Они повстречали гвардейцев-драгун из полка, расквартированного в Чаттерисе, и потолковали о бэймутских балах, и о том, до чего красивая девушка эта мисс Браун и до чего, черт возьми, интересная женщина эта миссис Джонс. Тщетно Пен напоминал себе, каким остолопом Фокер был в школе, - он и читал-то еле-еле, по складам, и как неопрятно одевался, и по тупости своей вечно попадал пальцем в небо. Мистер Фокер не шибко пообтесался с той поры, и, однако, Пен испытывал затаенную гордость, прохаживаясь по Главной улице с молодым человеком, который ездил в собственной коляске цугом, разговаривал на равной ноге с офицерами и заказывал на обед черепаховый суп и шампанское. Он с почтительным вниманием выслушал рассказы мистера Фокера о том, как молодые люди проводят время в университете, коего мистер Ф. был украшением, - о тамошних газонах, гребных гонках и молочном пунше, - и ему тоже захотелось приобщиться к этим мужским развлечениям и утехам. Тут им как раз повстречался верхом на лошади фермер Гернет, проживавший по соседству от Фэрокса, и Пен, ответив на его поклон, просил его заехать к миссис Пенденнис и передать, что он встретил школьного товарища и останется обедать в городе.
Продолжая свою прогулку, юные джентльмены подошли к собору, откуда доносилась музыка вечерней службы (музыка эта всегда волновала Пена до глубины души), но куда мистер Фокер ходил поглазеть на нянюшек, облюбовавших Вязовый переулок, и тут они пробыли до тех пор, пока с последним торжественным аккордом молящиеся не стали расходиться.
Среди немногих, кто молился в тот день в соборе, был старый пастор Портмен. Заметив Пена, он подошел поздороваться с ним и в изумлении воззрился на его друга, выпускавшего изо рта ароматные клубы сигарного дыма, которые тут же обволокли честное лицо пастора и его черную шляпу.
- Мистер Фокер, мой товарищ по школе, - отрекомендовал его Пен. Пастор сказал "гм" и поморщился на сигару. У себя в кабинете сей достойный муж не прочь был выкурить трубку, но к сигарам питал глубочайшее отвращение.
- Меня вызывал сюда епископ, - сказал он. - Поедем домой вместе, Артур?
- Я... я сговорился с товарищем, - отвечал Пен.
- Лучше бы вам поехать со мной, - сказал пастор.
- Его матушка знает, что он не воротится к обеду, сэр, - вмешался мистер Фокер. - Так ведь, Пенденнис?
- Из этого еще ничего не следует, - проворчал пастор и с большим достоинством пошел прочь.
- Не иначе, как старику не понравилась моя сигара, - сказал Фокер. Ба! Смотри-ка кто идет, генерал, а с ним Бингли, антрепренер. Здорово, Кос! Здорово, Бингли!
- Как поживает мой уважаемый молодой друг? - ответствовал джентльмен, которого Фокер назвал генералом и который одет был в поношенный военный плащ с облезлым воротником и в шляпу, лихо сдвинутую на одну бровь.
- Надеюсь, вы в добром здравии, дорогой сэр, - сказал его спутник, - и нынче вечером удостоите Королевский театр своим присутствием. Мы играем "Неизвестного", и ваш покорный слуга исполняет...
- Не могу вас видеть в обтяжных штанах и ботфортах, Бингли, - сказал мистер Фокер, на что генерал, говоривший с сильным ирландским акцентом, возразил:
- Зато мисс Фодерингэй в роли госпожи Халлер вам понравится, не будь мое имя Джек Костиган.
Пен разглядывал эту пару с величайшим интересом, - он еще никогда не видел актеров. Но он успел заметить красную физиономию пастора Портмена, когда тот, выходя из ограды собора, оглянулся на него через плечо, явно не одобряя его новых знакомых.
Может быть, ему и вправду лучше было бы последовать совету пастора. Но кому из нас ведомо, где нас подстерегает судьба!
Глава IV
Госпожа Халлер
Воротившись к "Джорджу", мистер Фокер и его гость уселись за стол, накрытый в кофейне, и мистер Раммер подал им первое блюдо с таким почтительным поклоном, будто прислуживал наместнику графства. Пен невольно проникся уважением к осведомленности своего друга, когда тот заявил, что шампанское отдает подгнившим крыжовником, подмигнул на портвейн - вот это, мол, без обмана - и заверил слуг, что кого другого, а его, Фокера, не проведешь.
