Бирон был как бы трехликим: вкрадчивым, властным и негодующим. В первом случае – пленял, во втором – бывал едва терпимым и часто от себя отталкивал, в третьем – ужасал. Зачатки ума вскоре преобразились у него в расчетливую хитрость, помогавшую ему обманным путем добиваться своей цели. С образованием у него никак не ладилось. Когда пришла в упадок прежняя слава герцогской конюшни, отец на скопленные деньги отправил Эрнста учиться в Кенигсберг, в надежде, что сын станет человеком, достойным быть не только при конюшне, а для более почетных дел, но надежды родителя не оправдались. Единственно, чему сын научился, это прикрывать скверные стороны своего характера кажущейся людям утонченностью молодого человека при всей спесивой гордости и грубости своей натуры. Научился он также шулерским приемам в карточной игре, нисколько не стесняясь обманно обыгрывать товарищей, а чтобы задобрить кого следует, нарочно проигрывал такому, и этот проигрыш был как бы взяткой. Вспыльчивый по природе, поддаваясь своему ссоролюбивому нраву, он в гневе забывал наигранную учтивость и выражался языком, не оскорблявшим разве только лошадей. За мошенничество в картах и за невоздержанную грубость товарищи его однажды сильно высекли, и со всем этим неприглядным для биографии багажом Бирон оказался в покоях герцогини.
Бестужев только что стал поправляться от недомогания, когда явившийся в Митаву нарочный передал ему приказ светлейшего князя Меншикова приехать в Петербург в связи с курляндскими делами. В Петербурге гофмейстеру пришлось несколько задержаться, а когда он возвратился в Митаву, то впал в уныние. «Я в несносной печали, – писал он замужней дочери Аграфене, с которой делился интимностями своей жизни, как с единственным доверенным лицом, – едва во мне дух держится, потому что друг мой сердечный герцогинюшка от меня отклонилась, а Бирон более в кредите оказался».
Бирон ему хвалился, что он не только стал у герцогини личным ее секретарем, но имеет виды в недальнем будущем получить чин камергера. Бестужев грустно вздыхал, зная, за какие заслуги герцогиня так благоволила к этому конюху, но для того, чтобы отстранить или хотя бы несколько потеснить его, ничего сделать не мог. Анна все же обнадежила гофмейстера, что не оставит его без внимания, и эго его несколько утешило. Если так, то можно с Бироном жить мирно, и они заздравно чокнулись для ради полного согласия на все будущее время.
А вскоре после этого Бестужев мог и позлорадствовать, когда Анна отправила Бирона с поручением в Кенигсберг. Снабженный изрядной денежной суммой, Бирон предвкушал возможность хорошо развлечься и по прибытии на место стал преуспевать в своих намерениях. Проводя время в пьяных кутежах, он оказался участником одного ночного скандала и драки, был схвачен кенигсбергской стражей, высечен и в разодранной одежде, избитый водворен в городскую тюрьму, где содержался с ворами и бродягами. Об этом узнали в Митаве, и возмущению дворянства не было границ. Дальнейшее пребывание худородного Бирона в прежней близости ко двору герцогини считалось для курляндской знати оскорблением, но Анна не пожелала расстаться с фаворитом. Чтобы вызволить его из кенигсбергской тюрьмы, нужно было заплатить большие деньги. Бестужев ухватился было за возможность продержать соперника в тюрьме как можно дольше, говорил, что деньги все истрачены и достать их невозможно, но Анна настояла на своем. Освобожденный из-под стражи Бирон был снова самым приближенным в свите герцогини.
Знал он, что митавское высшее общество восстановлено против него, и считал для себя разумным на некоторое время из Митавы удалиться, поискать более счастливой фортуны. Продолжение жизни у герцогини Анны ему уже претило и не сулило в дальнейшем ничего заманчивого. Все, что можно было, в Митаве им достигнуто, и не попытать ли счастья в Петербурге? Доходили до Бирона слухи, что жена царевича Алексея кронпринцесса Шарлотта недовольна своим супругом, не уделяющим ей должного внимания, и потому тоскует. Царь Петр не вечен, и все будущее за молодой царственной четой. Рано или поздно станет царем Алексей, а жена его – царицей. Не упрячет же он, по отцовскому примеру, супругу в монастырь! Бирону был полный смысл определиться ко двору Шарлотты, где он может оказаться в таком же преимуществе, как при дворе курляндской герцогини. Услышит Шарлотта от явившегося к ней просителя родную немецкую речь и непременно проникнется к нему симпатией, а может, и другими, более обнадеживающими чувствами. Вполне возможно, что он завоюет ее сердце так же скоро и легко, как это случилось с Анной.
