но эти признаки мало говорят о мягкости и доброте. Все пережитое ею до 1613 года, постоянные лишения, ссылка и монастырь, вынужденное смирение, столь не сходное с ее характером, затем разлука с мужем и сыном, беспрестанное беспокойство за их жизнь, – все это еще более закалило ее характер и глубже заставило почувствовать всю силу доставшихся ей свободы и власти. Понятно, какое давление должна была оказывать такая энергичная мать на мягкий характер сына, который, вероятно, как в детстве, так и теперь не выходил из ее воли, не противоречил ей, – она-то и действовала за ним, когда он стал царем. Сделавшись царицей, Марфа взяла весь скарб прежних цариц в свои руки, дарила им боярынь, стала жить совершенно по-царски и занималась больше всего религией и благочестивыми делами, как царственная монахиня, но имела также громадное влияние на дворцовую жизнь, направляла ее, выдвигала наверх свою родню, ставила ее у дел и тем самым давала ей возможность, пользуясь покровительством всесильной старицы-царицы, делать вопиющие злоупотребления и оставаться без наказания. В числе ее любимой родни были и Салтыковы, знаменитые своими интригами в первые годы царствования Михаила Феодоровича. Но из всех креатур царицы Марфы, умевших устраивать свои дела, ни одного не являлось такого, который умел бы устраивать дела государственные и дал бы твердое направление внутренней и внешней политике. Московская политика того времени не имела определенного пути и шла туда, куда толкали ее случайности. Земские соборы решали те дела, которые давались им на рассмотрение администрацией. Но не было в администрации человека, который знал бы, что нужнее дать на суждение Собору, и часто ему передавалось рядом с важными делами и обсуждение таких дел, которые давно в принципе были решены и требовали лишь исполнительных мер (дело о казаках в сентябре 1614 года).
Так стояли дела до 1619 года. Молодой царь не имел хороших советников, зато вокруг него были люди, способные на дворцовые интриги и административные злоупотребления, на обман и «мздоимание», как выражается псковский летописец. Но дела в Москве переменились, когда приехал государев отец, личность умная, способная и привыкшая к делам.
Филарет Никитич – в молодости первый красавец-щеголь в Москве – в лучшие годы был пострижен в монахи неволею; ему пришлось испытать и тюрьму, и жизнь в Тушине, и польский плен, одним словом – пережить очень много, но это еще более закалило его и без того сильный характер. В смуте он стоял лицом к лицу с важнейшими государственными вопросами и приобрел к ним навык – стал государственным человеком. Но та жизненная школа, которая воспитала в нем волю и энергию и образовала ум, сообщила жесткую неровность, суровость, даже деспотический склад его характеру. Когда Филарет был поставлен в патриархи, ему присвоен был, как и царю, титул великого государя. В новом великом государе Москва сделала большое приобретение, она получила то, в чем более всего нуждалась: умного администратора с определенными целями. Даже в сфере церковной Филарет был скорее администратором, чем учителем и наставником церкви. У нас сохранились отзывы современников о нем. Один из них говорит, что Филарет «божественное писание отчасти разумел, нравом опальчив и мнителен, а владителен таков был (то есть взял такую власть), яко и самому царю бояться его; бояр же и всякого чина людей царского синклита зело томляше заключениями... и иными наказаниями; до духного же чину милостив был и не сребролюбив, всякими же царскими делами и ратными владел». Действительно, приехав в Москву, Филарет завладел и ратными, и всякими царскими делами и сумел, не нарушив семейного мира, очень скоро разогнать тех, кого выдвинуло родство с его женой. Первыми из подвергшихся опале были Салтыковы, определенные им в ссылку по делу Хлоповой. Последнее в высшей степени интересно.
