Замаскированные счета доверенных лиц дзайбацу начали приносить большие доходы еще до того, как в дело вступила ЛКХК.
Тем временем Сэм Лазар подошел ко мне. Он был голый, его всегда безупречно белая кожа после умопомрачительно горячей ванны приобрела багровый оттенок. В зубах он сжимал длинную сигару, похожую на кусок дерьма. Когда капитан склонился надо мной, перед моими глазами оказалась висевшая у него на шее цепочка с золотой шестиконечной звездой Давида, похожая на магический талисман.
– Я вижу, ты проявляешь интерес к древней истории, – промолвил он. Его диковатые зеленые глаза смотрели мимо меня на отчеты Банка Японии, в которых я только что рылся. – Если у тебя разгорелся аппетит и ты хочешь проникнуть в тайну финансовых махинаций, то советую тебе заняться исследованием сделок с недвижимостью.
Может быть, Лазар вновь пытался ввести меня в заблуждение своей откровенностью? Однако, судя по выражению глаз, он не хитрил. Лазар, по всей видимости, сердился на меня. Не понимая причины его досады – если это действительно была досада, я решил задать ему один вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
– Конечно, это не мое дело, Сэм, но кое-что в этих документах кажется мне странным. Цифры, которые я представил вам на экспертизу…
– … на ревизию, – поправил он.
– Да, на ревизию. Так вот, вы пересматриваете цифры сделок, заключенных на прошлой неделе или в прошлом месяце. Означает ли это, что внесенные задним числом исправления в документы уже совершенных в прошлом сделок изменяют их стоимость?
Я старался придать вопросу осторожную формулировку. На самом деле мне хотелось прямо спросить: какую цель преследовал Лазар, внося изменения в бухгалтерскую документацию, и в чьих интересах он действовал? Означали ли цифры, которые я, как почтальон, носил на квартиру Лазару, а потом доставлял в министерство финансов, что оккупационные власти отстаивают интересы дзайбацу и устанавливают своего рода контакт с бывшей императорской администрацией?
Огонек в глазах Лазара потух, и капитан заметно поскучнел.
– Твой наивный вопрос не заслуживает того, чтобы на него отвечали, – заявил он и, повернувшись ко мне спиной, отошел к открытому окну.
Весеннее тепло предвещало приближение еще одного жаркого лета – своего рода иронии после жестокого холода зимы. Начиная с 1945 года зимы были особенно лютыми, и от них страдало множество бедняков и бездомных, замерзавших в парках Токио и в неотапливаемых лачугах. Сезон цветения вишен уже закончился. Розовато-белые облетевшие лепестки, похожие на рыбьи внутренности, гнили в сточных канавах.
Лазар выглянул из окна, почесывая свою худую, как у цыпленка, задницу. Во мне нарастало недовольство собой. Оно, словно экзема, грозило разъесть мою душу. Я с ненавистью смотрел на его ягодицы. Лазар мог в любую минуту приказать мне войти в него. Неприличие не имеет никакого отношения к гомосексуализму, который представляется мне всего лишь простой бесплодной формой общения. Более неприличным, мерзким и позорно-грязным кажется мне неведение. Неведение оказывает более тяжелое и унизительное воздействие на психику и волю, нежели проникновение в задний проход партнера по сексу.
– Иди сюда, – сказал Лазар, – и ты сам увидишь ответ на свой вопрос.
В окно я увидел окруженную рвом громаду мрачноватого, роскошного Императорского дворца, возвышающегося над крепостной стеной. Эдо, замок бывших правителей, сегунов. Лазар вытянул шею в ту сторону, где располагались Сакурада, старые ворота замка Эдо. Через них когда-то входили в замок крупные феодалы, даймё, чтобы предстать перед всемогущими сегунами. Теперь ворота имели непрезентабельный вид. Они обветшали из-за близости к улицам, на которых царило оживленное движение. Мимо сновали трамваи, грузовики и легковые машины. Лазар указал на ворота Сакурада:
– На этом самом месте в 1860 году был убит советник сегуна Ии Наосукэ за то, что разрешил открыть в Японии торговлю с Западом.
– Это случилось зимой, когда шел снег, – добавил я.
– Договор, заключенный Ии Наосукэ с представителями Запада, через семь лет привел к падению сёгуната и реставрации императорской власти, я прав?
