Вот почему мы видим, что Анна, лаская гвардию, учреждая новые гвардейские полки (Измайловский), в то же время соблюдает интересы всего дворянства не всегда и не совсем. Правда, она немедленно уничтожает Верховный Тайный совет и восстанавливает прежнее значение Сената, как того просили дворяне; она уничтожает ненавистный шляхетству закон Петра о единонаследии 1714 года, учреждает дворянское училище – Шляхетский корпус – и дает некоторые служебные облегчения шляхетству. Но прошение дворянства об участии в избрании администрации остается без выполнения, и вся политика Анны не только не дворянская, но даже не национальная. Боясь русской знати, поднесшей ей пункты, подвергая ее гонениям и даже унижению, опасаясь, с другой стороны, политических движений среди шляхетства и помня, что в Голштинии есть родной внук Петра Великого (будущий Петр III), которого Анна в гневе звала «чертушкой в Голштинии» и который мог стать знаменем движения против нее, Анна не нашла лучшего для себя выхода, как организовать свое правительство из немцев. Это обстоятельство, вызванное неумением найти себе опору в своем народе, в той или другой его части, привело к печальным результатам. Правление Анны – печальная эпоха в русской жизни XVIII века, время временщиков, чуждых России. Находясь под влиянием своих любимцев, Анна не оставила по себе доброй памяти ни государственной деятельностью, ни личной жизнью. Первая сводилась к удовлетворению эгоистических стремлений нескольких лиц, вторая отмечена странностями, рядом расточительных празднеств, грубыми нравами при дворе, блестящими, но жестокими затеями вроде Ледяного дома.
С первых же минут самодержавной власти началось возвышение иностранцев и опалы на русскую знать. Постепенно представители знати теряли свое придворное значение и служебные места, подвергались гонению, ссылке или в деревни, или в Сибирь, даже казням. Сперва пострадали Долгорукие, некоторым из них – Василию Лукичу, Ивану Алексеевичу и другим – были отсечены головы. Потом пришел черед и Голицыных. Из членов бывшего Верховного Тайного совета уцелели только Головкин и Остерман – неродовитые люди. Преследование знати было возведено как бы в систему: подвергались ссылкам и заключению такие представители старой аристократии, которые не принимали никакого участия в замысле верховников и не играли видной роли (Черкасские и Юсуповы). В то же время не менее систематически шло возвышение немцев. Уже в мае 1730 года замечали, что императрица находится вполне под влиянием Бирона (курляндского камергера) и Левенвольде (лифляндского дворянина). Оба они были осыпаны милостями и взяли дела в свои руки. Последний из них сформировал для Анны Измайловский полк с офицерами из прибалтийских немцев, сам был сделан полковником этого полка, а в помощники получил шотландца Кейта. Бирон же старался о замещении немцами всех видных мест в администрации. При Анне, в придворной сфере первое место занимали немцы, во главе текущего управления стоял немец (Остерман), в коллегиях президентами были немцы, во главе армии находились немцы (Миних и Ласси). Из них главная сила принадлежала Бирону. Это был человек совершенно ничтожный по способностям и безнравственный по натуре. Будучи фаворитом Анны и пользуясь ее доверием, Бирон вмешивался во все дела управления, но не имел никаких государственных взглядов, никакой программы деятельности и ни малейшего знакомства с русским бытом и народом. Это не мешало ему презирать русских и сознательно гнать все русское. Единственною целью его было собственное обогащение, единственною заботою – упрочение своего положения при дворе и в государстве. Действуя с помощью массы немцев и тех русских, которые думали сделать свою карьеру службою временщику, Бирон не управлял государством, а эксплуатировал страну в своих личных выгодах, презирая закон и совесть и обманывая императрицу. С первых минут своей власти в России он принялся за взыскание податных недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личною свободою: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей. Когда же поднялся ропот, Бирон для сохранения собственной безопасности прибегнул к системе доносов, которые развились в ужасающей степени. Тайная канцелярия, преемница Преображенского приказа Петровской эпохи, была завалена политическими доносами и делами. Никто не мог считать себя безопасным от «слова и дела» (восклицание, начинавшее обыкновенно процедуру доноса и следствия). Мелкая житейская вражда, чувство мести, низкое корыстолюбие могли привести всякого человека к следствию, тюрьме и пытке. В обществе господствовал террор. И в то же время одно за другим шли физические бедствия: мор, голод. Войны с Польшей и Турцией истощали народные силы. Понятно, что при таких обстоятельствах жизни народ не мог быть спокоен, несмотря ни на какие страхи Тайной канцелярии.
