) Мое тело холодно как лед. Живое тепло покинуло меня (дотрагивается до головы), оно перешло сюда, чтобы питать мозг, стерильный лунный свет которого падает на мой письменный стол. (Пишет.) Остановись! Что ты делаешь? Не безумие ли это?
Кейко (поднимает мотыгу и, когда Мисима снова начинает писать, повторяет): Остановись! Что ты делаешь? Не безумие ли это? Ты срубил человека! (Кейко падает на колени.)
Мисима: То, что я представляю в своем воображении, уже произошло. Я больше не тревожу воображение. Я теперь – сама реальность, воплощенная в слова, реальность, которая должна произойти, хотя ее никто не предвидел и не предсказывал. Но она уже написана. (Мисима встает, продолжая говорить, и переходит на Сцену 2, к хижине Кейко.) Я перешел мост своих снов, которые могут присниться только писателю. В них нет различия между воображаемым и реальным, которое должно вот-вот произойти. Писатели мечтают создать прекрасное и преступное произведение искусства, но они боятся воплотить свою мечту в жизнь. Они знают, как знаю это и я, что перейти черту – означает совершить злодеяние.
Тук, тук, тук
Кейко (после третьего удара поднимается с колен): Это мои гости.
Сцена 1: Входят Мать и Жена и в сопровождении ямабуси переходят по обозначенной пеньковой веревкой дорожке на Сцену 2 к Кей ко. На обеих женщинах белые одеяния. Жена – в европейском костюме, Мать в кимоно и гета. На ямабуси традиционное одеяние: маленькая круглая шапочка на голове, желтая блуза с присборенным воротом и висящими на спине полосками замши, мешковатая туника и брюки, с его пояса свисают завязанная узлами красная веревка и раковины.
Сцена 2: Ма ть и Жена входят в хижину Кейко. Мисима вручает Жене папку с бумагами.
Мисима: Вот как мы должны поступить. У меня нет времени. Я как-то сказал, что презираю слова. И это правда. Слова, которым я столько лет служил, уничтожили смысл моей жизни. Писатель испытывает глубокий стыд, когда начинает понимать, почему он ненавидит слова. Потому что другие будут произносить их после того, как он уже больше не сможет делать это. Другие люди завладеют моими словами, но я не смогу контролировать то, как они будут использовать их. Мои слова больше не будут объяснять меня. (Мисима уходит.)
Кейко: Мои гости пришли. {Входит в хижину.) Вдова и несчастная Мать частного лица Хираоки Кимитакэ.
Мать (Жене): Она выглядит как дровосек.
Жена: Нет никакого Хираоки Кимитакэ. В течение шести лет эта женщина общалась с моим мужем, известным общественным деятелем Юкио Мисимой. (Открывает папку и просматривает бумаги.) Я должна сжечь эти неопубликованные произведения. Но сначала должна услышать все из ее уст. И когда она расскажет историю своего общения с моим мужем, я уничтожу все следы этой истории. Для этого я и пришла сюда.
(Ямабуси уходит. Женщины становятся на колени у огня, и Кейко разливает чай.)
Кейко: Они пришли по мосту сновидений, по диким травам, в густой тени гор сюда, чтобы увидеться со мной.
Мать: Говорят, что она потеряла рассудок и общается с духом моего сына. В прошлом году она убила женщину, но ее помиловали. У нее очень влиятельные друзья. Ямабуси дали ей приют здесь, в лесу, на горе Хагуро в Ямагате. Такой чести не могла бы удостоиться простая женщина. Ее хижина почитается как святилище в этом безлюдном месте. В деревне Саба мы видели паломников, которые проделали долгий путь, чтобы увидеться с ней. Но ямабуси священной горы не позволят им добраться сюда. Люди называют ее икигами – живой богиней. Правильно ли я поступила, явившись сюда? Эти паломники произвели на меня сильное впечатление. Может быть, она скажет мне, обрел ли наконец покой дух моего сына? (Обращаясь к Кейко.) Благодарю вас, мадам Омиёке, за приглашение, мы рады видеть вас.
Кейко: Мое имя теперь не имеет никакого значения. Я была вдовой капитан-лейтенанта военно-морской авиации Омиёке Такумы, но с тех пор прошло много лет. Никто уже не помнит ту, какой я была когда-то.
Жена: Разве можно ее забыть? В течение двадцати лет она была подругой известного злодея, сенатора Ито Кацусиге, сегуна рэкетиров и вымогателей. Обо всем написано здесь, в этих бумагах. (Показывает папку Матери.) Что я должна сохранить, а что сжечь?
