И вот он пьет, а портной идет в тюрьму, а семья портного идет по миру. Так будем же проливать слезы над невзгодами гения и громить тиранов-издателей, угнетающих литераторов!
- Как, ты берешь еще стакан грога? - ехидно спросил Пен: приведенный выше разговор между молодыми людьми происходил в Черной Кухне.
Уорингтон по обыкновению расхохотался.
- Video meliore proboque... Вижу и одобряю хорошее... (а делаю дурное) (лат.); из "Метаморфоз" Овидия. Погорячее, Джон, и с сахаром! - крикнул он вслед лакею.
- Я бы тоже выпил еще, да не хочется, - сказал! Пен. - Сдается мне, Уорингтон, что мы с тобой не намного лучше других. - И когда Уорингтон допил последний стакан, они отправились домой.
В ящике для почты их ждало два письма от того caмого мистера Бангэя, с которым они вместе провели утро. Гостеприимный издатель имел честь приветствовать их каждого в отдельности и просил доставить ему удовольствие - отобедать у него в такой-то день в обществе друзей из литературного мира.
- Угощение он устроит на славу, - сказал Уорингтон. - Вся армия Бангэя будет налицо.
- Вся, кроме бедного Шендона, - отозвался Пен и, пожелав другу спокойной ночи, ушел в свою спаленку. События и встречи этого дня сильно его взбудоражили, и он лежал и думал о них еще долго после того, как услышал за стеною громкий, равномерный храп, возвестивший, что Уорингтон крепко заснул.
"Неужели правда, - думал Пен, лежа в постели и глядя на луну, освещавшую угол комода и над ним - рамку с видом Фэрокса, нарисованным Лорой, - неужели правда, что я наконец начал зарабатывать, и к тому же пером? Что я более не буду разорять матушку и, может, даже составлю себе имя? Что ж, я от этого не откажусь, - думал юный мечтатель, смеясь и краснея в темноте, хотя была ночь и никто не мог его увидеть; очень уж желанными представлялись ему почет и слава. - Если фортуна мне улыбается, тем лучше; если она хмурится, бог с ней. Что бы ни ждало меня, успех или неудача, помоги мне, боже, всегда быть честным. Помоги мне говорить правду в той мере, в какой я ее знаю, не отступать от нее под воздействием лести или корысти, личной неприязни или сословных предрассудков. Дорогая моя матушка, как вы будете гордиться на старости лет, если я сумею совершить что-то, достойное вашего имени! И ты, Лора, ты уже не будешь презирать меня как жалкого мота и бездельника, когда увидишь, что я... когда я добьюсь... тьфу, какой же я Альнашар, я всего-то получил пока пять фунтов за стихи и заказ на десяток статей для газеты!" Давно уже Пен не испытывал такого прилива бодрости и в то же время не судил себя так строго. Он перебирал в памяти заблуждения и ошибки, увлечения, сумасбродства и разочарования своей непутевой молодости. Он встал с постели, распахнул окно и долго глядел в темноту; потом, повинуясь внезапному порыву, будем надеяться - доброму, подошел к комоду и поцеловал рисунок на стене, а потом бросился на колени у кровати и замер в этой позе покорности и надежды. Когда он встал, глаза его были полны слез: он поймал себя на том, что бессознательно шепчет слова, которые в детстве повторял за матерью, перед тем как она уносила его в кроватку и, опустив полог, благословляла на сон грядущий.
Утром юный Пиджен внес в комнату тяжелый пакет, адресованный Дж. Уорингтону, эсквайру, с поклоном от мистера Троттера и с запиской, которую Уорингтон тут же прочел.
- Эй, Пен! - заорал он. - Хватит лодырничать!
- Я тут! - откликнулся Пен из своей комнаты.
- Иди сюда, это по твою душу.
- Ну, что случилось? - спросил Пен, входя.
- Лови! - крикнул Уорингтон и запустил пакет ему в голову, но Пен успел его поймать, почему и устоял на ногах.
- Это книги на отзыв, для газеты "Пэл-Мэл", - объяснил Уорингтон. Ну-ка, раздраконь их как следует!
Пен ликовал. У него даже руки тряслись, когда он разрезал бечевку, и глазам его предстала пачка новеньких книг в коленкоровых переплетах, романы, стихи, путешествия.
- Дверь на замок, Пиджен, - приказал он. - Я нынче не принимаю.
И, залпом выпив чаю, он поспешил к своему столу, так ему не терпелось взяться за дело.
