Я знал, что бесполезно расспрашивать Цуки дальше. Она и так была со мной предельно откровенна.
Внезапно мне в голову пришла сумасшедшая мысль. А что, если я заменял бабушке кого-то другого?
Я внимательно посмотрел на изображение майора Теруаки. Это был человек прогрессивных взглядов во всем, что касалось современной науки и европейской культуры. Но одновременно он представлял собой старомодного самурая, который не позволял себе даже фотографироваться. В этой противоречивой фигуре я видел своего предшественника, предка, который одновременно выступал за модернизацию и участвовал в обреченном на провал мятеже Сайго.
Цуки бросила последний взгляд на снимок, взяв его в свои изуродованные руки. Ее кисти были чудовищно искривлены под прямым углом к запястьям и походили на сучья сосен, которые ураганный ветер с моря заставил расти в одном направлении. Мое отвращение к ее уродству на этот раз уступило место состраданию. Более того, я вдруг увидел в ней черты загубленной попранной красоты.
– Скажи, Цукан, – промолвил я, назвав старую служанку уменьшительным именем. В этот момент мы, как никогда, ощущали свою неразрывную связь друг с другом. – Действительно ли я мог спасти бабушку, но не сумел сделать этого?
Лицо Цуки как будто распалось на части, словно бумажная хризантема под дождем.
– Прости нас за то, что мы так ужасно любили тебя, – тихо произнесла она.
Это была моя последняя встреча с Цуки. Через несколько лет, 10 марта 1945 года, на Токио упал град зажигательных бомб, разрушивших несколько районов столицы. Сгорел и квартал, в котором жила Цуки. Оставшаяся после напалма мертвая зона, в которой люди исчезали без следа, была названа Хвостом Дракона. В то время я работал на заводе и приехал в Токио в отпуск. Не надеясь, что Цуки осталась в живых, я все же решил съездить туда, где она жила в последнее время.
В зоне Хвоста Дракона я обнаружил лишь горы золы и закопченного щебня, разделенные на участки пустым пространством, где когда-то пролегали проезжие части улиц и пешеходные дорожки. По пути назад я зашел в ту часть города, где когда-то стояли более комфортабельные дома. Это был фешенебельный квартал, расположенный неподалеку от императорского дворца. Вскоре я увидел оживленную толпу людей. Я не сразу понял, что привело их в приподнятое настроение. Может быть, они радовались неожиданному спасению одной из жертв бомбардировки? Нет, оказалось, что произошло нечто совершенно невероятное. Его императорское величество явился сюда, чтобы лично увидеть те условия, в которых живут его подданные.
Но лишь те, кому посчастливилось стоять рядом с Небесным, могли видеть его и слышать Драгоценный голос императора. Как рабочие во время спасательных работ передают по цепочке корзины со щебнем, точно так же из уст в уста шепотом передавались слова Его величества. Один из горожан повернулся ко мне, и я увидел на его перемазанном сажей лице отражение коллективных чувств вдохновения и безумного восторга.
– «По всей видимости, городу причинен ощутимый ущерб», – как эхо повторил он слова, которые только что услышал от соседа.
Приглушенные голоса походили на шум океанской волны, накатившей на гальку.
Мне некому было дальше передать сообщение Сына Неба, так как я стоял с краю толпы. Люди повернулись ко мне, как будто ожидали услышать ответ, который они могли бы по цепочке донести до императора.
Никогда не забуду выражение их лиц. На них были стерты все следы, свидетельствующие о том, что эти люди когда-то существовали как отдельные особи. На их глазах произошла мировая катастрофа, гибель всего – любви и ненависти, истории, здравого смысла, собственности. В глазах их была пустота и апатия, и все же наряду с этим в них горел огонек досады, из которого мог возникнуть пожар мятежа. Эти люди, которые, словно кроты, ежедневно рылись в руинах, таили в себе опасность. И я разделял их странное уныло-агрессивное настроение. Было легче представить себе гибель родных и близких, чем постичь то, что некогда существовало, предметы и явления, относившиеся к отдаленному прошлому, которое сейчас находилось под запретом. Наше воображение шло по проторенным дорожкам, путем наименьшего сопротивления, оно чуждалось ожесточения и жестокосердия. Наши умы обленились, поражение сделало нас невосприимчивыми к боли.
