Алексей начал было приветствие и чествование Андрея Матвеевича «государем милостивым, надеждою сирот, прибежищем обидимых» и т.п. — хвалебными указными эпитетами, требовавшимися по этикету представления высшей особе московского служебного мира — но лаконическое: «Полно!» — остановило его. А собеседники засыпали приговорками: «побереги напредки — бабьи привередки»; «садись-не чинись»; «не суши глотки — налей водки».Алексею осталось выполнить последнее, как вдруг апраксинский чашник перед носом его поставил чашку со щами ленивыми, над которыми носился тёплым туманом пар.— Я, батюшка, до вашей милости завернул, о дельце мало-мало…— Пустое, брат, затеваешь… Дела тогда делаются, когда наешься да выспишься… У меня такой обычай… Кика ужо вечером будет, тогда про дела. А за столом — едим, пьём вперегонку… Так ведь, Лебеда?— А то как же? — ответил сосед Алёшин по лавке Михайло Абрамыч Чернцов, малый разбитной, хотя и поживший на сём бренном свете достаточно. Другой, сидящий против, застольник апраксинский, был Евстрат Сидорыч Мухин, молодец в поре и любивший краснословить, вставляя в речь не к месту слова и выражения из церковно-служебного обихода. Он их отлично выучил наизусть в бытность в лавре Троицкой послушником и каноархом …каноархом…— то есть монахом-регентом, который при церковном пении объявляет глас и слова канона.
даже. От сего прямого пути к Царствию небесному отвлёк молодца враг-кознодей Ивашка Хмельницкий, а орудием сего душегубителя был сам хозяин, к которому в приезды к Троице назначался новый Евстрат в келейные прислужники. В крестовой церкви Андрея Матвеевича Мухин читывал часто часы и отправлял вообще клиросную должность, если силы, сохранившиеся в схватке с Ивашкою, дозволяли. Наконец, последний застольный товарищ был Карп Пафнутьич прозванием Лыско, а на самом деле Загощин. Это был безответный во всех отношениях человек: пил усердно, только делаясь все более хмурым и не роняя ни единого слова, словно слова были у него дороже жемчуга. Он не знал, что такое опасность. Стоял, куда его поставят. Когда нужно было употреблять в дело тяжёлую его руку, Андрей Матвеевич говорил:— Карпуша, не зудят ли у тебя кулачки?Карпуша делал руками движение, выказывавшее стройность его прямого стана, и, как боевой конь при первом звуке литавр, потряхивал головой, но слов не ронял напрасно. Без приказа кулаков в дело не пускал и — по наружности грозный — был, наоборот, самый мирный силач, которого только видела русская земля, отличавшаяся во все времена силачами непритязательными и добрейшими. Если же нужно было постоять за друга, Карпуша оказывался лучше всякой стены и надёжнее щита. Теперь и Балакирев включался в общество приживателей Андрея Матвеевича Апраксина. Алёша в обществе Загощина, Мухина и Чернцова был в полном смысле свой. О деятельности другой, кроме питья и еды, да ещё изредка утех с слободскими девками, ни один член четверолистника и думать не мог. Но с некоторого времени прекрасное настроение кружка заменилось разладом, и виною разногласий оказался не кто иной, как Алексей Балакирев. В нём вдруг пробудилась жажда деятельности, которая открыла бы ему дорогу к служебным повышениям, хотя бы на первый случай до капрала. Алексей видел господина капрала Кузмищева у своего покровителя Александра Васильевича Кикина. Пил даже с этою важною персоною, одетою в кафтан саксонский с перевязью через плечо. Пленяли его кушак лакированной кожи, с пряжкою, туго сжимающею стан, да лакированные сапоги за колено с пребольшущим крагеном и распущенная шляпа. Воинственная наружность капрала настолько задела за живое раздобревшего, румяного Алексея Балакирева, что он обратился к Кикину с просьбою: определить его как дворянина в капралы.