Он не потрудился даже спросить, насколько серьезна рана.Нумедидес задумался, машинально чертя на запотевшем окне контуры королевской короны. Что ни говори, а в последнее время Валерий вел себя более чем странно. Таким угрюмым, обозленным и мрачным принцу видеть его еще не доводилось. И хотя сам он от природы не отличался особой наблюдательностью и склонен был куда больше времени уделять собственным причудам, нежели поведению окружающих, но в этот раз Нумедидес не мог не заметить, что с его кузеном творится что-то неладное.Он был бы рад спросить его напрямую, однако боялся, что Валерий резко и грубо осадит его. К тому же, у него хватало собственных забот.Весь остаток дороги, быстро оправившись от полученного потрясения, он размышлял о своем разговоре с бароном и о письме Троцеро. Следовало что-то срочно предпринять, однако нерешительный принц колебался, как всегда пребывал в неуверенности, и на въезде в Тарантию, наскоро простившись со своими неожиданными спасителями и кинув им кошель с серебром, он почти сумел убедить себя, что вся эта история не стоит и выеденного яйца, что все забудется, утрясется само собой. А значит, бог даст, и никаких решительных шагов предпринимать не потребуется.Однако дворцовые новости вынудили его взглянуть на дело по-другому.Троцеро не шутил, теперь это было ясно. Более того, учитывая то, как скоро непримиримый граф претворил в жизнь свои планы, настроен он был весьма и весьма решительно. Хвала Митре, рана, нанесенная Амальриком, оказалась достаточно тяжелой и надолго уложила буйного пуантенца в постель. Жаль, что не смертельной: придворный лекарь, которого Нумедидес основательно порасспросил, объясняя свое любопытство тревогой о здоровье графа, сказал что через две четверти луны Троцеро вновь будет на ногах. Две четверти луны – вот срок, отпущенный небесами. И если за это время он не найдет выхода, то последствия могут быть для него самыми ужасными…Нумедидес оторвался наконец от окна. Лицезрение унылого двора, где уже застучали первые капли дождя, оставляя на камнях крупные темные пятна, наскучило ему, и принц уселся перед разожженным камином, наслаждаясь теплом и смолисто-дымным ароматом. Вышколенные слуги приготовили для него подогретое вино со специями, и Нумедидес, взяв кувшин, украшенный королевским гербом с особой подставки у огня, где напиток дольше всего сохранял тепло, наполнил кубок и с наслаждением сделал большой глоток; затем, не выпуская из холеных рук фиал, тяжело плюхнулся в широкое кресло. Его грузное, не по годам расплывшееся тело, непривычное к долгим поездкам верхом, ломило, и принц недовольно поморщился. И как только эти мужланы вроде его дорогого братца Валерия могут по несколько суток не вылезать из седла? Изнеженный принц обычно, даже выезжая на охоту, старался большую часть пути проделать в карете или паланкине, и лишь в самый последний момент с помощью нескольких слуг и специальной скамейки неуклюже вскарабкивался на круп своей кобылы. Нумедидес вздохнул, с завистью вспомнив, как держится на лошади шамарский принц, – гордый, прямой, как клинок. Ни одна женщина не могла не задержаться взглядом на его стройной фигуре. Ни одна не упускала случая покрасоваться перед ним, одарить сияющей улыбкой, задеть небрежно кружевным рукавом, проезжая мимо. И даже Релата…При воспоминании о девушке принц с силой стиснул в руке бокал так, что тонкое серебро погнулось под пальцами. О, как было все хорошо до возвращения Валерия! Дважды в год эта амилийская красотка приезжала с отцом и братьями в Тарантию, сроком на две-три луны, как и вся прочая знать, получавшая приглашение от короля на весенние или осенние празднества. И Нумедидес, почти каждый день мог любоваться ее точеной фигуркой на пирах, балах, прогулках и охотах. И она, она была любезна с ним тогда, – принц доподлинно помнил это. Шутила, сверкала глазками… Тогда она не строила их себя недотрогу! Тогда она не забывала, что именно Нумедидес, – наследник Аквилонского престола!