В 1734–1738 годах на юго-востоке и на юге появились самозванцы, называвшие себя сыновьями Петра. Они имели успех среди населения и войск, но скоро были изловлены. Но и без них народный ропот не смолкал. В народе хорошо знали, что «Бирон взял силу и государыня без него ничего не делает. Всем ныне овладели иностранцы. Вот какие фигуры делаются у нас». Так рассуждали русские люди. Они находили, что дела в России очень плохи.
«Нет у нас никакого доброго порядка, – раздавались голоса. – Пропаще наше государство». В народной массе угадывали, что немцы-правители не заботятся о стране, «боготворят чрево», «слезные и кровавые сборы употребляют на потеху». Немцы пользуются тем, что на престоле слабая женщина: «Где ей столько знать, как мужской пол». Женской власти приписывали все беспорядки, все беды – были уверены, что даже хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет.
Неспокойно было и в придворной среде, растленной страхами перед доносами и раболепством перед временщиком. Вокруг себя Бирон не видел ни одной самостоятельной личности. Всех заметных русских людей он губил исподволь и являлся полным распорядителем дел. Так называемый Кабинет, учрежденный в ноябре 1731 года из трех лиц (Остермана, Головкина и Черкасского), должен был заменить собою Верховный Тайный совет и стать над Сенатом и даже Синодом во главе государственного управления. Но Кабинет этот склонялся перед Бироном и был ему послушен. Один только хитрый и скрытный Остерман, переживший Меншикова, Долгоруких и верховников, умел сохранить свое значение при Бироне. Он не стремился к фавору, оставался только дельцом, но таким влиятельным, что стал казаться Бирону опасным человеком. Думая, кем заменить его, Бирон пришел к тому, что сделал кабинет-министром способного дипломата и администратора Волынского. Он надеялся, что Волынский останется ему преданным человеком, как было до тех пор, и своими способностями и привычкой к делам заменит Остермана. Но Волынский, хотя и стал мешать Остерману, явился в то же время неприятным и Бирону. Лишенный всякой нравственной поддержки, новый кабинет-министр не соразмерил своих сил и влияния с теми задачами, какие себе поставил. Он желал стать в придворном мире не только самостоятельным, но выше прочих деятелей; он думал перестроить и придворную среду, и направление. Понятно, что такие планы вооружили против него Бирона который стал бояться Волынского. При бестактности Волынского, Бирону легко было найти в его поступках предлог для обвинения. Волынский был отдан под суд, обвинен в целом ряде действительных и фиктивных проступков и приговорен к смертной казни. На его место, в противовес Остерману, Бирон выдвинул Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Но Остерман сохранял свое положение, держась необыкновенно осторожно и не мешая Бирону в его фаворе.
Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди, пострадавшие от немцев независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, в глазах народа превращались в героев-мучеников. Но при всем том народ не поднимался против немцев, а только роптал. Причины этого заключались в том, что, с одной стороны, страшный режим не давал народу возможности сплотиться (так объяснял народное бездействие французский посланник маркиз Шетарди), а с другой стороны, не было лица, во имя которого могло произойти движение: род Петра в мужском колене пресекся. Анна боялась голштинского принца, но для народа он был тоже немец, и притом мало известный.
Маркиз Шетарди предсказывал, что нельзя надеяться на движение народа против немцев и в случае смерти Анны. Но он был в этом не вполне прав. В конце 1740 года Анна неожиданно занемогла и умерла после двухнедельной болезни. Перед смертью она назначила своим преемником только что родившегося принца брауншвейг-люнебургского Иоанна Антоновича (правнука царя Иоанна Алексеевича). Но хотя у него в Петербурге были и отец (Антон-Ульрих), и мать (Анна Леопольдовна), императрица медлила с назначением регента. Бирону хотелось получить регентство в свои руки и соединить таким образом власть над Россией с курляндской герцогской короной, которую Бирон получил в 1737 году. Преданный Бирону Бестужев-Рюмин особенно старался об этом. Придворная знать желала того же: одни боялись пропасть без Бирона, ибо жили благодаря ему, другие боялись идти против Бирона, потому что за это могли погибнуть, когда Бирон станет регентом. Желание придворного круга было выдано императрице за народное желание, и она «по народному желанию» накануне смерти отдала Россию в руки Бирона.
