На передовом, самом поместительном карбасе выделяется гигантская фигура царя. Он весь — внимание. Подзорная труба, казалось, замерла в его руке.Стекла попали на искомую точку… Вот она!— Вижу, вижу! — с трепетом восторга говорит Пётр.— Что видишь, государь? — спрашивает Меншиков, напрягая вдаль зрение…— Орешек… мой будущий Шлиссельбург, — отвечает царь, не спуская взора с отысканной на западном горизонте точки.Шведская крепость выделялась над горизонтом все явственнее и явственнее.— А фортеца знатная, — задумчиво говорит царь, — твердыня, пожалуй, с норовом.— Все же она, государь, дело рук человеческих, — заметил Меншиков. — А что руками сотворено, руками может и разрушено быть.Шведская крепость все ближе и ближе. Там заметили флотилию русских, на стенах показалось движение.Флотилия идёт прямо на крепость. Там взвился белый дымок… что-то грохнуло… и ядро с брызгами погрузилось в воду.— Салютуют, — улыбнулся царь и замахал в воздухе шляпой. — Ждите меня!Снова дымок в крепости, и второе ядро нашло свою холодную могилу почти там же, где и первое.— Не доносит, — сказал Меншиков, — силы нехватка.Третье ядро упало у самого карбаса и обдало царя брызгами.— Руля налево! — крикнул Меншиков кормщику.Флотилия повернула влево, уходя от выстрелов.Выстрелы ещё повторились, но ядра уже не доносил до флотилии.Когда флотилия приблизилась к берегу в нескольких верстах левее Нотебурга, государь приказал отделить от неё до полусотни карбасов и вытащить их на берег.Пётр развернул карту Невы с окрестными берегами и показал её Меншикову.— Вот тут, ниже Нотебурга, у Назьи речки, укрепился Апраксин Апраксин Федор Матвеевич (1661-1728) — граф, сподвижник Петра I, генерал-адмирал, командовал русским флотом в Северной войне и Персидском походе (1722-1723). С 1718 года — президент Адмиралтейств-коллегий, с 1726-го — член Верховного тайного совета.
со своим отрядом, — указал он место на карте. — Понеже нам предстоит волоком перетащить туда сии карбасы под прикрытие леса, то ты, взяв несколько ратных людей с собою, сыщи волок наиболее удобный…— Слушаю, государь, — отвечал Меншиков.— А я останусь здесь с прочими карбасами и буду мозолить глаза крепости, чтоб отвлекать её внимание от волока.На другой день, едва только начало светать, как за сплошным лесом, тянувшимся по левому берегу Невы против Нотебурга и далее вниз, стали раздаваться дружные, знакомые всей России бурлацкие возгласы: Аи, дубинушка, ухнем!Аи, зелёная, подёрнем!Подёрнем, подёрнем — уу! Это ратные государевы люди тянули на лямках по болотам и топям свои карбасы. В другом месте слышалось: Нейдёт — пойдёт — ухнем!Нейдёт — пойдёт — ухнем!Не шла — пошла — ууу! Это ратные нижегородцы пели бурлацкий гимн. А за ними тамбовцы: Просилася Дуня спатьНа тясову каравать.Нацуй, нацуй, Дунюшка,Нацуй, нацуй, любушка!Уу! А за этими симбирцы да казанцы: Раз и двааа — три — бяре!Раз и двааа — три бяре!Уууу! И над всем лесом стонало неумолкаемое эхо этих «уууу».Эти уханья раздавались ещё дружнее, когда ратные видели, что приближается царь. А он тихо с своей небольшой свитой проезжал мимо влекомых карбасов на привезённых из Повенца карбасами выносливых лошадках, часто поощряя рабочих царским словом: «Спасибо, молодцы!»— Ждёт нас, поди, Ворька, да и Апраксин скучает без дела за своим кронверком, — говорил государь, нетерпеливо поглядывая вперёд.— Теперь недолго ждать, государь, — успокаивал его Меншиков.Проезжая мимо последней группы ратных, тащивших волоком карбасы с дружным уханьем, царь сказал:— Считайте, молодцы, за мной добрую чарку зелена вина!— Рады стараться, государь-батюшка! — грянули хором ратные. 12 Царь с небольшой свитой, конечно, опередил тысячный отряд свой, который перетаскивал на себе карбасы и артиллерию с Ладоги в Неву, и прибыл в лагерь Шереметева и Апраксина после полудня.Начальник и войско встретили своего государя с величайшею радостью.