А вот теперь все изменилось. Он видел их накануне с Валерием, на той злосчастной лесной поляне. Девица не сводила с шамарца взгляда, и улыбалась ему одному, не обращая на Нумедидеса никакого внимания… И все из-за того, что его кузен красив и строен, а он, Нумедидес одышлив, тучен и нерешителен. Что ж, пусть шамарец интересней его, как мужчина. Но женщины любят сильных и наделенных властью, а власть, вся власть в Аквилонии скоро будет у него, а не у какого-то там Валерия. Вот тогда и посмотрим, с кем предпочтет разделить ложе эта гордячка, и не она одна. Он вспомнил, как горели румянцем ее щеки, как соблазнительно колыхалась в низком вырезе белая грудь… Хороша. Что ни говори, хороша… И все это достается Валерию, будь он проклят во всех преисподних Зандры!Нумедидес сжал кулаки. Ревность ослепила его. Он не вспоминал о том, что до недавнего времени сам обращал на дочь барона Тиберия не больше внимания, чем на остальных придворных красоток, большинство из которых имели, возможно, повод жаловаться на его скабрезности и сальные взгляды, – но едва ли на большее. И тем более, он не строил в отношении Релаты никаких далеко идущих планов: для этого дочь обедневшего, хоть и знатного рода, и даже не единственная наследница, была слишком мелкой добычей. Но теперь, принадлежащая Валерию, она стала в его глазах самой желанной, почти насильно похищенной. У Нумедидеса не оставалось сомнений, что кузен его лукавством завладел тем, что принадлежало по праву ему самому.В былые времена, возможно, остатки здравого смысла еще могли возобладать в нем. В конце концов, в Аквилонии немало других девушек, и многие из них куда красивее и богаче дочери барона Амилийского. Однако Нумедидес упрямо гнал от себя эти мысли, наслаждаясь разрастающейся в душе волной черного, желчного гнева. Он упивался ненавистью и планами мщения, – и чувство это было столь же непривычно пьянящим, как и ощущение силы, что он испытал в утреннем словесном поединке с Тиберием… и позже, на берегу, с той ничтожной шлюхой, о которой теперь он старался не думать… Прежде, до охоты Осеннего Гона, принц не испытывал ничего подобного. Но теперь уже не мыслил жизни без овладения этой мощью, столь призрачной и столь необходимой ему.Горячее вино, которое он все подливал и подливал себе из медного кувшина, и пылающая ярость уносили его все дальше, – пока вдруг в кружащейся голове Нумедидеса все пережитое за последние дни не сложилось в стройную картину, и решение, единственно возможное и единственно верное, не воссияло перед ним, подобно огненному рубину, что нес в пасти своей золотой змей на Аквилонском гербе.В волнении Нумедидес поднялся и нервно заходил по своему кабинету, натыкаясь на все подряд и даже не замечая того. Зашатался тяжелый стул. С грохотом полетел на пол низкий столик на тонких золоченых ножках, и столешница из тончайшей яшмовой пластины треснула и раскололась пополам. На шум прибежали слуги, однако, заглянув пугливо в комнату и встретившись глазами с бесноватым взглядом хозяина, почли за благо бесшумно закрыть дверь и на цыпочках удалиться.А Нумедидес и впрямь был страшен в этот момент. Кожа лоснилась от пота, на щеках яркими багровыми пятнами играл румянец. Волосы растрепались, точно от ветра. Черный халат развевался при каждом шаге, подобно крыльям нетопыря. И глаза смотрели в никуда, округлившиеся, блестящие, по-птичьи безумные.Наконец он остановился, замер у окна в той же позе, что и час назад. Решение было принято. Он нашел в себе мужество взять в руки огненный рубин, и теперь тот сиял, подобно путеводной звезде. И, при мысли о том, что означала эта метафора в действительности, принц Нумедидес медленно и хищно усмехнулся в сгустившуюся тьму.Не разбирая дороги, спотыкаясь, цепляясь за корни и ветви, падая и поднимаясь с трудом, не замечая ничего вокруг, Ораст бежал по ночному лесу.Все утро, после того как случайно столкнулся с Валерием, – у самой кухни, подумать только… совсем как в тот раз, с ней, – он слонялся, сам не свой, по огромному дому, пытаясь обрести забвение и покой в повседневной суете и шуме, однако мир бежал души его. Теперь он без тени сомнения знал, кто его счастливый соперник, – хотя, вглядевшись в мрачное лицо принца, с запавшими, тусклыми глазами, он, пожалуй, едва ли решился бы назвать его счастливым. Как видно, то, что составило бы блаженство жреца, вознесло его на небеса сияющего наслаждения, принесло Валерию лишь горечь разочарования.