Еще ранее 1616 года чадолюбивая Марфа позаботилась приискать сыну невесту, причем выбор ее пал на Марию Хлопову, из преданного Романовым рода Желябужских; она жила при Марфе и в 1616 году была объявлена формально невестой царя. Но браку царя помешала вражда Салтыковых к Хлоповым – в них царская родня увидала себе соперников по влиянию. Поводом к вражде послужил ничтожный спор отца царской невесты с одним из Салтыковых. Незадолго перед свадьбой произошла неожиданная болезнь невесты, пустая сама по себе, но получившая другой вид благодаря интригам Салтыковых. Они воспользовались этой болезнью, Хлопова была сочтена испорченной и сослана вместе с родными, обвиненными в обмане, в Тобольск. По возвращении Филарета интрига царской родни была открыта и Хлопову решено воротить из ссылки, особенно потому, что Михаил, этот мягкий и безличный для нас юноша, все еще продолжал горячо любить свою бывшую невесту и, беспрекословно уступая матери в остальном, решительно воспротивился ее желанию женить его на другой. Но Марфа, стоявшая за Салтыковых, не пожелала возвращения Марии во дворец и настояла на том, что Хлопову оставили в Нижнем Новгороде, поселив на прежнем дворе умершего Козьмы Минина. Салтыковы же были отправлены на житье в свои вотчины. Не сразу отказавшись от Хлоповой, Михаил Феодорович женился только на двадцать девятом году своей жизни (случай крайне редкий, потому что браки тогда обыкновенно совершались рано) на Марии Владимировне Долгоруковой, скоро умершей, а затем, во второй раз, на Евдокии Лукьяновне Стрешневой.
Внутренняя деятельность правительства Михаила Феодоровича
Итак, с приездом Филарета Никитича временщики должны были отказаться от власти и уступить влияние ему. Иначе и быть не могло; Филарет – по праву отца – ближе всех стал к Михаилу и руководил им, как отец сыном. Таким образом началось двоевластие, и началось официально: все грамоты писались от лица обоих великих государей. Имя Михаила стояло в них впереди имени патриарха, но, зная волю и энергию Филарета, нетрудно отгадать, кому принадлежало первенство фактически. И вот началась энергичная и умелой рукой направленная работа над водворением порядка в стране. Все стороны государственной власти обратили на себя внимание правительства. С участием Филарета начались заботы о финансах, об улучшении администрации и суда и об устройстве сословий. Когда в 1633 году Филарет сошел в могилу, государство Московское было уже совсем иным в отношении благоустройства. Не все, конечно, но очень много для него сделал Филарет. И современники отдают справедливость его уму и делам. Филарет, говорит одна летопись, «не только слово Божие исправлял, но и земскими делами всеми правил; многих освободил от насилия, при нем никого не было сильных людей, кроме самих государей; кто служил государю и в безгосударное время и был не пожалован, тех всех Филарет взыскал, пожаловал, держал у себя в милости и никому не выдавал». В этом панегирике современника много справедливого. Вновь возникший государственный порядок в самом деле многим обязан Филарету, и этого мы не можем не признать, хотя, может быть, наши симпатии к властительной личности патриарха могут быть и меньше, чем к ее государственным заслугам. Но должно признаться, что историк, чувствуя общее благотворное влияние Филарета в деле устройства страны, не может точно указать границы этого влияния, отличить то, что принадлежит лично Филарету и что другим. В жизни наших предков личности было мало простора показать себя, она всегда скрывалась массою. Здесь мы можем только указать на общее значение Филарета в деле успокоения государства. Из общего очерка государственной деятельности Михаилова правительства это значение выглянет яснее...
Время Алексея Михайловича (1645-1676)
В 1645 году скончался царь Михаил Феодорович, а через месяц умерла и жена его, так что Алексей Михайлович остался сиротой. Ему было всего шестнадцать лет, и, конечно, он не самостоятельно начал свое замечательное царствование: первые три года государством правил его воспитатель Борис Иванович Морозов. Морозов был человек, несомненно, способный, но, как умно выразился Соловьев, «не умевший возноситься до того, чтобы не быть временщиком». Три года продолжалось его время, время лучшее, чем при Салтыковых, но все-таки темное.
На бедную, еще слабую средствами Русь при Алексее Михайловиче обстоятельства наложили столько государственных задач, поставили столько вопросов, требовавших немедленно ответа, что невольно удивляешься исторической содержательности царствования Алексея Михайловича.
Прежде всего внутреннее неудовлетворительное состояние государства ставило правительству массу вопросов юридических и экономических, выражаясь в челобитьях и волнениях (то есть пользуясь как законными, так и незаконными путями), причем волнения доходили до размеров разинского бунта, оно вызвало усиленную законодательную деятельность, напряженность которой нас положительно удивляет. Эта деятельность выразилась в Уложении, в Новоторговом уставе, в издании Кормчей книги и, наконец, в массе частных законоположений.