– Да. Реставрация Мэйдзи последовала в 1868 году.
– И император Мэйдзи переехал из своей старой резиденции в Киото сюда в Эдо, замок сегунов, не так ли?
– Да, это так.
– Значит, можно сказать, Киото в каком-то смысле является настоящим домом императора?
– В каком-то смысле да.
Я не понимал, куда клонит Лазар.
– Ни одна бомба не упала на Киото, хотя этот город столь же легко и просто подвергнуть воздушной атаке, как Токио, Хиросиму или Нагасаки.
– Как нам говорили, Киото пощадили потому, что там находится много уникальных памятников старины, в том числе и могилы императоров прошлого.
– Ерунда, мой мальчик! Неужели ты полагаешь, что мы похожи на добросердечных музейных хранителей? Не думай, что наши бомбардировщики, отличающиеся завидной точностью при нанесении ударов по конкретным целям, промахнулись бы, если бы им приказали разнести все постройки Императорского дворца в Токио в пух и прах. Вечером 23 мая 1945 года наши маниакально точные пилоты нанесли визит Его величеству и показали настоящий класс, когда сровняли с землей виллы аристократов, расположенные прямо у стен Императорского дворца. В ту ночь сгорел дотла и церемониальный дворец Мэйдзи. Это было нашим предупреждением императору. Если бы оно не сработало, Генри Стимсон прибег бы к другой тактике. Он уже наметил несколько густонаселенных целей для демонстрации мощи атомной бомбы, и среди них в первую очередь Киото. Ты знал об этом, Кокан?
– Нет, Сэм, не знал.
Лазар смотрел на Императорский дворец как человек, занимающийся спекуляцией недвижимостью.
– Сколько акров земли занимает территория дворца?
– Не знаю, Сэм.
– Двести сорок. Только представь, что эта огромная территория, расположенная в самом сердце Токио, пустует. Здесь обитает император, которого никто никогда не видит и которого никто, по существу, не знает. Его можно сравнить с одной из тех бесплодных впадин, которые видны на Луне, например, с морем Спокойствия.
– Разве Императорский дворец чем-то существенно отличается от Ватикана, который тоже является городом в городе?
– Ты говоришь о божественном городе?
– Наш император тоже был божественным до тех пор, пока официально не объявил себя нинген, человеком. Это произошло в 1946 году, на Новый год.
– Да, нинген. «Человеческое, слишком человеческое». И теперь все жители города должны постоянно ходить в обход, огибать огромную территорию, зияющую лишенной божественности пустотой. Императорский дворец мешает уличному движению. Почему бы не снести его? Почему бы не возвести на его месте жилые дома, пополнив рынок недвижимости? Я занялся бы этим. Оставил бы здесь место только для одного памятника – будущей могилы генерала Дугласа Макартура, последнего сегуна Японии.
– И кто же возьмет на себя роль безрассудного Ии Наосукэ и предложит последнему сегуну подобную сделку с недвижимостью?
Лазар задумался, поигрывая своим пенисом. Он пребывал в блаженном состоянии полузабытья.
– Мое непочтительное отношение к Голосу Журавля шокировало тебя?
Капитан залился беззвучным смехом.
– Я храню преданность Его величеству, Сэм.
– Как и вся нация. Но представь себе, что это всего лишь ничего не стоящая имперская облигация военного времени. Однако ты можешь извлечь выгоду из бывшей стоимости этой облигации. Ты же честолюбивый писатель, почему же не хочешь написать о нем, об императоре?
– О нем? – Я рассмеялся. – Это столь же пустая затея, как и ваша мечта пополнить рынок недвижимости. Вы же прекрасно понимаете, Сэм. Никто у нас не говорит о «нем», не упоминает «его». Наш язык не любит использозать обычные персональные местоимения, мы избегаем их, и это – тайна его богатства и его бедности. И в сердце этой тайны – «он», как вы выразились, тот, кого никто, по существу, не знает. Голос среди тысячи журавлиных голосов, Драгоценный Голос, Тот, кто никогда не говорит лично, ни от имени «мы», ни от имени «я», ни от имени «он». Его величество говорит как «чин» – это древний китайский иероглиф, означающий «луна, говорящая с небесами». Вся наша нация состоит из несуществующих местоимений, обращенных к центральной тайне, существованию того, кого никто не знает, к неназываемому «Я». Неужели вы всерьез ожидаете от меня, что я назову в романе то, что неназываемо?