Всех слуг он знал по именам и расспрашивал о женах и детях; а когда подъезжали лондонские кареты (они в те далекие дни отходили от "Джорджа"), мистер Фокер распахивал окно кофейни, окликал, тоже по именам, кучера и проводника, справлялся о их семействах и, в то время как конюх Джем сдергивал с лошадей попоны и карета бодро пускалась в путь, очень весело и ловко подражал звуку рожка.
- Бутылка хереса, бутылка шипучего, бутылка портвейна и chasse-cafe Рюмка ликера после кофе (франц.)., недурно, а? - сказал мистер Фокер, а когда с этими напитками, а также с изрядным количеством орехов и фруктов было покончено, он напомнил, что пора "топать". Пен вскочил на ноги раскрасневшийся, с блеском в глазах, и они отправились в театр, где купили билеты у страдающей одышкой старой дамы, дремавшей за кассой.
- Это миссис Водянкум, теща Бингли, здорово играет леди Макбет, сообщил Фокер своему товарищу: Фокер и с ней был знаком.
Они могли выбрать чуть ли не любые места в ложах, ибо зрительная зала была наполовину пуста, как это обычно бывает в провинциальных театрах, несмотря на "взрывы восторга и гальванический трепет наслаждения", о коих Бингли оповещал в афишах. Человек двадцать виднелось там и сям на скамьях в партере, примерно столько же свистели и топали ногами на галерке, да еще с десяток, по контрамаркам, сидели в ложах. Отдельную ложу занимали поручики драгунского полка Роджерс и Поджерс и юный корнет Тидмус. Актеры играли только для них, и эти джентльмены переговаривались с исполнителями, когда те не бывали заняты в диалоге, а в знак одобрения громко вызывали их по имени.
Антрепренер Бингли, который исполнял все главные роли, и комические и трагические, кроме тех случаев, когда смиренно уступал место лондонским светилам, порою наезжавшим в Чаттерис, в роли Неизвестного был просто великолепен. Он наряжен был в узкие штаны, ботфорты и плащ, которыми театральная традиция наделила этого невинно пострадавшего человека, а из-под касторовой шляпы с траурным пером, свисавшим на его старое пропитое лицо, виднелся огромный, волнистый, рыжеватый парик. Из запаса бутафорских драгоценностей он всегда отбирал себе самые крупные и блестящие, и сейчас из-под плаща у него поблескивал; бриллиантовый, закрывавший целый сустав мизинца перстень, которым, он поигрывал для услаждения партера, В виде особенной милости Бингли разрешал иногда надевать этот перстень молодым актерам своей труппы, игравшим в водевилях. Чтобы польстить ему, они просили рассказать им историю перстня. В театре, так же как и у царствующего дома и других знатных фамилий, некоторые драгоценности передаются из рода в род. Этим перстнем владел Джордж, Фредерик Кук, который получил его от мистера Квина, который, возможно, купил его за шиллинг. Бингли воображал, что весь мир ослеплен его сверканием.
Неизвестный лежа читал бутафорскую книгу - поразительную эту книгу, которая не переплетена, как прочие, но размалевана и нарумянена, подобно герою или героине, что держит; ее в руках; и держит не так, как обычно держат книги, но указывает на страницу пальцем; при этом многозначительно кивая головой в публику, а затем поднимает глаза и палец к потолку, притворяясь, будто по своим утешительным свойствам сие литературное произведение сродни небесам.
Едва завидев Пена и его товарища, Неизвестный стал играть нарочно для них, лежа на бутафорском холмике, он важно на них погладывал из-за позолоченной книги и пуще прежнего выставлял на вид руку, перстень и ботфорты, прикидывая, какое впечатление произведет на них каждый из этих аксессуаров: он твердо вознамерился их пленить, ибо знал, что они уплатили за вход и ему уже виделось, как их семьи, прибыв из своих поместий, заполняют плетеные кресла в его ложах.
А пока он лежал на своем холмике, слуга его Фрэнсис делился с публикой наблюдениями касательно своего хозяина.
- Опять, читает, - говорил Фрэнсис. - И так от зари до зари. Природа для него лишена красоты, а жизнь - очарования. Уже три года, как я не видал на его лице улыбки. (При этих словах верного слуги лицо, у Бингли так помрачнело, что страшно было смотреть.) Ничто его не занимает. О, когда бы мог он привязаться к какому-нибудь живому созданию, пусть даже к зверю или птице, - ибо без любви нет жизни.