Мать: Не знаю. Раз уж мы решили повидаться с ней, давай послушаем, что она скажет.
Кейко: Вы, конечно, много слышали обо мне и правды, и лжи, но какое это имеет теперь значение? В течение двадцати лет я была, по существу, ничтожным созданием. Самые низкие воры и преступники окружали меня тогда. Они проникали ко мне, словно коты темной ночью, терлись о стены моего дома и мурлыкали. Но мой дом был давно покинут. В нем никто не жил. В 1966 году я отреклась от мира и вступила в женский монастырь Хоссо в Наре. И когда настоятельница обрила мою голову… (Кейко замолчала.) Прислушайтесь, вы слышите? Это крик лесного сорокопута, который накалывает свою добычу на шипы. У меня словно гора с плеч свалилась. Я ощутила прохладное прикосновение зеркала к своему темени и почувствовала облегчение. Но то была иллюзия. Я не заметила, как снова подпала под его власть. Четырнадцать лет назад я отправила свою горничную Коюми в женский монастырь Гессудзи. Семь тяжелых жестоких лет, после смерти моего супруга барона Омиёке и до 1952 года, когда был отменен оккупационный режим, она служила мне верно и преданно, слишком верно и слишком преданно. Ее чрезмерная преданность напоминала мне о моем позоре, о тех бесстыдных поступках, которые я совершала в течение этих семи лет и свидетельницей которых была Коюми, моя сообщница в любовных утехах.
Мать: Она признается в противоестественной связи с другой женщиной.
Жена: Лесбийская мерзость, вот что это такое.
Кейко: Я не предвидела, что мое появление в Гессудзи возбудит в Коюми чувства, которые дремали все эти четырнадцать лет.
Мать: Мирские грехи преследуют даже отшельников и аскетов.
Жена: В ней нет и следа раскаяния. Она намеренно воспламенила страсть в той глупой женщине. Представляю эту отвратительную парочку – мерзкую распутницу и моего мужа. Лесбиянка в объятиях содомита. Я никому – даже себе – никогда не позволяла говорить об отклонениях в поведении моего супруга. (Обращаясь к Кейко.) Мне было бы легче, если бы он изменял мне с какой-нибудь другой женщиной, а не с…
Мать: Простите ее, достопочтенная сестра. Жена моего сына говорит в порыве отчаяния.
Жена: Вы только послушайте ее! Я двенадцать лет состояла в браке с ее сыном, а она до сих пор называет меня его женой, а не своей невесткой. Она отказывает мне в этом праве! Но теперь я вдова, а не жена.
Мать: Лишь я одна достойна сострадания, достопочтенная сестра. Она была всего лишь его женой, но не матерью. Разве может моя скорбь сравниться с ее горем?
Кейко: Не называйте меня достопочтенной сестрой. Я потеряла свое монашеское имя. Мои волосы снова отросли.
Жена: И как же теперь вы предлагаете называть меня?
Мать: Тебе не следует обижаться.
Жена: Ей недостаточно быть его матерью, она считает себя его вдовой. Значит, мы здесь все три – его вдовы?
Кейко: Да, госпожа Хираока, видно, так распорядилась судьба. Я не чувствую себя из-за этого оскорбленной, но вы вправе обижаться.
Жена: О, я очень благодарна вам, жена номер три.
Кейко: Два года назад меня арестовали за убийство Коюми.
Мать: Но вмешался сенатор Ито Кацусиге, и вы наконец обрели покой в этом тихом убежище.
Жена: Мерзавец пришел на помощь мерзавке.
Кейко: (смотрит на Жену, которая говорит, обращаясь к зрителям.) Так распорядилась судьба. Впрочем, возможно, мне следовало оставаться в закрытой психиатрической лечебнице для совершивших преступление женщин. Послушайте… это снова сверчок. Мне кажется, что он ткет себе саван. «Почему вы это сделали?» – спросили меня. Но я отказалась разговаривать с ними, и меня признали безумной. Я никому не стала рассказывать о том, что произошло. Если бы я это сделала, люди только утвердились бы во мнении, что я сошла с ума. (Кейко поднялась, держа в руках мотыгу, словно оружие.) Но однажды, на пороге смерти, я нарушу молчание.
Мать: Живая богиня наводит на меня страх. Мне не следовало приходить сюда, теперь я это точно знаю.
Жена: Я хочу, чтобы вы рассказали нам обо всем.
Кейко: В полдень 25 ноября 1970 года я медитировала в своей келье. И вот мне явилось видение. Я увидела нечто, похожее на окровавленного новорожденного ребенка без головы. Нембуцу! Нембуцу! Я призвала Будду и попросила его избавить меня от этого отвратительного призрака.
