В те времена в городе ходила на него эпиграмма:
Был либретто автором Тоттола везучий,
Орлом он не был, а мышкой был летучей.
Тоттола положил в основу своего либретто трагедию Рингьери и самонадеянно считал, что «переделал ее в драму более интересную», потому что ввел туда любовные эпизоды. Действие происходит в Древнем Египте. На страну пала тьма. Фараон призывает пророка Моисея с мольбой о свете и обещает отпустить томящийся под игом его власти еврейский народ. Однако его сын Озирид, тайно женившийся на еврейке Эльчии, не хочет ухода ее соплеменников, ведь тогда он должен будет расстаться с любимой. Фараон, внемля просьбе сына, отменяет свое разрешение, а на Египет тогда обрушивается ужасный дождь с градом. Фараон сломлен страданиями своего народа и вновь отпускает евреев. Тогда несчастный Озирид пытается убить пророка Моисея, но падает сраженный молнией. Фараон в гневе посылает на евреев войско. Однако Моисей жезлом раздвигает волны моря – и народ уходит по открывшемуся дну, а когда войска фараона стали преследовать его тем же путем – волны вернулись назад.
И опять Джоаккино пришлось сочинять оперу в спешке – ведь премьера была назначена на 5 марта 1818 года, то есть оставалось всего полтора месяца. Кроме всего, эта премьера оказалась очень важной и ответственной для Россини. В то время в Неаполе очень увлекались немецкой музыкой, и враги композитора постарались противопоставить его Франческо Морлакки, только что вернувшемуся из Германии. «Газета двух Сицилий» писала накануне премьеры, 13 февраля, о том, что Морлакки «предпочитает Музы Сиренам и заменяет пустые и фальшивые украшения той благородной и драгоценной простотой, которая в искусстве, как и в литературе, создает образцы правды, величия и красоты». Имена не были названы, но намек был настолько прозрачен, что трудно было не понять его. И Россини своим новым созданием должен был показать завистникам всю неправомерность их нападок. К 25 февраля он закончил партитуру. Неделя репетиций, и Неаполь вновь поражен удивительным талантом молодого композитора. «Россини одержал новую победу в своем „Моисее в Египте“«, – сообщали газеты.
Правдивые, искренние чувства пронизывали оперу. Это гордость и страх, отчаяние и героизм, любовь и страдание. И над всем царил чарующий россиниевский мелодизм… При этом и гармония, и инструментовка играли значительную роль в передаче нужного настроения. Например, в интродукции в сцене «тьмы» тревожно повторяющиеся в различных тональностях на пианиссимо фразы оркестра создают ощущение растерянности, испуга и глубокой скорби египтян. Слушатели с первых тактов оперы были заворожены чудесным искусством Россини.
Однако премьера прошла отнюдь не так уж гладко, как можно было ожидать. По свидетельству Стендаля, все впечатление от оперы чуть не испортило оформление третьего акта. Дело в том, что там изображался переход евреев через Красное море. «Места партера расположены так, что в любом театре море может быть видно только вдали; здесь же совершенно необходимо было изобразить его на втором плане, чтобы дать возможность его перейти. Машинист театра „Сан-Карло“, рассчитывая решить неразрешимую задачу, устроил все очень нелепо и смешно. Партер видел море поднятым на пять или шесть футов выше берегов; из лож, совершенно погруженных в волны, можно было хорошо разглядеть маленьких ладзарони, раздвигавших их по велению Моисея…» Можно представить, что творилось в зале! «Все много смеялись; это было такое искреннее веселье, – писал Стендаль, – что нельзя было ни возмущаться, ни свистеть. Под конец оперу уже никто не слушал; все оживленно обсуждали восхитительную интродукцию».
Как видно со слов Стендаля, казусы постановки не могли до конца снизить красоту музыки Россини. Все должны были признать, что это сочинение композитора совершенно необыкновенное, но отнюдь не своей постановкой. Мощные хоровые сцены, которые составляли его основу, не были типичным явлением для итальянской оперы. Их величавая широта и сила придавали произведению черты оратории. Вместе с тем лирические сцены, исполненные изящества, нежности и тонкости психологических характеристик, позволяют сразу узнать композиторский почерк Россини.
