Тем временем граф написал Александру, о котором давно уже не имел никаких известий. Он сообщил князю, что собирается удалиться в Хюберг, поместье, недавно приобретенное в Соединенных провинциях, в Гельдерне, О приобретении этого поместья у графа Велдерна свидетельствует письмо посла д'Афри герцогу Шуазелю, министру Людовика XV (Архивы замков Блуа и Шамбора). Покупка была сделана в марте или апреле 1762 г. при посредничестве амстердамского коммерсанта по имени Нобле – д'Афри был убежден, что это псевдоним Сен-Жермена, – с выплатой аванса в размере 30 000 французских франков, суммы довольно значительной, между тем как д'Афри, в своей неудержимой ненависти к Сен-Жермену, заявляет, что умеренная цена свидетельствует о финансовых затруднениях Сен-Жермена. Можно задаться вопросом, хорошо ли был информирован д'Афри или правильно ли он воспринял информацию: имя Велдерн весьма похоже на Вельдон, псевдоним, под которым Сен-Жермен был известен в Соединенных провинциях. Представляется весьма вероятным, что под именем Вельдона Сен-Жермен и приобрел дом Нобле… Таким образом, у дипломатов тоже не всегда имелись достойные доверия источники. (Прим. автора.)
которым до сих пор ему было заняться недосуг. 25. НЕВЕДОМАЯ ВЕТВЬ Александр прибыл, когда в Гельдерне и Соединенных провинциях бушевало половодье летних красок. Себастьян почувствовал, как у него сжимается сердце, когда увидел, что сын спускается из почтовой кареты и направляется к нему, залитый утренними лучами июньского солнца, по тропинке между квадратных клумб красных и желтых тюльпанов, расцветших перед домом стараниями садовника и Франца. Сен-Жермен смотрел, как навстречу себе идет он сам, только образ был отмыт от грязных потеков прошлого, страданий, убийств и унижений, словно все это унесла река времени.В очередной раз Себастьян почувствовал, что смертен.Они не виделись с того дня, когда расстались в Санкт-Петербурге. Отец и сын обнялись.Первые минуты встречи прошли довольно суетливо, новоприбывшему показывали комнаты, переносили в дом багаж; путешественник ополоснул лицо и отправился осматривать дом… Здание было довольно крепким, но пришлось приложить множество усилий, чтобы оживить его душу, которую Себастьян непременно хотел сохранить: дом казался одновременно и радостным, и строгим. Никакой жеманной позолоты и больших зеркал, которые производили фурор в Соединенных провинциях. Из украшений здесь имелся лишь клавесин и «Мадонна с четками» Мурильо; Множество свидетельств подтверждают, что у Сен-Жермена, заядлого коллекционера, действительно имелось это полотно. Сейчас оно находится в музее Прадо. (Прим. автора.)
эту картину Себастьян приобрел в Брюсселе у одного разорившегося сеньора, жаждавшего как можно скорее забыть испанское влияние.По-настоящему отец и сын встретились только за ужином.– Насколько я понял, вы так и не попрощались с баронессой Вестерхоф, – сказал Себастьян.– Наша последняя встреча отбила у меня это желание. Дама заявила, что знает одну лишь вещь на свете, ради которой хочет жить, – это трон. Я вовсе не ожидал, что она скажет, будто этой вещью являюсь я, но ее пламенные речи об отечестве затуманили мне ум. Я признаю, что, когда мы с ней были близки, я демонстрировал не слишком много страсти и предвидел, что очередная наша встреча будет не лучше.Себастьян улыбнулся.– Я сожалею, что взвалил вам на плечи подобное наследство, – заметил он.– Меня утешает то, что я избавил от этого бремени вас. Не знаю ничего хуже, чем болтливая женщина. Впрочем, не уверен, что продолжение этой истории можно назвать счастливым.– Что вы имеете в виду?– Баронесса Вестерхоф забеременела.– Вот как? И что же?– Она умерла родами, но до этого дала распоряжение, чтобы в случае чего меня поставили в известность.– Вас?– Я оставил свой адрес, «Граф де Сен-Жермен, Блю-Хедж-Холл, Лондон».