– Неназываемый… То есть подобный еврейскому богу Яхве? Бог Ковчега Завета, пустой темный ящик, который израильтяне таскали на своих мускулистых спинах по пустыне?
– Но Ковчег не был пуст, в нем что-то было.
– Ничего в нем не было. Лишь скрижаль завета – договор с Богом.
– А у нас нет даже договора с Богом, у нас есть лишь император, человек по своей природе, который объявил себя нашим конституционным правителем на основе принципов взаимного доверия и приязни.
– Не уподобляйся черни, не повторяй вслед за простым народом, что император вынужденно отказался от идеи своего божественного происхождения под дулом пистолета, наведенного на него Макартуром. Император никогда не придавал никакого значения идее божественного происхождения. Он бы вновь пожертвовал ею, если бы у него были гарантии, что он сохранит тайную власть.
– Какую власть?
Лазар бросил взгляд на счета, лежавшие на столе среди чашек.
– Но деньги – это не тайная власть, – возразил я. – Простой народ может цепляться за идею божественного происхождения, но циники в Токио рано или поздно заметят, что император-то голый.
– Ты считаешь императора виновным в том, что началась война?
– Скорее, возлагаю на него вину за нечто худшее – за установление мира. Нас воспитали так, что мы были готовы умереть за него. Мы верили в лозунг «Никакой капитуляции! Пусть даже погибнут сто миллионов». Но однажды утром мы проснулись и увидели, что лозунг изменился. Теперь он звучит так: «Сто миллионов раскаиваются в содеянном».
– А ты бы предпочел старый лозунг «Пусть погибнет сто миллионов»?
– То, что я предпочел бы, не имеет никакого значения. Что лучше – погибнуть или вести жалкое существование зомби? Выбор уже сделан.
Мое сердце пылало негодованием. Я чувствовал себя предателем. Меня оскорбляли собственные непочтительные слова об императоре, нарушение верности ему. В душе я все еще верил в романтическую идею божественного происхождения императора, который бросил нас, оставил, лишив права умереть.
– Ты хотя бы раз видел императора своими глазами?
– Да, в 1944 году, тогда он вручил мне серебряные часы в память об окончании Школы пэров.
– Он произвел на тебя большое впечатление?
– Ни один мускул не дрогнул на его лице в течение трех часов, пока длилась церемония.
– Способность долго находиться в одной позе – достоинство писателей, а не королей.
– Ницше как-то заметил, что сидячий образ жизни присущ негодяям.
– В таком случае мы с тобой парочка отпетых негодяев. А что это за вальс исполняет твой император?
Я невольно засмеялся, когда голый Сэм стал передразнивать шаркающую походку Его величества. Император действительно ходил приволакивая ногу, что было следствием врожденного дефекта опорно-двигательного аппарата.
– Как можно верить в божественное происхождение человека, который ходит подобным образом?
– Личные недостатки или физические уродства не играют здесь никакой роли. Главное – божественная связь.
– Но он нарушил эту связь.
– Да.
– Не слышу.
– Да, Сэм.
Капитан раскурил еще одну сигару Виллоугби и, водрузив пенсне на нос, углубился в изучение счетов. Меня восхищало то, как быстро Сэм превращался в вычислительную машину. Не отрывая ручки от бумаги, он быстро выводил бесконечные строчки цифр. (Точно так же посреди ночной тишины из меня изливался безудержный поток слов – результат не вдохновения, а жгучей, убивающей дух потребности.)
Открыв бухгалтерскую книгу, похожую на старинный фолиант с формулами волшебства, Сэм выписал из нее цифры и внес их в счета ЛКХК. Сейчас мы напоминали не двух банкиров, а отчаянных некромантов, возвращающих к жизни финансовый труп.
Непочтительная тирада Сэма в отношении императора заставила меня задуматься. Я задавался вопросом, не таится ли в этих цифрах некая черная дыра, некая оккультная сила. Как брошенный в озеро камень исчезает, оставив расходящиеся круги на воде, которые постепенно увеличиваются, так и император, возможно, каким-то образом кроется в этих счетах.
– В каких ты отношениях с начальником отдела Нисидой? – спросил Сэм, не отрываясь от работы.