Пока Джоаккино праздновал в Неаполе свою очередную победу, маленький Пезаро начинал жить активной культурной жизнью. К тому времени перестроили городской театр. На открытие местные власти решили пригласить своего именитого согражданина – Джоаккино Антонио Россини, слава которого гремела по всей Италии. А еще хорошо бы, чтобы он поставил какую-нибудь свою оперу, желательно из последних. И вот весной 1818 года завязалась бурная переписка между Россини и организаторами будущего праздника, одним из которых оказался граф Джулио Пертикини. Однажды Джоаккино получил письмо графа, где были такие слова: «Я вас люблю и почитаю, как великую радость нашей родины, и горжусь тем, что я ваш земляк». Ну как же мог Россини, всегда с нежностью относившийся к родному городу, не откликнуться на приглашение столь пламенных обожателей? Конечно, он захотел приехать. А ставить решил «Сороку-воровку». Забота о приглашении исполнителей тоже пала на Джоаккино. И это оказалось, пожалуй, самым хлопотным. Городок был незначительный, да и средства ограничены, а хотелось пригласить знаменитых артистов. Энергии молодого композитора можно только позавидовать, ведь пока шла подготовка выхода на сцену «Моисея» и осуществлялись его первые постановки, Россини успевал заниматься подбором певцов, нудными переговорами с театральными агентами, перепиской с графом Пертикини и другими городскими деятелями. Многое не ладилось. В одном из писем к Пертикини, с которым Джоаккино связывали дружеские отношения, композитор писал: «Мои неприятности таковы и их столько, что не могут быть описаны. Моему другу могу рассказать и сделаю это „как тот, который плачет и говорит“ (из Данте. – О. К.) … Этот последний (бас Реморини) заставил меня провести три ужасных дня». Россини пришлось безрезультатно переговорить с Коль-бран и другими знаменитыми певицами, но они не хотели ехать в маленький городок. Наконец все-таки удалось пригласить Ронци де Беньис. И вот в начале марта труппа собралась, а 20 числа, еще в Неаполе, композитор начал репетиции.
В начале июня Джоаккино приехал в Пезаро, где не был с детства. Граф Пертикини, в доме которого остановился маэстро, окружил его самой трогательной заботой. Россини скоро стал своим человеком в семье друга. Веселый общительный нрав молодого композитора делал его необычайно приятным гостем, а постоянные шутки и колкие замечания, на которые было просто невозможно обижаться, потому что в них не таились ни злоба, ни коварный умысел, создавали вокруг него приподнятую, радостную атмосферу. Джоаккино, на правах близкого друга, мог даже улаживать размолвки своих любезных хозяев. Жена Пертикини была образованной женщиной и даже слыла в Пезаро «изящной поэтессой». Однако она отличалась неожиданными сменами настроения, капризами, которые нередко приводили к конфликтам между супругами. Вот тут-то граф и обращался за помощью к Россини.
День открытия театра быстро приближался. Наконец 10 июня, в среду, наступило долгожданное торжество. Городской театр, перестроенный архитектором Пьетро Гинелли, гостеприимно распахнул свои двери. Горожане восторженно разглядывали нарядное убранство этого храма искусства. Перед началом спектакля в зале царило вполне закономерное возбуждение, ведь это было не только открытие театра, но и представление новой, хотя уже знаменитой оперы их земляка, – «Сороки-воровки». Волнительность момента усугублялась еще тем, что провести первый спектакль в обновленном театре собирался сам Россини. И вот наконец за чембало появилась статная, слегка полноватая фигура блистательного маэстро. Его одежда приятно поразила зрителей своей элегантностью, его красивое лицо с правильными, мягкими чертами излучало одну из самых обворожительных улыбок. Встреченный шквалом аплодисментов, Джоаккино был счастлив в это мгновение. Вот оно, огромным трудом заслуженное признание! Опера прошла с неимоверным успехом. Хотя после нее еще исполнялся балет другого автора, главным событием дня все же стала «Сорока-воровка».