— Никак невозможно это. Набирает, правда, Артамон Михайлыч теперь народ в солдатские полки, да в солдаты коли попадёшь — натерпишься горя, а в капралы не скоро угодишь… потому что, друг любезный, не погневись только, а коли у Андрюши пожил, какая, черт, наука да выправка строевая пойдёт тебе на ум? И не советую…— Отец родной, Александр Васильевич, за что ж я сурком пролежу век свой, коли батюшка государь всех дворян на службу призывает с нехристем хочет переведаться?!— Так-то так, да ведь ты, Алёша, и первую службу едва ли понимал. Молись Богу, что мы с Данилычем, видя твою сущую неумелость, выгородили тебя из дядина воровства. Зачем напоминать царю о себе теперь, благо с рук сошло да позабыл?— Да я в службу пойду, а не царю о себе напоминать хочу…— Да списки-то гвардейских солдат ведь он пересматривает сам. Прочтёт Балакирев — и вспомнит… Потребует справки… Дело может спросить… И прощай, житьё-бытьё привольное!.. Настать могут тебе и голода, и холода. Подумай!— Да что думать… Лучше в глаза взглянуть беде, чем скрываться, коли быть ей следует…— Разве вот что, — как бы раздумывая и соображая про себя, выговорил Кикин.— Что такое?.. Скажи, голубчик, чего сдумал? — пристал Алексей.— Да, думаю, так нельзя ль капральство занять и в полках не быть?.. Трудно оно, конечно, а может?..— Как же бы?.. Надоумь! Головка ты золотая наша! — ластился Алексей.— Да нельзя ли через Монцовну как. Одно, братец, тут неладно… Сделает — не сделает, а поминок напредки подавай, и немаленький… То же, что и Сашка Протасьев, вор…— Это самое разлюбезное дело! — весело вскрикнул Алексей. — Начистоту, значит…Кикин презрительно улыбнулся только.— Да сколько, примерно, на первый случай? Рублёв полсотни… Меньше и не беспокой…— А так нельзя?Кикин засмеялся и смерил смельчака глазами. Алексей, улыбаясь, выдержал этот осмотр, охорашиваясь.— Конечно… Чем черт не шутит? Ты молод и исправно сложен… Может, Анютка и позарится… без рублёв сделает…— Пойду… попытаюсь, — самоуверенно отозвался Алексей и замолчал. Кикин не начинал. Балакирев встал и поспешил уйти, решившись во что бы то ни было добиться свидания с Анной Ивановной Монс Анной Ивановной Монс. — Речь идёт о фаворитке Петра I, дочери виноторговца из Немецкой слободы в Москве.
, местожительство которой вся Москва знала, а тем больше знакомцы братьев Апраксиных. Глава III. МАЕТА Когда Балакирев возвратился к Апраксину, Андрей Матвеевич ещё не вставал со своего пухового ложа.Он, впрочем, не спал, а грезил с закрытыми глазами. В наше время назвали бы занятие проснувшегося Андрея Матвеевича мечтами, но в конце XVII века москвич ещё не выдумал этого мудрёного слова, явившегося в проповедях придворных витий чуть не век спустя. Грезить наяву — совсем другое дело — занятие приятное представлять себе всякие утехи и лёгкое, без помех их достижение. Грёзы Андрея Матвеевича были очень недалеки и не отличались богатством и причудливостью. Он, проснувшись и чувствуя во рту гадость, как бывает с похмелья, не сплёвывал от лени только. А чтобы заглушить неприятное ощущение, обычно прогоняемое с похмелья новою выпивкою, увлёкся мысленным представлением приятности питья всласть. Представление сделало ещё неизбежнее потребность выпить, и он, не владея собою, хриплым голосом крикнул:— Пить!Этот приказ окружавшие его знали и несли наливку барбарисную мгновенно.На этот раз поднесенье замедлилось. Человек, ожидавший боярского пробуждения, рассчитал, вероятно, неудачно и, полагая, что успеет, куда-то улизнул по делам своим.Раздался крик вторично, уже с гневом.Робко вбежал знакомец и поспешил подать стопку.Гневный Апраксин с жадностью глотнул, сколько влилось в его широкое горло, и, закашлявшись, со злостью оттолкнул стопку, так что наливка плеснула в лицо подносившему, а затем до ушей его долетели непечатные слова.— Не гневайся, Андрей Матвеевич! Я не скоро нашёл сулею.По голосу узнав, что Ганимедом Ганимедом…— Троянский юноша, похищенный Зевсом и на Олимпе ставший виночерпием богов (греч. миф.).