Ненавистный народу фаворит стал формально распорядителем России до совершеннолетия монарха, иначе говоря – на семнадцать лет. На лицах русских бывшие тогда иноземцы читали горе и стыд – так ужасно действовало на русские умы вступление во власть презренного немца. Гвардия, обласканная Анною, ждала лишь той минуты, когда прах императрицы предан будет земле, чтобы подняться на Бирона. Брожение в войсках было сильно, но гвардейцы не имели руководителя, не знали, во имя кого следует подняться, не знали, как отнесется к их движению мать государя – Анна Леопольдовна. Но как только она призвала их на Бирона, движение вспыхнуло сразу, и Бирон был свергнут и захвачен гвардейцами. Произошло это через какой-нибудь месяц после начала регентства Бирона таким образом...
Бирон знал, что отец и мать императора недовольны его регентством, что гвардия в своем брожении смотрит на родителей государя как на законных правителей, и поэтому Бирон теснил принца и принцессу, видя в них опасных соперников себе; он создал им такую невыносимую обстановку, что Анна Леопольдовна не могла удержаться и пожаловалась со слезами Миниху на притеснения регента. Честолюбивый Миних, недовольный Бироном за свое второстепенное положение при дворе, ответил на жалобы принцессы обещанием освободить ее от Бирона. Разговор между ними происходил 7 ноября, а в ночь с восьмого на девятое Миних уже арестовал Бирона. Едва он объявил преображенцам, караулившим во дворце, что намерен свергнуть правителя по желанию Анны Леопольдовны, как все солдаты до одного выразили свою радость и готовность помогать Миниху. Сотня солдат легко совершила государственный переворот. Бирон и ближайшие к нему люди – между прочими А.П. Бестужев-Рюмин – были взяты; Бирон особым судом был приговорен к казни за многократное «оскорбление величества», но помилован и только сослан на житье в Сибирь (в Пелым). Бестужев был также сослан. Анна Леопольдовна стала правительницей государства и приняла титул великой княгини. Остерман, переживший и влияние Бирона, сохранил при правительнице все свое значение и пожалован в генерал-адмиралы. Но Миних, блестящий фельдмаршал, смело произведший переворот и награжденный за него чином первого министра, скоро был отставлен от должности, потому что возбуждал опасения правительницы своим честолюбием.
Народ ликовал, когда узнал о падении Бирона: думали, что с Бироном исчезнет и бироновщина. Но то, что называли этим именем, осталось: правительство по-прежнему оставалось немецким, по-прежнему оно существовало для себя, а не для народа. «Много непорядков происходит», – отзывались о делах русские люди. Во главе дел и двора стояли частью прежние лица – Остерман, уцелевший Левенвольде, частью новые фавориты, иностранцы – фрейлина Менгден и ее жених, саксонский посланник Линар, об отношении которого к правительнице шла вполне основательно дурная молва. Не без претензий на влияние был и муж Анны Леопольдовны, принц Антон, генералиссимус русских войск. Из русских пользовались высоким положением кабинет-министры – канцлер князь Алексей Михайлович Черкасский и вице-канцлер граф Михаил Гаврилович Головкин. Головкин умел даже влиять на правительницу, но не умел стать во главе дел. Сама Анна Леопольдовна была совершенно не способна не только к управлению, но и к деятельности вообще. Детски близорукая и неразвитая, она была избалована, любила роскошь и тесный кружок веселых людей, желала жить для себя и подальше от дел. Не только к государственным делам, но и к окружающему ее придворному кругу она не могла присмотреться сознательно, не могла примирить бесчисленных ссор и распрей, происходивших между людьми, близкими к власти. При таких условиях правительство не могло быть сильным. Его слабость была заметна для всех, его свойства никого не привлекали. Явилась возможность скорого и легкого переворота.