(Из хижины выходит Тобиас (Голл). Он восклицает:
_ О, как отрадно после семи долгих недель снова почувствовать тепло солнечных лучей! Благодарю тебя, всеблагое небо, за эту радость! - Он сжимает в руках шапку, возводит глаза горе и молится. Неизвестный внимательно к нему приглядывается.
Фрэнсис к Неизвестному: Видно, этому старику не много досталось на земле счастья. А между тем, как он благодарен и за малую эту долю!
Бингли: Пусть он стар, но он всего лишь младенец в пеленках надежды. (Пристально смотрит на Фокера, но тот как ни в чем не бывало продолжает сосать набалдашник своей трости.)
Фрэнсис: Надежда - кормилица жизни.
Бингли: А колыбель ее - могила.
Неизвестный сопроводил эту реплику стоном, похожим на звук умирающего фагота, и устремил на Пенденниса такой пристальный взгляд, что бедный мальчик совсем смешался. Ему казалось, что на него смотрит вся зала, он потупил глаза. Едва он их поднял, как снова встретился взглядом с Бингли. В продолжение всей сцены тот не давал ему покоя, и он испытал великое облегчение, когда сцена кончилась, и Фокер, стуча тростью, крикнул: "Браво, Бингли!"
- Похлопай ему, Пенденнис, ты же знаешь, это каждому приятно, - сказал Фокер; и добрый этот юноша, а также развеселившийся Пенденнис и драгуны в ложе напротив что было сил забили в ладоши.
Хижину Неизвестного и его ботфорты сменила комната в замке Винтерсен; слуги стали торопливо вносить столы и стулья.
- Вон Хикс и мясе Тэктвейт, - шепнул Фокер. - Очень мила, верно, Пенденнис? А вот и... ура! Браво! Вот и Фодерингэй.
Партер возбужденно застучал зонтами об пол, с галерки раздался залп рукоплесканий; драгунские офицеры и Фокер исступленно хлопали. Шум стоял такой, будто театр был набит битком. Из-за боковой кулисы выглянула красная физиономия и жиденькие бакенбарды мистера Костигана. Пен широко раскрыл сразу заблестевшие глаза: госпожа Халллер вышла на сцену, глядя в землю, потом, оживившись от рукоплесканий, обвела залу признательным взором и, скрестив руки на груди, склонилась чуть не до полу в величественном реверансе. Снова аплодисменты, снова зонты; на этот раз Пен, разгоряченный вином и восторгом, бил в ладоши и орал "браво!" громче всех. Госпожа Халлер заметила его, как и все в зале, и старенький мистер Бауз, первая скрипка оркестра (усиленного в этот вечер с любезного разрешения полковника Франта музыкантами драгунского полка), поднял глаза от пюпитра, к которому прислонен был его костыль, и улыбнулся бурному восторгу юноши.
Кому довелось видеть мисс Фодерингэй лишь в позднейшие годы, после того как она вышла замуж и приобщилась к жизни Лондона, тем трудно вообразить, как прекрасна она была в ту пору, когда Пен впервые ее узрел, и я заранее предуведомляю читателя, что карандаш, который иллюстрирует эту книгу (и умеет довольно хорошо нарисовать безобразное лицо, но перед изображением красавицы всегда пасует), не может дать о ней даже отдаленного представления. Она была рослая, статная и к двадцати шести годам - ибо ей было тогда двадцать шесть лет, а не девятнадцать, как она уверяет, достигла полного расцвета своей красоты. Черные ее волосы лежали над высоким лбом естественными волнами, а тяжелые блестящие косы уложены были низко на шее, стройной как у луврской Венеры, этой услады богов и людей. Глаза ее, когда она поднимала их на вас, прежде чем опустить на них лиловые, с густой бахромою, веки, излучали бездонную нежность и тайну. Кажется, Любовь и Гений выглядывали из них, а потом робко скрывались, устыдившись, что их видели у окошка. Мог ли такой лоб не свидетельствовать о высоком уме? Она никогда не смеялась (зубы у ней были нехороши), но неизъяснимо нежная и милая улыбка играла в уголках ее прекрасных губ и в ямочках на щеках и подбородке. Нос ее в те дни был выше всяких похвал. Уши напоминали две перламутровые раковинки, и длинные серьги (хоть и составлявшие гордость бутафории) только портили их. На ней было длинное черное одеяние, которое она носила и в котором двигалась с удивительной грацией; из-под широких его складок изредка мелькали сандалии, и хоть они были довольно большие, но Пену показались столь же обворожительными, как Золушкины башмачки. Но лучше всего в этой великолепной особе были ее руки, и вся она виделась как бы сквозь них. Они окружали ее подобно сиянию. Когда она в знак покорности судьбе складывала их на груди; когда роняла их в безмолвной муке или поднимала, горделиво повелевая; когда в минуты легкого веселья руки ее порхали перед ней, как... с чем бы это сравнить?.. как белые горлицы перед колесницей Венеры, - то этими самыми руками она манила, отталкивала, заклинала, обнимала своих поклонников - не кого-нибудь одного, ибо она была надежно защищена собственной своей добродетелью и доблестью своего отца, чья сабля вылетела бы из ножен при первом оскорблении, нанесенном его дитяти, - но всю публику, неистово рукоплескавшую ее реверансам, поклонам и прелестям.
