Ехал на тройке с бубенцами, под полой четверть самогона. «Стой! - закричали мы и обступили лошадей. - Куда едешь?»-«На свадьбу». - «На какую еще свадьбу?» - «Да, крестницу свою замуж выдаю». - «За кого?» - «За господина Фюслера». А Фюслер этот был немецким начальником над всеми нашими селами. Тогда наш Николай Васильевич, не долго думая, говорит: «Раздеть его!» Ха-ха-ха! Раздели. И вот Николай Васильевич надевает на себя богатую шубу, шапку с бобровым верхом, через плечо повязывает полотенце, расшитое цветными петухами, и говорит мне: «Садись, Макарыч, поехали на свадьбу». Я доставил Николая Васильевича прямо ко двору невесты. Въехали во двор, выскочили дружки:
- Сват приехал… Сват…
А Николай Васильевич дает им четверть самогона и идет в дом. Фюслер сидит уже хмельной в переднем углу, рядом с ним бледная невеста и еще человек пять немцев.
- О, сфат! Сфат! - старается подняться на ноги жених.
- У немцев для меня - ни свата, ни брата, - отвечает Николай Васильевич, да как врежет в Фюслера из автомата, так тот и свалился под стол. Мы перебили остальных фашистов, схватили невесту и прикатили в лагерь. До сих пор она у нас в санчасти работает. Так и пошло - Сват да Сват. Немцы огромную награду за его голову назначили, да дудки! Никто не может поймать Свата.
- А мы его увидим? - живо спросила Белка.
- Увидите, - ответил Макарычев. - Ложитесь, утро вечера мудренее. Ты тут ложись, - указал он Белке на топчан, - а вы - тут.
- Дядь Федя… - начал было я.
- А ты откуда знаешь, как меня зовут?
- Да нас же к вам направила ваша жена Анфиса Дмитриевна. Просила кланяться.
- Вон оно что, - обрадовался Макарычев. - Ну как она там?
Мы рассказали, как подслушали разговор Анфисы Дмитриевны с полицаем. Я упомянул о том, что немцы собираются наступать на партизан и если Макарычев не будет в понедельник дома, то его жену повесят. Партизан на минуту посерьезнел, попросил повторить слова жены и наконец проговорил:
- Молодец, Фиска! Ей-богу молодец!
Мы впервые спали так хорошо, что не видели никаких снов. На следующее утро к нам пришел Макарычев и поздоровался:
- С добрым утром, партизаны! Вас требует к себе командир.
На дворе уже вовсю светило солнышко. Осенний лес купался в его лучах. Рядом с землянкой, в которой мы спали, приподнимали почву, как грибы, другие жилища партизан.
- Вот сюда! - показал нам Макарычев на землянку, из трубы которой поднимался дымок.
Мы вошли, и - как вам изобразить, что произошло потом?
- Папа! - крикнул я.
Да, за столом сидел мой отец! Он был тщательно побрит, в ладной гимнастерке, по которой пролегала портупея.
- Что такое? - не верил глазам отец. - Вася?
Я прижался к отцу. От его гимнастерки пахло дымом, как и у нас в землянке.
- Да как ты здесь? Что за чудо? Я кивнул на Димку:
- А его узнаешь?
Отец долго смотрел на Димку, недоуменно спрашивал:
- Димка? Да, Димка! Такой взрослый, я и не узнал. Вполне можно брать в армию. Сколько тебе лет?
- А эту девочку ты не знаешь, - указал я на Белку, которая сидела в углу и смотрела на нас. - Это самая лучшая девочка на свете. Белка.
- Неужели? - рассмеялся отец. - Что на белку она похожа, это верно. Но только как ее все-таки зовут?
- Нюра, - откликнулась Белка. - У меня много имен. Ребята все говорят: Белка да Белка, а в Германии меня звали Анхен…
- Ты что, была в Германии? - удивился отец.
- Да мы все из Германии, папа! Пробыли там месяца три, - вмешался я.
У нас начался длинный разговор, который я не собираюсь здесь передавать, так как читателю все известно.