Не только русские люди знали положение дел в России – его знали и им пользовались иностранные правительства. Традиционная дружба России и Австрии, от которой не решилась отступить и Анна Леопольдовна, привела Россию при Анне Леопольдовне к тому, что необходимо было подать Австрии вооруженную помощь. Но это шло против видов Франции, которая старалась удержать Россию от вмешательства в дела Австрии путем дипломатических интриг. С одной стороны, Франция возбуждала Швецию к войне с Россией для возвращения завоеваний Петра Великого, и Швеция считала эту войну возможной ввиду внутренних замешательств России. С другой стороны, Франция желала в самой России произвести государственный переворот и поставить на русском престоле лицо с более удобными для Франции взглядами, чем правительница Анна. Тот же самый маркиз Шетарди, который при Анне Иоанновне не надеялся на народное движение в России против немцев, теперь вместе с французским правительством, твердо верил в возможность такого движения и сам пытался его организовать. Он желал видеть на русском престоле дочь Петра I Елизавету, с которой вошел в оживленные сношения, убеждая ее действовать для достижения престола.
В самом деле, если русскую корону носит маленький внук царя Иоанна, сын немца, то отчего не вступить на престол дочери царя Петра, чисто русской женщине, любимой народом и единственной чисто русской представительнице царствующего дома? Елизавета была в стороне от престола, пока живы были виднейшие представители семьи Петра Великого, пока царствовала избранная народом Анна, но теперь за недостатком чисто русских потомков московских государей и при постылом господстве иноземщины, Елизавета становилась желанной государыней в глазах русских людей. Шетарди удачно обратился к Елизавете, потому что переворот мог легко совершиться в ее именно пользу при общем к ней сочувствии. Трудности дела заключались не во внешних обстоятельствах, а в самой Елизавете.
Красавица собою, мягкого, общительного характера, Елизавета не была деятельным и энергичным человеком. Не лишенная способностей, но отличавшаяся ленью, она не много знала, хотя и говорила по-французски, по-немецки, даже по-шведски.
Нужно заметить, что и учили ее вообще небрежно: мы знаем, что у нее были учителя (преимущественно французы), но знаем, что они были непостоянно. Любовь отца и матери скрасила годы детства и отрочества Елизаветы. У нее только было одно большое горе: она потеряла любимого жениха, принца Карла голштинского, умершего перед свадьбой. При Петре II двадцатилетняя Елизавета имела сильнейшее влияние на племянника. Но она не пользовалась своим влиянием, потому что по характеру и интересам была далека от придворной борьбы и интриг. Со смертью Петра II кончились светлые годы Елизаветы: императрица Анна боялась ее и поставила под строгий надзор. Дочь Петра Великого, чтобы остаться целой должна была вести самый осторожный и скромный, образ жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
С первых же минут самодержавной власти началось возвышение иностранцев и опалы на русскую знать. Постепенно представители знати теряли свое придворное значение и служебные места, подвергались гонению, ссылке или в деревни, или в Сибирь, даже казням. Сперва пострадали Долгорукие, некоторым из них – Василию Лукичу, Ивану Алексеевичу и другим – были отсечены головы. Потом пришел черед и Голицыных. Из членов бывшего Верховного Тайного совета уцелели только Головкин и Остерман – неродовитые люди. Преследование знати было возведено как бы в систему: подвергались ссылкам и заключению такие представители старой аристократии, которые не принимали никакого участия в замысле верховников и не играли видной роли (Черкасские и Юсуповы). В то же время не менее систематически шло возвышение немцев. Уже в мае 1730 года замечали, что императрица находится вполне под влиянием Бирона (курляндского камергера) и Левенвольде (лифляндского дворянина). Оба они были осыпаны милостями и взяли дела в свои руки. Последний из них сформировал для Анны Измайловский полк с офицерами из прибалтийских немцев, сам был сделан полковником этого полка, а в помощники получил шотландца Кейта. Бирон же старался о замещении немцами всех видных мест в администрации. При Анне, в придворной сфере первое место занимали немцы, во главе текущего управления стоял немец (Остерман), в коллегиях президентами были немцы, во главе армии находились немцы (Миних и Ласси). Из них главная сила принадлежала Бирону. Это был человек совершенно ничтожный