышно отворилась и полоска света прорезала вечернюю мглу.Инстинкты старого воина сработали быстрее рассудка, – не прошло и мгновения, как граф, весь обратившись в зрение и слух, застыл у каменной ограды, благославляя Митру за то, что надоумил его выбрать черную одежду и плащ, которые позволили раствориться в наступающих сумерках. Его не заметил никто. Даже вышколенная немедийская челядь, снующая по двору, не обратила ни малейшего внимания на скрытую в полумраке фигуру.Но, может, он всполошился напрасно? Ведь в дверях появился только мажордом, тот самый, что так рьяно не желал впускать пуантенца. Троцеро едва не выругался вслух… но тут же возблагодарил судьбу за то, что остался незамеченным. Слуга, выйдя во двор, огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг ни души, сделал кому-то почтительный знак рукой. Из приотворенной двери показались двое.Они были закутаны с головы до пят в длинные темные плащи, с низко надвинутыми капюшонами – ни лица, ни фигуры не разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48