Рядом с крупными вопросами юридическими и экономическими поднялись вопросы религиозно-нравственные: вопрос об исправлении книг и обрядов, перейдя на почву догмата, окончился, как известно, расколом и вместе с тем сплелся с вопросом о заимствованиях и об ограничении национальности. Рядом с этим выплыл вопрос об отношении церкви к государству, ясно проглядывавший в деле Никона, в отношении последнего к царю.
Кроме внутренних вопросов, в это время назрел политический вопрос, исторически очень важный, – вопрос о Малороссии. С ее присоединением начался процесс присоединения к Руси отпавших от нее областей, и присоединение Малороссии, таким образом, было первым шагом со стороны Москвы в деле ее исторической миссии, к тому же шагом удачным. До сих пор Литва и Польша играли в отношении Руси наступательную роль; с этих пор она переходит к Москве.
Со всеми этими задачами Москва, еще слабая, еще не готовая к их решению, однако, справлялась: государство, на долю которого приходилось столько труда, не падало, а росло и крепло, и в 1676 году оно было совсем иным, чем в 1645 году: оно стало гораздо крепче как в отношении политического строя, так и в отношении благосостояния.
Только признанием за Московским государством способности к исторической жизни и развитию можно объяснить общие причины этого утешительного явления. Это был здоровый организм, имевший свои исторические традиции и упорно преследовавший сотнями лет свои цели.
Внутренняя деятельность правительства Алексея Михайловича
Князь Яков Долгорукий, человек, помнивший время Алексея Михайловича, говорил Петру Великому: «Государь! В ином отец твой, в том ты больше хвалы и благодарения достоин. Главные дела государей – три: первое – внутренняя расправа, и главное дело ваше есть правосудие – в сем отец твой более, нежели ты, сделал». Эти слова показывают, какое высокое мнение сложилось у ближайших потомков «гораздо тихого» царя о его законодательной деятельности: его ставили даже выше Петра, хотя последний в наших глазах своими реформами и перерос отца.
К сожалению, вышеприведенные слова Долгорукова не могут быть относимы к первым трем годам царствования Алексея Михайловича, когда дела государства находились в руках вышеупомянутого Морозова, который, будучи опытным администратором, не любил забывать себя и свою родню и часто общие интересы приносил в жертву своим выгодам. Быв много лет дядькой Алексея Михайловича, он пользовался большим влиянием на него и большою его любовью. Имея в виду обеспечить свое положение, он отстраняет родню покойной царицы и окружает молодого царя «своими». Далее, в 1648 году временщик роднится с царем, женясь на Милославской, сестре государевой жены. Опираясь на родство с царем и на расположение Морозова, царский тесть Илья Данилович Милославский, человек в высшей степени корыстный, старался заместить важнейшие государственные должности своими, не менее корыстолюбивыми, чем он, родственниками. Между последними особую ненависть народа навлекли на себя своим лихоимством начальник Пушкарского приказа Траханиотов и судья Земского приказа Леонтьев, действовавшие для одной и той же цели слишком уж явно и грубо. В начале лета 1648 года это вызвало общий ропот в Москве, случайно перешедший в открытое волнение. Царь лично успокоил народ, обещая ему правосудие, и вместе с тем нашел нужным отослать Морозова из Москвы в Кириллов монастырь, а Траханиотов и Леонтьев были казнены. В связи с московскими волнениями летом, в июле, произошли беспорядки в Сольвычегодске, в Устюге и во многих других городах; везде они направлялись против администрации.
Вскоре после московских беспорядков правительство решило приступить к составлению законодательного кодекса. Это решение невольно связывается в нашем представлении с беспорядками: такой давно невиданный факт, как открытый беспорядок в Москве, конечно, настойчивее и яснее показал необходимость улучшений в деле суда и законодательства. Так понимал и тогда патриарх Никон; он говорил, между прочим, следующее: «Всем ведомо, что Собор был (об Уложении) не по воле, боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинные правды ради». Что в то время, то есть в 1648– 1649 годах, в Москве действительно чувствовали себя неспокойно, есть много намеков. В начале 1649 года один из московских посадских, Савинка Корепин, осмелился даже утверждать, что Морозов и Милославский не сослали князя Черкасского, «боясь нас (то есть народа) для того, что весь мир качается».