Мать: Нембуцу! Нембуцу! В тот день, о котором вы говорите, в полдень я почувствовала страшную боль в утробе, как при родах. И у меня, старой шестидесятипятилетней женщины, пошла из матки кровь, как во время месячных. Мой возлюбленный возвратился ко мне.
Жена: Что они такое говорят? Суеверный бред получившей отставку любовницы и безумной матери, которая всю жизнь мечтала совершить инцест. И что же произошло потом?
Мать: Вы поняли, что означало это видение?
Кейко: Я не знала, что он умер. Известие об этом пришло ко мне позже.
Жена: Живая богиня лжет. Она защищает бывшую баронессу Омиёке Кейко, но ее неискренность сразу же выйдет наружу, если внимательно прочесть то, что написал мой муж. {Берет несколько листков из папки и бросает их в огонь.) Она знала о его замыслах, она знала, что он собирается убить себя, она все знала. (Замолкает, смотрит в огонь.) Я никогда никому не говорила и даже себе не признавалась в том, что, быть может, сама тоже обо всем знала. Он говорил мне о своих планах, но я отказывалась понимать смысл его слов. Я все забыла, я ничего не помню.
Кейко: Работа – лучший лекарь. Я хотела сжечь на костре свои воспоминания и избавиться от мыслей об ужасном, отвратительном младенце без головы. Поэтому я пошла в сад и стала обрезать сухие сучья. В моем саду было много сливовых деревьев, которые не цвели в том году. Стоял чудесный осенний день. Я обрезала засохшие ветки, и в голове у меня начало проясняться. (Снова опускается на колени, не выпуская из рук мотыгу. В хижину входит Мисима, одетый в белую униформу «Общества Щита» и фуражку с козырьком.) Коюми относила ветки в дальний конец сада, чтобы сжечь их там. У меня было легко на сердце. А потом из дыма от костра, разведенного Коюми, как будто вышел человек и стал приближаться ко мне. Я узнала его и догадалась, что это призрак.
Мать: Как он выглядел?
Кейко: Он был одет в униформу «Общества Щита» и выглядел так, как выглядел в жизни. (Ми с им а опускается на колени и обнимает Кейко сзади. Она, запрокинув голову, кладет ее ему на плечо и вздыхает.) Когда он заговорил, меня охватил ужас. Он сказал, что пришел заниматься со мной любовью.
Жена: Она все это придумала. Но я понимаю, что в основе ее фантазий лежат воспоминания о близости с моим мужем.
Кейко: И он начал раздеваться передо мной. «Делай то же самое, – приказал он мне. – Быстро раздевайся!» (Мисима тем временем расстегивает блузу Кейко и ласкает ее обнаженную грудь.) Его голос вдруг изменился, я не могу это объяснить, но теперь он был похож на властный голос старухи. Он снял китель, и я увидела сморщенную грудь старой женщины. Я очень отчетливо видела лицо этой старухи. (Мисима снова застегивает блузу Кейко.)
Мать (достает из сумочки фотографию): Это была она? Вы видели эту женщину?
Кейко: Да, я видела именно это лицо.
Мать: Значит, вы видели Нацуко, бабушку моего сына.
Жена (в ыхватывает фотографию из рук Кейко): Это была единственная женщина, которая имела для него хоть какое-то значение.
Мать: Неправда. Она забрала его у меня сразу же после его рождения, она похитила его и держала, будто узника, в своей комнате в течение двенадцати лет, до…
Жена: До самой своей смерти. Мы знаем эту грустную историю.
Кейко: Я пыталась защищаться, прогнать это видение, я молилась. Но мои молитвы не были услышаны. (Встает, потрясая мотыгой.) Прочь! Прочь! Я наносила призраку удары, как искусный кендоист. И вот, наконец, он упал, обезглавленный, истекающий кровью.
Мать: Я не могу все это слышать, не могу заново переживать весь этот ужас… Мне не следовало сюда приходить. (Затыкает уши.)
Кейко (опускается на колени лицом к Мисиме): А потом я увидела, что это была моя горничная Коюми. Она лежала мертвая на земле. (Мисима встает и уходит.)
Жена: Замечательная история. Она хочет обвинить призрак Мисимы в том, что он обманул ее и заставил совершить убийство. Подобную лживую историю она не осмелилась бы рассказать никому, кроме нас. Потому что считает нас глупыми и слабыми созданиями, способными поверить в ее ложь.