по способностям и безнравственный по натуре. Будучи фаворитом Анны и пользуясь ее доверием, Бирон вмешивался во все дела управления, но не имел никаких государственных взглядов, никакой программы деятельности и ни малейшего знакомства с русским бытом и народом. Это не мешало ему презирать русских и сознательно гнать все русское. Единственною целью его было собственное обогащение, единственною заботою – упрочение своего положения при дворе и в государстве. Действуя с помощью массы немцев и тех русских, которые думали сделать свою карьеру службою временщику, Бирон не управлял государством, а эксплуатировал страну в своих личных выгодах, презирая закон и совесть и обманывая императрицу. С первых минут своей власти в России он принялся за взыскание податных недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личною свободою: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей. Когда же поднялся ропот, Бирон для сохранения собственной безопасности прибегнул к системе доносов, которые развились в ужасающей степени. Тайная канцелярия, преемница Преображенского приказа Петровской эпохи, была завалена политическими доносами и делами. Никто не мог считать себя безопасным от «слова и дела» (восклицание, начинавшее обыкновенно процедуру доноса и следствия). Мелкая житейская вражда, чувство мести, низкое корыстолюбие могли привести всякого человека к следствию, тюрьме и пытке. В обществе господствовал террор. И в то же время одно за другим шли физические бедствия: мор, голод. Войны с Польшей и Турцией истощали народные силы. Понятно, что при таких обстоятельствах жизни народ не мог быть спокоен, несмотря ни на какие страхи Тайной канцелярии.
В 1734–1738 годах на юго-востоке и на юге появились самозванцы, называвшие себя сыновьями Петра. Они имели успех среди населения и войск, но скоро были изловлены. Но и без них народный ропот не смолкал. В народе хорошо знали, что «Бирон взял силу и государыня без него ничего не делает. Всем ныне овладели иностранцы. Вот какие фигуры делаются у нас». Так рассуждали русские люди. Они находили, что дела в России очень плохи.
«Нет у нас никакого доброго порядка, – раздавались голоса. – Пропаще наше государство». В народной массе угадывали, что немцы-правители не заботятся о стране, «боготворят чрево», «слезные и кровавые сборы употребляют на потеху». Немцы пользуются тем, что на престоле слабая женщина: «Где ей столько знать, как мужской пол». Женской власти приписывали все беспорядки, все беды – были уверены, что даже хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет.
Неспокойно было и в придворной среде, растленной страхами перед доносами и раболепством перед временщиком. Вокруг себя Бирон не видел ни одной самостоятельной личности. Всех заметных русских людей он губил исподволь и являлся полным распорядителем дел. Так называемый Кабинет, учрежденный в ноябре 1731 года из трех лиц (Остермана, Головкина и Черкасского), должен был заменить собою Верховный Тайный совет и стать над Сенатом и даже Синодом во главе государственного управления. Но Кабинет этот склонялся перед Бироном и был ему послушен. Один только хитрый и скрытный Остерман, переживший Меншикова, Долгоруких и верховников, умел сохранить свое значение при Бироне. Он не стремился к фавору, оставался только дельцом, но таким влиятельным, что стал казаться Бирону опасным человеком. Думая, кем заменить его, Бирон пришел к тому, что сделал кабинет-министром способного дипломата и администратора Волынского. Он надеялся, что Волынский останется ему преданным человеком, как было до тех пор, и своими способностями и привычкой к делам заменит Остермана. Но Волынский, хотя и стал мешать Остерману, явился в то же время неприятным и Бирону. Лишенный всякой нравственной поддержки, новый кабинет-министр не соразмерил своих сил и влияния с теми задачами, какие себе поставил. Он желал стать в придворном мире не только самостоятельным, но выше прочих деятелей; он думал перестроить и придворную среду, и направление. Понятно, что такие планы вооружили против него Бирона который стал бояться Волынского. При бестактности Волынского, Бирону легко было найти в его поступках предлог для обвинения. Волынский был отдан под суд, обвинен в целом ряде действительных и фиктивных проступков и приговорен к смертной казни. На его место, в противовес Остерману, Бирон выдвинул Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Но Остерман сохранял свое положение, держась необыкновенно осторожно и не мешая Бирону в его фаворе.
Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди, пострадавшие от немцев независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, в глазах народа превращались в героев-мучеников. Но при всем том народ не поднимался против немцев, а только роптал. Причины этого заключались в том, что, с одной стороны, страшный режим не давал народу возможности сплотиться (так объяснял народное бездействие французский посланник маркиз Шетарди), а с другой стороны, не было лица, во имя которого могло произойти движение: род Петра в мужском колене пресекся. Анна боялась голштинского принца, но для народа он был тоже немец, и притом мало известный.
Маркиз Шетарди предсказывал, что нельзя надеяться на движение народа против немцев и в случае смерти Анны. Но он был в этом не вполне прав. В конце 1740 года Анна неожиданно занемогла и умерла после двухнедельной болезни. Перед смертью она назначила своим преемником только что родившегося принца брауншвейг-люнебургского Иоанна Антоновича (правнука царя Иоанна Алексеевича). Но хотя у него в Петербурге были и отец (Антон-Ульрих), и мать (Анна Леопольдовна), императрица медлила с назначением регента. Бирону хотелось получить регентство в свои руки и соединить таким образом власть над Россией с курляндской герцогской короной, которую Бирон получил в 1737 году. Преданный Бирону Бестужев-Рюмин особенно старался об этом. Придворная знать желала того же: одни боялись пропасть без Бирона, ибо жили благодаря ему, другие боялись идти против Бирона, потому что за это могли погибнуть, когда Бирон станет регентом. Желание придворного круга было выдано императрице за народное желание, и она «по народному желанию» накануне смерти отдала Россию в руки Бирона.
Ненавистный народу фаворит стал формально распорядителем России до совершеннолетия монарха, иначе говоря – на семнадцать лет. На лицах русских бывшие тогда иноземцы читали горе и стыд – так ужасно действовало на русские умы вступление во власть презренного немца. Гвардия, обласканная Анною, ждала лишь той минуты, когда прах императрицы предан будет земле, чтобы подняться на Бирона. Брожение в войсках было сильно, но гвардейцы не имели руководителя, не знали, во имя кого следует подняться, не знали, как отнесется к их движению мать государя – Анна Леопольдовна. Но как только она призвала их на Бирона, движение вспыхнуло сразу, и Бирон был свергнут и захвачен гвардейцами. Произошло это через какой-нибудь месяц после начала регентства Бирона таким образом...
Бирон знал, что отец и мать императора недовольны его регентством, что гвардия в своем брожении смотрит на родителей государя как на законных правителей, и поэтому Бирон теснил принца и принцессу, видя в них опасных соперников себе; он создал им такую невыносимую обстановку, что Анна Леопольдовна не могла удержаться и пожаловалась со слезами Миниху на притеснения регента. Честолюбивый Миних, недовольный Бироном за свое второстепенное положение при дворе, ответил на жалобы принцессы обещанием освободить ее от Бирона. Разговор между ними происходил 7 ноября, а в ночь с восьмого на девятое Миних уже арестовал Бирона. Едва он объявил преображенцам, караулившим во дворце, что намерен свергнуть правителя по желанию Анны Леопольдовны, как все солдаты до одного выразили свою радость и готовность помогать Миниху. Сотня солдат легко совершила государственный переворот. Бирон и ближайшие к нему люди – между прочими А.П. Бестужев-Рюмин – были взяты; Бирон особым судом был приговорен к казни за многократное «оскорбление величества», но помилован и только сослан на житье в Сибирь (в Пелым). Бестужев был также сослан. Анна Леопольдовна стала правительницей государства и приняла титул великой княгини. Остерман, переживший и влияние Бирона, сохранил при правительнице все свое значение и пожалован в генерал-адмиралы. Но Миних, блестящий фельдмаршал, смело произведший переворот и награжденный за него чином первого министра, скоро был отставлен от должности, потому что возбуждал опасения правительницы своим честолюбием.