«Пусть погибнут сто миллионов! Никакой капитуляции!» – лозунг, который когда-то служил амулетом, теперь был лишен всякого смысла. И все же эти слова оказали на нас воздействие. Каждый день мы давали обещание умереть за императора. Никто не надеялся выжить. Никто, кроме высших военных чинов и самого императора, не знал, что бессмысленная бомбардировка гражданских объектов должна продолжаться, поскольку это является частью официальной стратегии капитуляции. В конце концов император из сострадания к своему народу будет вынужден пойти на нее. Таков был небесный способ добиться признания того, что народ подвел своего императора. Вина за поражение Японии таким образом возлагалась на плечи нерешительного, безответственного населения. Разрушительные бомбардировки подготавливали нас, и в результате мы прониклись противоречивыми чувствами благодарности, унижения и стыда оттого, что оказались предателями.
Полуденное небо над головами было удивительно синим. От жары по моему лицу текли струйки пота. Я отправился на поиски Цуки, одевшись во все белое – в белой рубашке, в безукоризненно белых шортах, выстиранных нашей горничной Миной, в белых гольфах до колен и парусиновых туфлях. Люди из толпы вдруг обратили внимание на незапятнанную белизну моего костюма, и на обращенных ко мне лицах появилось выражение беспокойства. Может быть, я вызывал у них чувство враждебности, смертельной зависти? Может, я пугал их, как призрак из ночного кошмара? Или, напротив, они видели во мне своего спасителя? Я не смог бы ответить на эти вопросы. Мое лицо заливал холодный пот. Тело Цуки, возможно, сгорело в огне, но дух ее явился сюда, чтобы встретиться со мной.
Мне не грозила серьезная опасность. Вокруг было множество полицейских, охранявших Его величество. Они, конечно, не допустили бы беспорядков. И все же я решил ретироваться. Стоявшая рядом со мной женщина положила ладонь на мою руку и оставила на белой рубашке черное пятно сажи. Чего она хотела? Воспрепятствовать моему бегству? Не знаю, но я застыл на месте.
– Я работаю на авиазаводе «Накадзима», – сказал я, пытаясь вызвать у нее доверие.
– Мой сын – ваш ровесник, – промолвила она. – Он был кикусуй.
Так называли пилотов-камикадзе. Кикусуи означает «плывущая хризантема». Сын этой женщины погиб. А я жив. И этого достаточно для того, чтобы чернь линчевала меня.
– Давай его сюда! – раздался голос из глубины толпы, и она расступилась и поглотила меня, словно волна плавающих обломков.
Передо мной образовался проход, узкий туннель, по которому я едва мог продвигаться. С двух сторон я был зажат телами людей и боялся, что они могут сомкнуть свои ряды и раздавить меня. Но, по-видимому, ни у кого не было серьезного намерения прибегать к насилию. В конце концов я оказался в кратере толпы, в самом ее эпицентре, и в ужасе остановился. Еще шаг, и моя нога в парусиновой туфле наступила бы на обгорелый труп. Если бы меня толкнули в спину, я упал бы в эту выгребную яму, полную мертвых почерневших тел. Я видел обугленные статуи, застывшие в разных позах, – в момент приседания, бега, потягивания. Примерно так же, наверное, выглядели жертвы извержения вулкана в Помпеях. Но здесь к тому же стояла адская вонь, которая вызывала у меня тошноту. Из черных лопнувших животов трупов выступали розовые внутренности, в которых копошились мухи. Обугленные тела погибших лежали в сточной канаве. Я как будто смотрел в собственную могилу.
Полицейские начали разгонять толпу.
– Иди домой, школьник, – насмешливо сказал один из них, обращаясь ко мне. – А не то выпачкаешь свой костюмчик.
Его сарказм был совершенно оправдан. Он, как и люди из толпы, видел меня насквозь. Полицейский, конечно, понимал, что перед ним не школьник, а двадцатилетний студент права, преждевременно высохший, как старик. В его глазах я был мошенником, лгуном и предателем, которого пощадила смерть. Все вокруг знали, что я уклонился от действительной воинской службы, нарушив свой долг перед императором.