Мать: А я верю ей, потому что он тоже обманывал нас.
Жена: Он, конечно, обманывал меня, но я готова была к этому, потому что знала, за кого выхожу замуж. Я хочу, чтобы Живая Богиня рассказала нам о настоящей жене Мисимы, о Морите Масакацу. Здесь, в этой рукописи, которую скоро поглотит огонь, все написано. Но я хотела бы услышать о Морите из ее уст.
Мать: Нет, я не хочу ничего слышать об этом человеке. Я считаю Мориту Масакацу убийцей своего сына.
Жена: Говорят, что на ваших глазах произошло знакомство Мисимы с Моритой?
Кейко: Вы готовы слушать мой рассказ?
(Пока Кейко говорит, снова появляется ямабуси, профессор Xupam а Ансо, в сопровождении своего ичи, медиума Огавы Сей, они проходят позади хижины и поднимаются на Сцену 1. Огава Сей одет в простое белое кимоно, в руках у него лук из дерева катальпы. Хирата и Огава становятся на колени в глубине сцены. Мисима стоит на коленях на авансцене у письменного стола. Хирата извлекает из маленькой каменной флейты пронзительные звуки. Огава трогает натянутую тетиву лука, и она издает глубокий гудящий звук. Огава впадает в транс.)
Кейко: Мне нравится жить здесь, в этом тихом приюте ямабуси на горе Хагуро. Я оскорбила бы их, если бы выдала их тайны.
Жена: Она может молчать, если ей это угодно. Мы все равно все узнаем, прочитав рукопись.
Кейко: Сендацу ордена горы Хагуро является Хирата Ансо, профессор университета Васеда. Мисима-сан не раз был свидетелем эзотерических обрядов ямабуси в горах. Это были ритуалы огня и дыма, во время которых ямабуси ходили босыми ногами по раскаленным углям и поднимались по лестнице из мечей. Мисима-сан не раз выражал желание поучаствовать в сеансе вызывания духов. И вот он обратился к профессору Хирате с просьбой помочь ему исполнить свое желание. В 1966 году во время весеннего равноденствия мы встретились в сельском доме на краю рисовых полей в деревне Себа, расположенной у подножия горы Хагуро. Вы проезжали ее по пути сюда. Огава Сей, студент университета Васеда, долгое время служил профессору Хирате в качестве ичи, медиума. Перед сеансом они вместе постились в течение сорока дней и подвергали себя жестоким испытаниям, обливаясь зимой ледяной водой. И вот профессор Хирата заиграл на своей каменной флейте, ичи тронул тетиву лука из дерева катальпы и впал в глубокий транс. И сразу же порывы ураганного ветра сотрясли дом. (Слышен монотонный гул голосов, который нарастает: «У-у-у». Звук похож на завывания ветра. Сцена 1 озаряется тусклым светом, луч красного прожектора фокусируется на зеркале, и постепенно его свет становится все более интенсивным.) Но громче и ужаснее, чем шум ураганного ветра, были крики ичи. Им овладели духи. И хотя прошло уже четыре года, в ушах у меня до сих пор стоят голоса героев, воинов, погибших смертью храбрых. Они сообщили нам, что являются прибывшими из-за моря духами пилотов-камикадзе, тела которых лежат не погребенными в океане. Они явились по зову Мисимы-сан, как будто он, а не медиум погрузился в глубокий транс. Мисима-сан записывал все их слова. Все остальные оцепенели от страшного шума, наполнившего нашу комнату. Казалось, что рядом работала сотня моторов боевых самолетов. Мы ничем не могли помочь бедному ичи, хилый молодой человек, организм которого был ослаблен постом и обливаниями, погибал на наших глазах. Духи камикадзе один за другим использовали его тело, чтобы говорить с нами. Ичи сгорал, словно сухая ветка в бушующем пламени. Мисима-сан тщательно записывал все, что говорили духи. Все жалобы и сетования пилотов сводились к одному и тому же – предательству, измене. Они чувствовали себя преданными изданной в 1946 году декларацией императора об отказе от принципа божественности императорской власти. Духи заявляли, что, объявив себя человеком, император тем самым лишил их подвиг самопожертвования всякого смысла. «Зачем император объявил себя человеком?!» – неистово кричали они. Их неистовство было столь велико, что могло закончиться только одним…
(Красный прожектор гаснет. Освещение Сцены 1 тускнеет. Огаба падает. Воцаряется тишина. Слышно лишь, как дождь барабанит по крыше.)
Xирата (приподнимает Огавуи сильно бьет его ладонью по спине): Шу! Хьюн! Шу! Хьюн!