прислужился не холоп, а Алёша Балакирев, Апраксин счёл нужным извиниться:— Прости, Бога ради, Алексей Гаврилыч, я ведь бельмами не заметил, что ты это, а не Андрюшка… Куда его черт унёс?.. Зачем изволил трудиться?..— Да ты зычно и жалобно таково вдругорядь крикнул, — я и поспешил… Никого не случилось окроме…— Удружил истинно… да винность свою чем мне загладить будет?.. Ты у меня… друг, а… не…— Не велика важность… только бы, государь, был ты благополучен да на меня не изволил серчать за безвинную провинность.— Все готов сделать, что прикажешь, только, Бога ради, отпусти мне вину невольную! — не оправдывая себя за сбрех, заверял совсем очнувшийся Апраксин. — Проси чего желаешь — сделаю… охотно…Лицо Балакирева просияло, но вместе с желанием, промелькнувшим в мыслях, напала и робость.— Я бы… —начал он и замялся.— Ну, что? Говори смелей, — подбодрил Апраксин, вошедший в свою колею доброго малого к приятелям.— Хотел бы, да не смею просить.— Скажи, что? чего тут?..— Коли бы милость была… чинком бы найти нельзя ли?— Да знаешь сам — в стряпчие теперь не производят уж…— Я не стряпчев чин хотел бы…— А каков чин желателен был?— Да, коли бы можно… хоша из солдатских… сержантский, что ль?— Служба, друг, нужна, в полках…— Могли бы мы и послужить… не перестарел ещё…Апраксин улыбнулся принуждённо, но промолчал. Балакирев, не слыша отказа, продолжал:— Хоть бы у воеводы, у братца твоего, которого ни на есть, у Федора Матвеича аль у Петра Матвеича …у Федора Матвеича аль у Петра Матвеича…— Апраксин Пётр Матвеевич (?-1727/1728) — старший сын М. В. Апраксина. Петром I был назначен воеводою в Новгород (до 1699), потом отозван в Москву. В 1701 году набрал в Новгороде два полка, которые под его командой прикрывали столицу от шведской армии. В 1702-1704 годах Апраксин одержал ряд побед над шведской флотилией. С 1705 года — астраханский губернатор, с 1708-го — казанский губернатор. Много способствовал построению судов на Волге. С 1717 года Апраксин стал сенатором в Петербурге. В 1718 году по подозрению в пособничестве побегу царевича Алексея за границу взят под стражу, лишён имения, но признан невиновным. Был членом суда над царевичем. В 1722 году — президент Юстиц-коллегии, действительный статский советник, затем тайный советник.
, при лице, как…Апраксин вздохнул:— Тебе, братец, Верхососенские леса помешают… Царю докладать надо, и сперва… прямо братья взять не могут… И сами докладать не решатся… Нужна заступа иная… под весёлый час… чтобы не показалось во гневе… Ты лучше… Монцовне поклонись… Что ни на есть посули… Она, известно, зубы скалит и к державному подъедет при случае, так что и отказа не случится… Вот каков мой совет! Самое короткое и верное средствие…— А сколько ей примерно… в приносе-от?— Ну… это, как те сказать?.. заранее… не отгадаешь… Мать её карга прежадная… торгуется пуще жида… Недёшевы у их покупаются милости…— А дать мне, сам знаешь, не из чего много, Андрей Матвеич… Животы Движимое имущество.
дядины вам пошли, кои можно было бы…— Нет ли ещё чего где?— Есть отцовские четьи… Матери ворочены… Да она, прах её возьми, живуща и при животе своём не поступится…— Ну, как знаешь… А Монцовне не дать нельзя… и не дойдёшь до ей с пустыми руками.— Эко горе!.. А с тобой бы заехать, к примеру сказать?..— Почему не завезти тебя!.. Да будет ли польза?. Твоё дело!— Ты бы, Андрей Матвеич, только бы предоставил мне с этой самой Монцовной слова два-три перемолвить… что возьмёт, по крайности…— Можно… а все же, смекай, там на словах одно пообещают, а на деле не то сделают.. коли поминок нет…— А поминок Поминок — подарок, приношение.