ГЛАВА 6
БЕНАРЕС:
ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КОСТРЫ МАНИКАРНИКА
Мы отпустили рикшу и поднялись по известняковым ступеням к Дашашвамедхе, одному из семидесяти четырех мест, где устраиваются погребальные костры. Все эти площадки располагались на террасах вдоль западного берега Ганга. Мы протиснулись сквозь толпу нищих, тянувших к нам руки и заунывными голосами просивших милостыню, и спустились к реке. Лодочники наперебой предлагали свои услуги, однако доктор Чэттерджи не обращал на них внимания. Он подошел к пожилому индусу, молчаливо стоявшему в сторонке, опершись на весло, и не проявлявшему никакой активности, и стал торговаться с ним.
Я огляделся вокруг, и меня заворожил феерический жутковатый пейзаж. Над рекой висели клочья тумана, озаряемые лучами восходящего солнца, отражавшегося в коричневатых водах Ганга. Наконец старый лодочник, похожий на Харона, перевозящего души мертвых через Стикс, разрешил нам войти в лодку. Я заподозрил, что выбор доктора Чэттерджи пал на него не случайно. Должно быть, они заранее договорились о поездке. Меня задевало за живое то, что мой гид обманывает меня.
Наше суденышко скользило вниз по течению. Приблизительно в двадцати ярдах от берега лодка ударилась обо что-то мягкое, облепленное водорослями. Доктор Чэттерджи оттолкнул тростью зловонный топляк подальше от борта. Я понял, что это раздувшийся труп, лицо утопленника уже превратилось в гниющее месиво. Из прибрежных зарослей вылетела стайка голубей, и вскоре птицы сели на плывущее по реке мертвое тело.
– Как это люди купаются в такой воде? – удивленно спросил я. – И даже отваживаются пить ее!
– Отвага тут ни при чем, – сказал доктор Чэттерджи, пожимая плечами. Небольшой клубок водорослей с трупа налип на конец его трости. – В наших лабораториях сделали анализ воды из Ганга и нашли в ней радиоактивные вещества. Интересно, что микробы холеры и дизентерии, попав в эту реку, погибают уже через несколько часов. Таким образом современная бактериология подтвердила то, что каждый набожный индус уже давно знает: вода в Ганге священна. Ганг является шакти, целебной женской жизненной силой Шивы.
– А вы сами стали бы пить эту воду?
– С большим удовольствием, сэр.
И доктор Чэттерджи, наклонившись, зачерпнул пригоршню воды из Ганга. Суденышко накренилось, грозя перевернуться, и наш лодочник с недовольным видом проворчал что-то. Не обращая на него внимания, доктор Чэттерджи сделал несколько глотков и предложил мне последовать своему примеру.
– Я не разделяю вашу веру в современную науку, доктор Чэттерджи, – заявил я.
Он засмеялся, допил воду из пригоршни и провел влажными ладонями по лицу. Мы проплыли мимо непальского храма, деревянное здание которого знаменито резными изображениями эротического характера. Храм от глаз скрывали прибрежные деревья. Мое внимание привлек громкий лай. Я увидел на голой косе свору одичавших собак, которые рвали на куски щенка.
– Посмотрите! – воскликнул доктор Чэттерджи, и я проследил за его взглядом.
Клубы синего дыма поднимались на фоне золотистого утреннего неба. Мы прибыли на место кремации, называвшееся Маникарника. Неподалеку от него располагалась другая площадка, на которой тоже горели погребальные костры, Джаласаи. Ниже по течению находилось место под названием Ади Кешава. Его скрывали стальные балки моста Мальвия. Я огляделся вокруг и замер, очарованный восхитительной картиной. Вся местность была пронизана розовато-шафрановым светом, пылающий диск солнца вставал над рекой, разгоняя последние клочья ночного тумана. Теперь можно было явственно видеть расположенные вдоль набережной индуистские святыни. Позолоченные шпили и купол храма Дурги вспыхивали в лучах солнца. Ярко поблескивали медные сосуды в руках купальщиков, толпы которых в молитвенном благоговении входили в воды под пение, стук барабанов и звон колокольчиков, извещавших о наступлении сандхья, рассвета.
Мне казалось, что я нахожусь в огромном золотистом амфитеатре солнечного храма. Я наконец понял, что такое поклонение солнцу. На мгновение мне показалось, что все вокруг исполнено великого смысла. Все вокруг гармонично и прекрасно.
Однако болтовня доктора Чэттерджи разрушила очарование мгновения.