Подошло одно к другому: чем-то занедужила Анна, дали знать о том в Петербург, и царица Прасковья выхлопотала у царя Петра отпуск дочери, высвобождавший ее от пребывания в Митаве. Вместе с ней царица Прасковья поехала в свое дорогое Измайлово, а Бирон в те же дни, охотясь за новым счастьем, направлялся в Петербург.

III

Царица Прасковья видела, что это Измайловский дворец, ее покои, а сомнение не покидало: вдруг снова сон? В Петербурге сколько раз так было: до мелочей представлялось, будто в Измайлове она, а просыпалась – прощай, сладкое виденье, в постылом Петербурге пребывает. Вдруг и тут сонный обман? Глаза откроет, а перед ней, может, все то же чухонское болото. Нарочно снова прижмуривалась, а потом как бы врасплох себя заставала, оглядывала стены – нет, не сон, в Измайлове она, в Измайлове!
– Слава тебе, господи! – благодарно крестилась царица Прасковья, что вызволилась из треклятого парадиза, не видать бы его никогда больше.
А Анна косоротилась: опять деревенский дух тут нюхать. Лучше бы остались в Петербурге, пожили бы там столичной жизнью.
– В Москву поедем, в святых соборах побываем, колоколов кремлевских послушаем, – прельщала ее мать.
– Вот уж плезир! – недовольно отворачивалась Анна.
– Ты, похоже, в своей Митаве вовсе еретичкой стала, – выговаривала ей мать. – Истинного бога забываешь.
Не хотелось царице Прасковье пререкаться с дочерью; пожить бы в тихости, в довольстве, в родном углу, порадоваться заповедной московской старине. Благодаренье богу, что брат Василий Федорович под своим зорким приглядом содержал Измайлово, ни в чем урону нет. Все на душе было покойно, хорошо, и не хотелось пенять Анне на ее неблаговидное поведение в Митаве, – ведь подтвердился слух, что она не по-вдовьи там себя держала, а с гофмейстером якшалась, почему мать и просила изгнать его оттуда.
– Не по-вдовьи… – кривила губы Анна. – Я, чать, замужняя, а где он, муж-то?
И эти дочкины слова словно сокровенную тайну вдруг раскрыли. Ой, зря она на Анну напускалась, не девицей ведь дочь там была. Вон как, значит, можно ошибиться: думалось, что тот, паршивец из паршивцев, герцог-то, так и не успел жены коснуться, ан это он ее в свадебные дни обабил. Вот тебе и замухрышка, не смотри, что квелым был. Понятно, с чего кровь потом у Анны задурила, а Бестужев был тут как тут.
Анна призналась матери, что без мужа жилось тягостно, но ни словом не обмолвилась, что обабил-то ее совсем не герцог, а гофмейстер.
– Ладно, – махнула рукой царица Прасковья, – выйдешь замуж вдругорядь, тогда все покроется. Только допрежь дитё не понеси.
– Будто уж сама того не знаю.
– Мало – знать, гляди, на деле чтоб не обмишулиться.
И на этом их распря кончилась.
Царица Прасковья благодушествовала в своей вотчине, ездила в Москву в кремлевские соборы, а Анна бередила себя мыслями о Петербурге да о Митаве, к которой уже не питала отвращения при воспоминании об Иоганне-Эрнсте Бироне.
Проезжала царица Прасковья августовским днем мимо Немецкой слободы, а там похороны.
– Кто это преставился? – полюбопытствовала она.
– Анна Ивановна Кейзерлинг, урожденная Монс, – сообщили ей.
«О-ох-ти-и… Бывшая полюбовница Петра Алексеича… Как же это ей жить надоело?»
Не надоело, а так самой судьбой привелось. Только что овдовев после смерти Кейзерлинга, спешила Анхен вступить в новое замужество со своим последним избранником шведом Миллером. Зная, что уже сильно поблекла былая ее красота, старалась крепче привязать к себе шведа, наделяя его деньгами и подарками. Расчетливый капитан Миллер все оттягивал и оттягивал день их помолвки, а Анхен, одолеваемая чахоткой, кашляла все надрывнее и надрывнее. Наконец, они были помолвлены, но счастливый свадебный день не состоялся по причине смерти невесты. Прервалась и замолкла ее любовная песня на воспаленных страстью устах.