Всюду, где бы ни бывал Россини, он сразу приобретал массу друзей. Такой уж у него был характер. Но случалось и обратное. Поклонницей таланта знаменитого маэстро стала княгиня Каролина Брунсвик, которая, как писала итальянская критика, оставила своего «развратного мужа, владетельного английского принца, будущего короля Георга IV» и обосновалась в Пезаро. Местная аристократия, поначалу благосклонная к несчастной княгине, была шокирована появлением в ее доме интимного друга, некоего кремонца Бартоломео Пергами, человека грубого и мстительного. Ее перестали посещать. Отказался от приглашения и Россини, сообщив княгине Каролине, что «ревматизм, лишивший спину гибкости, не позволяет ему обычные поклоны, предписанные придворным этикетом». Собственно, почему? Ведь нравы богемы, жизнь которой вел Джоаккино, были снисходительны к людским слабостям. Даже удивительно, что этот мезальянс мог вызвать отрицательное отношение с его стороны. Однако надо учитывать, что он жил в доме местного аристократа графа Пертикини, а влияние окружающей обстановки значит очень много. Могли присутствовать и другие, оставшиеся неизвестными причины. Но дорого же пришлось потом Россини заплатить за такой дерзкий отказ! Впрочем, он был не из тех, кто сожалеет о содеянном.
Пезарский театр, открывшийся столь успешно, хотел в том сезоне поставить еще и «Севильского цирюльника». Но тут удачи не было: и тенор Куриони отказался петь, и с Россини, который так удачно поставил «Сороку-воровку», случилась беда – он тяжело заболел. У Джоаккино была такая сильнейшая ангина, что даже ходили слухи о его смерти. Во всяком случае, именно в этом уверяли своих читателей неаполитанские газеты. Впрочем, те же газеты с непосредственной поспешностью сообщили и о счастливом выздоровлении всеми любимого маэстро. Болезнь задержала композитора в Пезаро до начала августа. Но Джоаккино не расстраивался. Его окружали удивительно интересные люди, образованные и прогрессивно настроенные, многие будущие деятели революций 1830 и 1848 годов. Жаркие споры об искусстве и политике, острые и забавные шутки не смолкали на их встречах, обычно происходивших в доме хозяев Россини. Например, они любили перебрасываться злободневными, тут же сочиненными стихами. Однажды на пышном пире, который граф Пертикини устроил на прощанье, когда Россини уже уезжал, один из гостей – Массимино Морози – произнес хвалебный тост в честь отбывающего композитора:
Гения искру чудесную
Россини с небес похищает
И музыку ныне прелестную
На радость нам изливает.
Россини привык к обожанию и поклонению толпы, но такое искреннее признание среди равных не могло не тронуть его. Многие, кто был знаком с Джоаккино лишь поверхностно, говорили, что маэстро будто бы кичился своими успехами. Перед теми, кого он считал глупее, – может быть, хотя бы ради смеха, но здесь, среди друзей и соратников?! Разгоряченный от выпитого вина и шумного спора, в ответ он весело поднял бокал с тут же сочиненным экспромтом:
Искра гения сияет,
Светлой радости полна,
В том, что граф нам наливает,
В струях тонкого вина.
И шутка была понята. И весело принята. Что ж, если «in vino Veritas» «in vino ventas» – «истина в вине» (лат.).
, то почему бы там же не быть и гению?
Как видим, в Пезаро у Джоаккино появилось много искренних друзей. Однако, хотя городок со всем радушием принимал своего «блудного сына», Россини, как всегда, спешил. Надо было возвращаться в Неаполь, где ждала новая работа. И все же не заехать в Болонью повидаться с родителями было никак невозможно, тем более что и расстояние невелико. Но разве мог Россини не писать музыку? Однажды он уже отдыхал после «Севильского цирюльника», и результатом отдыха оказалась, пусть неудачная, опера «Газета». Так же было и на этот раз. Плодом короткого пребывания у родителей стала одноактная опера-фарс «Адина, или Багдадский калиф». Своим появлением это произведение обязано настоятельным просьбам инспектора португальских театров Диего Игнацио де Рина Маникуэ, который отвечал за репертуар лиссабонского театра. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Джоаккино в данном случае утруждался. Он взял и приладил к либретто Герардо Бевилаква отрывки из различных своих прежних опер, а без увертюры и вовсе обошелся. Но синьор де Маникуэ остался доволен и заплатил композитору 2000 лир. Правда, поставил эту оперу в Лиссабоне по ряду причин только в 1826 году, зато лиссабонцы могли гордиться, что для их театра пишет сам Россини.