достать иначе не приходится, как к матери ехать… пугнуть бы… Да я один и съехать не берусь… Заклюёт… Коли бы милость была… Пустил бы ты со мною Карпушу… силачка нашего…— Ах ты баба!.. нужна охрана к матери ехать!..— Удержать может, а с человеком, на службу, скажу, посылают… то, что надоть…Апраксин прошёлся по опочиваленке раз и другой, думая7— Ин быть по-твоему — наконец сказал Андрей Матвеич, — возьми Лыску… Уж он одним кулачищем страху задаст целой деревне… Ты только сам поспрошай его: поедет ли?Карпуша для друга с позволенья хозяйского на его троечке скатать согласился с Алёшею.Ехали они скоро, и вот в воскресенье, тотчас после обеден, подкатили к терему Лукерьи Демьяновны.— Никак, Алексей Гаврилыч домой пожаловал, — весело, с учащённым сердцебиением вскрикнула хозяйка Алешенькина, пестаясь со своим Ванюшкой.Отец Герасим читал «Маргарит» вслух; приостановился. Накануне помещица причащалась и зазвала батюшку на обед да почитать — душе на спасенье.Лукерья Демьяновна глянула в окошко сама таково неприветно и болезно. Всю душу у ей словно поворотило, и сердце защемило, и в голову ударило; холодный пот выступил.— Что ещё будет? — молвила она едва слышно.Попадья перекрестилась.Всё смолкло. Словно наступило затишье перед грозой. Алексей дверь распахнул с какою-то напускною удалью и, в шапке войдя, крикнул:— Рады ли гостям?— Сними шапку, иконы здесь, Алексей Гаврилыч! — речисто отчеканил батюшка.— А, и ты здесь? — как бы про себя выговорил Балакирев, сдёрнув шапку.— Ждали, видно? — прошептал он, глядя в пол.— Зачем, батюшка, пожаловал, аль одумался? — не без ехидства сурово спросила мать.— Чего тут одумываться?.. В своём мы разуме завсегды, коли служим… С чего изволишь, матушка, эти загадки загадывать?— Какая загадка — спросить у сына, зачем он явился, когда от жены и от матери бежал татски Как тать, вор.
, не простившись… Словно погони боялся.— Не погони боялся… а потребовали… Ну и…— Ну и что?.. С полуночи тягу дать требовалось, скажешь?.. Беспутный, беспутный!— Опять пошла лаяться!.. Кажется, не трогал вас… в покое оставил… Живу, не замаю ни в чём…— То-то и есть… Обидели здесь, значит… Бедняк и скрылся… сил не стало выносить… Заели сердечного… а он, истинно сказать, ангельская душа… Думает: чем гибнуть от нападков неслыханных, дай удалюсь от зла, благо сотворю… В рай попал… окунулся в потоке благого жития и стал совсем другим. Зачем только из рая в ад ворочаться?— Не нужно бы было, не приехал бы.— Да в чём нужда-то? Жену повидать? Доброе дело! Вот сынок у тебя… Благослови, отец, детище!— Почём знать, моё ли? Чьё детище, тот и благословит…— Ах ты озорник непутный! Смеешь ещё при мне, при матери своей, обижать молодицу невинную!.. Да ты, Алексей, совсем басурман!.. ни души, ни родства, ни чести!.. Эк тебя дядюшка-то злодей каким сделал!.. Такой же изверг, как и тот ворог… И тебе, значит, придётся на осине болтаться…— За что бы было ещё…— За воровство твоё, известно…— Не воруй ты, а обо мне не заботься, коли ничему не хотела научить… Тяжело служить — да служу.— Это и видно, что тяжело… Глазищи-то вишь кровью налились — от тяготы. От самого винищем несёт, как от пса смердящего… Можно поверить, что служишь… Пьянствуешь ты да бесчинствуешь с такими же пьянчугами, как сам! — закончила Лукерья Демьяновна, искоса глядя на спутника своего сына, остановившегося у дверей в светлицу и, видимо, смущённого приёмом Алёши матерью. Загощин не знал подробностей отъезда Балакирева в Москву, и упрёки матери Алексеевой дали понять добряку, каким неказистым человеком подлинно был его товарищ. Карп понял, что Алексей, слывший в доме Апраксина добряком, с ними был тоже неискренним. В сущности он оказывался человеком грязным, неблагодарным, от которого добрые люди должны отшатнуться. Он скрыл, что имеет жену и ребёнка, выдавал себя за холостого и теснимого. Довольство общее в доме матери говорило прямо, что гуляка, пресмыкаясь у Апраксина, просто баловал, а не был принуждён обстоятельствами к проживанию на счёт благодетеля. Сравнивая свою участь с Алексеевой, Карп мгновенно осудил Балакирева за все и порешил, что он негодяй и недобрый человек. Обиды себе в словах хозяйки дома честный Загощин не признавал, совестясь только своей роли теперь.Молодая мать с ребёнком тихо плакала, робко приближаясь к мужу, не обращавшему на неё, казалось, никакого внимания. У ног помещицы сидела старая карлица, одетая девочкою. Она держала мотки бели, которую разматывала Лукерья Демьяновна. При словах Алексея карлица невольно попятилась, потому что он в рассеянии размахивал арапником, словно сбираясь огреть им кого придётся.Тот же смысл жеста пришёл в голову и отцу Герасиму, и тот не выдержал:— Ты бы, Алексей Гаврилыч, арапничек отложить изволил!.. Не к месту тако со родительницею беседу вести… Не лихой человек — кого стращать вздумал?— Я не стращаю… а дело пришёл говорить.— Садись и говори спокойно… как у людей водится.Алексей присел на кончик лавки против стола и, видимо, спутался.— Какое же дело тебя привело сюда? — глядя сыну в глаза, с чувством спросила мать.— Закрепить нужно за мной отцовские четьи… значит, ехать нам нужно, матушка, в город.— Какая там закрепа, коли впрямь на службе ты; отцовский надел впору жену прокормить да сына… А тебе на что поместье, коли служишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