Повисла тягостная тишина.– А ребенок?– Родился мальчик. Мне неизвестно, кто его забрал. И я не желаю этого знать. Я был бы готов взять на себя воспитание ребенка, если бы это было дитя любви, а не плод двойного недоразумения.Себастьян тяжело вздохнул. «Двойное недоразумение», именно так и он мог бы назвать порыв баронессы Вестерхоф. Но более всего его поразила необычность этой истории: женщина, исступленно преданная короне, дала жизнь ребенку от мужчины, которому не было никакого дела до престола Романовых.– В этом-то и кроется причина моего долгого молчания, – продолжал Александр. – От всех этих событий я впал в меланхолию. Каждый мужчина желает, чтобы его семя произрастало в единении двух душ. А вышло не так.Себастьян задумался: разве его краткая, как вспышка молнии, связь с матерью Александра Данаей не представляла собой то же самое? Можно ли эту неистовую, исступленную страсть двух молодых людей той ночью в Констанце назвать любовью, связавшей две души? Скорее, это было стихийное бедствие, удар молнии о влажную землю…Александр неотрывно смотрел на отца, словно догадываясь, о чем тот думает.– Мне известно, какие чувства питает к вам моя мать, – с улыбкой произнес он. – И я также знаю, что, сложись ваша жизнь по-другому, вы могли бы жить рядом.– Это все-таки ваш сын, – заметил Себастьян, – и даже если у вас появятся другие, это ничего не изменит. Я хорошо понимаю вашу строгость, понимаю также, какую вам нанесли обиду. Но когда горечь немного рассеется, вы станете смотреть на все по-другому. За что этот ребенок обречен нести бремя иллюзий своей матери? Меня вовсе не обрадует, если его отдадут кормилице, подбросят кому-нибудь, как приблудного щенка, а он даже не будет подозревать о той несправедливости, которая сделала из него подкидыша.Александр надолго задумался.– Как я смогу воспитать ребенка без матери?– Это не столь уж и редкий случай. Любовь одного из родителей стоит больше, чем отсутствие всякой любви.Александр, казалось, был потрясен.– Вы правы, отец, и мне стыдно. Я бессердечный отец.– Ну так разыщите его, пока он не достиг сознательного возраста и не понял, что его бросили. Сколько ему сейчас?– Думаю, около трех месяцев.– Он – ваше продолжение.– Как и я – ваше?– Вы станете им, только если сами захотите. Разве я вас когда-либо принуждал?– Нет. Поначалу вы меня поразили. Затем очаровали. Ваша отстраненность от всего и вся, от людей, от обстоятельств, от неприятностей… Я видел вас опечаленным только после смерти Соломона Бриджмена. И мне захотелось стать вами.Себастьян удивленно приподнял брови.– Какая разница, кем мы являемся. Личность – всего лишь плод досужего воображения. Мне хочется надеяться, что если вы что-то и хотите приобрести, так это мои достоинства. Ведь Себастьяна де Сен-Жермена просто-напросто не существует. Ни под этим именем, ни под каким-либо другим.В первый раз он позволил себе этот намек. Александр был сбит с толку.– Вы?..– Страдания, наслаждения, удивление, любопытство… Вот из чего состоит обычная жизнь. Вы полагаете, этого достаточно, чтобы создать человека? Страдание вас разрушает, удовольствие разлагает. Любопытство достойно одобрения, поскольку это свидетельство вашей пустоты. Истинная простота и скромность человека – это его любопытство, свидетельство его невежества. Только дурак нелюбопытен.– Как вы можете жить, подвергая себя таким лишениям? – Александр был ошеломлен.Себастьян рассмеялся и взял ягодку клубники из вазы на столе.– Не путайте лишения с убожеством. Мне уже за пятьдесят, и я отнюдь не считаю себя несчастным.– А что вы делали в России? Все эти потрясения, смутные отголоски которых я застал, должно быть, показались вам совсем ничтожными?– Я бы скорее назвал их жалкими… Битва диких зверей в ночи.– И что же?