Вернувшись в конце августа в Неаполь, Джоаккино сразу принялся за работу. На этот раз ему пришлось вновь сотрудничать с маркизом Берио ди Сальса, который, не имея перед собой такого шедевра, как шекспировский «Отелло», сочинил такую «гротесковую смесь глупости и неправдоподобности» (по выражению итальянской критики), как «Риччардо и Зораида». Самое удивительное, что опера пользовалась грандиозным успехом! А противники «новой школы» даже радостно возглашали, что знаменитый Россини перевоспитался и стал творить в старых добрых традициях! Поговаривали, что якобы сам почтенный Чимароза написал письмо молодому композитору, а газеты даже публиковали текст этого письма. Дело же обстояло значительно проще. Россини был великолепным композитором-практиком, к этому его просто обязывали условия тогдашней театральной жизни. В театре «Сан-Карло» подобрался прекрасный состав солистов: тенора Ноццари и Давид, примадонна Кольбран. Для них-то и написал Джоаккино партии, поражающие виртуозностью, а чтобы не получилось уж слишком всего много, пришлось сократить и упростить оркестровое сопровождение. И неудивительно, что впоследствии опера почти не ставилась, в отличие от многих других, ведь трудно собрать в одном театре сразу двух искусных теноров. Но 3 декабря 1818 года королевский театр «Сан-Карло» бурно рукоплескал новому сочинению «сладчайшего пезарского лебедя».
Новый 1819 год принес новые заботы и хлопоты. По случаю счастливого выздоровления короля Фердинанда Россини заказали кантату, которая с успехом прозвучала в «Сан-Карло» 20 февраля, однако была такой же неинтересной и невдохновенной, как все произведения композитора, написанные в этом жанре и при подобных обстоятельствах.
Тем временем Барбайя готовил возобновление «Моисея в Египте». Опера пользовалась успехом, несмотря на несовершенство декораций. Но выносить смех в зале во время спектакля было свыше сил Джоаккино. И он стал думать, что бы такое сделать для отвлечения внимания зрителей от действительно комичного оформления третьего акта. Вот тогда-то и появилась знаменитая молитва Моисея перед переходом Красного моря! Как все самые прекрасные мелодии, тема молитвы возникла у Россини неожиданно. Слов еще не было. Их Тоттола потом сочинил к уже готовой музыке. Зато эта задумка маэстро увенчалась полным успехом. В тот момент, когда все приготовились смеяться, вдруг зазвучала великолепная ария Моисея «С твоего звездного престола». Стендаль рассказывал: «Это молитва, которую весь народ повторяет за Моисеем. Пораженный тем, что слышит нечто новое, партер насторожился, и смех совершенно замолк».
Это событие произошло 7 марта 1819 года, а к концу месяца Россини должен был уже закончить новую оперу «Эрмиона», которая с начала года находилась в работе. Либретто опять писалось Тоттолой. За основу он взял знаменитую трагедию Расина «Андромаха». Однако «шедевр» «Летучей мышки» оказался на диво скучным и монотонным. Что оставалось делать бедняге Джоаккино? Только смеяться! Да, недаром еще во время сочинения «Моисея» он придумал своему горе-соавтору комическое прозвище «Торототела»!
Естественно, сюжет в интерпретации этого автора не вдохновлял композитора. Неудивительно поэтому, что на премьере в театре «Сан-Карло» (27 марта 1819) не было успеха, впрочем, провала тоже не последовало, потому что музыка Россини всегда несла в себе мелодическое очарование, да и авторитет композитора был достаточно высок. Кстати, именно благодаря этому Джоаккино мог уже довольно независимо разговаривать с самыми солидными импресарио. Именно так уверенно и категорично пришлось ему сообщить импресарио венецианского театра «Сан-Бенедетто», который в апреле ожидал от Россини новой оперы, что он не успеет ничего сочинить. И тот согласился, чтобы композитор скомпоновал музыку к опять же неудачному либретто Тоттолы из своих предыдущих сочинений. Получилась опера «Эдуардо и Кристина».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Был либретто автором Тоттола везучий,
Орлом он не был, а мышкой был летучей.