– Этот маленький мумифицированный вампир относится ко мне официально и настороженно: так, как обычно относятся к конкурентам или подозрительным типам.
– В любом случае это свидетельствует о его уважении к тебе.
– Уважении? Нет, его отношение по меньшей мере оскорбительно. Постоянные ухмылки Нисиды пугают меня, они как будто извещают всех о моих позорных делах. К счастью, мои коллеги неправильно истолковывают иронию Нисиды. Они считают, что улыбки начальника свидетельствуют о моем скором продвижении по службе. Среди чиновников ходит слух, что у меня большие связи, которые гарантируют успешную карьеру.
– Мне это кажется вполне разумным.
Я не находил подобное положение дел разумным. Чтобы скрыть чувство неловкости, я стал вести себя надменно, демонстрируя полное пренебрежение к коллегам. Это позволяло мне отказываться от их приглашений пропустить пару стаканчиков после работы. Я давал им понять, что в будние дни провожу все вечера за просмотром документов, а в выходные развлекаюсь с аристократами, бывшими однокашниками по Школе пэров. Короче говоря, мое поведение стало шутовским.
– Будь хорошим мальчиком, поставь вот эту запись, – сказал Сэм, показывая на пластинку, лежавшую рядом с проигрывателем.
Я выполнил его просьбу, и комната огласилась звуками оперы «Кавалер роз» Рихарда Штрауса. Постановка 1944 года Баварского государственного оперного театра. Дирижировал Клеменс Краус, главные партии исполняли Виорика Урсулик и Джорджии фон Милинкович. Мелодические переливы в стиле рококо и созвучия, напоминающие венские взбитые сливки Моцарта, являлись своеобразным десертом в нашем буржуазном бухгалтерском меню.
– Тебе когда-нибудь приходила в голову мысль о самоубийстве? – небрежно спросил Лазар.
– Я никогда не думаю о том, что невозможно.
– Это не совсем так, Кокан. Я знаю, что ты написал на досуге небольшое эссе, «Смертельное оружие для тяжелораненого».
Капитан Лазар знал о каждом моем шаге, даже о том, что именно я писал по ночам. Я вспыхнул от смущения, меня угнетала мысль, что кто-то вторгается в мою частную жизнь. Причем Лазар не просто интересовался тем, что я пишу, он пытался диктовать мне, о чем я должен писать. Так, он предложил мне сделать главным героем своего произведения императора. Он стремился манипулировать моим языком, сделать из него свою марионетку, сковать его свинцовой тишиной унижения.
– Выводы твоего эссе озадачили меня. Ты утверждаешь, что самоубийство невозможно для послевоенного поколения, для этих спятивших, закаленных цинизмом лицедеев. Ты пишешь, я цитирую, о «затруднительном положении мнимо бессмертного, для которого самоубийство невозможно».
– Что здесь могло озадачить вас? Я хотел доказать логически, что самоубийство для нас сегодня невозможно.
– Для кого ты писал это эссе?
– Вы прекрасно это знаете – для журнала «Нинген».
– Конечно, это отличный журнал послевоенного периода, последовавшего за капитуляцией. Очень, очень человечный. Но я имел в виду не это. Я спросил, не для какого журнала ты пишешь, а для кого. Или против кого.
Лазар взглянул на меня поверх пенсне. Его близорукие зеленые глаза гипнотизировали, заставляли говорить правду.
– Я писал с оглядкой на Осаму Дадзая.
– Ах да, это твой соперник, писатель, заигрывающий с самоубийством. – Лазар улыбнулся. – Иногда я думаю, что, пожалуй, было бы интересно, если бы Япония победила в войне. Ты согласен со мной?
– Странная идея для офицера американской армии.
– Я банкир. Но сама идея не чужда тебе, не правда ли? Ведь ваши японские «роман-ха» выразили похожую, правда, проникнутую иронией, мысль, задавшись вопросом: не лучше ли было бы, если б в войне победила Германия?
– Мысль действительно ироническая, ведь она высказана тогда, когда стало совершенно ясно, что Германия терпит поражение. Германия ставила своей целью массовое уничтожение людей, а не победу в войне.