Морита Масакацу (одет в студенческую форму; выходит на сцену, опускается на колени рядом с Огавой и берет его на руки):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Кейко (поднимает мотыгу и, когда Мисима снова начинает писать, повторяет): Остановись! Что ты делаешь? Не безумие ли это? Ты срубил человека! (Кейко падает на колени.)
Мисима: То, что я представляю в своем воображении, уже произошло. Я больше не тревожу воображение. Я теперь – сама реальность, воплощенная в слова, реальность, которая должна произойти, хотя ее никто не предвидел и не предсказывал. Но она уже написана. (Мисима встает, продолжая говорить, и переходит на Сцену 2, к хижине Кейко.) Я перешел мост своих снов, которые могут присниться только писателю. В них нет различия между воображаемым и реальным, которое должно вот-вот произойти. Писатели мечтают создать прекрасное и преступное произведение искусства, но они боятся воплотить свою мечту в жизнь. Они знают, как знаю это и я, что перейти черту – означает совершить злодеяние.
Тук, тук, тук
Кейко (после третьего удара поднимается с колен): Это мои гости.
Сцена 1: Входят Мать и Жена и в сопровождении ямабуси переходят по обозначенной пеньковой веревкой дорожке на Сцену 2 к Кей ко. На обеих женщинах белые одеяния. Жена – в европейском костюме, Мать в кимоно и гета. На ямабуси традиционное одеяние: маленькая круглая шапочка на голове, желтая блуза с присборенным воротом и висящими на спине полосками замши, мешковатая туника и брюки, с его пояса свисают завязанная узлами красная веревка и раковины.
Сцена 2: Ма ть и Жена входят в хижину Кейко. Мисима вручает Жене папку с бумагами.
Мисима: Вот как мы должны поступить. У меня нет времени. Я как-то сказал, что презираю слова. И это правда. Слова, которым я столько лет служил, уничтожили смысл моей жизни. Писатель испытывает глубокий стыд, когда начинает понимать, почему он ненавидит слова. Потому что другие будут произносить их после того, как он уже больше не сможет делать это. Другие люди завладеют моими словами, но я не смогу контролировать то, как они будут использовать их. Мои слова больше не будут объяснять меня. (Мисима уходит.)
Кейко: Мои гости пришли. {Входит в хижину.) Вдова и несчастная Мать частного лица Хираоки Кимитакэ.
Мать (Жене): Она выглядит как дровосек.
Жена: Нет никакого Хираоки Кимитакэ. В течение шести лет эта женщина общалась с моим мужем, известным общественным деятелем Юкио Мисимой. (Открывает папку и просматривает бумаги.) Я должна сжечь эти неопубликованные произведения. Но сначала должна услышать все из ее уст. И когда она расскажет историю своего общения с моим мужем, я уничтожу все следы этой истории. Для этого я и пришла сюда.
(Ямабуси уходит. Женщины становятся на колени у огня, и Кейко разливает чай.)
Кейко: Они пришли по мосту сновидений, по диким травам, в густой тени гор сюда, чтобы увидеться со мной.
Мать: Говорят, что она потеряла рассудок и общается с духом моего сына. В прошлом году она убила женщину, но ее помиловали. У нее очень влиятельные друзья. Ямабуси дали ей приют здесь, в лесу, на горе Хагуро в Ямагате. Такой чести не могла бы удостоиться простая женщина. Ее хижина почитается как святилище в этом безлюдном месте. В деревне Саба мы видели паломников, которые проделали долгий путь, чтобы увидеться с ней. Но ямабуси священной горы не позволят им добраться сюда. Люди называют ее икигами – живой богиней. Правильно ли я поступила, явившись сюда? Эти паломники произвели на меня сильное впечатление. Может быть, она скажет мне, обрел ли наконец покой дух моего сына? (Обращаясь к Кейко.) Благодарю вас, мадам Омиёке, за приглашение, мы рады видеть вас.
Кейко: Мое имя теперь не имеет никакого значения. Я была вдовой капитан-лейтенанта военно-морской авиации Омиёке Такумы, но с тех пор прошло много лет. Никто уже не помнит ту, какой я была когда-то.
Жена: Разве можно ее забыть? В течение двадцати лет она была подругой известного злодея, сенатора Ито Кацусиге, сегуна рэкетиров и вымогателей. Обо всем написано здесь, в этих бумагах. (Показывает папку Матери.) Что я должна сохранить, а что сжечь?
Мать: Не знаю. Раз уж мы решили повидаться с ней, давай послушаем, что она скажет.