— А мы дюже скучали по тебе, государь, — сказал Апраксин, — боялись, как бы не пришлось нам зимовать здесь.— Провианту и иного чего опасались нехватки, — добавил Шереметев.— Ну зимовать вы будете на шведских квартирах, — улыбнулся царь, — да и провианту шведы заготовили для нас, чаю, с достатком.— Не одни сухари, — улыбнулся Меншиков.Сентябрь в тот год стоял хороший, ясные, тёплые и сухие дни делали конец сентября похожим на лето.Сделав некоторые предварительные распоряжения, государь направился к приготовленной для него просторной палатке с государственным гербом на флаге.— Павел, иди за мной, — сказал он, — ты мне нужен.— Слушаю, государь, — отвечал Ягужинский.У входа в палатку стояли часовые. Увидя царя, они взяли на караул.— Здорово, ребята! — молвил царь приветливо.— Буди здрав, государь-батюшка! — был ответ.Едва Пётр распахнул полы, палатки, как Ягужинский увидел что та хорошенькая девушка, которую он перед тем видел в Москве, в доме Меншикова, с тихим радостным криком обхватила руками великана, который поднял её как маленького ребёнка. Ягужинский отступил назад и остановился за пологом.Он услышал тихие восклицания и шёпот:— Здравствуй, Марфуша! Вот не ждал, не чаял.— Здравствуй, государь, соколик мой!— Как ты здесь очутилась?— Александр Данилыч прислал из Повенца гонца с письмом что ты, мой сокол ясный, скучаешь по своей Марфуше, так чтоб я прибыла сюда из Москвы, и я прилетела к тебе… с «шишечкой», как ты говоришь…— А ты почём это знаешь, глупенькая девочка?— Мамушка-боярыня мне сказывала, что «шишечка» зачалась…— А мальчик или девочка?— Того не сказала.— Мальчика бы, а то мой Алексей плесень какая-то.Ягужинский многое, даже очень многое понял из этого беглого диалога и пришёл в ужас… Но Павлуша хорошо понимал государственную важность того, что случайно коснулось его слуха, и, как он ни был молод, умел молчать…Это Меншиков сделал сюрприз государю, без его ведома выписав к войску Марту с её небольшой придворной свитой… У полоняночки Марты Скавронской была уже своя придворная свита из мамушки-боярыни и «дворских девок», то есть фрейлин, за которыми, однако, придворный сердцеед Орлов не смел ухаживать.«Шишечка»… мальчика бы… мой Алексей плесень какая-то», — вспоминал Ягужинский сорвавшиеся с уст царя роковые слова, и ему стало страшно, что он их невольно подслушал… Страшные слова!.. Они обещают роковой переворот в престолонаследии… Как ни был молод Павлуша, но окружавшая его почти с детства государственная атмосфера научила его понимать всю важность того, что неизбежно должно было произойти в будущем… Молодость не помешала Ягужинскому видеть, что не такого наследника следовало бы царю-титану иметь, не такого, каков был царевич Алексей Петрович… Но за ним стояла вся старая Россия, все недовольное нововведениями сильное и богатое боярство, все озлобленное против церковных «новшеств» духовенство, озлобленное притом кощунственными издевательствами над ним этих «всешутейших и всепьянейших соборов», этих «князей-пап», «княгинь-игумений», святотатственными «канунами Бахусу и Венере»… А все раскольники? А народ, долженствовавший выносить усиленные налоги и усиленную рекрутчину?«Алексей — плесень»… Но эта плесень равносильна кедру ливанскому, каким иногда казался Ягужинскому Державный плотник. Страшная должна предстоять борьба этих двух сил…Павлуша поторопился отойти дальше от страшной палатки и остановился в ожидании, не позовёт ли его царь.В это время к нему подошёл Меншиков.— Ты что же стоишь тут, на часах, что ли, в карауле? — спросил он с улыбкой.— Государь приказал было мне идти за собой, но там он не один, — смущённо отвечал Ягужинский. — Его встретила…— Знаю… что ж, обрадовался государь нечаянности?Но про «шишечку» и про «плесень» — ни гугу…— Я знал, что обрадуется, — сказал Меншиков. — Ещё в Архангельске вспоминал, бывало, про неё: «Что-де моя Марфуша?» — «Скучает, — говорю, — по тебе, государь». — «Хоть бы одним глазком, — говорит, — а то в походе, — говорит, — мы ни обшиты, ни обмыты»… Я и спосылал в Москву к мамушке-боярыне, чтоб, будто ненароком, сама-де соскучилась, давно не видавши светлых очей государевых… Ну, я рад, что так случилось… Так рад сам-то?