– Я знаком с философией «роман-ха», в ее основе учение Карпа Маркса, синтоизм, «Фауст» Гёте и идеи завоевания Маньчжурии. К этой философской школе тебя приобщил твой учитель, Хасуда Дзенмэй, который в 1945 году погиб в гарнизоне Бахару Йохор в Малайе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Тем временем Сэм Лазар подошел ко мне. Он был голый, его всегда безупречно белая кожа после умопомрачительно горячей ванны приобрела багровый оттенок. В зубах он сжимал длинную сигару, похожую на кусок дерьма. Когда капитан склонился надо мной, перед моими глазами оказалась висевшая у него на шее цепочка с золотой шестиконечной звездой Давида, похожая на магический талисман.
– Я вижу, ты проявляешь интерес к древней истории, – промолвил он. Его диковатые зеленые глаза смотрели мимо меня на отчеты Банка Японии, в которых я только что рылся. – Если у тебя разгорелся аппетит и ты хочешь проникнуть в тайну финансовых махинаций, то советую тебе заняться исследованием сделок с недвижимостью.
Может быть, Лазар вновь пытался ввести меня в заблуждение своей откровенностью? Однако, судя по выражению глаз, он не хитрил. Лазар, по всей видимости, сердился на меня. Не понимая причины его досады – если это действительно была досада, я решил задать ему один вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
– Конечно, это не мое дело, Сэм, но кое-что в этих документах кажется мне странным. Цифры, которые я представил вам на экспертизу…
– … на ревизию, – поправил он.
– Да, на ревизию. Так вот, вы пересматриваете цифры сделок, заключенных на прошлой неделе или в прошлом месяце. Означает ли это, что внесенные задним числом исправления в документы уже совершенных в прошлом сделок изменяют их стоимость?
Я старался придать вопросу осторожную формулировку. На самом деле мне хотелось прямо спросить: какую цель преследовал Лазар, внося изменения в бухгалтерскую документацию, и в чьих интересах он действовал? Означали ли цифры, которые я, как почтальон, носил на квартиру Лазару, а потом доставлял в министерство финансов, что оккупационные власти отстаивают интересы дзайбацу и устанавливают своего рода контакт с бывшей императорской администрацией?
Огонек в глазах Лазара потух, и капитан заметно поскучнел.
– Твой наивный вопрос не заслуживает того, чтобы на него отвечали, – заявил он и, повернувшись ко мне спиной, отошел к открытому окну.
Весеннее тепло предвещало приближение еще одного жаркого лета – своего рода иронии после жестокого холода зимы. Начиная с 1945 года зимы были особенно лютыми, и от них страдало множество бедняков и бездомных, замерзавших в парках Токио и в неотапливаемых лачугах. Сезон цветения вишен уже закончился. Розовато-белые облетевшие лепестки, похожие на рыбьи внутренности, гнили в сточных канавах.
Лазар выглянул из окна, почесывая свою худую, как у цыпленка, задницу. Во мне нарастало недовольство собой. Оно, словно экзема, грозило разъесть мою душу. Я с ненавистью смотрел на его ягодицы. Лазар мог в любую минуту приказать мне войти в него. Неприличие не имеет никакого отношения к гомосексуализму, который представляется мне всего лишь простой бесплодной формой общения. Более неприличным, мерзким и позорно-грязным кажется мне неведение. Неведение оказывает более тяжелое и унизительное воздействие на психику и волю, нежели проникновение в задний проход партнера по сексу.
– Иди сюда, – сказал Лазар, – и ты сам увидишь ответ на свой вопрос.
В окно я увидел окруженную рвом громаду мрачноватого, роскошного Императорского дворца, возвышающегося над крепостной стеной. Эдо, замок бывших правителей, сегунов. Лазар вытянул шею в ту сторону, где располагались Сакурада, старые ворота замка Эдо. Через них когда-то входили в замок крупные феодалы, даймё, чтобы предстать перед всемогущими сегунами. Теперь ворота имели непрезентабельный вид. Они обветшали из-за близости к улицам, на которых царило оживленное движение. Мимо сновали трамваи, грузовики и легковые машины. Лазар указал на ворота Сакурада:
– На этом самом месте в 1860 году был убит советник сегуна Ии Наосукэ за то, что разрешил открыть в Японии торговлю с Западом.
– Это случилось зимой, когда шел снег, – добавил я.
– Договор, заключенный Ии Наосукэ с представителями Запада, через семь лет привел к падению сёгуната и реставрации императорской власти, я прав?
– Да. Реставрация Мэйдзи последовала в 1868 году.