- А мы знаем, - склонив голову, улыбалась Белка. - Знаем, как вы в сваты попали…
- Откуда же? - смеялся отец.
- Это все Макарычев, - влюбленными глазами смотрел я на отца. - Он очень хорошо к тебе относится.
Отец рассказал нам, что в первые же месяцы войны попал раненым в плен. Оттуда бежал, в скором времени стал командиром партизанского отряда. Один из первых, с кем он познакомился, и был Макарычев. Это очень отважный партизан, большой специалист по подрывным работам. Только раз у него получилась неудача: он мудрил что-то со взрывчаткой, которую доставали из неразорвавшихся немецких авиабомб, и сильно ожег щеку…
Наш разговор неожиданно прервали. Явился радист, подал отцу радиограмму. Он быстро поднялся с места, приказал:
- Макарычева ко мне!
В радиограмме предлагалось отряду Свата сегодня ночью выступить на дорогу Полоцк - Витебск и перерезать ее. Мы сразу же подумали: значит, нам поверили и наша радиограмма достигла цели.
- Ну, Федя, начинается! - радостно проговорил отец. - Приготовься и с полудня двигай!
Макарычев убежал к своим подрывникам. После обеда они выстроились перед землянкой отца. Он еще раз тщательно посмотрел, как обмундированы партизаны, проверил - не гремит ли что в их снаряжении, и они отправились по лесной тропинке.
- Мы тоже пойдем с ними, - ходил по пятам отца и клянчил я.
- Никуда не пойдете! - отрезал он. - Сидите пока в землянке.
Целый день мы таскались по всему лагерю, смотрели, как работают женщины в прачечной, как орудует в своей землянке радист, и Димка даже начал ему помогать. Потом были в санчасти, где Белка сидела у постели Никонова и говорила с Настей, той самой маленькой «невестой» Фюслера. А дальше - совсем неожиданно оказались у землянки, в дверях которой стоял часовой. Я спросил, что он охраняет, но часовой промолчал, а бежавший мимо партизан крикнул, что здесь находиться нельзя и нам нужно убираться подобру-поздорову.
Как же, не на тех напал! Мы хотели все-таки знать, что охраняет часовой! Отошли немного в сторону, сели и стали смотреть на строгого парня с автоматом на груди.
И - дождались. Часовой открыл дверь землянки. Из нее вышел высокий человек в распоясанной рубахе и тяжело зашагал к дощатой маленькой уборной. Часовой с автоматом на изготовку проводил его, остановился ждать…
Мы подошли ближе. И вот, когда арестованный возвращался в землянку, увидели здоровый нос и на носу здоровенные роговые очки. Это был Белотелов!
- Генрих! - невольно воскликнул я.
Белотелов быстро обернулся, увидел нас и, согнувшись, почти бегом исчез в землянке.
Мы пришли к отцу и спросили, что за птицу держит он под охраной?
- Черт его знает! Подозрительный тип! Ходил по деревням вокруг нашего лагеря и везде расспрашивал, как найти Свата? С таким вопросом обратился и к Макарычеву. «А зачем вам Сват?» - спросил Федор Михайлович. И тот «по секрету» сообщил, что бежит из плена и хочет примкнуть к партизанам. Привел его Макарычев ко мне, показывает документы… Он тоже из нашего Острогорска. Служил там в геологоразведочной партии. Геолог-нефтяник. По всему видно, что советский человек, но немецкий пистолет… Желтые глаза, которыми он не смотрит на тебя, внушают подозрение…
- Эх, ты - подозрение! Да это же самый настоящий шпион! Ты помнишь, я тебе писал о Золотой Долине?
- Так это тот самый? - сказал в раздумье отец. - Часовой, немедленно ко мне Белотелова!
Когда Белотелов вошел и тяжело сел, жалкая улыбка сморщила его лицо.
- Итак, господин Белотелов, вы, оказывается, еще не все мне сказали. Сын утверждает, что вы работали в комендатуре у немцев в Острогорске. Так или не так?
- Так… Но поймите, гражданин начальник, не мог я вам этого сказать. Как советский человек…
- Да какой ты советский! - не выдержал я. - Ты - фашист! Генрих Паппенгейм - советский человек!