Тоттола положил в основу своего либретто трагедию Рингьери и самонадеянно считал, что «переделал ее в драму более интересную», потому что ввел туда любовные эпизоды. Действие происходит в Древнем Египте. На страну пала тьма. Фараон призывает пророка Моисея с мольбой о свете и обещает отпустить томящийся под игом его власти еврейский народ. Однако его сын Озирид, тайно женившийся на еврейке Эльчии, не хочет ухода ее соплеменников, ведь тогда он должен будет расстаться с любимой. Фараон, внемля просьбе сына, отменяет свое разрешение, а на Египет тогда обрушивается ужасный дождь с градом. Фараон сломлен страданиями своего народа и вновь отпускает евреев. Тогда несчастный Озирид пытается убить пророка Моисея, но падает сраженный молнией. Фараон в гневе посылает на евреев войско. Однако Моисей жезлом раздвигает волны моря – и народ уходит по открывшемуся дну, а когда войска фараона стали преследовать его тем же путем – волны вернулись назад.
И опять Джоаккино пришлось сочинять оперу в спешке – ведь премьера была назначена на 5 марта 1818 года, то есть оставалось всего полтора месяца. Кроме всего, эта премьера оказалась очень важной и ответственной для Россини. В то время в Неаполе очень увлекались немецкой музыкой, и враги композитора постарались противопоставить его Франческо Морлакки, только что вернувшемуся из Германии. «Газета двух Сицилий» писала накануне премьеры, 13 февраля, о том, что Морлакки «предпочитает Музы Сиренам и заменяет пустые и фальшивые украшения той благородной и драгоценной простотой, которая в искусстве, как и в литературе, создает образцы правды, величия и красоты». Имена не были названы, но намек был настолько прозрачен, что трудно было не понять его. И Россини своим новым созданием должен был показать завистникам всю неправомерность их нападок. К 25 февраля он закончил партитуру. Неделя репетиций, и Неаполь вновь поражен удивительным талантом молодого композитора. «Россини одержал новую победу в своем „Моисее в Египте“«, – сообщали газеты.
Правдивые, искренние чувства пронизывали оперу. Это гордость и страх, отчаяние и героизм, любовь и страдание. И над всем царил чарующий россиниевский мелодизм… При этом и гармония, и инструментовка играли значительную роль в передаче нужного настроения. Например, в интродукции в сцене «тьмы» тревожно повторяющиеся в различных тональностях на пианиссимо фразы оркестра создают ощущение растерянности, испуга и глубокой скорби египтян. Слушатели с первых тактов оперы были заворожены чудесным искусством Россини.
Однако премьера прошла отнюдь не так уж гладко, как можно было ожидать. По свидетельству Стендаля, все впечатление от оперы чуть не испортило оформление третьего акта. Дело в том, что там изображался переход евреев через Красное море. «Места партера расположены так, что в любом театре море может быть видно только вдали; здесь же совершенно необходимо было изобразить его на втором плане, чтобы дать возможность его перейти. Машинист театра „Сан-Карло“, рассчитывая решить неразрешимую задачу, устроил все очень нелепо и смешно. Партер видел море поднятым на пять или шесть футов выше берегов; из лож, совершенно погруженных в волны, можно было хорошо разглядеть маленьких ладзарони, раздвигавших их по велению Моисея…» Можно представить, что творилось в зале! «Все много смеялись; это было такое искреннее веселье, – писал Стендаль, – что нельзя было ни возмущаться, ни свистеть. Под конец оперу уже никто не слушал; все оживленно обсуждали восхитительную интродукцию».
Как видно со слов Стендаля, казусы постановки не могли до конца снизить красоту музыки Россини. Все должны были признать, что это сочинение композитора совершенно необыкновенное, но отнюдь не своей постановкой. Мощные хоровые сцены, которые составляли его основу, не были типичным явлением для итальянской оперы. Их величавая широта и сила придавали произведению черты оратории. Вместе с тем лирические сцены, исполненные изящества, нежности и тонкости психологических характеристик, позволяют сразу узнать композиторский почерк Россини.