— Нарочито рад, — отвечал Павлуша.— А то я и дубинки, признаюсь, побаивался… самовольство-де…— Сказано: близко царя, близко смерти, — тихо молвил Ягужинский.— Смерть не смерть, а дубинка ближе, — засмеялся в кулак Александр Данилович.Они продолжали стоять, не зная, на что решиться.— Теперь им, може, не до нас с голодухи, — улыбнулся Меншиков. — Уйти, что ли?— Я не смею, Александр Данилыч, позвал… А вдруг окликнет, — нерешительно проговорил Ягужинский.— Да, неровен час, под какую руку…В это время распахнулась пола намёта и выглянул оттуда сам государь.— А, вы все тут? — сказал он.— Что прикажет государь? — спросил Меншиков.— Идите в палатку, дело есть.Но в палатке уже никого не было: «знатная персона» ускользнула другим ходом. 13 На другой же день одна часть войска, меньшая, посажена была на привезённые сухим путём из Ладожского озера карбасы и двинулась вверх по Неве к Нотебургу; все же остальное войско шло левым берегом Невы.Так как артиллерия не имела достаточно лошадей, то ратные люди везли пушки на себе, подобно тому, как везли они на себе и карбасы с Ладоги.Не обходилось и здесь без «дубинушки», конечно, там, где нужно было втаскивать орудия на крутизну.И здесь дело не обходилось без помощи силача Лобаря, который хотя и был возведён в чин капрала, однако все же оставался для простых ратных прежним добрым товарищем. Частенько слышалось:— Эй, Терентий Фомич! Будь друг, подсоби.— Кой ляд! Чево там ещё?— Да «кума» заартачилась, нейдёт, да и на-поди!«Кума» — это была одна тяжёлая пушка. Ратные люди, чтобы легче запоминать орудия, по-своему окрестили их: одна пушка была «кума», другая — «сваха», третья — «повитуха», четвёртая — «просвирня», ещё одна «тётка Дарья» и так далее…— «Тётенька», братцы, упёрлась, и ни с места… Зовите Терентия Фомича.Теперь уже товарищи не называли его Теренькой и Треней, а Терентием Фомичом, а то и просто дядей.— У «просвирни» колесо в болотине застряло, чтоб ему пусто было.— Кличь дядю живей!— Да он с «повитухой» возится.Между тем шведы, желая помешать русским стать и укрепиться против самого Нотебурга, поспешили возвести шанцы на левом берегу Невы.Едва карбасы с посаженными на них двумя пятисотенными командами достигли того места на Неве, против которого находились шведские нововозведенные шанцы и откуда уже можно было обстреливать небольшую русскую флотилию, как немедленно последовал орудийный залп.— Кстись, ребята! — раздался зычный голос пятисотенного начальника.Все перекрестились.— Мочи глыбче весла! Мути воду! — пронёсся по Неве голос другого пятисотенника.— Пали во все, и на берег! Бери их голыми руками!Последовал ответный русский залп.— На берег! На шанцы!И почти моментально карбасы очутились у берега, и русские стремительно лезли на шанцы, опережая друг друга. Такая смелость ошеломила шведов, и они почти не защищались.Когда всё было покончено молодцами-преображенцами, запевала Гурин крикнул:— Братцы! Выноси!И он запел: Ах, на что было огород городить!Ах, на что было капустку садить! И преображенцы «вынесли» своего запевалу, они залихватски отмахали забористую плясовую песню, которую их потомки, почти столетие спустя, весело пели, когда, под начальством Суворова, брали Варшаву…Государь вместе с своею свитой, а равно Шереметев и Апраксин наблюдали это молодецкое дело, и Пётр сказал:— Понеже шведы видели уже моих молодцов в деле с сею первою их фортецею, то, чаю, не захотят того же испытать на себе и на том берегу, потому станут избегать напрасного пролития крови, пошли ты, Борис Петрович, тот час же к Шлиппенбаху письмо с предложением, на каких аккордах …на каких аккордах… намерен сдать… крепость…— то есть каковы условия капитуляции.