Необходимость улучшений в деле суда и законодательства чувствовалась на каждом шагу, в каждую минуту и правительством, и народом. О ней говорила вся жизнь, и вопросом праздного любопытства кажется вопрос о том, когда было подано челобитье о составлении кодекса, о котором (челобитье) упоминается в предисловии к Уложению (этим вопросом много занимается Загоскин, один из видных исследователей Уложения). Причины, заставлявшие желать пересмотра законодательства, были двояки. Прежде всего была потребность кодификации законодательного материала, чрезвычайно беспорядочного и случайного. С конца XV века (1497) Московское государство управлялось Судебником Ивана III, частными царскими указами и, наконец, обычаем, пошлиною государственною и земскою. Судебник был преимущественно законодательством о суде и лишь мимоходом касался вопросов государственного устройства и управления. Пробелы в нем постоянно пополнялись частными указами. Накопление их после Судебника повело к составлению второго судебника, именно Царского (1550). Но и Царский судебник очень скоро стал нуждаться в дополнениях и потому дополнялся частными указами на разные случаи. Эти указы называются часто дополнительными статьями к Судебнику. Они собирались в приказах (каждый приказ собирал статьи по своему роду дел) и затем записывались в указных книгах. Указной книгой приказные люди руководились в своей административной или судебной практике; для них указ, данный на какой-нибудь отдельный случай, становился прецедентом во всех подобных случаях и таким образом обращался в закон. Такого рода отдельных законоположений, иногда противоречащих друг другу, к половине XVII века набралось огромное число. Отсутствие системы и противоречия, с одной стороны, затрудняли администрацию, а с другой – позволяли ей злоупотреблять законом. Народ же, лишенный возможности знать закон, много терпел от произвола и неправедных судов. В XVII веке в общественном сознании ясна уже потребность свести законодательство в одно целое, дать ему ясные формулы, освободить его от балласта и вместо массы отдельных законов иметь один кодекс.
Но не только кодекс был тогда нужен. Мы видели, что после смуты, при Михаиле Феодоровиче, борьба с результатами этой смуты – экономическим расстройством и деморализацией – была неудачна. В XVII веке все обстоятельства общественной жизни вызывали общую неудовлетворенность: каждый слой населения имел свои pia desideria[1], и ни один из них не был доволен своим положением. Масса челобитий того времени ясно показывает нам, что не частные факты беспокоили просителей, а что чувствовалась нужда в пересоздании общих руководящих норм общественной жизни. Просили не подтверждения и свода старых законов, которые не облегчали жизни, а их пересмотра и исправления сообразно новым требованиям жизни; была необходимость реформ.
К делу составления нового кодекса были привлечены выборные земские люди, съехавшиеся на Собор из ста тридцати городов. Служилых людей насчитывали на Соборе около ста пятидесяти человек, посадских – более ста, духовенства же и московских служилых людей было мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Так стояли дела до 1619 года. Молодой царь не имел хороших советников, зато вокруг него были люди, способные на дворцовые интриги и административные злоупотребления, на обман и «мздоимание», как выражается псковский летописец. Но дела в Москве переменились, когда приехал государев отец, личность умная, способная и привыкшая к делам.
Филарет Никитич – в молодости первый красавец-щеголь в Москве – в лучшие годы был пострижен в монахи неволею; ему пришлось испытать и тюрьму, и жизнь в Тушине, и польский плен, одним словом – пережить очень много, но это еще более закалило его и без того сильный характер. В смуте он стоял лицом к лицу с важнейшими государственными вопросами и приобрел к ним навык – стал государственным человеком. Но та жизненная школа, которая воспитала в нем волю и энергию и образовала ум, сообщила жесткую неровность, суровость, даже деспотический склад его характеру. Когда Филарет был поставлен в патриархи, ему присвоен был, как и царю, титул великого государя. В новом великом государе Москва сделала большое приобретение, она получила то, в чем более всего нуждалась: умного администратора с определенными целями. Даже в сфере церковной Филарет был скорее администратором, чем учителем и наставником церкви. У нас сохранились отзывы современников о нем. Один из них говорит, что Филарет «божественное писание отчасти разумел, нравом опальчив и мнителен, а владителен таков был (то есть взял такую власть), яко и самому царю бояться его; бояр же и всякого чина людей царского синклита зело томляше заключениями... и иными наказаниями; до духного же чину милостив был и не сребролюбив, всякими же царскими делами и ратными владел». Действительно, приехав в Москву, Филарет завладел и ратными, и всякими царскими делами и сумел, не нарушив семейного мира, очень скоро разогнать тех, кого выдвинуло родство с его женой. Первыми из подвергшихся опале были Салтыковы, определенные им в ссылку по делу Хлоповой. Последнее в высшей степени интересно.