Глава XXXIII,
в которой наша повесть все не удаляется от Флит-стрит
Капитан Шендон, по ходатайству своей жены, которая лишь очень редко вмешивалась в его дела, оговорил, чтобы помощником редактора нарождающейся газеты был назначен Джон Финьюкейн, эсквайр, и отважный владелец "Пэл-Мэл" действительно доверил эту должность Финьюкейну. Такая любезность со стороны Шендона была им вполне заслужена: ведь он (как уже сказано) питал к капитану и его семье самую нежную привязанность и рад был оказать им любую услугу. В квартирке Финьюкейна Шендон, бывало, скрывался, когда над ним нависала опасность сесть в тюрьму за долги, - скрывался до тех пор, дока его убежище не было обнаружено и посланцы шерифа не стали дежурить на лестнице Финьюкейна так же усердно, как перед дверью самого капитана. В квартирку Финьюкейна не раз и не два прибегала бедная миссис Шендон - излить свои горести и посоветоваться, как снасти ее обожаемого супруга. Частенько Финьюкейн пользовался этим случаем, чтобы подкормить ее и малютку. Посещение такой женщины он почитал честью для своего скромного жилища; и, когда она, опустив на лицо вуаль, сходила по лестнице, Фин, перегнувшись через перила, смотрел ей вслед, чтобы в случае чего избавить ее от домогательств местных ловеласов, и, может быть, даже надеялся, что к ней пристанет какой-нибудь субъект и тем доставит ему, Фину, удовольствие бросаться ей на помощь и переломать мерзавцу кости. Миссис Шендон от души порадовалась, когда ее верный рыцарь оказался назначен помощником ее мужа по новой газете.
В тот день он охотно просидел бы у миссис Шендон все время, разрешенное тюремными правилами, - ведь он уже не раз присутствовал при том, как укладывали спать маленькую Мэри, для которой в углу комнаты стояла кроватка и чью молитву, чтобы господь помиловал папу, Финьюкейн подкреплял сочувственным "аминь", хоть и был католиком; но у него была назначена встреча с мистером Бангэем - тот пригласил его пообедать вдвоем и обсудить кое-какие дела, связанные с газетой. Поэтому он ушел в шесть часов, однако на следующее утро опять явился, разряженный по-праздничному, с булавками и брелоками, пусть дешевыми, но зато очень блестящими, и в кармане у него имелись четыре фунта и два шиллинга - недельное жалованье из "Ежедневной газеты" минус два шиллинга, истраченные по дороге в тюрьму на покупку перчаток.
Накануне, во время обеда в кофейне Дика с мистером Бангэем и мистером Троттером, литературным редактором, он подробно доложил свои взгляды на желательный курс газеты "Пэл-Мэл". Он очень четко разъяснил, как понимает свои собственные права и обязанности; каким шрифтом следует набирать те или иные статьи; кто должен писать о скачках и боксе, а кто - освещать деятельность церкви; кто - поставлять биржевые новости, а кто - светские сплетни. Он был лично знаком с людьми, сведущими в каждой из этих областей знания и жаждущими просвещать публику, - короче, Джек Финьюкейн, как и сказал о нем Шендон, и как он сам с гордостью признавал, был одним из лучших помощников редактора, о каком только могла мечтать лондонская газета. Он знал наперечет, сколько зарабатывает в неделю каждый репортер и каждый мальчишка-газетчик, знал тысячу хитроумных уловок, с помощью которых энергичный предприниматель, задумавший издавать газету, может сэкономить средства. Быстротой вычислений, которые он производил на листке бумаги, между тарелок и ножей, он буквально ошеломил тугодума Бангэя, и позже тот высказал Троттеру свое мнение, что этот ирландец, видимо, толковый малый.
А поняв, что ему удалось произвести на мистера Бангэя нужное впечатление, верный Финьюкейн завел речь о предмете, который принимал очень близко к сердцу, а именно - о вызволении из тюрьмы своего кумира, друга и начальника - капитана Шендона. Он знал с точностью до одного шиллинга, на какую сумму скопилось предписаний о дальнейшем содержании капитана во Флитской тюрьме; более того, он уверял, что знает все его долги, хоть это и было невозможно - перечислить их не мог бы ни один человек во всей Англии, и, уж конечно, не сам капитан. Он напомнил, что Шендон уже имеет немало заказов, и насколько же лучше он мог бы работать, если бы не находился в заключении (с этим, впрочем, мистер Бангэй не согласился, заметив, что "когда капитан сидит под замком, его непременно застанешь дома, а чуть он на воле - поди найди его"); и, наконец, он до того разбередил душу мистера Бангэя рассказами о том, как изнывает в тюрьме миссис Шендон и чахнет малютка, что вырвал-таки у него обещание поговорить с миссис Шендон; пусть она зайдет к нему завтра утром, посмотрим, что можно сделать. Тут они как раз осушили по второму стакану грота, и Финьюкейн, у которого было в кармане четыре гинеи, совсем уже приготовился заплатить за обед, но Бангэй возразил: "Нет уж, сэр, позвольте, платить буду я... Джеймс, подайте счет, полтора шиллинга оставьте себе", - и протянул лакею деньги. Так случилось, что Финьюкейн, воротившийся после этого обеда прямо к себе в Темпл, в субботу утром еще имел в кармане почти весь свой недельный заработок.