Народ ликовал, когда узнал о падении Бирона: думали, что с Бироном исчезнет и бироновщина. Но то, что называли этим именем, осталось: правительство по-прежнему оставалось немецким, по-прежнему оно существовало для себя, а не для народа. «Много непорядков происходит», – отзывались о делах русские люди. Во главе дел и двора стояли частью прежние лица – Остерман, уцелевший Левенвольде, частью новые фавориты, иностранцы – фрейлина Менгден и ее жених, саксонский посланник Линар, об отношении которого к правительнице шла вполне основательно дурная молва. Не без претензий на влияние был и муж Анны Леопольдовны, принц Антон, генералиссимус русских войск. Из русских пользовались высоким положением кабинет-министры – канцлер князь Алексей Михайлович Черкасский и вице-канцлер граф Михаил Гаврилович Головкин. Головкин умел даже влиять на правительницу, но не умел стать во главе дел. Сама Анна Леопольдовна была совершенно не способна не только к управлению, но и к деятельности вообще. Детски близорукая и неразвитая, она была избалована, любила роскошь и тесный кружок веселых людей, желала жить для себя и подальше от дел. Не только к государственным делам, но и к окружающему ее придворному кругу она не могла присмотреться сознательно, не могла примирить бесчисленных ссор и распрей, происходивших между людьми, близкими к власти. При таких условиях правительство не могло быть сильным. Его слабость была заметна для всех, его свойства никого не привлекали. Явилась возможность скорого и легкого переворота.
Не только русские люди знали положение дел в России – его знали и им пользовались иностранные правительства. Традиционная дружба России и Австрии, от которой не решилась отступить и Анна Леопольдовна, привела Россию при Анне Леопольдовне к тому, что необходимо было подать Австрии вооруженную помощь. Но это шло против видов Франции, которая старалась удержать Россию от вмешательства в дела Австрии путем дипломатических интриг. С одной стороны, Франция возбуждала Швецию к войне с Россией для возвращения завоеваний Петра Великого, и Швеция считала эту войну возможной ввиду внутренних замешательств России. С другой стороны, Франция желала в самой России произвести государственный переворот и поставить на русском престоле лицо с более удобными для Франции взглядами, чем правительница Анна. Тот же самый маркиз Шетарди, который при Анне Иоанновне не надеялся на народное движение в России против немцев, теперь вместе с французским правительством, твердо верил в возможность такого движения и сам пытался его организовать. Он желал видеть на русском престоле дочь Петра I Елизавету, с которой вошел в оживленные сношения, убеждая ее действовать для достижения престола.
В самом деле, если русскую корону носит маленький внук царя Иоанна, сын немца, то отчего не вступить на престол дочери царя Петра, чисто русской женщине, любимой народом и единственной чисто русской представительнице царствующего дома? Елизавета была в стороне от престола, пока живы были виднейшие представители семьи Петра Великого, пока царствовала избранная народом Анна, но теперь за недостатком чисто русских потомков московских государей и при постылом господстве иноземщины, Елизавета становилась желанной государыней в глазах русских людей. Шетарди удачно обратился к Елизавете, потому что переворот мог легко совершиться в ее именно пользу при общем к ней сочувствии. Трудности дела заключались не во внешних обстоятельствах, а в самой Елизавете.
Красавица собою, мягкого, общительного характера, Елизавета не была деятельным и энергичным человеком. Не лишенная способностей, но отличавшаяся ленью, она не много знала, хотя и говорила по-французски, по-немецки, даже по-шведски.
Нужно заметить, что и учили ее вообще небрежно: мы знаем, что у нее были учителя (преимущественно французы), но знаем, что они были непостоянно. Любовь отца и матери скрасила годы детства и отрочества Елизаветы. У нее только было одно большое горе: она потеряла любимого жениха, принца Карла голштинского, умершего перед свадьбой. При Петре II двадцатилетняя Елизавета имела сильнейшее влияние на племянника. Но она не пользовалась своим влиянием, потому что по характеру и интересам была далека от придворной борьбы и интриг. Со смертью Петра II кончились светлые годы Елизаветы: императрица Анна боялась ее и поставила под строгий надзор. Дочь Петра Великого, чтобы остаться целой должна была вести самый осторожный и скромный, образ жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51