Так она стояла с минуту - чудо красоты! - а Пен не сводил с нее глаз.
- Ну что, правда милашка? - спросил мистер Фокер.
- Шш! - сказал Пен. - Слушай.
Она заговорила звучным низким голосом. Те, кто знает пьесу "Неизвестный", помнят, вероятно, что речи действующих лиц не примечательны ни здравым смыслом, ни новизною мыслей, ни поэтичностью.
Ни один человек никогда так не говорил. Если в жизни мы встречаем дураков, а это иногда случается, они, благодарение богу, не употребляют таких идиотски выспренних выражений. Все слова Неизвестного не настоящие, так же, как книга, которую он читает, волосы, которые носит, холмик, на котором сидит, и бриллиантовый перстень, которым поигрывает; но сквозь всю эту галиматью проглядывают истинные чувства - Любовь, материнство, прощение обид, которые привлекают внимание, где бы их ни проповедовали, и вызывают отклик во всех сердцах.
С какой затаенной скорбью, с какими порывами страсти вела госпожа Халлер свою роль! Вначале, когда домоправительница графа Винтерсена велит слугам приготовить к приезду его сиятельства постели, комнаты, обед и проч., ею владело спокойствие отчаяния. Но когда она наконец избавилась от непонятливых слуг и могла открыть свои чувства партеру и ложам, она изливалась каждому из зрителей, словно он был единственным ее другом и она выплакивала свое горе у него на плече: маленький скрипач (которого она как будто и не замечала, хотя он-то следил за каждым ее движением) вздрагивал, ерзал, кивал, жестикулировал, а когда она дошла до знаменитого места: "И у меня тоже есть Уильям, если он еще в живых... да, если он еще в живых. И малолетние его сестры. О воображение, зачем ты меня так терзаешь, зачем рисуешь несчастных моих детей, сраженных недугом, тоскующих без м-м-матери?.." - когда она дошла до этого места, маленький Бауз крикнул "браво!", а потом уткнулся лицом в свой синий носовой платок.
Весь театр был растроган. Фокер достал из кармана большущий желтый платок и плакал навзрыд. А Пен, тот уже и плакать не мог. Он только следил за актрисою взглядом, - когда она скрывалась, сцена и зала пустели, лампы и алые офицеры бешено кружились у него в глазах. Он заглядывал за кулису, где она ждала своего выхода, а отец снимал с нее шаль; и в сцене примирения, когда она бросилась на грудь к мистеру Бингли, в то время как дети цеплялись за их колени, а графиня (миссис Бинглй), барон Штейнфорт (его с большим воодушевлением играл Гарбетс) и остальные действующие лица образовали вокруг них живописную группу, - горящие глаза Пена видели только ее, только Фодерингэй. Занавес опустился - это на Пена опустился погребальный покров. Он не слышал ни слова из того, что сказал Бинглй, когда вышел на авансцену объявить завтрашний спектакль и, как всегда, принять бурные аплодисменты на свой счет. Пен даже не понял, что публика вызывает мисс Фодерингэй, да и сам антрепренер как будто не догадывался, что успех пьесе создал не он, а кто-то другой. Наконец он понял, ухмыльнулся и, скрывшись на минуту, появился вновь под руку с госпожой Халлер. Как она была прекрасна! Косы ее упали на плечи, офицеры бросали ей цветы. Она прижала цветы к сердцу. Она откинула волосы со лба и с улыбкой обвела глазами публику. На секунду взгляды ее и Пена скрестились. Но вот занавес снова упал, видение исчезло. И Пен не услышал ни одной ноты из увертюры, которую, с любезного разрешения полковника Франта заиграл духовой оркестр драгунского полка.
- Пальчики оближешь, а? - спросил мистер Фокер.
Пен, пропустив вопрос мимо ушей, пробормотал в ответ что-то невнятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55