Кейко: Вы, конечно, много слышали обо мне и правды, и лжи, но какое это имеет теперь значение? В течение двадцати лет я была, по существу, ничтожным созданием. Самые низкие воры и преступники окружали меня тогда. Они проникали ко мне, словно коты темной ночью, терлись о стены моего дома и мурлыкали. Но мой дом был давно покинут. В нем никто не жил. В 1966 году я отреклась от мира и вступила в женский монастырь Хоссо в Наре. И когда настоятельница обрила мою голову… (Кейко замолчала.) Прислушайтесь, вы слышите? Это крик лесного сорокопута, который накалывает свою добычу на шипы. У меня словно гора с плеч свалилась. Я ощутила прохладное прикосновение зеркала к своему темени и почувствовала облегчение. Но то была иллюзия. Я не заметила, как снова подпала под его власть. Четырнадцать лет назад я отправила свою горничную Коюми в женский монастырь Гессудзи. Семь тяжелых жестоких лет, после смерти моего супруга барона Омиёке и до 1952 года, когда был отменен оккупационный режим, она служила мне верно и преданно, слишком верно и слишком преданно. Ее чрезмерная преданность напоминала мне о моем позоре, о тех бесстыдных поступках, которые я совершала в течение этих семи лет и свидетельницей которых была Коюми, моя сообщница в любовных утехах.
Мать: Она признается в противоестественной связи с другой женщиной.
Жена: Лесбийская мерзость, вот что это такое.
Кейко: Я не предвидела, что мое появление в Гессудзи возбудит в Коюми чувства, которые дремали все эти четырнадцать лет.
Мать: Мирские грехи преследуют даже отшельников и аскетов.
Жена: В ней нет и следа раскаяния. Она намеренно воспламенила страсть в той глупой женщине. Представляю эту отвратительную парочку – мерзкую распутницу и моего мужа. Лесбиянка в объятиях содомита. Я никому – даже себе – никогда не позволяла говорить об отклонениях в поведении моего супруга. (Обращаясь к Кейко.) Мне было бы легче, если бы он изменял мне с какой-нибудь другой женщиной, а не с…
Мать: Простите ее, достопочтенная сестра. Жена моего сына говорит в порыве отчаяния.
Жена: Вы только послушайте ее! Я двенадцать лет состояла в браке с ее сыном, а она до сих пор называет меня его женой, а не своей невесткой. Она отказывает мне в этом праве! Но теперь я вдова, а не жена.
Мать: Лишь я одна достойна сострадания, достопочтенная сестра. Она была всего лишь его женой, но не матерью. Разве может моя скорбь сравниться с ее горем?
Кейко: Не называйте меня достопочтенной сестрой. Я потеряла свое монашеское имя. Мои волосы снова отросли.
Жена: И как же теперь вы предлагаете называть меня?
Мать: Тебе не следует обижаться.
Жена: Ей недостаточно быть его матерью, она считает себя его вдовой. Значит, мы здесь все три – его вдовы?
Кейко: Да, госпожа Хираока, видно, так распорядилась судьба. Я не чувствую себя из-за этого оскорбленной, но вы вправе обижаться.
Жена: О, я очень благодарна вам, жена номер три.
Кейко: Два года назад меня арестовали за убийство Коюми.
Мать: Но вмешался сенатор Ито Кацусиге, и вы наконец обрели покой в этом тихом убежище.
Жена: Мерзавец пришел на помощь мерзавке.
Кейко: (смотрит на Жену, которая говорит, обращаясь к зрителям.) Так распорядилась судьба. Впрочем, возможно, мне следовало оставаться в закрытой психиатрической лечебнице для совершивших преступление женщин. Послушайте… это снова сверчок. Мне кажется, что он ткет себе саван. «Почему вы это сделали?» – спросили меня. Но я отказалась разговаривать с ними, и меня признали безумной. Я никому не стала рассказывать о том, что произошло. Если бы я это сделала, люди только утвердились бы во мнении, что я сошла с ума. (Кейко поднялась, держа в руках мотыгу, словно оружие.) Но однажды, на пороге смерти, я нарушу молчание.
Мать: Живая богиня наводит на меня страх. Мне не следовало приходить сюда, теперь я это точно знаю.
Жена: Я хочу, чтобы вы рассказали нам обо всем.
Кейко: В полдень 25 ноября 1970 года я медитировала в своей келье. И вот мне явилось видение. Я увидела нечто, похожее на окровавленного новорожденного ребенка без головы. Нембуцу! Нембуцу! Я призвала Будду и попросила его избавить меня от этого отвратительного призрака.