Пока Джоаккино праздновал в Неаполе свою очередную победу, маленький Пезаро начинал жить активной культурной жизнью. К тому времени перестроили городской театр. На открытие местные власти решили пригласить своего именитого согражданина – Джоаккино Антонио Россини, слава которого гремела по всей Италии. А еще хорошо бы, чтобы он поставил какую-нибудь свою оперу, желательно из последних. И вот весной 1818 года завязалась бурная переписка между Россини и организаторами будущего праздника, одним из которых оказался граф Джулио Пертикини. Однажды Джоаккино получил письмо графа, где были такие слова: «Я вас люблю и почитаю, как великую радость нашей родины, и горжусь тем, что я ваш земляк». Ну как же мог Россини, всегда с нежностью относившийся к родному городу, не откликнуться на приглашение столь пламенных обожателей? Конечно, он захотел приехать. А ставить решил «Сороку-воровку». Забота о приглашении исполнителей тоже пала на Джоаккино. И это оказалось, пожалуй, самым хлопотным. Городок был незначительный, да и средства ограничены, а хотелось пригласить знаменитых артистов. Энергии молодого композитора можно только позавидовать, ведь пока шла подготовка выхода на сцену «Моисея» и осуществлялись его первые постановки, Россини успевал заниматься подбором певцов, нудными переговорами с театральными агентами, перепиской с графом Пертикини и другими городскими деятелями. Многое не ладилось. В одном из писем к Пертикини, с которым Джоаккино связывали дружеские отношения, композитор писал: «Мои неприятности таковы и их столько, что не могут быть описаны. Моему другу могу рассказать и сделаю это „как тот, который плачет и говорит“ (из Данте. – О. К.) … Этот последний (бас Реморини) заставил меня провести три ужасных дня». Россини пришлось безрезультатно переговорить с Коль-бран и другими знаменитыми певицами, но они не хотели ехать в маленький городок. Наконец все-таки удалось пригласить Ронци де Беньис. И вот в начале марта труппа собралась, а 20 числа, еще в Неаполе, композитор начал репетиции.
В начале июня Джоаккино приехал в Пезаро, где не был с детства. Граф Пертикини, в доме которого остановился маэстро, окружил его самой трогательной заботой. Россини скоро стал своим человеком в семье друга. Веселый общительный нрав молодого композитора делал его необычайно приятным гостем, а постоянные шутки и колкие замечания, на которые было просто невозможно обижаться, потому что в них не таились ни злоба, ни коварный умысел, создавали вокруг него приподнятую, радостную атмосферу. Джоаккино, на правах близкого друга, мог даже улаживать размолвки своих любезных хозяев. Жена Пертикини была образованной женщиной и даже слыла в Пезаро «изящной поэтессой». Однако она отличалась неожиданными сменами настроения, капризами, которые нередко приводили к конфликтам между супругами. Вот тут-то граф и обращался за помощью к Россини.
День открытия театра быстро приближался. Наконец 10 июня, в среду, наступило долгожданное торжество. Городской театр, перестроенный архитектором Пьетро Гинелли, гостеприимно распахнул свои двери. Горожане восторженно разглядывали нарядное убранство этого храма искусства. Перед началом спектакля в зале царило вполне закономерное возбуждение, ведь это было не только открытие театра, но и представление новой, хотя уже знаменитой оперы их земляка, – «Сороки-воровки». Волнительность момента усугублялась еще тем, что провести первый спектакль в обновленном театре собирался сам Россини. И вот наконец за чембало появилась статная, слегка полноватая фигура блистательного маэстро. Его одежда приятно поразила зрителей своей элегантностью, его красивое лицо с правильными, мягкими чертами излучало одну из самых обворожительных улыбок. Встреченный шквалом аплодисментов, Джоаккино был счастлив в это мгновение. Вот оно, огромным трудом заслуженное признание! Опера прошла с неимоверным успехом. Хотя после нее еще исполнялся балет другого автора, главным событием дня все же стала «Сорока-воровка».
