А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Житейские тревоги и невоздержанность от непрестанно одолеваемых страстей надорвали здоровье Анхен, и она сама часто лежала в постели, ослабленная, похудевшая, с нездоровым румянцем на впалых щеках. Находясь в то время за границей, ее супруг Георг Иоганн Кейзерлинг скончался, не очень огорчив своей смертью жену. Давно уже вытеснив из своего сердца образ царя Петра, сохраняя только его портрет в черепаховой шкатулке потому, что он был изукрашен драгоценными камнями, Анхен забыла и Кейзерлинга, как перед тем забыла Кенигсека, и в последнее время все ее внимание занимал шведский капитан фон Миллер, взятый в плен во время битвы под Лесной. Миллер проживал в Москве в Немецкой слободе, где познакомился с Анхен, имея честь и счастье стать последним в ряду избранников ее любвеобильного сердца.
Всех Монсов разметала жизнь по разным сторонам. Сестра Анхен – Матрена Ивановна Балк – жила в занятом русскими войсками польском городе Эльбинге, где ее муж был комендантом. Вилим Монс находился в русской армии сначала волонтером в Преображенском полку, в дни Полтавской битвы был в коннице у Меншикова, а потом генерал Баур заметил красивого молодого офицера и взял его к себе в генеральс-адъютанты.
Будучи в Померании, Петр увидел там Вилима Монса, узнал и вспомнил, как посылал его с отрядом Меншикова ловить шведского короля. «Усмотря добрые поступки» родного брата некогда весьма известной красавицы Немецкой слободы, царь удостоил Монса чином лейб-гвардии лейтенанта. В этом новом чине Вилим Монс назначался быть генеральс-адъютантом от кавалерии при государе, ездил курьером к датскому королю и был в других разъездах по поручениям царя Петра.

В Петербурге были торжества, свадебное веселье, а в отдаленной от него, закутанной лесными чащобами лифляндской деревушке – уныние, слезы, переполох. Явились дьяки с подьячими дознаваться: кто тут есть из Скавронских и также из них ближней и дальней родни?
– Ага, есть. Сказывайте, кто такие. Записывать станем… Только ясней говорите, не тарабарьте, чтоб понятно было…
– Пиши, писарь, четче.
Итак, главного в роду звали Скаврощук. Еще молодым он был, когда убежал из Минска от ясновельможного пана Сапеги в Эстляндию и там около Мариенбурга арендовал небольшую мызу, где другие Скавронские, или, как их звали, Скаврощуки, нарождались. Четыре сына да три дочери были. Жили, больших достатков не имели, но и не бедствовали, да только в одну лихую годину налетела чума, родители и старший брат померли, и к оставшимся Скаврощукам упадок в их жизнь пришел. С той мызы разбрелись кто куда. Сын Карлус тут, в Лифляндии, проживает, в местечке Вышки Озеры, что во владениях шляхтича Молевского, в тридцати шести милях от Риги, а от Друи – семь миль. Дочери зачумившегося Скаврощука стали в замужестве: одна – Гендрикова, другая – Ефимовская. А младшая, Марта, жила в Мариенбурге у шведского пастора и в замужестве была за королевским кирасиром, трубачом Иоганном Рабе. Какая потом стала ее судьба – неведомо. Может, и в живых уже нет.
В местечке Крышборхе были сысканы фамилии Веселевских и Дуклясов и выявлены Вильгельм Иоганн Курлянец, у коего сестры – Катерина-Лиза замужем в Крейсбурхе за Яном Веселевским, а сестра Доротея – за Скавронским, имела двух сыновей и четырех дочерей, была лютерского закону. Один ее сын – Карл, другой – Фриц, жили в польских Лифляндах. Одна дочь Анна, другая Доротея – обе тоже в тех же польских Лифляндах замужем. Еще одна сестра Ганова, Софья, в замужестве за Гендербергом, и у нее два сына в Курляндии в Субоче живут. И еще сестра Ганова, Мария Анна, была за другим Веселевским, у нее сын Андрей, проживающий в Крейсбурхе.
Вдова Катерина Лиза после Веселевского вышла замуж за Лаврина Дукляса и родила с ним шесть сыновей, – померла в поветрие. Известно, что один сын ее Симон Дукляс живет тоже в Крейсбурхе, а про остальных дознаваться надо. Может, и не живы они.