комендант Нотебурга намерен будет сдать тебе доверенную ему крепость.— Государь! — сказал Шереметев. — Твоё письмо крепче моего на него воздействует.— Но ты фельдмаршал, а я только бомбардирский капитан, — возразил государь, — тебе и надлежит вязать и разрешать.Письмо было послано. В нём говорилось, что осаждённой крепости надеяться не на что и подкрепления ожидать неоткуда, все пути к ней отрезаны.Посланный скоро воротился с ответным письмом Шлиппенбаха. Глаза царя блеснули зловещим огнём, когда он дочитал ответ коменданта.— Что пишет он? — спросил Шереметев.— Просит четыре дня отсрочки, — гневно отвечал Пётр.— Какой прок ему в отсрочке?— Не смеет-де без разрешения начальства сдать крепость.— А где его начальство, государь, в Польше или в Швеции?— В Нарве… Горн.При воспоминании о Нарве Пётр пришёл в величайший гнев:— Так не давай же им передохнуть! — сказал он Шереметеву. — Открой огонь изо всех орудий.И канонада началась. Огонь был убийственный. Сам государь ходил по батареям, поощрял пушкарей, сам направлял орудия. Уже не раз от русских бомб загоралось в крепости, но шведы продолжали упорно держаться.Наконец на третий день русские увидели, что на стене крепости взвилось белое полотнище и, немного спустя, от берега у крепостных ворот отделилась лодка с «барабанщиком»-парламентёром.— Пардону просят, — улыбнулся Шереметев.— Ну, теперь пардон вздорожал у меня на базаре, — заметил государь. — Надо было вовремя аккорды предъявить.«Барабанщик» предстал «пред царя» и, преклонив колен . подал Петру письмо.Государь вскрыл пакет, дав знать посланцу из крепости, чтоб он удалился.Ироническая, довольная улыбка играла на его лице, пока он читал послание из Нотебурга.— Видно по сему, что шведские жены знатно искусны в древней истории, а нас почитают за дикарей, — говорил царь, продолжая улыбаться, — русские-де варвары, истории и не нюхали.— Что такое, государь? — спросили и Шереметев, и Апраксин.— Пишет сие не Шлиппенбах, а его супруга, а купно с нею и все офицерские жены Нотебурга: слёзно просят выпустить их из горящего города.— Жарко, знать, стало, — заметил Меншиков.— Жарко, точно, — сказал Пётр, — из древней истории ведомо, что когда в таком же безвыходном положении, как сей Нотебург, очутился один осаждённый город, то женщины оного и просили осаждавших дозволить им выйти из города. Те дозволили. Так ловкие бабы и девки вынесли на своих спинах мужей, братьев и женихов.Шереметев рассмеялся:— Ай да бабы! И силища, видно, у них была знатная.— Так и эти замыслили то же проделать? — спросил Меншиков.— Именно, Данилыч, и я им сие позволю: я напишу им, что не хочу опечалить их разлучением с супругами, потому, покидая город, изволили бы и любезных супружников вывесть купно с собою.Все невольно рассмеялись.— Премудрый Соломон так не придумал бы, ха-ха-ха! — хохотал Борька. 14 Русские готовили штурмовые лестницы. Стук топоров слышен был, несмотря на пушечную пальбу.— Смотри-ка, братцы, как сам батюшка-царь топором работает, н-ну!— Да и Александра Данилыч не промах, ишь как садит топором-то.…Так разговаривали между собой ратные люди, приготовляя штурмовые лестницы.Дело в в том, что после иронического ответа госпоже Шлиппенбах и офицерским жёнам Нотебурга крепость продолжала упорно держаться.В «Подённой записке» государь вечером приписал: «И с тем, того барабанщика потчевав, отпустил в город; но сей комплимент Ироническое послание.