даже. От сего прямого пути к Царствию небесному отвлёк молодца враг-кознодей Ивашка Хмельницкий, а орудием сего душегубителя был сам хозяин, к которому в приезды к Троице назначался новый Евстрат в келейные прислужники. В крестовой церкви Андрея Матвеевича Мухин читывал часто часы и отправлял вообще клиросную должность, если силы, сохранившиеся в схватке с Ивашкою, дозволяли. Наконец, последний застольный товарищ был Карп Пафнутьич прозванием Лыско, а на самом деле Загощин. Это был безответный во всех отношениях человек: пил усердно, только делаясь все более хмурым и не роняя ни единого слова, словно слова были у него дороже жемчуга. Он не знал, что такое опасность. Стоял, куда его поставят. Когда нужно было употреблять в дело тяжёлую его руку, Андрей Матвеевич говорил:— Карпуша, не зудят ли у тебя кулачки?Карпуша делал руками движение, выказывавшее стройность его прямого стана, и, как боевой конь при первом звуке литавр, потряхивал головой, но слов не ронял напрасно. Без приказа кулаков в дело не пускал и — по наружности грозный — был, наоборот, самый мирный силач, которого только видела русская земля, отличавшаяся во все времена силачами непритязательными и добрейшими. Если же нужно было постоять за друга, Карпуша оказывался лучше всякой стены и надёжнее щита. Теперь и Балакирев включался в общество приживателей Андрея Матвеевича Апраксина. Алёша в обществе Загощина, Мухина и Чернцова был в полном смысле свой. О деятельности другой, кроме питья и еды, да ещё изредка утех с слободскими девками, ни один член четверолистника и думать не мог. Но с некоторого времени прекрасное настроение кружка заменилось разладом, и виною разногласий оказался не кто иной, как Алексей Балакирев. В нём вдруг пробудилась жажда деятельности, которая открыла бы ему дорогу к служебным повышениям, хотя бы на первый случай до капрала. Алексей видел господина капрала Кузмищева у своего покровителя Александра Васильевича Кикина. Пил даже с этою важною персоною, одетою в кафтан саксонский с перевязью через плечо. Пленяли его кушак лакированной кожи, с пряжкою, туго сжимающею стан, да лакированные сапоги за колено с пребольшущим крагеном и распущенная шляпа. Воинственная наружность капрала настолько задела за живое раздобревшего, румяного Алексея Балакирева, что он обратился к Кикину с просьбою: определить его как дворянина в капралы.— Никак невозможно это. Набирает, правда, Артамон Михайлыч теперь народ в солдатские полки, да в солдаты коли попадёшь — натерпишься горя, а в капралы не скоро угодишь… потому что, друг любезный, не погневись только, а коли у Андрюши пожил, какая, черт, наука да выправка строевая пойдёт тебе на ум? И не советую…— Отец родной, Александр Васильевич, за что ж я сурком пролежу век свой, коли батюшка государь всех дворян на службу призывает с нехристем хочет переведаться?!— Так-то так, да ведь ты, Алёша, и первую службу едва ли понимал. Молись Богу, что мы с Данилычем, видя твою сущую неумелость, выгородили тебя из дядина воровства. Зачем напоминать царю о себе теперь, благо с рук сошло да позабыл?— Да я в службу пойду, а не царю о себе напоминать хочу…— Да списки-то гвардейских солдат ведь он пересматривает сам. Прочтёт Балакирев — и вспомнит… Потребует справки… Дело может спросить… И прощай, житьё-бытьё привольное!.. Настать могут тебе и голода, и холода. Подумай!— Да что думать… Лучше в глаза взглянуть беде, чем скрываться, коли быть ей следует…— Разве вот что, — как бы раздумывая и соображая про себя, выговорил Кикин.— Что такое?.. Скажи, голубчик, чего сдумал? — пристал Алексей.— Да, думаю, так нельзя ль капральство занять и в полках не быть?.. Трудно оно, конечно, а может?..— Как же бы?.. Надоумь! Головка ты золотая наша! — ластился Алексей.— Да нельзя ли через Монцовну как. Одно, братец, тут неладно… Сделает — не сделает, а поминок напредки подавай, и немаленький… То же, что и Сашка Протасьев, вор…— Это самое разлюбезное дело! — весело вскрикнул Алексей. — Начистоту, значит…Кикин презрительно улыбнулся только.— Да сколько, примерно, на первый случай? Рублёв полсотни… Меньше и не беспокой…— А так нельзя?Кикин засмеялся и смерил смельчака глазами. Алексей, улыбаясь, выдержал этот осмотр, охорашиваясь.— Конечно… Чем черт не шутит? Ты молод и исправно сложен… Может, Анютка и позарится… без рублёв сделает…— Пойду… попытаюсь, — самоуверенно отозвался Алексей и замолчал. Кикин не начинал. Балакирев встал и поспешил уйти, решившись во что бы то ни было добиться свидания с Анной Ивановной Монс Анной Ивановной Монс. — Речь идёт о фаворитке Петра I, дочери виноторговца из Немецкой слободы в Москве.