– И император Мэйдзи переехал из своей старой резиденции в Киото сюда в Эдо, замок сегунов, не так ли?
– Да, это так.
– Значит, можно сказать, Киото в каком-то смысле является настоящим домом императора?
– В каком-то смысле да.
Я не понимал, куда клонит Лазар.
– Ни одна бомба не упала на Киото, хотя этот город столь же легко и просто подвергнуть воздушной атаке, как Токио, Хиросиму или Нагасаки.
– Как нам говорили, Киото пощадили потому, что там находится много уникальных памятников старины, в том числе и могилы императоров прошлого.
– Ерунда, мой мальчик! Неужели ты полагаешь, что мы похожи на добросердечных музейных хранителей? Не думай, что наши бомбардировщики, отличающиеся завидной точностью при нанесении ударов по конкретным целям, промахнулись бы, если бы им приказали разнести все постройки Императорского дворца в Токио в пух и прах. Вечером 23 мая 1945 года наши маниакально точные пилоты нанесли визит Его величеству и показали настоящий класс, когда сровняли с землей виллы аристократов, расположенные прямо у стен Императорского дворца. В ту ночь сгорел дотла и церемониальный дворец Мэйдзи. Это было нашим предупреждением императору. Если бы оно не сработало, Генри Стимсон прибег бы к другой тактике. Он уже наметил несколько густонаселенных целей для демонстрации мощи атомной бомбы, и среди них в первую очередь Киото. Ты знал об этом, Кокан?
– Нет, Сэм, не знал.
Лазар смотрел на Императорский дворец как человек, занимающийся спекуляцией недвижимостью.
– Сколько акров земли занимает территория дворца?
– Не знаю, Сэм.
– Двести сорок. Только представь, что эта огромная территория, расположенная в самом сердце Токио, пустует. Здесь обитает император, которого никто никогда не видит и которого никто, по существу, не знает. Его можно сравнить с одной из тех бесплодных впадин, которые видны на Луне, например, с морем Спокойствия.
– Разве Императорский дворец чем-то существенно отличается от Ватикана, который тоже является городом в городе?
– Ты говоришь о божественном городе?
– Наш император тоже был божественным до тех пор, пока официально не объявил себя нинген, человеком. Это произошло в 1946 году, на Новый год.
– Да, нинген. «Человеческое, слишком человеческое». И теперь все жители города должны постоянно ходить в обход, огибать огромную территорию, зияющую лишенной божественности пустотой. Императорский дворец мешает уличному движению. Почему бы не снести его? Почему бы не возвести на его месте жилые дома, пополнив рынок недвижимости? Я занялся бы этим. Оставил бы здесь место только для одного памятника – будущей могилы генерала Дугласа Макартура, последнего сегуна Японии.
– И кто же возьмет на себя роль безрассудного Ии Наосукэ и предложит последнему сегуну подобную сделку с недвижимостью?
Лазар задумался, поигрывая своим пенисом. Он пребывал в блаженном состоянии полузабытья.
– Мое непочтительное отношение к Голосу Журавля шокировало тебя?
Капитан залился беззвучным смехом.
– Я храню преданность Его величеству, Сэм.
– Как и вся нация. Но представь себе, что это всего лишь ничего не стоящая имперская облигация военного времени. Однако ты можешь извлечь выгоду из бывшей стоимости этой облигации. Ты же честолюбивый писатель, почему же не хочешь написать о нем, об императоре?
– О нем? – Я рассмеялся. – Это столь же пустая затея, как и ваша мечта пополнить рынок недвижимости. Вы же прекрасно понимаете, Сэм. Никто у нас не говорит о «нем», не упоминает «его». Наш язык не любит использозать обычные персональные местоимения, мы избегаем их, и это – тайна его богатства и его бедности. И в сердце этой тайны – «он», как вы выразились, тот, кого никто, по существу, не знает. Голос среди тысячи журавлиных голосов, Драгоценный Голос, Тот, кто никогда не говорит лично, ни от имени «мы», ни от имени «я», ни от имени «он». Его величество говорит как «чин» – это древний китайский иероглиф, означающий «луна, говорящая с небесами». Вся наша нация состоит из несуществующих местоимений, обращенных к центральной тайне, существованию того, кого никто не знает, к неназываемому «Я». Неужели вы всерьез ожидаете от меня, что я назову в романе то, что неназываемо?