– Необходимо было любой ценой помешать Петру Третьему править дальше. Он был как камешек, попавший в шестерню. Он мог все сломать. Он достоин был править, только если бы способствовал гармонии и процветанию своей страны. Но это было далеко не так. Вступив в союз с Фридрихом, они бы учинили немыслимые бедствия своими войнами. Я способствовал его устранению. Полагаю, что я все сделал правильно. Я всего лишь служил гармонии.– Вы человек просвещенный. Существует ли иная преемственность, кроме преемственности плоти?– Нет, существует лишь ваше бессмертие.Это утверждение совершенно сбило Александра с толку.– Я вас не понимаю.– Если слиться с природой, вы продолжите жить и по окончании вашего земного существования, потому что познаете потусторонний мир еще при вашей жизни.– Вы хотите сказать, что, слившись с Богом…Себастьян покачал головой.– Я этого не говорил. Я сказал «природа», или мир, если вам угодно.– Но почему не Бог? – допытывался Александр.– Потому что я не могу употребить слово, значения которого не знаю.Было видно, что ответ привел Александра в замешательство.– Но как могу я слиться с природой?– Это, если угодно, вопрос дисциплины. Как именно? Путем самоограничения. Погасив пламя своих страстей.– Я не настолько себя знаю.– Счастливый! Но уверяю вас, то, что вы принимаете за безразличие, на самом деле не имеет ничего общего с равнодушием или скукой.– В чем же состоит порок страстей?– Это пламя. Человек полагает, будто оно согревает, на самом же деле оно только обжигает.– А скука?– Это могила чувств.Александр рассмеялся.– Жаль, что мы видимся так редко, – произнес он. – Вы согреваете мне сердце и душу, но – будьте покойны – не обжигаете их.– Вы же знаете, мои дома – это ваши дома, и незачем дожидаться получения наследства.Александр покачал головой, затем, оглядев стол, заметил:– Я вижу, что вы питаетесь обычной едой. Между тем о вас ходит легенда, во всяком случае в Лондоне, будто вы сыты одним лишь чистым воздухом.– Я и в самом деле отнюдь не отдаю должное кухням господ. В России и Германии блюда подают невозможно переперченными. С помощью перца, гвоздики, муската, шафрана и бог знает чего еще повара пытаются заглушить неприятный привкус дичи, которую подстрелили их хозяева. Я не пробовал ничего более гадкого на вкус, чем жаркое у немецкого принца. К нему не притронулся бы даже дикарь. Мало того, эти люди невероятно много пьют, и однажды, когда я попросил воды в доме герцога Вильгельма Гессен-Кассельского, мне сказали, что эта жидкость недостойна гостиной герцога. А в результате уже к третьей перемене блюд большинство гостей смертельно пьяны, а в пятьдесят лет все страдают подагрой и водянкой, печень увеличена, желудок разваливается, кишечник вздулся, кожа морщинистая. Что же касается простого народа, он бывает слишком счастлив, когда ему удается пожевать что-нибудь посущественней корешков, а если он и пьет, так только грязную воду. Но поскольку у простолюдинов нет возможности предаваться излишествам, они все же выглядят более здоровыми.– Я понимаю, почему у вас такой хороший цвет лица, – заметил сын. – Сознаюсь, что беру пример с вас, в Лондоне я создал себе репутацию человека, напрочь лишенного аппетита, правда, все полагают, что это всего лишь поза. Но как вам удается получать чистую воду?– Из колодца или благодаря системе фильтрации, которую я изготавливаю повсюду, где бываю. Это же так просто.– Дайте мне рецепт! – попросил Александр.– Наполните половину бочки так: насыпьте на дно песку, затем слой древесного угля и, наконец, слой гравия и залейте доверху водой. Набирая воду из-под фильтра, вы не проглотите вместе с ней грязь, червяков и дохлых личинок.На следующий день Александр сообщил, что вскоре направляется в Антверпен, чтобы там сесть на корабль, отплывающий в Санкт-Петербург.– Я поеду через Брюссель, – пообещал он, – чтобы представить вам вашего внука, который в некотором роде является и вашим сыном.