, местожительство которой вся Москва знала, а тем больше знакомцы братьев Апраксиных. Глава III. МАЕТА Когда Балакирев возвратился к Апраксину, Андрей Матвеевич ещё не вставал со своего пухового ложа.Он, впрочем, не спал, а грезил с закрытыми глазами. В наше время назвали бы занятие проснувшегося Андрея Матвеевича мечтами, но в конце XVII века москвич ещё не выдумал этого мудрёного слова, явившегося в проповедях придворных витий чуть не век спустя. Грезить наяву — совсем другое дело — занятие приятное представлять себе всякие утехи и лёгкое, без помех их достижение. Грёзы Андрея Матвеевича были очень недалеки и не отличались богатством и причудливостью. Он, проснувшись и чувствуя во рту гадость, как бывает с похмелья, не сплёвывал от лени только. А чтобы заглушить неприятное ощущение, обычно прогоняемое с похмелья новою выпивкою, увлёкся мысленным представлением приятности питья всласть. Представление сделало ещё неизбежнее потребность выпить, и он, не владея собою, хриплым голосом крикнул:— Пить!Этот приказ окружавшие его знали и несли наливку барбарисную мгновенно.На этот раз поднесенье замедлилось. Человек, ожидавший боярского пробуждения, рассчитал, вероятно, неудачно и, полагая, что успеет, куда-то улизнул по делам своим.Раздался крик вторично, уже с гневом.Робко вбежал знакомец и поспешил подать стопку.Гневный Апраксин с жадностью глотнул, сколько влилось в его широкое горло, и, закашлявшись, со злостью оттолкнул стопку, так что наливка плеснула в лицо подносившему, а затем до ушей его долетели непечатные слова.— Не гневайся, Андрей Матвеевич! Я не скоро нашёл сулею.По голосу узнав, что Ганимедом Ганимедом…— Троянский юноша, похищенный Зевсом и на Олимпе ставший виночерпием богов (греч. миф.).