– Неназываемый… То есть подобный еврейскому богу Яхве? Бог Ковчега Завета, пустой темный ящик, который израильтяне таскали на своих мускулистых спинах по пустыне?
– Но Ковчег не был пуст, в нем что-то было.
– Ничего в нем не было. Лишь скрижаль завета – договор с Богом.
– А у нас нет даже договора с Богом, у нас есть лишь император, человек по своей природе, который объявил себя нашим конституционным правителем на основе принципов взаимного доверия и приязни.
– Не уподобляйся черни, не повторяй вслед за простым народом, что император вынужденно отказался от идеи своего божественного происхождения под дулом пистолета, наведенного на него Макартуром. Император никогда не придавал никакого значения идее божественного происхождения. Он бы вновь пожертвовал ею, если бы у него были гарантии, что он сохранит тайную власть.
– Какую власть?
Лазар бросил взгляд на счета, лежавшие на столе среди чашек.
– Но деньги – это не тайная власть, – возразил я. – Простой народ может цепляться за идею божественного происхождения, но циники в Токио рано или поздно заметят, что император-то голый.
– Ты считаешь императора виновным в том, что началась война?
– Скорее, возлагаю на него вину за нечто худшее – за установление мира. Нас воспитали так, что мы были готовы умереть за него. Мы верили в лозунг «Никакой капитуляции! Пусть даже погибнут сто миллионов». Но однажды утром мы проснулись и увидели, что лозунг изменился. Теперь он звучит так: «Сто миллионов раскаиваются в содеянном».
– А ты бы предпочел старый лозунг «Пусть погибнет сто миллионов»?
– То, что я предпочел бы, не имеет никакого значения. Что лучше – погибнуть или вести жалкое существование зомби? Выбор уже сделан.
Мое сердце пылало негодованием. Я чувствовал себя предателем. Меня оскорбляли собственные непочтительные слова об императоре, нарушение верности ему. В душе я все еще верил в романтическую идею божественного происхождения императора, который бросил нас, оставил, лишив права умереть.
– Ты хотя бы раз видел императора своими глазами?
– Да, в 1944 году, тогда он вручил мне серебряные часы в память об окончании Школы пэров.
– Он произвел на тебя большое впечатление?
– Ни один мускул не дрогнул на его лице в течение трех часов, пока длилась церемония.
– Способность долго находиться в одной позе – достоинство писателей, а не королей.
– Ницше как-то заметил, что сидячий образ жизни присущ негодяям.
– В таком случае мы с тобой парочка отпетых негодяев. А что это за вальс исполняет твой император?
Я невольно засмеялся, когда голый Сэм стал передразнивать шаркающую походку Его величества. Император действительно ходил приволакивая ногу, что было следствием врожденного дефекта опорно-двигательного аппарата.
– Как можно верить в божественное происхождение человека, который ходит подобным образом?
– Личные недостатки или физические уродства не играют здесь никакой роли. Главное – божественная связь.
– Но он нарушил эту связь.
– Да.
– Не слышу.
– Да, Сэм.
Капитан раскурил еще одну сигару Виллоугби и, водрузив пенсне на нос, углубился в изучение счетов. Меня восхищало то, как быстро Сэм превращался в вычислительную машину. Не отрывая ручки от бумаги, он быстро выводил бесконечные строчки цифр. (Точно так же посреди ночной тишины из меня изливался безудержный поток слов – результат не вдохновения, а жгучей, убивающей дух потребности.)
Открыв бухгалтерскую книгу, похожую на старинный фолиант с формулами волшебства, Сэм выписал из нее цифры и внес их в счета ЛКХК. Сейчас мы напоминали не двух банкиров, а отчаянных некромантов, возвращающих к жизни финансовый труп.
Непочтительная тирада Сэма в отношении императора заставила меня задуматься. Я задавался вопросом, не таится ли в этих цифрах некая черная дыра, некая оккультная сила. Как брошенный в озеро камень исчезает, оставив расходящиеся круги на воде, которые постепенно увеличиваются, так и император, возможно, каким-то образом кроется в этих счетах.
– В каких ты отношениях с начальником отдела Нисидой? – спросил Сэм, не отрываясь от работы.
– Этот маленький мумифицированный вампир относится ко мне официально и настороженно: так, как обычно относятся к конкурентам или подозрительным типам.