Еще ранее 1616 года чадолюбивая Марфа позаботилась приискать сыну невесту, причем выбор ее пал на Марию Хлопову, из преданного Романовым рода Желябужских; она жила при Марфе и в 1616 году была объявлена формально невестой царя. Но браку царя помешала вражда Салтыковых к Хлоповым – в них царская родня увидала себе соперников по влиянию. Поводом к вражде послужил ничтожный спор отца царской невесты с одним из Салтыковых. Незадолго перед свадьбой произошла неожиданная болезнь невесты, пустая сама по себе, но получившая другой вид благодаря интригам Салтыковых. Они воспользовались этой болезнью, Хлопова была сочтена испорченной и сослана вместе с родными, обвиненными в обмане, в Тобольск. По возвращении Филарета интрига царской родни была открыта и Хлопову решено воротить из ссылки, особенно потому, что Михаил, этот мягкий и безличный для нас юноша, все еще продолжал горячо любить свою бывшую невесту и, беспрекословно уступая матери в остальном, решительно воспротивился ее желанию женить его на другой. Но Марфа, стоявшая за Салтыковых, не пожелала возвращения Марии во дворец и настояла на том, что Хлопову оставили в Нижнем Новгороде, поселив на прежнем дворе умершего Козьмы Минина. Салтыковы же были отправлены на житье в свои вотчины. Не сразу отказавшись от Хлоповой, Михаил Феодорович женился только на двадцать девятом году своей жизни (случай крайне редкий, потому что браки тогда обыкновенно совершались рано) на Марии Владимировне Долгоруковой, скоро умершей, а затем, во второй раз, на Евдокии Лукьяновне Стрешневой.
Внутренняя деятельность правительства Михаила Феодоровича
Итак, с приездом Филарета Никитича временщики должны были отказаться от власти и уступить влияние ему. Иначе и быть не могло; Филарет – по праву отца – ближе всех стал к Михаилу и руководил им, как отец сыном. Таким образом началось двоевластие, и началось официально: все грамоты писались от лица обоих великих государей. Имя Михаила стояло в них впереди имени патриарха, но, зная волю и энергию Филарета, нетрудно отгадать, кому принадлежало первенство фактически. И вот началась энергичная и умелой рукой направленная работа над водворением порядка в стране. Все стороны государственной власти обратили на себя внимание правительства. С участием Филарета начались заботы о финансах, об улучшении администрации и суда и об устройстве сословий. Когда в 1633 году Филарет сошел в могилу, государство Московское было уже совсем иным в отношении благоустройства. Не все, конечно, но очень много для него сделал Филарет. И современники отдают справедливость его уму и делам. Филарет, говорит одна летопись, «не только слово Божие исправлял, но и земскими делами всеми правил; многих освободил от насилия, при нем никого не было сильных людей, кроме самих государей; кто служил государю и в безгосударное время и был не пожалован, тех всех Филарет взыскал, пожаловал, держал у себя в милости и никому не выдавал». В этом панегирике современника много справедливого. Вновь возникший государственный порядок в самом деле многим обязан Филарету, и этого мы не можем не признать, хотя, может быть, наши симпатии к властительной личности патриарха могут быть и меньше, чем к ее государственным заслугам. Но должно признаться, что историк, чувствуя общее благотворное влияние Филарета в деле устройства страны, не может точно указать границы этого влияния, отличить то, что принадлежит лично Филарету и что другим. В жизни наших предков личности было мало простора показать себя, она всегда скрывалась массою. Здесь мы можем только указать на общее значение Филарета в деле успокоения государства. Из общего очерка государственной деятельности Михаилова правительства это значение выглянет яснее...