– Живописное зрелище, не правда ли, сэр? – спросил он. – Чем-то напоминает виды Венеции на картинах Тернера. Он писал город, окутанный пронизанными светом туманами и похожий на увядающую женщину, скрывающую лицо под белой вуалью. В его время Венеция уже мало чем напоминала великую морскую державу, которой была когда-то. Запечатлевая ее печальный облик, художник, без сомнения, предвидел крушение Британской империи. Смерть в Венеции, смерть в Бенаресе. Ему следовало приехать сюда, чтобы увидеть, что его пророчества сбылись.
Неуместное упоминание Венеции доктором Чэттерджи раздражало меня. Я испытывал досаду еще и потому, что в его словах имелась доля правды.
Видение огромного солнечного храма исчезло. Золотистая дымка – такая, какую можно увидеть на полотнах Тернера, – рассеялась, и предо мной предстал при ярком свете город во всей своей скромности, простоте и убогости. Террасы и ведущие к ним лестницы были полуразрушены, великолепный храм Дурги утопал в воде, мечеть могольского императора Аурангзеба, возвышавшаяся на скалистом мысе террасы Панчганга, давно лишилась одного минарета, а сохранившийся сильно накренился и напоминал Пизанскую башню. Сезонные наводнения оставили полосу грязи и наносов на стенах храмов и уступах берега. Волосы нырявших купальщиц, словно черные угри, плавали по поверхности воды. Вновь выныривая, женщины отфыркивались и, тяжело дыша, поднимались на берег в мокрых, прилипавших к телу белых сари. Казалось, куда ни посмотришь, повсюду увидишь их дряблые желеобразные груди и животы. На огромном рекламном щите был изображен розовощекий мускулистый мужчина, а внизу стояла надпись «85 лет нашей сфере услуг». Щит казался здесь совершенно неуместным.
– Этот город не похож на Венецию, – заявил я и показал на штабеля трупов и дым погребальных костров, распространявший удушливый запах жареного мяса. – Скорее напоминает Аушвиц.
Доктор Чэттерджи не обиделся, услышав мое замечание.
– Не верьте своим глазам, сэр. Вы видите Бенарес, но не Каси. Только тот, кто наделен божественным зрением, может увидеть истинный город Каси. Там золотая земля, здания возведены из драгоценных камней, город неподвластен разрушительным законам кармы. Поэтому в Бенарес стекается множество стариков. Если они умрут здесь, то сразу же освободятся от череды бесконечных перерождений.
– Я верю своим глазам. А они видят, что Каси лежит в руинах.
– Вера в физическую реальность подобна чтению медицинского учебника. В конце концов начинаешь ощущать все симптомы описанной болезни.
Мы причалили к берегу недалеко от погребальных костров Маникарника. Меня подташнивало, ноги были ватными, колени подкашивались. Наверное, в лодке меня сильно укачало. Голова кружилась так, будто я кутил всю ночь. Однако постепенно я понял, что причиной моего состояния была не прогулка по реке, а нахлынувшие вдруг воспоминания детства. Погруженный в свои мысли, я вполуха слушал то, о чем говорил доктор Чэттерджи.
Гид показал мне следы на мраморной плите, оставленные богом Вишну, и объяснил, что Вишну является божественным плодом, рожденным от слияния Шивы и шакти, то есть духа и материи. Прародители поручили ему создать вселенную. Мы поднялись по широкой лестнице, расположенной севернее Джаласаи – одной из площадок, где проходит кремация, и вышли к большому водоему. С четырех сторон к воде спускались сужающиеся ступени. Это был Лотос Вишну, озеро, образованное водами подземной реки, которая берет свое начало с гималайского ледника Гомукха, что означает «Пасть коровы». Там находятся и истоки Ганга.
Согласно легенде, Вишну вырыл это озеро своим диском и просидел здесь, застыв как камень, в течение 500 000 лет, предаваясь тапасу, то есть соблюдая строгое воздержание. Энергия и жар тапаса были столь велики, что потекли воды и заполнили мировую пустоту. Вишну спал, покоясь, подобно лотосу, на поверхности этого океана, и из его пупка появилось Космическое Яйцо творения. Поэтому место погребальных костров Маникарника называют еще набхи, «пуп вселенной». Во время вызванного Вишну наводнения Шива поддерживал Каси своим трезубцем. И в тот момент, когда грянет вселенская катастрофа, мировой пожар и наводнение, Шива снова спасет Каси от гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Внезапно мне в голову пришла сумасшедшая мысль. А что, если я заменял бабушке кого-то другого?