– Ох-ох-ти-и… Вот ведь как в жизни случается. Ну, с мертвой за все прежние ее прегрешения нельзя спрашивать. Царствие ей небесное, – перекрестилась царица Прасковья.
По Москве слух ходил, что драгоценных камней, золотых и серебряных вещиц в черепаховой шкатулке покойницы было чуть ли не на десять тысяч рублей. Были подарки Франца Лефорта, царя Петра, иноземных посланников – Кенигсека и фон Кейзерлинга. Только не было ничего от шведского капитана Миллера, потому как он, будучи пленником, сам принимал подарки от Анны Ивановны фон Кейзерлинг, урожденной и прославленной на всю Немецкую слободу красавицы Анны Монс.

– Ваше высочество, какой-то молодой человек желает вас видеть, – доложила кронпринцессе Шарлотте служанка-фрейлина.
– Кто такой?
– Сказал, что из Курляндии.
– Что ему нужно?
– Желает вас видеть.
– Странно, – пожала плечами Шарлотта, – желает видеть… но я совершенно не желаю этого.
– Отказать прикажете?
– Хорошо. Пусть подождет.
Все было пущено Бироном в ход, все чары: и бархатисто-нежные переливы воркующего голоса, и завораживающе-вкрадчивые взгляды, весь он – подобострастие и полная покорность тайно влюбленного вздыхателя. Нелепо было бы ему явиться разодетым в кружева да в бархаты и в этом виде проситься в придворные служители, а потому он был одет хотя вполне опрятно, но небогато, являя вид ищущего места у господ, чтобы им добросовестно служить.
Шарлотте приятно было слышать родную немецкую речь, приятен был весь облик молодого человека, и она уже мысленно прикидывала, что ему можно будет поручить, приняв к немноголюдному двору.
– Где и кем служили в последнее время? – спросила она.
Сказать, что был секретарем курляндской герцогини, значило бы повлечь недоуменные вопросы: почему оказался не у дел теперь и просится принять его простым придворным? И Бирон сказал, что был при герцогской конюшне.
– Кем? – насторожилась Шарлотта.
– Конюхом.
Шарлотта попятилась назад и как бы отгородилась от него руками.
– Нет, нет, – торопливо отказывала она. – Мы лошадей не держим, и конюх нам не нужен… Фу! Какой наглец! – возмущалась она, поспешно удаляясь от посетителя из подлой черни. Приняла холопа за обедневшего дворянина, стала вести с ним разговор, когда он недостоин внимания дворецкого, и ее брезгливо передергивало.
Бирон понял, что поступил крайне опрометчиво, сказавшись конюхом. К кому еще податься?.. А похоже, больше не к кому. Рассчитывал на кронпринцессу, будущую государыню царицу. К теперешней царице Екатерине Алексеевне не подластишься, значит, придется довольствоваться митавской герцогиней, помня поговорку, что от добра добра не ищут. Пожалуй, так. Погонишься за большим – потеряешь малое, раздумывал Бирон после неудачной попытки ухватить побольше счастья. А в сущности, не такое уж и малое счастье – курляндское герцогство, когда у самого нет ничего.

В митавском замке нет-нет да и появлялись либо засланный царем шпион, либо какая-нибудь свойственница царицы Прасковьи – выспрашивать да проведывать про здешнее житье-бытье и повадки герцогини Анны. Между разными другими делами шпион сообщал царю Петру о герцогине: «Оная вдовка в большой конфиденции плезиров ночных такую силу над своим секретарем имеет, что он перед ей не смеет ни в чем пикнуть». И Петр слал гофмейстеру Бестужеву письмо, в котором говорилось: «Слышу, что при дворе моей племянницы люди не все потребные, и есть такие, от коих только стыд один, – явно намекал он на Бирона. – А посему накрепко вам приказываем, чтобы сей двор в добром смотрении и порядке имели. Людей непотребных отпусти и впредь не принимай. Иных наказывай, понеже неисправление взыщется с вас».
Сунулся Бестужев с этим письмом к герцогине и заговорил о необходимости отказать в прежних милостях Бирону, да не очень-то Анна послушалась.
– Что же мне, руки, что ли, в здешней тоске на себя наложить? Пускай государь снова замуж меня выдает.
– Герцогинюшка-голубушка, а я-то, неизменно преданный… – начинал было плакаться гофмейстер, но Анна громким смехом обрывала его причитания.