Для чего понадобилось обо всех этих родичах знать, никто понятия не имел. Не знали и сами дьяки, собиравшие сведения, и велено было им про то не дознаваться. Может, все те люди заподозрены в каком-нибудь преступном по государству воровстве и теперь срочный розыск ведется. Про то одному петербургскому начальству известно.
Собраны были сведения о всех родичах Скаврощука, а потом, спустя некий срок, им было объявлено, чтобы незамедлительно собирались в путь, никакими большими сборами себя не утруждая. Будут подводы поданы и стражники для охраны.
– Как так?.. Почему под охраной?.. Куда ехать?.. За что такая напасть?.. Господин начальник, мы ничего худого не сделали, может, только поклеп какой был… Ах, ох!.. Велено кинуть все, а кто станет за скотиной ухаживать, за курями-гусями смотреть?.. Ой, лишенько-лишенько! Наши соседи злыдни, на них нельзя положиться… Да, может, и не увидеть теперь никогда родных своих мест… Под стражею ехать… Вдруг да и в железо еще закуют…
Слезы, вопли, прощания, а потом…
Диво дивное на белом свете творится. То с великой печалью, со слезами, под стражею ехали, предвидя на будущее одни горести, а приехали в Петербург – у Нарвской заставы военная, мундирная, а также и партикулярная знать встречать вышла, и у всех подобострастно-улыбчивые лица. Привезли в Посольский дворец светлейшего князя, а там громогласная музыка, столы от заморских вин и от другого обильного угощения ломятся.
– Окажите вашу милость, присаживайтесь, угощайтесь. Сейчас к вам государыня выйдет.
Иные из Дуклясов да Гендриковых изо всей мочи щипали себя, чтобы от затяжного сна пробудиться. Нет, не сон, а вполне все явственно.
– Что же э… эт… этто такое? – Один из Скавронских с перепугу да с изумления заикаться стал.
Растворились из внутренних покоев высокие двери в Посольский зал, и в сопровождении светлейшего князя Меншикова вошла в парчовом наряде государыня – царица Екатерина Алексеевна. Вон она какая авантажная!
Обвела она всех лифляндцев приветливым взглядом и просияла от радости.
– Дорогие мои… тетушки, дядюшки, братцы, сестрицы, племянники…
Это ли не чудо произошло? Из простых смертных, из черни самой подлой породы царственными родичами оказались!
Тетушка Анна Мария Веселевская всю дорогу горевала, что у нее со скотиной станется: две коровы да бычок летошний, и одна корова должна вот-вот отелиться.
Ах, тетя Анна Мария, стоит ли убиваться об этом? С завтрашнего дня у тебя в Лифляндии или здесь, под Петербургом, будет новая большая мыза с целым стадом коров и с приписанными к мызе окрестными деревнями. Помещицей станешь, владелицей крепостных душ.
Вильгельм Иоганн огорчался, что не состоялась его поездка в городок на базар; для чего он деготьку накурил? Сколько бы грошей за свой товар выручил! Все медяки на ладони бы уместились. А вот тебе горсть червонцев. Сам светлейший князь в твои дегтем пропитавшиеся руки золотые монеты сыплет. Видал ли когда такое во сне? А это все явь, явь. В близком кровном родстве ты с ее величеством царицей Екатериной. Да, да, это она голенастой босоногой девчонкой у тетушки Анны Марии бегала, а теперь законная хозяйка всего Российского государства. Отмывай добела свои дегтярные руки, будут тебе большие поместья с крестьянами – и на выбор еще: можешь бароном или графом стать.
Вильгельм Иоганн, Карлус и Фриц с изумления или уже с перепоя, не держась на ослабевших ногах, падали на колени и кланялись ее царскому величеству, стуча о паркетный пол лбами, став высокознатными подлинно что в одночасье.
Вот и появились новые дворяне, вельможи из лифляндских захудалых крестьян.
Гости сожалели, что самого царя в гот день не было, в отлучке он находился, но успокаивались тем, что теперь на родственных правах будут запросто видеться с ним, а пока, наделенные царскими милостями и подарками, нагрузившись петербургскими гостинцами, с веселыми песнями разъезжались по своим местам, чтобы кончать там прежнее захудалое житье.