Я внимательно посмотрел на изображение майора Теруаки. Это был человек прогрессивных взглядов во всем, что касалось современной науки и европейской культуры. Но одновременно он представлял собой старомодного самурая, который не позволял себе даже фотографироваться. В этой противоречивой фигуре я видел своего предшественника, предка, который одновременно выступал за модернизацию и участвовал в обреченном на провал мятеже Сайго.
Цуки бросила последний взгляд на снимок, взяв его в свои изуродованные руки. Ее кисти были чудовищно искривлены под прямым углом к запястьям и походили на сучья сосен, которые ураганный ветер с моря заставил расти в одном направлении. Мое отвращение к ее уродству на этот раз уступило место состраданию. Более того, я вдруг увидел в ней черты загубленной попранной красоты.
– Скажи, Цукан, – промолвил я, назвав старую служанку уменьшительным именем. В этот момент мы, как никогда, ощущали свою неразрывную связь друг с другом. – Действительно ли я мог спасти бабушку, но не сумел сделать этого?
Лицо Цуки как будто распалось на части, словно бумажная хризантема под дождем.
– Прости нас за то, что мы так ужасно любили тебя, – тихо произнесла она.
Это была моя последняя встреча с Цуки. Через несколько лет, 10 марта 1945 года, на Токио упал град зажигательных бомб, разрушивших несколько районов столицы. Сгорел и квартал, в котором жила Цуки. Оставшаяся после напалма мертвая зона, в которой люди исчезали без следа, была названа Хвостом Дракона. В то время я работал на заводе и приехал в Токио в отпуск. Не надеясь, что Цуки осталась в живых, я все же решил съездить туда, где она жила в последнее время.
В зоне Хвоста Дракона я обнаружил лишь горы золы и закопченного щебня, разделенные на участки пустым пространством, где когда-то пролегали проезжие части улиц и пешеходные дорожки. По пути назад я зашел в ту часть города, где когда-то стояли более комфортабельные дома. Это был фешенебельный квартал, расположенный неподалеку от императорского дворца. Вскоре я увидел оживленную толпу людей. Я не сразу понял, что привело их в приподнятое настроение. Может быть, они радовались неожиданному спасению одной из жертв бомбардировки? Нет, оказалось, что произошло нечто совершенно невероятное. Его императорское величество явился сюда, чтобы лично увидеть те условия, в которых живут его подданные.
Но лишь те, кому посчастливилось стоять рядом с Небесным, могли видеть его и слышать Драгоценный голос императора. Как рабочие во время спасательных работ передают по цепочке корзины со щебнем, точно так же из уст в уста шепотом передавались слова Его величества. Один из горожан повернулся ко мне, и я увидел на его перемазанном сажей лице отражение коллективных чувств вдохновения и безумного восторга.
– «По всей видимости, городу причинен ощутимый ущерб», – как эхо повторил он слова, которые только что услышал от соседа.
Приглушенные голоса походили на шум океанской волны, накатившей на гальку.
Мне некому было дальше передать сообщение Сына Неба, так как я стоял с краю толпы. Люди повернулись ко мне, как будто ожидали услышать ответ, который они могли бы по цепочке донести до императора.
Никогда не забуду выражение их лиц. На них были стерты все следы, свидетельствующие о том, что эти люди когда-то существовали как отдельные особи. На их глазах произошла мировая катастрофа, гибель всего – любви и ненависти, истории, здравого смысла, собственности. В глазах их была пустота и апатия, и все же наряду с этим в них горел огонек досады, из которого мог возникнуть пожар мятежа. Эти люди, которые, словно кроты, ежедневно рылись в руинах, таили в себе опасность. И я разделял их странное уныло-агрессивное настроение. Было легче представить себе гибель родных и близких, чем постичь то, что некогда существовало, предметы и явления, относившиеся к отдаленному прошлому, которое сейчас находилось под запретом. Наше воображение шло по проторенным дорожкам, путем наименьшего сопротивления, оно чуждалось ожесточения и жестокосердия. Наши умы обленились, поражение сделало нас невосприимчивыми к боли.