знатно осадным людям показался досаден, потому что, по возвращению барабанщика, тотчас великою стрельбою во весь день на тое батарею из пушек докучали паче иных дней, однако ж урона в людях не учинили».— …А мы чаяли, что ихний барабанщик покорность привёз, — продолжали разговаривать солдаты.— Коли бы покорность, не жарили б так, а то зараз учали бухать, как только энтот отставной козы барабанщик в ворота шмыгнул…— И впрямь — отставной козы барабанщик!— Так для че он приходил, коли не с покорностью?— Торговаться, стало быть. А как не выторговали ни синь-пороху, ну и осерчали и учали пуще жарить.— А мне сказывал верный человек, что барабанщика подсылали ихние бабы, чтобы их выпустили без обиды.— Вот чего захотели, сороки!— То-то… А батюшка царь им в ответ: приведите-де к нам с собой муженьков своих…— Ха-ха-ха! Вот загнул батюшка царь! Уж и загнул!Между тем усиленная канонада продолжалась с обеих сторон.— Ох, застанет нас тут зима, — жаловалась Марте мамушка-боярыня.— Что ж, мамушка, нам тут холодно и зимой не будет, — утешала её девушка, — вот в палатках было бы не способно зимой… А как государь построил нам эти горницы, так по мне хоть бы и зимовать.— Что и говорить, красавица! Тебе-то, молоденькой, все с полгоря, а старым-то костям на Москве спокойнее, — говорила Матрёна Савишна, мамушка-боярыня.Но зимовать под Нотебургом не пришлось.Упорство осаждённых начало выводить из себя государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
со своим отрядом, — указал он место на карте. — Понеже нам предстоит волоком перетащить туда сии карбасы под прикрытие леса, то ты, взяв несколько ратных людей с собою, сыщи волок наиболее удобный…— Слушаю, государь, — отвечал Меншиков.— А я останусь здесь с прочими карбасами и буду мозолить глаза крепости, чтоб отвлекать её внимание от волока.На другой день, едва только начало светать, как за сплошным лесом, тянувшимся по левому берегу Невы против Нотебурга и далее вниз, стали раздаваться дружные, знакомые всей России бурлацкие возгласы: Аи, дубинушка, ухнем!Аи, зелёная, подёрнем!Подёрнем, подёрнем — уу! Это ратные государевы люди тянули на лямках по болотам и топям свои карбасы. В другом месте слышалось: Нейдёт — пойдёт — ухнем!Нейдёт — пойдёт — ухнем!Не шла — пошла — ууу! Это ратные нижегородцы пели бурлацкий гимн. А за ними тамбовцы: Просилася Дуня спатьНа тясову каравать.Нацуй, нацуй, Дунюшка,Нацуй, нацуй, любушка!Уу! А за этими симбирцы да казанцы: Раз и двааа — три — бяре!Раз и двааа — три бяре!Уууу! И над всем лесом стонало неумолкаемое эхо этих «уууу».Эти уханья раздавались ещё дружнее, когда ратные видели, что приближается царь. А он тихо с своей небольшой свитой проезжал мимо влекомых карбасов на привезённых из Повенца карбасами выносливых лошадках, часто поощряя рабочих царским словом: «Спасибо, молодцы!»— Ждёт нас, поди, Ворька, да и Апраксин скучает без дела за своим кронверком, — говорил государь, нетерпеливо поглядывая вперёд.— Теперь недолго ждать, государь, — успокаивал его Меншиков.Проезжая мимо последней группы ратных, тащивших волоком карбасы с дружным уханьем, царь сказал:— Считайте, молодцы, за мной добрую чарку зелена вина!— Рады стараться, государь-батюшка! — грянули хором ратные. 12 Царь с небольшой свитой, конечно, опередил тысячный отряд свой, который перетаскивал на себе карбасы и артиллерию с Ладоги в Неву, и прибыл в лагерь Шереметева и Апраксина после полудня.Начальник и войско встретили своего государя с величайшею радостью.— А мы дюже скучали по тебе, государь, — сказал Апраксин, — боялись, как бы не пришлось нам зимовать здесь.— Провианту и иного чего опасались нехватки, — добавил Шереметев.— Ну зимовать вы будете на шведских квартирах, — улыбнулся царь, — да и провианту шведы заготовили для нас, чаю, с достатком.— Не одни сухари, — улыбнулся Меншиков.Сентябрь в тот год стоял хороший, ясные, тёплые и сухие дни делали конец сентября похожим на лето.Сделав некоторые предварительные распоряжения, государь направился к приготовленной для него просторной палатке с государственным гербом на флаге.— Павел, иди за мной, — сказал он, — ты мне нужен.— Слушаю, государь, — отвечал Ягужинский.У входа в палатку стояли часовые. Увидя царя, они взяли на караул.— Здорово, ребята! — молвил царь приветливо.— Буди здрав, государь-батюшка! — был ответ.