По тому, как лукаво и весело он подмигивая, миссис Шендон сразу поняла, что он принес ей радостные вести, и когда Фин попросил оказать ему честь пройтись с ним, подышать свежим воздухом, поспешно надела шляпку и накинула шаль. Маленькая Мэри запрыгала от радости в предвкушении прогулки - она знала, что Финьюкейн либо купит ей игрушку, либо покажет что-нибудь интересное - в кармане у него всегда оказывался редакционный пропуск на какое-нибудь зрелище. Да, он всем сердцем любил и мать и дочь и с радостью пустил бы себе пулю в лоб, если бы мог этим оказать услугу им или своему обожаемому капитану.
- Можно мне пойти погулять, Чарли? - спросила миссис Шендон. - Или побыть с тобой, раз ты плохо себя чувствуешь?.. У него болит голова, мистер Финьюкейн. Он часто мучается головной болью, я уговорила его не вставать.
- Ступай, ступай и малышку забери, - добродушно отвечал Шендон. - Джек, поручаю их тебе. Подайте мне "Анатомию" Бэртона и предоставьте одному творить мое черное дело.
Он что-то писал, и книга была нужна ему для латинских и греческих цитат (подспорья всякого журналиста), которые он нередко черпал из этого кладезя премудрости.
Итак, миссис Шендон оперлась на руку Фина, а Мери вприпрыжку побежала впереди них по тюремным коридорам, через двор и на волю. От Флит-стрит до Патерностер-роу путь не долгий. Когда они подошли к дому издателя, в боковую дверь как раз входила миссис Бангэй, прижимая к груди пакет и рукописную книгу в красном переплете, в которую заносились ее торговые сделки с мясником. На миссис Бангэй было великолепное шелковое платье, отливавшее фиолетовым и пунцовым, и желтая шаль; шляпку ее украшали розовые цветы, а в руке она держала небесно-голубой зонтик. Миссис Шендон была в старом платье из черного муара, чепчик ее, так же как и она сама, не знавал блестящей поры процветания, но она в любом наряде сохраняла изящество и благородство. Женщины приветствовали друг друга, каждая на свой лад.
- Надеюсь, вы в добром здоровье, сударыня, - сказала миссис Бангэй.
- Погода нынче прекрасная, - сказала миссис Шендон.
- Сходите же, сударыня, - сказала миссис Бангэй, так пристально уставившись на девочку, что даже испугала ее.
- Я... я к мистеру Бангэю по делу... Он... он, надеюсь, здоров? - робко пролепетала миссис Шендон.
- Если вы пойдете к нему в контору, так, может быть... может быть... оставите пока свою девочку со мной? - произнесла миссис Бангэй глубоким басом и с трагическим видом вперила указательный палец в маленькую Мэри.
- Я с мамой! - захныкала та и уткнулась лицом в материнскую юбку.
- Пойди к этой леди, - сказала мать.
- Я тебе покажу красивые картинки, - сказала миссис Бангэй голосом ласкового людоеда, - и чего-то дам: вот посмотри. - Она приоткрыла пакет, в котором оказалось печенье, очень сладкое, каким мистер Бангэй любил заедать стакан вина. Маленькая Мэри клюнула на эту приманку, и все вошли в прихожую квартиры, откуда была дверь в служебные помещения мистера Бангэя. Но тут девочка опять оробела и опять вцепилась в юбку матери. Тогда, увидев, как огорчилась миссис Бангэй, добрая миссис Шендон предложила: "Если вы не против, я поднимусь вместе с вами и посижу несколько минут".
Итак, все три дамы поднялись в гостиную. Второе печенье окончательно покорило малютку и скоро она уже болтала доверчиво и без стеснения.