прислужился не холоп, а Алёша Балакирев, Апраксин счёл нужным извиниться:— Прости, Бога ради, Алексей Гаврилыч, я ведь бельмами не заметил, что ты это, а не Андрюшка… Куда его черт унёс?.. Зачем изволил трудиться?..— Да ты зычно и жалобно таково вдругорядь крикнул, — я и поспешил… Никого не случилось окроме…— Удружил истинно… да винность свою чем мне загладить будет?.. Ты у меня… друг, а… не…— Не велика важность… только бы, государь, был ты благополучен да на меня не изволил серчать за безвинную провинность.— Все готов сделать, что прикажешь, только, Бога ради, отпусти мне вину невольную! — не оправдывая себя за сбрех, заверял совсем очнувшийся Апраксин. — Проси чего желаешь — сделаю… охотно…Лицо Балакирева просияло, но вместе с желанием, промелькнувшим в мыслях, напала и робость.— Я бы… —начал он и замялся.— Ну, что? Говори смелей, — подбодрил Апраксин, вошедший в свою колею доброго малого к приятелям.— Хотел бы, да не смею просить.— Скажи, что? чего тут?..— Коли бы милость была… чинком бы найти нельзя ли?— Да знаешь сам — в стряпчие теперь не производят уж…— Я не стряпчев чин хотел бы…— А каков чин желателен был?— Да, коли бы можно… хоша из солдатских… сержантский, что ль?— Служба, друг, нужна, в полках…— Могли бы мы и послужить… не перестарел ещё…Апраксин улыбнулся принуждённо, но промолчал. Балакирев, не слыша отказа, продолжал:— Хоть бы у воеводы, у братца твоего, которого ни на есть, у Федора Матвеича аль у Петра Матвеича …у Федора Матвеича аль у Петра Матвеича…— Апраксин Пётр Матвеевич (?-1727/1728) — старший сын М. В. Апраксина. Петром I был назначен воеводою в Новгород (до 1699), потом отозван в Москву. В 1701 году набрал в Новгороде два полка, которые под его командой прикрывали столицу от шведской армии. В 1702-1704 годах Апраксин одержал ряд побед над шведской флотилией. С 1705 года — астраханский губернатор, с 1708-го — казанский губернатор. Много способствовал построению судов на Волге. С 1717 года Апраксин стал сенатором в Петербурге. В 1718 году по подозрению в пособничестве побегу царевича Алексея за границу взят под стражу, лишён имения, но признан невиновным. Был членом суда над царевичем. В 1722 году — президент Юстиц-коллегии, действительный статский советник, затем тайный советник.
, при лице, как…Апраксин вздохнул:— Тебе, братец, Верхососенские леса помешают… Царю докладать надо, и сперва… прямо братья взять не могут… И сами докладать не решатся… Нужна заступа иная… под весёлый час… чтобы не показалось во гневе… Ты лучше… Монцовне поклонись… Что ни на есть посули… Она, известно, зубы скалит и к державному подъедет при случае, так что и отказа не случится… Вот каков мой совет! Самое короткое и верное средствие…— А сколько ей примерно… в приносе-от?— Ну… это, как те сказать?.. заранее… не отгадаешь… Мать её карга прежадная… торгуется пуще жида… Недёшевы у их покупаются милости…— А дать мне, сам знаешь, не из чего много, Андрей Матвеич… Животы Движимое имущество.
дядины вам пошли, кои можно было бы…— Нет ли ещё чего где?— Есть отцовские четьи… Матери ворочены… Да она, прах её возьми, живуща и при животе своём не поступится…— Ну, как знаешь… А Монцовне не дать нельзя… и не дойдёшь до ей с пустыми руками.— Эко горе!.. А с тобой бы заехать, к примеру сказать?..— Почему не завезти тебя!.. Да будет ли польза?. Твоё дело!— Ты бы, Андрей Матвеич, только бы предоставил мне с этой самой Монцовной слова два-три перемолвить… что возьмёт, по крайности…— Можно… а все же, смекай, там на словах одно пообещают, а на деле не то сделают.. коли поминок нет…— А поминок Поминок — подарок, приношение.
достать иначе не приходится, как к матери ехать… пугнуть бы… Да я один и съехать не берусь… Заклюёт… Коли бы милость была… Пустил бы ты со мною Карпушу… силачка нашего…— Ах ты баба!.. нужна охрана к матери ехать!..— Удержать может, а с человеком, на службу, скажу, посылают… то, что надоть…Апраксин прошёлся по опочиваленке раз и другой, думая7— Ин быть по-твоему — наконец сказал Андрей Матвеич, — возьми Лыску… Уж он одним кулачищем страху задаст целой деревне… Ты только сам поспрошай его: поедет ли?Карпуша для друга с позволенья хозяйского на его троечке скатать согласился с Алёшею.Ехали они скоро, и вот в воскресенье, тотчас после обеден, подкатили к терему Лукерьи Демьяновны.— Никак, Алексей Гаврилыч домой пожаловал, — весело, с учащённым сердцебиением вскрикнула хозяйка Алешенькина, пестаясь со своим Ванюшкой.Отец Герасим читал «Маргарит» вслух; приостановился. Накануне помещица причащалась и зазвала батюшку на обед да почитать — душе на спасенье.Лукерья Демьяновна глянула в окошко сама таково неприветно и болезно. Всю душу у ей словно поворотило, и сердце защемило, и в голову ударило; холодный пот выступил.— Что ещё будет? — молвила она едва слышно.Попадья перекрестилась.Всё смолкло. Словно наступило затишье перед грозой. Алексей дверь распахнул с какою-то напускною удалью и, в шапке войдя, крикнул:— Рады ли гостям?— Сними шапку, иконы здесь, Алексей Гаврилыч! — речисто отчеканил батюшка.— А, и ты здесь? — как бы про себя выговорил Балакирев, сдёрнув шапку.— Ждали, видно? — прошептал он, глядя в пол.— Зачем, батюшка, пожаловал, аль одумался? — не без ехидства сурово спросила мать.— Чего тут одумываться?.. В своём мы разуме завсегды, коли служим… С чего изволишь, матушка, эти загадки загадывать?— Какая загадка — спросить у сына, зачем он явился, когда от жены и от матери бежал татски Как тать, вор.