Едва Пётр распахнул полы, палатки, как Ягужинский увидел что та хорошенькая девушка, которую он перед тем видел в Москве, в доме Меншикова, с тихим радостным криком обхватила руками великана, который поднял её как маленького ребёнка. Ягужинский отступил назад и остановился за пологом.Он услышал тихие восклицания и шёпот:— Здравствуй, Марфуша! Вот не ждал, не чаял.— Здравствуй, государь, соколик мой!— Как ты здесь очутилась?— Александр Данилыч прислал из Повенца гонца с письмом что ты, мой сокол ясный, скучаешь по своей Марфуше, так чтоб я прибыла сюда из Москвы, и я прилетела к тебе… с «шишечкой», как ты говоришь…— А ты почём это знаешь, глупенькая девочка?— Мамушка-боярыня мне сказывала, что «шишечка» зачалась…— А мальчик или девочка?— Того не сказала.— Мальчика бы, а то мой Алексей плесень какая-то.Ягужинский многое, даже очень многое понял из этого беглого диалога и пришёл в ужас… Но Павлуша хорошо понимал государственную важность того, что случайно коснулось его слуха, и, как он ни был молод, умел молчать…Это Меншиков сделал сюрприз государю, без его ведома выписав к войску Марту с её небольшой придворной свитой… У полоняночки Марты Скавронской была уже своя придворная свита из мамушки-боярыни и «дворских девок», то есть фрейлин, за которыми, однако, придворный сердцеед Орлов не смел ухаживать.«Шишечка»… мальчика бы… мой Алексей плесень какая-то», — вспоминал Ягужинский сорвавшиеся с уст царя роковые слова, и ему стало страшно, что он их невольно подслушал… Страшные слова!.. Они обещают роковой переворот в престолонаследии… Как ни был молод Павлуша, но окружавшая его почти с детства государственная атмосфера научила его понимать всю важность того, что неизбежно должно было произойти в будущем… Молодость не помешала Ягужинскому видеть, что не такого наследника следовало бы царю-титану иметь, не такого, каков был царевич Алексей Петрович… Но за ним стояла вся старая Россия, все недовольное нововведениями сильное и богатое боярство, все озлобленное против церковных «новшеств» духовенство, озлобленное притом кощунственными издевательствами над ним этих «всешутейших и всепьянейших соборов», этих «князей-пап», «княгинь-игумений», святотатственными «канунами Бахусу и Венере»… А все раскольники? А народ, долженствовавший выносить усиленные налоги и усиленную рекрутчину?«Алексей — плесень»… Но эта плесень равносильна кедру ливанскому, каким иногда казался Ягужинскому Державный плотник. Страшная должна предстоять борьба этих двух сил…Павлуша поторопился отойти дальше от страшной палатки и остановился в ожидании, не позовёт ли его царь.В это время к нему подошёл Меншиков.— Ты что же стоишь тут, на часах, что ли, в карауле? — спросил он с улыбкой.— Государь приказал было мне идти за собой, но там он не один, — смущённо отвечал Ягужинский. — Его встретила…— Знаю… что ж, обрадовался государь нечаянности?Но про «шишечку» и про «плесень» — ни гугу…— Я знал, что обрадуется, — сказал Меншиков. — Ещё в Архангельске вспоминал, бывало, про неё: «Что-де моя Марфуша?» — «Скучает, — говорю, — по тебе, государь». — «Хоть бы одним глазком, — говорит, — а то в походе, — говорит, — мы ни обшиты, ни обмыты»… Я и спосылал в Москву к мамушке-боярыне, чтоб, будто ненароком, сама-де соскучилась, давно не видавши светлых очей государевых… Ну, я рад, что так случилось… Так рад сам-то?— Нарочито рад, — отвечал Павлуша.— А то я и дубинки, признаюсь, побаивался… самовольство-де…— Сказано: близко царя, близко смерти, — тихо молвил Ягужинский.— Смерть не смерть, а дубинка ближе, — засмеялся в кулак Александр Данилович.Они продолжали стоять, не зная, на что решиться.— Теперь им, може, не до нас с голодухи, — улыбнулся Меншиков. — Уйти, что ли?— Я не смею, Александр Данилыч, позвал… А вдруг окликнет, — нерешительно проговорил Ягужинский.— Да, неровен час, под какую руку…В это время распахнулась пола намёта и выглянул оттуда сам государь.— А, вы все тут? — сказал он.— Что прикажет государь? — спросил Меншиков.— Идите в палатку, дело есть.Но в палатке уже никого не было: «знатная персона» ускользнула другим ходом. 