– Сиди уж!.. С Эрнстом, что ль, себя равняешь? – И пригрозила: – Больше с такими письмами и разговорами не приходи, не то забудешь ход во все мои покои.
Бестужев опечаленно вздыхал, прося герцогинюшку сменить гнев на милость и обещая быть всегда послушным, лишь бы не отгоняла от себя.
Благоволя к Бестужеву и к Бирону, Анна в то же время не оставляла мысли о замужестве, не знала только, за кого выходить. Конечно, не за этих, временно возлюбленных, ее холопов. В письмах к дядюшке-государю и к тетушке-государыне высказывала желание отдать руку тому, кого изволит избрать ей дядюшка.
Малоотрадной была ее вдовья жизнь, всегда зависимая от царской воли. Угнетала постоянная нехватка денег, а порой и самых необходимых припасов, невозможность куда-либо выехать или что-то сделать без разрешения царя Петра; надоели и упреки матери в том, что опять ведет не столь смиренно свою вдовью жизнь.
Находясь в отдалении от Митавы, дядюшка-государь принимал на себя труд управлять курляндскими делами и хозяйством племянницы-герцогини. Случалось, что с длительными задержками снаряжались в Митаву подводы, которые наряду с мучными, крупяными и другими съестными припасами доставляли ко двору герцогини и напитки. К бутылям и бочонкам прилагалась бумага, в которой значилось: «Роспись, каких водок надлежит ко двору ее высочества государыни царевны и герцогини курляндской Анны Ивановны: ангелиновой – одно ведро, лимонной – одно ведро; анисовой – одно ведро, простого вина – пять ведер. Из гдатских водок: цитронной, померанцевой, персиковой, коричневой – по одному ведру». И отпускать сии напитки приказано было по кабачной цене.
Давно уже минула годовщина смерти герцога Фридриха-Вильгельма, кончился траур – вполне можно было новую свадьбу играть, и царь Петр, слава богу, помнил о неустроенной судьбе своей племянницы. Знал он, что она не могла засиживаться без женихов потому, что приданым за ней было Курляндское герцогство и Анна стала вожделенной невестой многих обедневших принцев, пожелавших получить в приданое Курляндию, но все зависело от отношений между Россией, Пруссией и Польшей. Женихи менялись по усмотрению царя Петра, имена их путались, и невесте трудно было разобраться, кто и когда считался ее женихом.
Уныние и беспокойство за свою судьбу охватывало Бестужева и Бирона. Конечно, ни новый герцог, ни какой-либо маркграф не потерпит их пребывания в митавском замке, ведь тайной не останется, что они были в фаворе у герцогини. Шло сватовство, и невеста приказала не появляться никому из них в ее покоях, а потом, наверно, придется им расстаться с ней совсем. Как жаль, что кончился у Анны траур и появились женихи, – Бестужев уныло вздыхал по такому печальному случаю, и огорчен был Бирон.
В Польше русским резидентом находился князь Василий Лукич Долгорукий, и ему от имени короля Августа было заявлено, что Польша не может допустить, чтобы, например, ставленник прусского короля занял бы курляндский престол. В таком случае Курляндия будет разделена на воеводства и станет польской провинцией, на что они, поляки, имеют право и никто им воспрепятствовать не сможет.
Прослышала Анна об этом и всполошилась: что же тогда будет с ней? Почему дядюшка не выдал ее за герцога вейсенфильского, которого предлагал король Август? Тогда никто не говорил бы о раздроблении Курляндии, и ей, Анне, совсем не нужен предлагаемый в мужья какой-то Филипп, сын прусского маркграфа. А еще ведь говорили, что дядюшка почти сосватал ее за Якова Стюарта, которому после смерти короля Августа будет отдан польский престол, и тогда она, Анна, станет польской королевой. Вот чего нужно добиваться. Хоть бы узнать, каков тот Яков, парсуну бы его увидеть.
В Митаву на двухдневный срок приехал князь Василий Лукич Долгорукий, чтобы уяснить состояние курляндских дел, и его появление обрадовало Анну, – поможет разобраться в женихах. Князь такой приятный собеседник, красив, с изящными манерами, настоящий европейский талант. Недаром столько лет общался с королевскими дворами в Дании, во Франции, а теперь вот в Польше. Он с первых же слов успокоил Анну, заверив, что никакого расчленения Курляндии на воеводства допущено не будет и король Август лишь стращает этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97