«Пусть погибнут сто миллионов! Никакой капитуляции!» – лозунг, который когда-то служил амулетом, теперь был лишен всякого смысла. И все же эти слова оказали на нас воздействие. Каждый день мы давали обещание умереть за императора. Никто не надеялся выжить. Никто, кроме высших военных чинов и самого императора, не знал, что бессмысленная бомбардировка гражданских объектов должна продолжаться, поскольку это является частью официальной стратегии капитуляции. В конце концов император из сострадания к своему народу будет вынужден пойти на нее. Таков был небесный способ добиться признания того, что народ подвел своего императора. Вина за поражение Японии таким образом возлагалась на плечи нерешительного, безответственного населения. Разрушительные бомбардировки подготавливали нас, и в результате мы прониклись противоречивыми чувствами благодарности, унижения и стыда оттого, что оказались предателями.
Полуденное небо над головами было удивительно синим. От жары по моему лицу текли струйки пота. Я отправился на поиски Цуки, одевшись во все белое – в белой рубашке, в безукоризненно белых шортах, выстиранных нашей горничной Миной, в белых гольфах до колен и парусиновых туфлях. Люди из толпы вдруг обратили внимание на незапятнанную белизну моего костюма, и на обращенных ко мне лицах появилось выражение беспокойства. Может быть, я вызывал у них чувство враждебности, смертельной зависти? Может, я пугал их, как призрак из ночного кошмара? Или, напротив, они видели во мне своего спасителя? Я не смог бы ответить на эти вопросы. Мое лицо заливал холодный пот. Тело Цуки, возможно, сгорело в огне, но дух ее явился сюда, чтобы встретиться со мной.
Мне не грозила серьезная опасность. Вокруг было множество полицейских, охранявших Его величество. Они, конечно, не допустили бы беспорядков. И все же я решил ретироваться. Стоявшая рядом со мной женщина положила ладонь на мою руку и оставила на белой рубашке черное пятно сажи. Чего она хотела? Воспрепятствовать моему бегству? Не знаю, но я застыл на месте.
– Я работаю на авиазаводе «Накадзима», – сказал я, пытаясь вызвать у нее доверие.
– Мой сын – ваш ровесник, – промолвила она. – Он был кикусуй.
Так называли пилотов-камикадзе. Кикусуи означает «плывущая хризантема». Сын этой женщины погиб. А я жив. И этого достаточно для того, чтобы чернь линчевала меня.
– Давай его сюда! – раздался голос из глубины толпы, и она расступилась и поглотила меня, словно волна плавающих обломков.
Передо мной образовался проход, узкий туннель, по которому я едва мог продвигаться. С двух сторон я был зажат телами людей и боялся, что они могут сомкнуть свои ряды и раздавить меня. Но, по-видимому, ни у кого не было серьезного намерения прибегать к насилию. В конце концов я оказался в кратере толпы, в самом ее эпицентре, и в ужасе остановился. Еще шаг, и моя нога в парусиновой туфле наступила бы на обгорелый труп. Если бы меня толкнули в спину, я упал бы в эту выгребную яму, полную мертвых почерневших тел. Я видел обугленные статуи, застывшие в разных позах, – в момент приседания, бега, потягивания. Примерно так же, наверное, выглядели жертвы извержения вулкана в Помпеях. Но здесь к тому же стояла адская вонь, которая вызывала у меня тошноту. Из черных лопнувших животов трупов выступали розовые внутренности, в которых копошились мухи. Обугленные тела погибших лежали в сточной канаве. Я как будто смотрел в собственную могилу.
Полицейские начали разгонять толпу.
– Иди домой, школьник, – насмешливо сказал один из них, обращаясь ко мне. – А не то выпачкаешь свой костюмчик.
Его сарказм был совершенно оправдан. Он, как и люди из толпы, видел меня насквозь. Полицейский, конечно, понимал, что перед ним не школьник, а двадцатилетний студент права, преждевременно высохший, как старик. В его глазах я был мошенником, лгуном и предателем, которого пощадила смерть. Все вокруг знали, что я уклонился от действительной воинской службы, нарушив свой долг перед императором.