Однако Ораст, если и не нашел в себе силы возненавидеть его, не мог найти в душе своей и сочувствия, – в том пожаре, что бушевал ныне в сердце его, сгорели все чувства, кроме самых яростных и безумных. Он не находил в себе сил задуматься над тем, что может чувствовать и думать Валерий, да и сама Релата, если на то пошло… он ощущал лишь свои страдания, лишь их сознавал, и лишь они терзали его, все сильнее с каждым мгновением.Он едва не лишил Валерия жизни в том коридоре – кинжал, что он прятал в складках короткого плаща, был наготове, стремительный, подобный змеиному жалу, но он не нанес удара. И не страх остановил его, не мысль о королевском суде и даже не простое человеческое отвращение к убийству. Он готов был на все, если бы это позволило обрести желаемое, однако смерть Валерия не дала бы ему ничего, и лишь это удержало его руку. Чары приворота не могла разрушить даже смерть, и Релата чахла бы над могилой возлюбленного, слепая и глухая ко всему, позабыв о чести и долге, точно так же, как легла к нему в постель.Нет, здесь требовалось что-то иное! Магию возможно было одолеть лишь еще более сильной магией. Однако, сколько не листал колдовской фолиант Ораст, силясь из отдельных, уже знакомых ему слов сложить внятные объяснения, сколько ни рылся в воспоминаниях – ничего не выходило! Нигде он не мог отыскать и намека на то, как разрушить содеянное им заклятье.У него оставался единственный выход, но он не мог думать о нем без содрогания.Марна! Слепая колдунья! Если кто и в силах помочь ему, то только она. Но для этого придется открыться ей. Рассказать о Скрижали Изгоев… Раскрыть тайну!Кто знает, что придет ей на ум? А если она решит скормить непутевого жреца тем тварям, которые, как болтали, в изобилии водились возле ее логова, и забрать чудодейственную книгу себе? Но если даже она милостиво дарует ему жизнь, то чем он будет без Скрижали – жалким приживалом немедийского барона? Да и это вряд ли получится… Страшно представить, что сделает разгневанный немедийский князь, когда узнает, что жрец по глупости и тщеславию лишился магического тома и поставил под удар все то, чего Амальрик терпеливо ожидал столько зим. Да, не миновать тогда ему дыбы в митрианских застенках и костра на площади…И все же ничего другого не остается… Даже если Марна покарает его за дерзновенность замыслов, за то, что он посмел своими неумелыми руками прикоснуться к магической святыне – это лишь избавит несчастного жреца от дальнейших страданий. Конечно, существовали вещи и похуже смерти… однако сейчас Ораст предпочитал об этом не думать. Лесная колдунья была его последним шансом.Когда он, наконец, добрался до места, ждать ему пришлось совсем недолго. Он едва успел присесть на поваленный ствол у озерца, отдышаться, оглаживая лежащий на коленях том дрожащими руками, как за спиной у него послышался легкий шум шагов и шорох раздвигаемых ветвей. Ораст поспешно поднялся.Марна выглядела точно так же, как и в последний раз, когда он видел ее, и почему-то это удивило жреца, хотя с того дня не прошло и половины луны. Должно быть, подсознательно он ожидал, что весь мир должен претерпеть изменения, подобные тем, что потрясли его душу.Проклятая бесстрастная маска, как всегда, выбивала его из колеи. Ему оставалось лишь гадать, что за чувства, тайные страсти могли скрываться под уродливой личиной.Он стоял молча, смущенный и неловкий, ощущая себя беспомощным ребенком. Он стоял, не осмеливаясь сделать ни шагу навстречу, ожидая, пока колдунья снизойдет до того, чтобы подойти ближе. Он стоял, не смея пошевелиться, оцепеневший, как птенчик перед змеей, неведомо откуда зная – стоит растревожить Марну, уязвить ее небрежной позой, непочтительным взглядом, суетливым движением или даже взволнованным дыханием, и ведьма еле заметным мановением руки сотрет его душу с поверхности этого мира с той же легкостью, с какой школяр влажной ветошкой стирает грифель с аспидной доски.