Екатерина радостно сообщила возвратившемуся в Петербург мужу о своей обретенной родне, и Петр, разделив ее радость, сказал:
– Люди, не почитающие своих родных, суть самые неблагодарнейшие твари, а неблагодарность из всех пороков есть наигнуснейший.
Расспросив, кто из ее родственников чем занимался, особо заинтересовался Вильгельмом Иоганном, выгонявшим на продажу деготь.
– Я обещала его в баронское звание возвести; не станешь за это сердиться? – ластилась Екатерина к Петру и любовно заглядывала ему в глаза.
– Баронство – дело пустое, – небрежно отмахнулся он. – Ему надо в промышленники выдвигаться. Поначалу дегтярку свою расширить, подряд взять, чтобы от Риги до Петербурга все почтовые ямы и другие ямские дворы дегтем да колесной мазью бесперебойно снабжал, а когда развернется с этим, то взялся бы еще смолу для Адмиралтейства гнать. За чином-званием задержки не станет, лишь бы деловым был.
– Скажу ему, чтоб старался.
– Вот-вот. Это главное.

Вроде бы все краше становился Петербург, но затрудненные условия жизни не вызывали расположения к нему у множества поселенцев.
– Не устоит он на земле, быть ему пусту, – злобно предсказывала царевна Мария, сестра Петра, выражая мнение всех недовольных сим «парадизом».
Петр знал об этом и говорил:
– Ведаю, что многие чувствуют неприязнь к новой нашей столице, рады бы видеть ее порушенной и сожженным весь флот. Предугадываю, что, как только помру, стадно кинутся люди бежать в возлюбленную ими Москву, но, покуда я жив, не отпущу никого.
Что греха таить, страшно вымолвить – не найдется во всей военной истории побоища, какое отняло от жизни столько людей, сколько легло их в сем «земном раю», ставшем народным кладбищем.
С великим трудом преодолевая всевозможные тяготы, государство беднело без промыслов, а многие тяглые люди заботились больше о том, чтобы елико возможно уклониться от платежа денег в казну, и одной из немаловажных причин ее скудности было укоренившееся на Руси кормление воевод и других начальников. Петр постоянно твердил о бескорыстном служении государству, но было известно, что выколачиваемые из народа деньги, вместо употребления их на общее дело, в немалой части оседали в карманах продувных ловкачей. Это было Петру нестерпимо, и он решил принять устрашающие меры для борьбы с казнокрадами, подобную в прошлом борьбе со стрельцами. А в стране как велось исстари при воеводах, так продолжало быть и при губернаторах. Радовались они, получив такую должность, что будет им сытное, большое кормление. Радовались их жены и дети, ближние и дальние родственники и дворовая челядь, что все станут безмерно сыты и часто одарены следуемыми им подачками. Кому что, а непременно перепадет.
Города, в которых надлежало проживать губернаторам, были несравненно более обжитыми, нежели новомодный Петербург, – не видеть бы его никогда! Тут, в губернском городе, издавна сложившийся уклад жизни: съезжая, или приказная, изба, в коей прежде на жесткой лавке сиживал воевода, а ныне – в мягком кресле – глава губернии господин губернатор, но также он судит и рядит: перед окнами его канцелярии бьют на правеже неисправных плательщиков государевых податей и должников разных прочих поборов. В Петербурге еще далеко не в каждом доме уют и всякие удобства для жизни, а туг – добротное, сложенное из толстенных бревен жилье, при котором жаркая баня с предбанником, клети с подклетями, подвальные хранилища и погребицы. А за частоколом усадьбы – посад, торговая площадь с земской избой, где старосты да старшины ведут повседневное управление людской жизнью; соборная церковь, где поп, протопоп и сам архиерей пекутся о спасении душ горожан; гостиный двор с господами купцами, из коих иные, не пожалев денег на пошлину, так и остались пышнобородыми, а не с постыдно оголенными лицами. Тут же кружечный двор и харчевня возле почтового ямского подворья и на виду прочно сложенная городская тюрьма. Все привычно, знакомо, возведено по ранжиру.