Мать: Нембуцу! Нембуцу! В тот день, о котором вы говорите, в полдень я почувствовала страшную боль в утробе, как при родах. И у меня, старой шестидесятипятилетней женщины, пошла из матки кровь, как во время месячных. Мой возлюбленный возвратился ко мне.
Жена: Что они такое говорят? Суеверный бред получившей отставку любовницы и безумной матери, которая всю жизнь мечтала совершить инцест. И что же произошло потом?
Мать: Вы поняли, что означало это видение?
Кейко: Я не знала, что он умер. Известие об этом пришло ко мне позже.
Жена: Живая богиня лжет. Она защищает бывшую баронессу Омиёке Кейко, но ее неискренность сразу же выйдет наружу, если внимательно прочесть то, что написал мой муж. {Берет несколько листков из папки и бросает их в огонь.) Она знала о его замыслах, она знала, что он собирается убить себя, она все знала. (Замолкает, смотрит в огонь.) Я никогда никому не говорила и даже себе не признавалась в том, что, быть может, сама тоже обо всем знала. Он говорил мне о своих планах, но я отказывалась понимать смысл его слов. Я все забыла, я ничего не помню.
Кейко: Работа – лучший лекарь. Я хотела сжечь на костре свои воспоминания и избавиться от мыслей об ужасном, отвратительном младенце без головы. Поэтому я пошла в сад и стала обрезать сухие сучья. В моем саду было много сливовых деревьев, которые не цвели в том году. Стоял чудесный осенний день. Я обрезала засохшие ветки, и в голове у меня начало проясняться. (Снова опускается на колени, не выпуская из рук мотыгу. В хижину входит Мисима, одетый в белую униформу «Общества Щита» и фуражку с козырьком.) Коюми относила ветки в дальний конец сада, чтобы сжечь их там. У меня было легко на сердце. А потом из дыма от костра, разведенного Коюми, как будто вышел человек и стал приближаться ко мне. Я узнала его и догадалась, что это призрак.
Мать: Как он выглядел?
Кейко: Он был одет в униформу «Общества Щита» и выглядел так, как выглядел в жизни. (Ми с им а опускается на колени и обнимает Кейко сзади. Она, запрокинув голову, кладет ее ему на плечо и вздыхает.) Когда он заговорил, меня охватил ужас. Он сказал, что пришел заниматься со мной любовью.
Жена: Она все это придумала. Но я понимаю, что в основе ее фантазий лежат воспоминания о близости с моим мужем.
Кейко: И он начал раздеваться передо мной. «Делай то же самое, – приказал он мне. – Быстро раздевайся!» (Мисима тем временем расстегивает блузу Кейко и ласкает ее обнаженную грудь.) Его голос вдруг изменился, я не могу это объяснить, но теперь он был похож на властный голос старухи. Он снял китель, и я увидела сморщенную грудь старой женщины. Я очень отчетливо видела лицо этой старухи. (Мисима снова застегивает блузу Кейко.)
Мать (достает из сумочки фотографию): Это была она? Вы видели эту женщину?
Кейко: Да, я видела именно это лицо.
Мать: Значит, вы видели Нацуко, бабушку моего сына.
Жена (в ыхватывает фотографию из рук Кейко): Это была единственная женщина, которая имела для него хоть какое-то значение.
Мать: Неправда. Она забрала его у меня сразу же после его рождения, она похитила его и держала, будто узника, в своей комнате в течение двенадцати лет, до…
Жена: До самой своей смерти. Мы знаем эту грустную историю.
Кейко: Я пыталась защищаться, прогнать это видение, я молилась. Но мои молитвы не были услышаны. (Встает, потрясая мотыгой.) Прочь! Прочь! Я наносила призраку удары, как искусный кендоист. И вот, наконец, он упал, обезглавленный, истекающий кровью.
Мать: Я не могу все это слышать, не могу заново переживать весь этот ужас… Мне не следовало сюда приходить. (Затыкает уши.)
Кейко (опускается на колени лицом к Мисиме): А потом я увидела, что это была моя горничная Коюми. Она лежала мертвая на земле. (Мисима встает и уходит.)
Жена: Замечательная история. Она хочет обвинить призрак Мисимы в том, что он обманул ее и заставил совершить убийство. Подобную лживую историю она не осмелилась бы рассказать никому, кроме нас. Потому что считает нас глупыми и слабыми созданиями, способными поверить в ее ложь.
Мать: А я верю ей, потому что он тоже обманывал нас.