– В любом случае это свидетельствует о его уважении к тебе.
– Уважении? Нет, его отношение по меньшей мере оскорбительно. Постоянные ухмылки Нисиды пугают меня, они как будто извещают всех о моих позорных делах. К счастью, мои коллеги неправильно истолковывают иронию Нисиды. Они считают, что улыбки начальника свидетельствуют о моем скором продвижении по службе. Среди чиновников ходит слух, что у меня большие связи, которые гарантируют успешную карьеру.
– Мне это кажется вполне разумным.
Я не находил подобное положение дел разумным. Чтобы скрыть чувство неловкости, я стал вести себя надменно, демонстрируя полное пренебрежение к коллегам. Это позволяло мне отказываться от их приглашений пропустить пару стаканчиков после работы. Я давал им понять, что в будние дни провожу все вечера за просмотром документов, а в выходные развлекаюсь с аристократами, бывшими однокашниками по Школе пэров. Короче говоря, мое поведение стало шутовским.
– Будь хорошим мальчиком, поставь вот эту запись, – сказал Сэм, показывая на пластинку, лежавшую рядом с проигрывателем.
Я выполнил его просьбу, и комната огласилась звуками оперы «Кавалер роз» Рихарда Штрауса. Постановка 1944 года Баварского государственного оперного театра. Дирижировал Клеменс Краус, главные партии исполняли Виорика Урсулик и Джорджии фон Милинкович. Мелодические переливы в стиле рококо и созвучия, напоминающие венские взбитые сливки Моцарта, являлись своеобразным десертом в нашем буржуазном бухгалтерском меню.
– Тебе когда-нибудь приходила в голову мысль о самоубийстве? – небрежно спросил Лазар.
– Я никогда не думаю о том, что невозможно.
– Это не совсем так, Кокан. Я знаю, что ты написал на досуге небольшое эссе, «Смертельное оружие для тяжелораненого».
Капитан Лазар знал о каждом моем шаге, даже о том, что именно я писал по ночам. Я вспыхнул от смущения, меня угнетала мысль, что кто-то вторгается в мою частную жизнь. Причем Лазар не просто интересовался тем, что я пишу, он пытался диктовать мне, о чем я должен писать. Так, он предложил мне сделать главным героем своего произведения императора. Он стремился манипулировать моим языком, сделать из него свою марионетку, сковать его свинцовой тишиной унижения.
– Выводы твоего эссе озадачили меня. Ты утверждаешь, что самоубийство невозможно для послевоенного поколения, для этих спятивших, закаленных цинизмом лицедеев. Ты пишешь, я цитирую, о «затруднительном положении мнимо бессмертного, для которого самоубийство невозможно».
– Что здесь могло озадачить вас? Я хотел доказать логически, что самоубийство для нас сегодня невозможно.
– Для кого ты писал это эссе?
– Вы прекрасно это знаете – для журнала «Нинген».
– Конечно, это отличный журнал послевоенного периода, последовавшего за капитуляцией. Очень, очень человечный. Но я имел в виду не это. Я спросил, не для какого журнала ты пишешь, а для кого. Или против кого.
Лазар взглянул на меня поверх пенсне. Его близорукие зеленые глаза гипнотизировали, заставляли говорить правду.
– Я писал с оглядкой на Осаму Дадзая.
– Ах да, это твой соперник, писатель, заигрывающий с самоубийством. – Лазар улыбнулся. – Иногда я думаю, что, пожалуй, было бы интересно, если бы Япония победила в войне. Ты согласен со мной?
– Странная идея для офицера американской армии.
– Я банкир. Но сама идея не чужда тебе, не правда ли? Ведь ваши японские «роман-ха» выразили похожую, правда, проникнутую иронией, мысль, задавшись вопросом: не лучше ли было бы, если б в войне победила Германия?
– Мысль действительно ироническая, ведь она высказана тогда, когда стало совершенно ясно, что Германия терпит поражение. Германия ставила своей целью массовое уничтожение людей, а не победу в войне.
– Я знаком с философией «роман-ха», в ее основе учение Карпа Маркса, синтоизм, «Фауст» Гёте и идеи завоевания Маньчжурии. К этой философской школе тебя приобщил твой учитель, Хасуда Дзенмэй, который в 1945 году погиб в гарнизоне Бахару Йохор в Малайе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75