, не простившись… Словно погони боялся.— Не погони боялся… а потребовали… Ну и…— Ну и что?.. С полуночи тягу дать требовалось, скажешь?.. Беспутный, беспутный!— Опять пошла лаяться!.. Кажется, не трогал вас… в покое оставил… Живу, не замаю ни в чём…— То-то и есть… Обидели здесь, значит… Бедняк и скрылся… сил не стало выносить… Заели сердечного… а он, истинно сказать, ангельская душа… Думает: чем гибнуть от нападков неслыханных, дай удалюсь от зла, благо сотворю… В рай попал… окунулся в потоке благого жития и стал совсем другим. Зачем только из рая в ад ворочаться?— Не нужно бы было, не приехал бы.— Да в чём нужда-то? Жену повидать? Доброе дело! Вот сынок у тебя… Благослови, отец, детище!— Почём знать, моё ли? Чьё детище, тот и благословит…— Ах ты озорник непутный! Смеешь ещё при мне, при матери своей, обижать молодицу невинную!.. Да ты, Алексей, совсем басурман!.. ни души, ни родства, ни чести!.. Эк тебя дядюшка-то злодей каким сделал!.. Такой же изверг, как и тот ворог… И тебе, значит, придётся на осине болтаться…— За что бы было ещё…— За воровство твоё, известно…— Не воруй ты, а обо мне не заботься, коли ничему не хотела научить… Тяжело служить — да служу.— Это и видно, что тяжело… Глазищи-то вишь кровью налились — от тяготы. От самого винищем несёт, как от пса смердящего… Можно поверить, что служишь… Пьянствуешь ты да бесчинствуешь с такими же пьянчугами, как сам! — закончила Лукерья Демьяновна, искоса глядя на спутника своего сына, остановившегося у дверей в светлицу и, видимо, смущённого приёмом Алёши матерью. Загощин не знал подробностей отъезда Балакирева в Москву, и упрёки матери Алексеевой дали понять добряку, каким неказистым человеком подлинно был его товарищ. Карп понял, что Алексей, слывший в доме Апраксина добряком, с ними был тоже неискренним. В сущности он оказывался человеком грязным, неблагодарным, от которого добрые люди должны отшатнуться. Он скрыл, что имеет жену и ребёнка, выдавал себя за холостого и теснимого. Довольство общее в доме матери говорило прямо, что гуляка, пресмыкаясь у Апраксина, просто баловал, а не был принуждён обстоятельствами к проживанию на счёт благодетеля. Сравнивая свою участь с Алексеевой, Карп мгновенно осудил Балакирева за все и порешил, что он негодяй и недобрый человек. Обиды себе в словах хозяйки дома честный Загощин не признавал, совестясь только своей роли теперь.Молодая мать с ребёнком тихо плакала, робко приближаясь к мужу, не обращавшему на неё, казалось, никакого внимания. У ног помещицы сидела старая карлица, одетая девочкою. Она держала мотки бели, которую разматывала Лукерья Демьяновна. При словах Алексея карлица невольно попятилась, потому что он в рассеянии размахивал арапником, словно сбираясь огреть им кого придётся.Тот же смысл жеста пришёл в голову и отцу Герасиму, и тот не выдержал:— Ты бы, Алексей Гаврилыч, арапничек отложить изволил!.. Не к месту тако со родительницею беседу вести… Не лихой человек — кого стращать вздумал?— Я не стращаю… а дело пришёл говорить.— Садись и говори спокойно… как у людей водится.Алексей присел на кончик лавки против стола и, видимо, спутался.— Какое же дело тебя привело сюда? — глядя сыну в глаза, с чувством спросила мать.— Закрепить нужно за мной отцовские четьи… значит, ехать нам нужно, матушка, в город.— Какая там закрепа, коли впрямь на службе ты; отцовский надел впору жену прокормить да сына… А тебе на что поместье, коли служишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97