13 На другой же день одна часть войска, меньшая, посажена была на привезённые сухим путём из Ладожского озера карбасы и двинулась вверх по Неве к Нотебургу; все же остальное войско шло левым берегом Невы.Так как артиллерия не имела достаточно лошадей, то ратные люди везли пушки на себе, подобно тому, как везли они на себе и карбасы с Ладоги.Не обходилось и здесь без «дубинушки», конечно, там, где нужно было втаскивать орудия на крутизну.И здесь дело не обходилось без помощи силача Лобаря, который хотя и был возведён в чин капрала, однако все же оставался для простых ратных прежним добрым товарищем. Частенько слышалось:— Эй, Терентий Фомич! Будь друг, подсоби.— Кой ляд! Чево там ещё?— Да «кума» заартачилась, нейдёт, да и на-поди!«Кума» — это была одна тяжёлая пушка. Ратные люди, чтобы легче запоминать орудия, по-своему окрестили их: одна пушка была «кума», другая — «сваха», третья — «повитуха», четвёртая — «просвирня», ещё одна «тётка Дарья» и так далее…— «Тётенька», братцы, упёрлась, и ни с места… Зовите Терентия Фомича.Теперь уже товарищи не называли его Теренькой и Треней, а Терентием Фомичом, а то и просто дядей.— У «просвирни» колесо в болотине застряло, чтоб ему пусто было.— Кличь дядю живей!— Да он с «повитухой» возится.Между тем шведы, желая помешать русским стать и укрепиться против самого Нотебурга, поспешили возвести шанцы на левом берегу Невы.Едва карбасы с посаженными на них двумя пятисотенными командами достигли того места на Неве, против которого находились шведские нововозведенные шанцы и откуда уже можно было обстреливать небольшую русскую флотилию, как немедленно последовал орудийный залп.— Кстись, ребята! — раздался зычный голос пятисотенного начальника.Все перекрестились.— Мочи глыбче весла! Мути воду! — пронёсся по Неве голос другого пятисотенника.— Пали во все, и на берег! Бери их голыми руками!Последовал ответный русский залп.— На берег! На шанцы!И почти моментально карбасы очутились у берега, и русские стремительно лезли на шанцы, опережая друг друга. Такая смелость ошеломила шведов, и они почти не защищались.Когда всё было покончено молодцами-преображенцами, запевала Гурин крикнул:— Братцы! Выноси!И он запел: Ах, на что было огород городить!Ах, на что было капустку садить! И преображенцы «вынесли» своего запевалу, они залихватски отмахали забористую плясовую песню, которую их потомки, почти столетие спустя, весело пели, когда, под начальством Суворова, брали Варшаву…Государь вместе с своею свитой, а равно Шереметев и Апраксин наблюдали это молодецкое дело, и Пётр сказал:— Понеже шведы видели уже моих молодцов в деле с сею первою их фортецею, то, чаю, не захотят того же испытать на себе и на том берегу, потому станут избегать напрасного пролития крови, пошли ты, Борис Петрович, тот час же к Шлиппенбаху письмо с предложением, на каких аккордах …на каких аккордах… намерен сдать… крепость…— то есть каковы условия капитуляции.
комендант Нотебурга намерен будет сдать тебе доверенную ему крепость.— Государь! — сказал Шереметев. — Твоё письмо крепче моего на него воздействует.— Но ты фельдмаршал, а я только бомбардирский капитан, — возразил государь, — тебе и надлежит вязать и разрешать.Письмо было послано. В нём говорилось, что осаждённой крепости надеяться не на что и подкрепления ожидать неоткуда, все пути к ней отрезаны.Посланный скоро воротился с ответным письмом Шлиппенбаха. Глаза царя блеснули зловещим огнём, когда он дочитал ответ коменданта.— Что пишет он? — спросил Шереметев.— Просит четыре дня отсрочки, — гневно отвечал Пётр.— Какой прок ему в отсрочке?— Не смеет-де без разрешения начальства сдать крепость.— А где его начальство, государь, в Польше или в Швеции?— В Нарве… Горн.При воспоминании о Нарве Пётр пришёл в величайший гнев:— Так не давай же им передохнуть! — сказал он Шереметеву. — Открой огонь изо всех орудий.