Всюду, где бы ни бывал Россини, он сразу приобретал массу друзей. Такой уж у него был характер. Но случалось и обратное. Поклонницей таланта знаменитого маэстро стала княгиня Каролина Брунсвик, которая, как писала итальянская критика, оставила своего «развратного мужа, владетельного английского принца, будущего короля Георга IV» и обосновалась в Пезаро. Местная аристократия, поначалу благосклонная к несчастной княгине, была шокирована появлением в ее доме интимного друга, некоего кремонца Бартоломео Пергами, человека грубого и мстительного. Ее перестали посещать. Отказался от приглашения и Россини, сообщив княгине Каролине, что «ревматизм, лишивший спину гибкости, не позволяет ему обычные поклоны, предписанные придворным этикетом». Собственно, почему? Ведь нравы богемы, жизнь которой вел Джоаккино, были снисходительны к людским слабостям. Даже удивительно, что этот мезальянс мог вызвать отрицательное отношение с его стороны. Однако надо учитывать, что он жил в доме местного аристократа графа Пертикини, а влияние окружающей обстановки значит очень много. Могли присутствовать и другие, оставшиеся неизвестными причины. Но дорого же пришлось потом Россини заплатить за такой дерзкий отказ! Впрочем, он был не из тех, кто сожалеет о содеянном.
Пезарский театр, открывшийся столь успешно, хотел в том сезоне поставить еще и «Севильского цирюльника». Но тут удачи не было: и тенор Куриони отказался петь, и с Россини, который так удачно поставил «Сороку-воровку», случилась беда – он тяжело заболел. У Джоаккино была такая сильнейшая ангина, что даже ходили слухи о его смерти. Во всяком случае, именно в этом уверяли своих читателей неаполитанские газеты. Впрочем, те же газеты с непосредственной поспешностью сообщили и о счастливом выздоровлении всеми любимого маэстро. Болезнь задержала композитора в Пезаро до начала августа. Но Джоаккино не расстраивался. Его окружали удивительно интересные люди, образованные и прогрессивно настроенные, многие будущие деятели революций 1830 и 1848 годов. Жаркие споры об искусстве и политике, острые и забавные шутки не смолкали на их встречах, обычно происходивших в доме хозяев Россини. Например, они любили перебрасываться злободневными, тут же сочиненными стихами. Однажды на пышном пире, который граф Пертикини устроил на прощанье, когда Россини уже уезжал, один из гостей – Массимино Морози – произнес хвалебный тост в честь отбывающего композитора:
Гения искру чудесную
Россини с небес похищает
И музыку ныне прелестную
На радость нам изливает.
Россини привык к обожанию и поклонению толпы, но такое искреннее признание среди равных не могло не тронуть его. Многие, кто был знаком с Джоаккино лишь поверхностно, говорили, что маэстро будто бы кичился своими успехами. Перед теми, кого он считал глупее, – может быть, хотя бы ради смеха, но здесь, среди друзей и соратников?! Разгоряченный от выпитого вина и шумного спора, в ответ он весело поднял бокал с тут же сочиненным экспромтом:
Искра гения сияет,
Светлой радости полна,
В том, что граф нам наливает,
В струях тонкого вина.
И шутка была понята. И весело принята. Что ж, если «in vino Veritas» «in vino ventas» – «истина в вине» (лат.).
, то почему бы там же не быть и гению?
Как видим, в Пезаро у Джоаккино появилось много искренних друзей. Однако, хотя городок со всем радушием принимал своего «блудного сына», Россини, как всегда, спешил. Надо было возвращаться в Неаполь, где ждала новая работа. И все же не заехать в Болонью повидаться с родителями было никак невозможно, тем более что и расстояние невелико. Но разве мог Россини не писать музыку? Однажды он уже отдыхал после «Севильского цирюльника», и результатом отдыха оказалась, пусть неудачная, опера «Газета». Так же было и на этот раз. Плодом короткого пребывания у родителей стала одноактная опера-фарс «Адина, или Багдадский калиф». Своим появлением это произведение обязано настоятельным просьбам инспектора португальских театров Диего Игнацио де Рина Маникуэ, который отвечал за репертуар лиссабонского театра. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Джоаккино в данном случае утруждался. Он взял и приладил к либретто Герардо Бевилаква отрывки из различных своих прежних опер, а без увертюры и вовсе обошелся. Но синьор де Маникуэ остался доволен и заплатил композитору 2000 лир. Правда, поставил эту оперу в Лиссабоне по ряду причин только в 1826 году, зато лиссабонцы могли гордиться, что для их театра пишет сам Россини.