Прежде у воеводы, как и у многих бояр, на усадьбе были свои портные, скорняки и башмачники, как велось то, бывало, при московском дворе великих государей, где шили одёжу и обувь дома, а чулки и рукавицы работали монашки Новодевичьего монастыря, кои были на это большие искусницы. Швальни и чеботарни заводили у себя и губернаторы и тоже по испытанному примеру Москвы подряжали какой-нибудь ближний девичий монастырь вязать чулки, варежки, душегреи, чтобы они всегда были внове, никак не следуя срамному обычаю государя Петра Алексеевича – самому себе порванные чулки штопать. И в большом и в малом – все много лучше в отдаленном губернском городе, нежели в новоставленной столице. И чем дальше от нее, тем обильнее и сытнее кормление. До бога высоко, до царя далеко, – самоуправствуй на доброе свое здоровье сколь угодно душе.
Так было, но так быть не должно. Царь Петр решил неумолимо преследовать и жестоко наказывать расхитителей казны; взяточников и других лихоимцев, ущемляющих своей алчностью государственные доходы.
Для наблюдений за неукоснительным соблюдением изданного об этом указа по городам были определены особые люди – фискалы. Звание главного государственного фискала принял на себя кукуйский патриарх всешутейшего и всепьянейшего собора, царский ближний советник и ближней канцелярии генерал-президент, граф Никита Мосеевич Зотов
Многими и могущественными правами наделялись фискалы. Им вменялось тайно проведывать, доносить и обличать злоупотребления как высших, так и низших чиновников, выявлять преступления противогосударственного и противообщественного свойства, преследовать казнокрадство, взяточничество, хищения; фискалы должны были также надзирать за правильным исполнением законов, принимать доносы от частных лиц; имели право являться во все присутственные места и требовать на просмотр дела и документы; при изъятии в казну частных имуществ непременно при том присутствовать. Все, что фискалы проведывали, должно сообщаться в Сенат. В случае неподтверждения сведений ошибочность их в вину фискалу не ставилась.
В дополнение к объявленному указу было еще сказано: «Ежели кто преступников и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, и те б люди безо всякого опасения приезжали и объявляли о том самому его царскому величеству, только чтоб доносили истину; а кто на такого злодея подлинно донесет, тому за такую его службу богатство того преступника движимое и недвижимое отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его; а сие позволение дается всякого чина людям, от первых даже и до земледельцев, время же к доношению от октября месяца по март».

VIII

Лиха беда – начало. Помимо обязанностей, предписанных фискалам царем, само собой оказалось еще и много других, – хоть ты с ног сбейся, а поспевай. Да и оставить ничего втуне нельзя потому, что получится так, будто сам же ты от полагающегося профита откажешься, мимо кармана его пронесешь. И особенно это касалось уездных и земских фискалов. Они должны были еще разыскивать и доносить о всяких видах безнравственности, прелюбодейства, содомского греха, колдовства и чародейства, богохульства, заповедной продажи и о многом другом. Должен смотреть фискал, где и как попортились дороги, не повалены ли верстовые столбы, не проломлены ли мосты, хорошо ли работают государевы мельницы, не пустуют ли кабаки, не шляются ли как зря гулящие люди, кои в любой день могут стать воровской и разбойничьей татью. В пограничных уездах фискалам надлежало высматривать и проведывать, не прокрадывается ли на русскую землю шпион, не провозятся ли запрещенные товары, не намерен ли кто без проезжих писем уйти за границу. Обо всем узнанном должен фискал своевременно доносить губернатору, получая со штрафных денег, наложенных на преступника, одну треть. Как же было не стараться, не хлопотать, забывая про сон и про отдых! Семейный человек обучал фискальному делу своих сыновей, видя в них верных добытчиков.
Но ведь недостаточно крикнуть «Слово и дело!» – нельзя довольствоваться возведенным поклепом, надо, чтобы уличенный признал свою вину, и только собственное его признание давало фискалу доход. Ну, а ежели человек оказывался упорным, вины своей не признающим, то для смирения особо строптивых были испытанные средства; они, похоже, потому так и назывались, что от пытки шли, и можно было вести допросы с пристрастием: «вложа в застенке руки обвиняемого в хомут при огне для страха». Обвиняемый чаще всего не выдерживал пытки и, признавая донос, иной раз сам возводил на себя вину даже в не свершенном им преступлении. Случалось, что присутствующий при этом фискал диву давался, будто провидцем он был и так легко супостата раскрыл.
В ведение фискалов придавались низшие полицейские чины, сотские и десятские, на обязанности коих было следить за появлением подозрительных лиц, забирать их, сторожить арестованных и конвоировать их при пересылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97