И канонада началась. Огонь был убийственный. Сам государь ходил по батареям, поощрял пушкарей, сам направлял орудия. Уже не раз от русских бомб загоралось в крепости, но шведы продолжали упорно держаться.Наконец на третий день русские увидели, что на стене крепости взвилось белое полотнище и, немного спустя, от берега у крепостных ворот отделилась лодка с «барабанщиком»-парламентёром.— Пардону просят, — улыбнулся Шереметев.— Ну, теперь пардон вздорожал у меня на базаре, — заметил государь. — Надо было вовремя аккорды предъявить.«Барабанщик» предстал «пред царя» и, преклонив колен . подал Петру письмо.Государь вскрыл пакет, дав знать посланцу из крепости, чтоб он удалился.Ироническая, довольная улыбка играла на его лице, пока он читал послание из Нотебурга.— Видно по сему, что шведские жены знатно искусны в древней истории, а нас почитают за дикарей, — говорил царь, продолжая улыбаться, — русские-де варвары, истории и не нюхали.— Что такое, государь? — спросили и Шереметев, и Апраксин.— Пишет сие не Шлиппенбах, а его супруга, а купно с нею и все офицерские жены Нотебурга: слёзно просят выпустить их из горящего города.— Жарко, знать, стало, — заметил Меншиков.— Жарко, точно, — сказал Пётр, — из древней истории ведомо, что когда в таком же безвыходном положении, как сей Нотебург, очутился один осаждённый город, то женщины оного и просили осаждавших дозволить им выйти из города. Те дозволили. Так ловкие бабы и девки вынесли на своих спинах мужей, братьев и женихов.Шереметев рассмеялся:— Ай да бабы! И силища, видно, у них была знатная.— Так и эти замыслили то же проделать? — спросил Меншиков.— Именно, Данилыч, и я им сие позволю: я напишу им, что не хочу опечалить их разлучением с супругами, потому, покидая город, изволили бы и любезных супружников вывесть купно с собою.Все невольно рассмеялись.— Премудрый Соломон так не придумал бы, ха-ха-ха! — хохотал Борька. 14 Русские готовили штурмовые лестницы. Стук топоров слышен был, несмотря на пушечную пальбу.— Смотри-ка, братцы, как сам батюшка-царь топором работает, н-ну!— Да и Александра Данилыч не промах, ишь как садит топором-то.…Так разговаривали между собой ратные люди, приготовляя штурмовые лестницы.Дело в в том, что после иронического ответа госпоже Шлиппенбах и офицерским жёнам Нотебурга крепость продолжала упорно держаться.В «Подённой записке» государь вечером приписал: «И с тем, того барабанщика потчевав, отпустил в город; но сей комплимент Ироническое послание.
знатно осадным людям показался досаден, потому что, по возвращению барабанщика, тотчас великою стрельбою во весь день на тое батарею из пушек докучали паче иных дней, однако ж урона в людях не учинили».— …А мы чаяли, что ихний барабанщик покорность привёз, — продолжали разговаривать солдаты.— Коли бы покорность, не жарили б так, а то зараз учали бухать, как только энтот отставной козы барабанщик в ворота шмыгнул…— И впрямь — отставной козы барабанщик!— Так для че он приходил, коли не с покорностью?— Торговаться, стало быть. А как не выторговали ни синь-пороху, ну и осерчали и учали пуще жарить.— А мне сказывал верный человек, что барабанщика подсылали ихние бабы, чтобы их выпустили без обиды.— Вот чего захотели, сороки!— То-то… А батюшка царь им в ответ: приведите-де к нам с собой муженьков своих…— Ха-ха-ха! Вот загнул батюшка царь! Уж и загнул!Между тем усиленная канонада продолжалась с обеих сторон.— Ох, застанет нас тут зима, — жаловалась Марте мамушка-боярыня.— Что ж, мамушка, нам тут холодно и зимой не будет, — утешала её девушка, — вот в палатках было бы не способно зимой… А как государь построил нам эти горницы, так по мне хоть бы и зимовать.— Что и говорить, красавица! Тебе-то, молоденькой, все с полгоря, а старым-то костям на Москве спокойнее, — говорила Матрёна Савишна, мамушка-боярыня.Но зимовать под Нотебургом не пришлось.Упорство осаждённых начало выводить из себя государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97