ГЛАВА 6
БЕНАРЕС:
ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КОСТРЫ МАНИКАРНИКА
Мы отпустили рикшу и поднялись по известняковым ступеням к Дашашвамедхе, одному из семидесяти четырех мест, где устраиваются погребальные костры. Все эти площадки располагались на террасах вдоль западного берега Ганга. Мы протиснулись сквозь толпу нищих, тянувших к нам руки и заунывными голосами просивших милостыню, и спустились к реке. Лодочники наперебой предлагали свои услуги, однако доктор Чэттерджи не обращал на них внимания. Он подошел к пожилому индусу, молчаливо стоявшему в сторонке, опершись на весло, и не проявлявшему никакой активности, и стал торговаться с ним.
Я огляделся вокруг, и меня заворожил феерический жутковатый пейзаж. Над рекой висели клочья тумана, озаряемые лучами восходящего солнца, отражавшегося в коричневатых водах Ганга. Наконец старый лодочник, похожий на Харона, перевозящего души мертвых через Стикс, разрешил нам войти в лодку. Я заподозрил, что выбор доктора Чэттерджи пал на него не случайно. Должно быть, они заранее договорились о поездке. Меня задевало за живое то, что мой гид обманывает меня.
Наше суденышко скользило вниз по течению. Приблизительно в двадцати ярдах от берега лодка ударилась обо что-то мягкое, облепленное водорослями. Доктор Чэттерджи оттолкнул тростью зловонный топляк подальше от борта. Я понял, что это раздувшийся труп, лицо утопленника уже превратилось в гниющее месиво. Из прибрежных зарослей вылетела стайка голубей, и вскоре птицы сели на плывущее по реке мертвое тело.
– Как это люди купаются в такой воде? – удивленно спросил я. – И даже отваживаются пить ее!
– Отвага тут ни при чем, – сказал доктор Чэттерджи, пожимая плечами. Небольшой клубок водорослей с трупа налип на конец его трости. – В наших лабораториях сделали анализ воды из Ганга и нашли в ней радиоактивные вещества. Интересно, что микробы холеры и дизентерии, попав в эту реку, погибают уже через несколько часов. Таким образом современная бактериология подтвердила то, что каждый набожный индус уже давно знает: вода в Ганге священна. Ганг является шакти, целебной женской жизненной силой Шивы.
– А вы сами стали бы пить эту воду?
– С большим удовольствием, сэр.
И доктор Чэттерджи, наклонившись, зачерпнул пригоршню воды из Ганга. Суденышко накренилось, грозя перевернуться, и наш лодочник с недовольным видом проворчал что-то. Не обращая на него внимания, доктор Чэттерджи сделал несколько глотков и предложил мне последовать своему примеру.
– Я не разделяю вашу веру в современную науку, доктор Чэттерджи, – заявил я.
Он засмеялся, допил воду из пригоршни и провел влажными ладонями по лицу. Мы проплыли мимо непальского храма, деревянное здание которого знаменито резными изображениями эротического характера. Храм от глаз скрывали прибрежные деревья. Мое внимание привлек громкий лай. Я увидел на голой косе свору одичавших собак, которые рвали на куски щенка.
– Посмотрите! – воскликнул доктор Чэттерджи, и я проследил за его взглядом.
Клубы синего дыма поднимались на фоне золотистого утреннего неба. Мы прибыли на место кремации, называвшееся Маникарника. Неподалеку от него располагалась другая площадка, на которой тоже горели погребальные костры, Джаласаи. Ниже по течению находилось место под названием Ади Кешава. Его скрывали стальные балки моста Мальвия. Я огляделся вокруг и замер, очарованный восхитительной картиной. Вся местность была пронизана розовато-шафрановым светом, пылающий диск солнца вставал над рекой, разгоняя последние клочья ночного тумана. Теперь можно было явственно видеть расположенные вдоль набережной индуистские святыни. Позолоченные шпили и купол храма Дурги вспыхивали в лучах солнца. Ярко поблескивали медные сосуды в руках купальщиков, толпы которых в молитвенном благоговении входили в воды под пение, стук барабанов и звон колокольчиков, извещавших о наступлении сандхья, рассвета.
Мне казалось, что я нахожусь в огромном золотистом амфитеатре солнечного храма. Я наконец понял, что такое поклонение солнцу. На мгновение мне показалось, что все вокруг исполнено великого смысла. Все вокруг гармонично и прекрасно.
Однако болтовня доктора Чэттерджи разрушила очарование мгновения.