Вернувшись в конце августа в Неаполь, Джоаккино сразу принялся за работу. На этот раз ему пришлось вновь сотрудничать с маркизом Берио ди Сальса, который, не имея перед собой такого шедевра, как шекспировский «Отелло», сочинил такую «гротесковую смесь глупости и неправдоподобности» (по выражению итальянской критики), как «Риччардо и Зораида». Самое удивительное, что опера пользовалась грандиозным успехом! А противники «новой школы» даже радостно возглашали, что знаменитый Россини перевоспитался и стал творить в старых добрых традициях! Поговаривали, что якобы сам почтенный Чимароза написал письмо молодому композитору, а газеты даже публиковали текст этого письма. Дело же обстояло значительно проще. Россини был великолепным композитором-практиком, к этому его просто обязывали условия тогдашней театральной жизни. В театре «Сан-Карло» подобрался прекрасный состав солистов: тенора Ноццари и Давид, примадонна Кольбран. Для них-то и написал Джоаккино партии, поражающие виртуозностью, а чтобы не получилось уж слишком всего много, пришлось сократить и упростить оркестровое сопровождение. И неудивительно, что впоследствии опера почти не ставилась, в отличие от многих других, ведь трудно собрать в одном театре сразу двух искусных теноров. Но 3 декабря 1818 года королевский театр «Сан-Карло» бурно рукоплескал новому сочинению «сладчайшего пезарского лебедя».
Новый 1819 год принес новые заботы и хлопоты. По случаю счастливого выздоровления короля Фердинанда Россини заказали кантату, которая с успехом прозвучала в «Сан-Карло» 20 февраля, однако была такой же неинтересной и невдохновенной, как все произведения композитора, написанные в этом жанре и при подобных обстоятельствах.
Тем временем Барбайя готовил возобновление «Моисея в Египте». Опера пользовалась успехом, несмотря на несовершенство декораций. Но выносить смех в зале во время спектакля было свыше сил Джоаккино. И он стал думать, что бы такое сделать для отвлечения внимания зрителей от действительно комичного оформления третьего акта. Вот тогда-то и появилась знаменитая молитва Моисея перед переходом Красного моря! Как все самые прекрасные мелодии, тема молитвы возникла у Россини неожиданно. Слов еще не было. Их Тоттола потом сочинил к уже готовой музыке. Зато эта задумка маэстро увенчалась полным успехом. В тот момент, когда все приготовились смеяться, вдруг зазвучала великолепная ария Моисея «С твоего звездного престола». Стендаль рассказывал: «Это молитва, которую весь народ повторяет за Моисеем. Пораженный тем, что слышит нечто новое, партер насторожился, и смех совершенно замолк».
Это событие произошло 7 марта 1819 года, а к концу месяца Россини должен был уже закончить новую оперу «Эрмиона», которая с начала года находилась в работе. Либретто опять писалось Тоттолой. За основу он взял знаменитую трагедию Расина «Андромаха». Однако «шедевр» «Летучей мышки» оказался на диво скучным и монотонным. Что оставалось делать бедняге Джоаккино? Только смеяться! Да, недаром еще во время сочинения «Моисея» он придумал своему горе-соавтору комическое прозвище «Торототела»!
Естественно, сюжет в интерпретации этого автора не вдохновлял композитора. Неудивительно поэтому, что на премьере в театре «Сан-Карло» (27 марта 1819) не было успеха, впрочем, провала тоже не последовало, потому что музыка Россини всегда несла в себе мелодическое очарование, да и авторитет композитора был достаточно высок. Кстати, именно благодаря этому Джоаккино мог уже довольно независимо разговаривать с самыми солидными импресарио. Именно так уверенно и категорично пришлось ему сообщить импресарио венецианского театра «Сан-Бенедетто», который в апреле ожидал от Россини новой оперы, что он не успеет ничего сочинить. И тот согласился, чтобы композитор скомпоновал музыку к опять же неудачному либретто Тоттолы из своих предыдущих сочинений. Получилась опера «Эдуардо и Кристина».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32