Но Марна, похоже, не гневалась и как всегда неспешно приблизилась своей царственной походкой. Ораст облегченно вздохнул. Слава Бессмертным, он остался жив! Что ж, может быть, старая колдунья снизойдет до помощи ему – и жрец смущенно, даже заискивающе протянул ей заветный том, вот, мол, возьми, владычица, то, с чем не мог совладать твой раб – ничтожный червь, пыль на земле! Он не произнес при этом не единого слова, но Марна все поняла и без этого и, как показалось Орасту, торжествующе улыбнулась. Он готов был поклясться в этом, хотя, как всегда, не видел лица колдуньи. Марна молча, повелительным жестом протянула руку, и жрец, с подобострастным поклоном покорно отдал ей свое сокровище. Та небрежно приняла Скрижаль, полная царственного достоинства, и Ораст с трудом удержался, чтобы не бухнуться на колени.– Это именуется Скрижалью Изгоев… – пробормотал он чуть слышно, пересохшим от волнения голосом. И понял, что сморозил глупость – объяснять что-либо Марне о магии было так же нелепо, как учить косаря ловчее косить сено.– И чего теперь ты хочешь от нас? – с ледяной издевкой осведомилась чародейка. – Советов? Помощи? Утешений?Колени Ораста подкосились – он упал ниц и, захлебываясь слезами, сбивчиво, с повторениями, по десять раз цепляясь за одну фразу, начал рассказ.Раскинувшись на низкой софе, не сводя глаз с пляшущих языков пламени в камине, принц Нумедидес лениво позвонил в золотой колокольчик. Почти мгновенно в дверях возник слуга, почтительно склонивший голову в ожидании приказаний господина. Принц расслабленным жестом поманил его ближе, чтобы не напрягать голос, и, не глядя на слугу, процедил:– Пойдешь в город сегодня! Мне нужен Конан-киммериец, командир Свободного Отряда. Я слышал, он остановился в «Золотом Бочонке». Отыщешь его и отдашь вот это… – Из складок халата Нумедидес извлек увесистый кожаный кошель и подбросил его на мясистой ладони. Внутри что-то звякнуло. Он швырнул кошель слуге – тот с поклоном поймал и поспешно спрятал за пазухой. – Проведешь его сюда через потайной ход, в любое время, как только отыщешь. Но не вздумай говорить ему, кто хочет его видеть. Ну, пошел!Челядинец вновь поклонился, привычный к самым невероятным приказаниям господина. Что ж, если хозяину будет угодно, он найдет и притащит к его ногам самого Зандру… И все же он дорого дал бы за то, чтобы узнать, что замыслил принц на сей раз.По возвращении из Амилии, Валерий собирался немедленно подняться к себе. Дорога, вопреки обыкновению, утомила его, и он с горечью подумал, что, должно быть, стареет. Тело требовало горячей ванны, сытного обеда и мягкого ложа… как далеко все это было от прежних его солдатских привычек, когда куска хлеба с вином после двенадцатичасовой скачки и кровавого боя достаточно было, чтобы восстановить силы, и короткий сон на голой земле, под тонким плащом, был пределом мечтаний.Не так уж много времени прошло с тех пор, – но от былого остались лишь тени смутных воспоминаний, которым он и сам не верил порой. Валерий чувствовал, будто в теле его обитают два человека: один – простой воин, отважный, прямой, привыкший встречать опасность лицом к лицу; другой – изворотливый, расчетливый придворный, преисполненный отвращения к миру и усталости. Он ненавидел этого второго, однако не видел способа избавиться от него. Стоило ему вернуться в Аквилонию, и это его «второе я», от которого он надеялся навсегда отделаться много лет назад, вернулось, точно верный пес на свист хозяина. В Тарантии Валерию, как ни старайся, не удавалось стать прежним воином. Теперь он начинал опасаться, что это не удастся ему и в Шамаре.Горечь и тоскливая хмарь одолевали его при одном лишь взгляде на королевский дворец, такой нескладный и прекрасный в своем смешении стилей, нагромождении построек и хаосе людской суеты. Жизнь здесь не прекращалась ни на мгновение, не замирала даже в самые поздние ночные часы, и в душе, хотя он и не желал сознаваться себе в этом, ему мучительно хотелось окунуться в это бурление, погрузиться в него с головой, стать здесь своим, слиться с кипучим потоком сияющей придворной жизни, – но одновременно он сознавал, что любая подобная попытка заведомо обречена на неудачу. Тот, другой Валерий, что несся с шальным, диким гиканьем в бой, разя врага серебристой молнией меча, что ночами пел у костра грубые солдатские куплеты, сочиненные безвестными похабщиками многие поколения назад, что сам чистил своего коня и оружие, не имея зачастую даже сменной рубахи… тот Валерий знал, что навсегда останется чужим в Тарантии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48