Отец остановил меня, велел пойти прогуляться. Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.
Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.
Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.
- Вы оставайтесь здесь, - нагнулся к нам отец. - Настя! Посмотри за ребятами.
Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.
- Что это с нами, как с маленькими, обращаются? - бурчал Димка.
- Подумаешь, какой большой! - усмехнулась Белка. А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.
РАСПЛАТА
Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.
Джек Лондон. «Смок Беллью»
Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева.
Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал:
- Взрыв! Ей-богу, взрыв!
Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу!
- Тебе, наверно, почудилось, - сказал я. - Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще…
- Ничего не почудилось, - упрямо твердил свое Димка. - Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали?
Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.
- Наверно, Макарычев рвет! - обрадовался Димка. Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!
- Сиди уж, тоже мне - «неторопливый»! - отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.
К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.
- Оставили на развод, - по его обожженной щеке прокатилась улыбка. - Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.
Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.
- Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? - изумленно спросил я.
Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.
- А ты - как? - не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.
- Да мы-то дома, господин Камелькранц! - засмеялся Димка. - А вы за тридевять земель…
- Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…
- Вам что же Гитлер не нравится?
- Гитлер капут… - мрачно проговорил Верблюжий Венок. - Капут.
Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке, в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, - не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.
- Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? - спросил я.
- Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят - увидят, кто у Гитлера сейчас воюет…
Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.
К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:
- Ви хассен зи? - спросил я.
Камелькранц глядел на меня и молчал.
- Ви ист ир наме? - громко прокричал я.
- Но ты же знаешь, как меня зовут…
- Спроси его, из какой он части? - попросил отец.
Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием - изловить партизанского вожака Свата.
- Сват говорит с вами…
- Сват? - изумился Камелькранц и воззрился на отца.
Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.
Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:
- Может быть, придется расстрелять, - ответил он.
Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.
- Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! - ползал Верблюжий Венок по полу.
Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.
- Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?
Тут вмешался Макарычев:
- Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас.
Отец согласился и спросил:
- А где Белотелов?
- Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?
- За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.
На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.
- Я скоро вернусь, - повторял он. - Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.
Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только «костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий самолет приземлился на маленьком аэродроме.
Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:
- Как живете? Что нового у вас?
Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:
- Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.
Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.
- Споем, Димка?
И мы запели «Марш аргонавтов», с которым шли когда-то в Золотую Долину.
Вперед, аргонавты, вперед, миронавты,
Вперед - к золотым берегам!
Ни черт нам не страшен, ни шторм не опасен,
Идем мы навстречу врагам!

* * *
Уже после войны, окончив с успехом школу, я поехал с отцом в Польскую Народную Республику, в те самые места, где было когда-то имение Фогелей. На его месте мы не нашли даже развалин. Новые уютные дома польского кооператива имени Эрнста Тельмана красиво расположились там, где когда-то стоял замок Фогелей. Расспросив местных жителей-поляков, мы установили судьбу некоторых обитателей замка.
Марта Фогель повесилась, когда узнала, что ее любимый сын Рудольф схвачен партизанами. Карл, которого тоже вскоре мобилизовали на фронт, погиб в первом же бою.
Паппенгейм удрал в Западную Германию. Что касается горбуна Камелькранца, то он живет сейчас недалеко от города Виттенберга в Германской Демократической республике. Фрау Бреннер вместе со своим мужем и сыновьями состоит в кооперативе в одной из деревень в округе Магдебург.
Мы с отцом проделали весь наш путь от Зелены Гуры (поляки вернули Грюнбергу его старое польское имя) до станции Клодава, откуда когда-то я, Димка и Белка сели в поезд к немецкому генералу. Долго нам пришлось искать то место (около города Сьрем, а не Шримм, как называли его немцы), где мы навсегда распрощались с нашим незабвенным Левкой. Никакой могилы на холме уже не было, но, расспросив польских мальчишек, мы восстановили памятное место. Мы поставили на могиле памятник и на камне высекли такую надпись:
Лев Гомзин
(1930 г. - 1943 г.)
Погиб в фашистской неволе

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23