Верный Финьюкейн тем временем застал мистера Бангэя в более суровом расположении духа, чем накануне, когда он, расчувствовавшись после бутылки портвейна и двух стаканов грога, наобещал всяких благ для капитана Шендона. Дома жена встретила его упреками. Она ведь не велела ему давать капитану поблажек; человек он никчемный, ему никакими деньгами не поможешь; она и новую газету не одобряет - Бангэй наверняка потерпит на ней убытки, так же как они там (издательство своего брата она называла не иначе как "они там") терпят убытки на своем "Уайтхоллском обозрении". Пусть Шендон сидит в тюрьме и работает - самое для него подходящее место. Напрасно Финьюкейн упрашивал, молил, обещал: Бангэй с утра выслушал еще дополнительную нотацию и был тверд, как кремень.
Но то, чего не удалось добиться нашему Джеку с конторе, уже близилось к осуществлению в гостиной, где подкупающая наружность и манеры матери и ребенка растрогали свирепую с виду, но мягкосердечную миссис Бангэй. В голосе, во всей повадке миссис Шендон была безыскусственная мягкость и искренность, за которую многие любили ее и жалели; когда ей был оказан столь любезный прием, жена капитана осмелела и поведала миссис Бангэй свое горе, расписала доброту и прочие достоинства мужа и слабое здоровье девочки (с двумя старшими, пояснила она, ей пришлось расстаться - она отдала их в школу, лишь бы не держать в этом ужасном месте) и, слушая ее нехитрую повесть, грозная леди Макбет растаяла и сказала, что сейчас спустится в контору и поговорит с Бангэем. Дело же в этом семействе было поставлено так, что для миссис Бангэй говорить - значило повелевать, а для мистера Бангэя слушать - значило повиноваться.
И вот, когда бедный Финьюкейн уже отчаялся в успехе своих переговоров, величественная миссис Бангэй вплыла в контору, вежливо попросила мистера Финьюкейна посидеть в гостиной, потому что ей-де нужно сказать несколько слов мистеру Бангэю, а оставшись наедине с мужем, сообщила ему свои намерения касательно жены капитана.
- Что случилось, милая? - спросил изумленный меценат. - Утром ты и слышать не хотела о том, чтобы както помочь Шендону. С чего такая перемена?
- Шендон - ирландец, - отвечала миссис Бангэй, - а ирландцев я не терплю, я всегда это говорила. Но жена его, сразу видно, настоящая леди; и она хорошая женщина, дочь священника, из западных графств, как и я сама по материнской линии, и... Ох, Мармадьюк, ты видел ее девочку?
- Да, миссис Бангэй, девочку я видел.
- А ты не заметил, как она похожа на нашего ангела Бесси? - И мысли миссис Бангэй унеслись в прошлое, в ту пору, когда восемнадцать лет назад Бэкон и Бангэй только что открыли небольшую книжную лавку в провинции и когда у нее была дочка по имени Бесси, примерно в том же возрасте, что и маленькая Мэрн, пронзившая ее сердце.
- Да что ж, милая, - сказал мистер Бангэй, заметив, что глаза его> супруги покраснели и заморгали, - в тюрьме за капитаном числится не так уж много - всего сто тридцать фунтов. Финьюкейн говорит, что, если уплатить половину, его выпустят, а потом он будет получать половинное жалованье, пока не покроет разницы. Когда эта малышка сказала: "Почему вы не уведете папу из тюмы?" - мне, поверишь ли, Флора, даже не по себе стало.
Закончился этот разговор тем, что супруги вместе поднялись в гостиную и мистер Бангэй произнес весьма нескладную речь, из которой миссис Шендон должна была понять, что, поскольку, как он только что узнал, за шестьдесят пять фунтов ее мужа выпустят из тюрьмы, он готов дать ей эту сумму (а затем вычесть ее из жалованья капитана), но с тем условием, что она сама договорится с кредиторами.
Давно уже, вероятно, миссис Шендон и мистер Финьюкейн не бывали так счастливы.
- Честь вам и слава, Бангэй! - прокричал Фин с чисто ирландским пафосом. - Дайте пожать вашу лапу. А уж "Пэл-Мэл" мы доведем до десяти тысяч экземпляров, будьте спокойны!
И он стал прыгать по комнате, высоко подкидывая маленькую Мэри.
- Может, подвезти вас куда-нибудь, миссис Шендон? Моя коляска к вашим услугам, - сказала миссис Бангэй, выглянув в окно и убедившись, что одноконный экипаж, в котором она ежедневно совершала прогулку, ждет у подъезда.
И обе дамы, усадив между собой маленькую Мэри (чью ручонку жена мецената не переставала крепко сжимать), а на скамеечку, спиной к лошадям сияющего мистера Финьюкейна, покатили прочь с Патерностер-роу, причем владелица коляски не преминула бросить торжествующий взгляд через улицу, на окна Бэкона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55