Время Алексея Михайловича (1645-1676)
В 1645 году скончался царь Михаил Феодорович, а через месяц умерла и жена его, так что Алексей Михайлович остался сиротой. Ему было всего шестнадцать лет, и, конечно, он не самостоятельно начал свое замечательное царствование: первые три года государством правил его воспитатель Борис Иванович Морозов. Морозов был человек, несомненно, способный, но, как умно выразился Соловьев, «не умевший возноситься до того, чтобы не быть временщиком». Три года продолжалось его время, время лучшее, чем при Салтыковых, но все-таки темное.
На бедную, еще слабую средствами Русь при Алексее Михайловиче обстоятельства наложили столько государственных задач, поставили столько вопросов, требовавших немедленно ответа, что невольно удивляешься исторической содержательности царствования Алексея Михайловича.
Прежде всего внутреннее неудовлетворительное состояние государства ставило правительству массу вопросов юридических и экономических, выражаясь в челобитьях и волнениях (то есть пользуясь как законными, так и незаконными путями), причем волнения доходили до размеров разинского бунта, оно вызвало усиленную законодательную деятельность, напряженность которой нас положительно удивляет. Эта деятельность выразилась в Уложении, в Новоторговом уставе, в издании Кормчей книги и, наконец, в массе частных законоположений.
Рядом с крупными вопросами юридическими и экономическими поднялись вопросы религиозно-нравственные: вопрос об исправлении книг и обрядов, перейдя на почву догмата, окончился, как известно, расколом и вместе с тем сплелся с вопросом о заимствованиях и об ограничении национальности. Рядом с этим выплыл вопрос об отношении церкви к государству, ясно проглядывавший в деле Никона, в отношении последнего к царю.
Кроме внутренних вопросов, в это время назрел политический вопрос, исторически очень важный, – вопрос о Малороссии. С ее присоединением начался процесс присоединения к Руси отпавших от нее областей, и присоединение Малороссии, таким образом, было первым шагом со стороны Москвы в деле ее исторической миссии, к тому же шагом удачным. До сих пор Литва и Польша играли в отношении Руси наступательную роль; с этих пор она переходит к Москве.
Со всеми этими задачами Москва, еще слабая, еще не готовая к их решению, однако, справлялась: государство, на долю которого приходилось столько труда, не падало, а росло и крепло, и в 1676 году оно было совсем иным, чем в 1645 году: оно стало гораздо крепче как в отношении политического строя, так и в отношении благосостояния.
Только признанием за Московским государством способности к исторической жизни и развитию можно объяснить общие причины этого утешительного явления. Это был здоровый организм, имевший свои исторические традиции и упорно преследовавший сотнями лет свои цели.
Внутренняя деятельность правительства Алексея Михайловича
Князь Яков Долгорукий, человек, помнивший время Алексея Михайловича, говорил Петру Великому: «Государь! В ином отец твой, в том ты больше хвалы и благодарения достоин. Главные дела государей – три: первое – внутренняя расправа, и главное дело ваше есть правосудие – в сем отец твой более, нежели ты, сделал». Эти слова показывают, какое высокое мнение сложилось у ближайших потомков «гораздо тихого» царя о его законодательной деятельности: его ставили даже выше Петра, хотя последний в наших глазах своими реформами и перерос отца.
К сожалению, вышеприведенные слова Долгорукова не могут быть относимы к первым трем годам царствования Алексея Михайловича, когда дела государства находились в руках вышеупомянутого Морозова, который, будучи опытным администратором, не любил забывать себя и свою родню и часто общие интересы приносил в жертву своим выгодам. Быв много лет дядькой Алексея Михайловича, он пользовался большим влиянием на него и большою его любовью. Имея в виду обеспечить свое положение, он отстраняет родню покойной царицы и окружает молодого царя «своими». Далее, в 1648 году временщик роднится с царем, женясь на Милославской, сестре государевой жены. Опираясь на родство с царем и на расположение Морозова, царский тесть Илья Данилович Милославский, человек в высшей степени корыстный, старался заместить важнейшие государственные должности своими, не менее корыстолюбивыми, чем он, родственниками. Между последними особую ненависть народа навлекли на себя своим лихоимством начальник Пушкарского приказа Траханиотов и судья Земского приказа Леонтьев, действовавшие для одной и той же цели слишком уж явно и грубо. В начале лета 1648 года это вызвало общий ропот в Москве, случайно перешедший в открытое волнение. Царь лично успокоил народ, обещая ему правосудие, и вместе с тем нашел нужным отослать Морозова из Москвы в Кириллов монастырь, а Траханиотов и Леонтьев были казнены. В связи с московскими волнениями летом, в июле, произошли беспорядки в Сольвычегодске, в Устюге и во многих других городах; везде они направлялись против администрации.