– Живописное зрелище, не правда ли, сэр? – спросил он. – Чем-то напоминает виды Венеции на картинах Тернера. Он писал город, окутанный пронизанными светом туманами и похожий на увядающую женщину, скрывающую лицо под белой вуалью. В его время Венеция уже мало чем напоминала великую морскую державу, которой была когда-то. Запечатлевая ее печальный облик, художник, без сомнения, предвидел крушение Британской империи. Смерть в Венеции, смерть в Бенаресе. Ему следовало приехать сюда, чтобы увидеть, что его пророчества сбылись.
Неуместное упоминание Венеции доктором Чэттерджи раздражало меня. Я испытывал досаду еще и потому, что в его словах имелась доля правды.
Видение огромного солнечного храма исчезло. Золотистая дымка – такая, какую можно увидеть на полотнах Тернера, – рассеялась, и предо мной предстал при ярком свете город во всей своей скромности, простоте и убогости. Террасы и ведущие к ним лестницы были полуразрушены, великолепный храм Дурги утопал в воде, мечеть могольского императора Аурангзеба, возвышавшаяся на скалистом мысе террасы Панчганга, давно лишилась одного минарета, а сохранившийся сильно накренился и напоминал Пизанскую башню. Сезонные наводнения оставили полосу грязи и наносов на стенах храмов и уступах берега. Волосы нырявших купальщиц, словно черные угри, плавали по поверхности воды. Вновь выныривая, женщины отфыркивались и, тяжело дыша, поднимались на берег в мокрых, прилипавших к телу белых сари. Казалось, куда ни посмотришь, повсюду увидишь их дряблые желеобразные груди и животы. На огромном рекламном щите был изображен розовощекий мускулистый мужчина, а внизу стояла надпись «85 лет нашей сфере услуг». Щит казался здесь совершенно неуместным.
– Этот город не похож на Венецию, – заявил я и показал на штабеля трупов и дым погребальных костров, распространявший удушливый запах жареного мяса. – Скорее напоминает Аушвиц.
Доктор Чэттерджи не обиделся, услышав мое замечание.
– Не верьте своим глазам, сэр. Вы видите Бенарес, но не Каси. Только тот, кто наделен божественным зрением, может увидеть истинный город Каси. Там золотая земля, здания возведены из драгоценных камней, город неподвластен разрушительным законам кармы. Поэтому в Бенарес стекается множество стариков. Если они умрут здесь, то сразу же освободятся от череды бесконечных перерождений.
– Я верю своим глазам. А они видят, что Каси лежит в руинах.
– Вера в физическую реальность подобна чтению медицинского учебника. В конце концов начинаешь ощущать все симптомы описанной болезни.
Мы причалили к берегу недалеко от погребальных костров Маникарника. Меня подташнивало, ноги были ватными, колени подкашивались. Наверное, в лодке меня сильно укачало. Голова кружилась так, будто я кутил всю ночь. Однако постепенно я понял, что причиной моего состояния была не прогулка по реке, а нахлынувшие вдруг воспоминания детства. Погруженный в свои мысли, я вполуха слушал то, о чем говорил доктор Чэттерджи.
Гид показал мне следы на мраморной плите, оставленные богом Вишну, и объяснил, что Вишну является божественным плодом, рожденным от слияния Шивы и шакти, то есть духа и материи. Прародители поручили ему создать вселенную. Мы поднялись по широкой лестнице, расположенной севернее Джаласаи – одной из площадок, где проходит кремация, и вышли к большому водоему. С четырех сторон к воде спускались сужающиеся ступени. Это был Лотос Вишну, озеро, образованное водами подземной реки, которая берет свое начало с гималайского ледника Гомукха, что означает «Пасть коровы». Там находятся и истоки Ганга.
Согласно легенде, Вишну вырыл это озеро своим диском и просидел здесь, застыв как камень, в течение 500 000 лет, предаваясь тапасу, то есть соблюдая строгое воздержание. Энергия и жар тапаса были столь велики, что потекли воды и заполнили мировую пустоту. Вишну спал, покоясь, подобно лотосу, на поверхности этого океана, и из его пупка появилось Космическое Яйцо творения. Поэтому место погребальных костров Маникарника называют еще набхи, «пуп вселенной». Во время вызванного Вишну наводнения Шива поддерживал Каси своим трезубцем. И в тот момент, когда грянет вселенская катастрофа, мировой пожар и наводнение, Шива снова спасет Каси от гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75