Жена: Он, конечно, обманывал меня, но я готова была к этому, потому что знала, за кого выхожу замуж. Я хочу, чтобы Живая Богиня рассказала нам о настоящей жене Мисимы, о Морите Масакацу. Здесь, в этой рукописи, которую скоро поглотит огонь, все написано. Но я хотела бы услышать о Морите из ее уст.
Мать: Нет, я не хочу ничего слышать об этом человеке. Я считаю Мориту Масакацу убийцей своего сына.
Жена: Говорят, что на ваших глазах произошло знакомство Мисимы с Моритой?
Кейко: Вы готовы слушать мой рассказ?
(Пока Кейко говорит, снова появляется ямабуси, профессор Xupam а Ансо, в сопровождении своего ичи, медиума Огавы Сей, они проходят позади хижины и поднимаются на Сцену 1. Огава Сей одет в простое белое кимоно, в руках у него лук из дерева катальпы. Хирата и Огава становятся на колени в глубине сцены. Мисима стоит на коленях на авансцене у письменного стола. Хирата извлекает из маленькой каменной флейты пронзительные звуки. Огава трогает натянутую тетиву лука, и она издает глубокий гудящий звук. Огава впадает в транс.)
Кейко: Мне нравится жить здесь, в этом тихом приюте ямабуси на горе Хагуро. Я оскорбила бы их, если бы выдала их тайны.
Жена: Она может молчать, если ей это угодно. Мы все равно все узнаем, прочитав рукопись.
Кейко: Сендацу ордена горы Хагуро является Хирата Ансо, профессор университета Васеда. Мисима-сан не раз был свидетелем эзотерических обрядов ямабуси в горах. Это были ритуалы огня и дыма, во время которых ямабуси ходили босыми ногами по раскаленным углям и поднимались по лестнице из мечей. Мисима-сан не раз выражал желание поучаствовать в сеансе вызывания духов. И вот он обратился к профессору Хирате с просьбой помочь ему исполнить свое желание. В 1966 году во время весеннего равноденствия мы встретились в сельском доме на краю рисовых полей в деревне Себа, расположенной у подножия горы Хагуро. Вы проезжали ее по пути сюда. Огава Сей, студент университета Васеда, долгое время служил профессору Хирате в качестве ичи, медиума. Перед сеансом они вместе постились в течение сорока дней и подвергали себя жестоким испытаниям, обливаясь зимой ледяной водой. И вот профессор Хирата заиграл на своей каменной флейте, ичи тронул тетиву лука из дерева катальпы и впал в глубокий транс. И сразу же порывы ураганного ветра сотрясли дом. (Слышен монотонный гул голосов, который нарастает: «У-у-у». Звук похож на завывания ветра. Сцена 1 озаряется тусклым светом, луч красного прожектора фокусируется на зеркале, и постепенно его свет становится все более интенсивным.) Но громче и ужаснее, чем шум ураганного ветра, были крики ичи. Им овладели духи. И хотя прошло уже четыре года, в ушах у меня до сих пор стоят голоса героев, воинов, погибших смертью храбрых. Они сообщили нам, что являются прибывшими из-за моря духами пилотов-камикадзе, тела которых лежат не погребенными в океане. Они явились по зову Мисимы-сан, как будто он, а не медиум погрузился в глубокий транс. Мисима-сан записывал все их слова. Все остальные оцепенели от страшного шума, наполнившего нашу комнату. Казалось, что рядом работала сотня моторов боевых самолетов. Мы ничем не могли помочь бедному ичи, хилый молодой человек, организм которого был ослаблен постом и обливаниями, погибал на наших глазах. Духи камикадзе один за другим использовали его тело, чтобы говорить с нами. Ичи сгорал, словно сухая ветка в бушующем пламени. Мисима-сан тщательно записывал все, что говорили духи. Все жалобы и сетования пилотов сводились к одному и тому же – предательству, измене. Они чувствовали себя преданными изданной в 1946 году декларацией императора об отказе от принципа божественности императорской власти. Духи заявляли, что, объявив себя человеком, император тем самым лишил их подвиг самопожертвования всякого смысла. «Зачем император объявил себя человеком?!» – неистово кричали они. Их неистовство было столь велико, что могло закончиться только одним…
(Красный прожектор гаснет. Освещение Сцены 1 тускнеет. Огаба падает. Воцаряется тишина. Слышно лишь, как дождь барабанит по крыше.)
Xирата (приподнимает Огавуи сильно бьет его ладонью по спине): Шу! Хьюн! Шу! Хьюн!
Морита Масакацу (одет в студенческую форму; выходит на сцену, опускается на колени рядом с Огавой и берет его на руки):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75