Вскоре после московских беспорядков правительство решило приступить к составлению законодательного кодекса. Это решение невольно связывается в нашем представлении с беспорядками: такой давно невиданный факт, как открытый беспорядок в Москве, конечно, настойчивее и яснее показал необходимость улучшений в деле суда и законодательства. Так понимал и тогда патриарх Никон; он говорил, между прочим, следующее: «Всем ведомо, что Собор был (об Уложении) не по воле, боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинные правды ради». Что в то время, то есть в 1648– 1649 годах, в Москве действительно чувствовали себя неспокойно, есть много намеков. В начале 1649 года один из московских посадских, Савинка Корепин, осмелился даже утверждать, что Морозов и Милославский не сослали князя Черкасского, «боясь нас (то есть народа) для того, что весь мир качается».
Необходимость улучшений в деле суда и законодательства чувствовалась на каждом шагу, в каждую минуту и правительством, и народом. О ней говорила вся жизнь, и вопросом праздного любопытства кажется вопрос о том, когда было подано челобитье о составлении кодекса, о котором (челобитье) упоминается в предисловии к Уложению (этим вопросом много занимается Загоскин, один из видных исследователей Уложения). Причины, заставлявшие желать пересмотра законодательства, были двояки. Прежде всего была потребность кодификации законодательного материала, чрезвычайно беспорядочного и случайного. С конца XV века (1497) Московское государство управлялось Судебником Ивана III, частными царскими указами и, наконец, обычаем, пошлиною государственною и земскою. Судебник был преимущественно законодательством о суде и лишь мимоходом касался вопросов государственного устройства и управления. Пробелы в нем постоянно пополнялись частными указами. Накопление их после Судебника повело к составлению второго судебника, именно Царского (1550). Но и Царский судебник очень скоро стал нуждаться в дополнениях и потому дополнялся частными указами на разные случаи. Эти указы называются часто дополнительными статьями к Судебнику. Они собирались в приказах (каждый приказ собирал статьи по своему роду дел) и затем записывались в указных книгах. Указной книгой приказные люди руководились в своей административной или судебной практике; для них указ, данный на какой-нибудь отдельный случай, становился прецедентом во всех подобных случаях и таким образом обращался в закон. Такого рода отдельных законоположений, иногда противоречащих друг другу, к половине XVII века набралось огромное число. Отсутствие системы и противоречия, с одной стороны, затрудняли администрацию, а с другой – позволяли ей злоупотреблять законом. Народ же, лишенный возможности знать закон, много терпел от произвола и неправедных судов. В XVII веке в общественном сознании ясна уже потребность свести законодательство в одно целое, дать ему ясные формулы, освободить его от балласта и вместо массы отдельных законов иметь один кодекс.
Но не только кодекс был тогда нужен. Мы видели, что после смуты, при Михаиле Феодоровиче, борьба с результатами этой смуты – экономическим расстройством и деморализацией – была неудачна. В XVII веке все обстоятельства общественной жизни вызывали общую неудовлетворенность: каждый слой населения имел свои pia desideria[1], и ни один из них не был доволен своим положением. Масса челобитий того времени ясно показывает нам, что не частные факты беспокоили просителей, а что чувствовалась нужда в пересоздании общих руководящих норм общественной жизни. Просили не подтверждения и свода старых законов, которые не облегчали жизни, а их пересмотра и исправления сообразно новым требованиям жизни; была необходимость реформ.
К делу составления нового кодекса были привлечены выборные земские люди, съехавшиеся на Собор из ста тридцати городов. Служилых людей насчитывали на Соборе около ста пятидесяти человек, посадских – более ста, духовенства же и московских служилых людей было мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51