– Обязательно возьмите с собой кормилицу и не забудьте предупредить свою мать.Когда Александр ушел, Себастьян задумался о том, какое место в его доме займет кормилица, и о новой ветви, которая только что выросла на его дереве. 26. А МЕДВЕДЬ ВСЕ ТАНЦЕВАЛ… Поскольку слух об удачно выполненной миссии у тамплиеров «Строгого устава» распространился повсюду, Себастьян получил настоятельное приглашение великого магистра такой же ложи, из Гейдельберга, который просил почтить ее своим присутствием. Это было не слишком далеко. Себастьян добрался туда за два дня.Какое-то время он размышлял, как будет уместно туда явиться: гладко выбритым или бородатым, под именем Сен-Жермена или каким-либо другим. В конце концов Себастьян сделал выбор: пойдет под своим именем и без бороды.Он весьма встревожился, увидев на улицах города такую толчею, что карете понадобился целый час, чтобы от городских ворот добраться до дома великого магистра ложи доктора Арминиуса Вольфеншютца, который находился в нескольких шагах от церкви Святого Духа.Профессор естествознания Гейдельбергского университета Вольфеншютц был невысокого роста, с очень морщинистым – не по возрасту – лицом и невероятно черными глазами. Он рассыпался в благодарностях за честь, которую оказал ему граф Сен-Жермен, приехав специально, чтобы поделиться своими бесценными познаниями, и т. д.– Большинство наших членов, – объяснил он гостю в освежающем полумраке классной комнаты, – преподаватели и торговцы, и студенты с нетерпением спешат на наш порог. Недавно в нашу дверь постучал даже один пятнадцатилетний юноша, надеясь, что его быстренько примут в тамплиеры.– А что могу для вас сделать я? – спросил Себастьян.– Ах! – воскликнул Вольфеншютц, воздевая к нему руки. – Прежде всего успокоить умы, ибо наши профессора решили объявить, как они это называют, «войну за библиотеку». Как вам, должно быть, известно, она была перенесена Максимилианом Баварским в Ватиканскую библиотеку на Палатинском холме, и они не могут смириться с мыслью, что протестантские сокровища хранятся в очаге католицизма. Кроме того, они решили, что наша ложа должна собрать всех государей Германии и стать средоточием светской власти. Подобно маяку европейской философии.– Серьезные амбиции, – заметил Себастьян.– Мне не удается обуздать ни их энтузиазм, ни их прожекты. Полиция обеспокоена, а Момильон подстрекает курфюрста.– Момильон?– Это карлик герцога, ваша светлость. Вы должны понять всю важность: этот… это существо исполняет роль министра.Себастьян об этом не знал. Но он явился сюда вовсе не затем, чтобы разговаривать о карлике курфюрста. Между тем Вольфеншютц настаивал:– Прошу вас, запомните это. Момильон находится на жалованье у епископа. Принято решение публично высечь всех тамплиеров, а затем бросить их в тюрьму.«Баденская версия истории с Норгадом», – подумал Себастьян.– Не позволяйте, чтобы мрак заслонил свет, профессор. Когда состоится ваше следующее собрание? – спросил Сен-Жермен.– Через три дня, вечером, ибо люди будут в достаточной степени утомлены празднествами, которые состоятся завтра.– А что за праздник?– День рождения курфюрста, ваша светлость.Себастьян знал об этих торжествах, по крайней мере по слухам. Утром военный парад, днем всякого рода зрелища и всю ночь пьянка. Он не строил никаких иллюзий по поводу того, в каком состоянии окажутся профессора и студенты.Благодаря своей влиятельности и большим полномочиям доктору Вольфеншютцу удалось добиться предоставления «его сиятельству графу де Сен-Жермену» квартиры, предназначенной для приглашенных профессоров, в помещении самого университета. Условия были спартанскими, а сами помещения довольно грязными, но приходилось приспосабливаться, поскольку в гостиницах, достойных этого названия, не осталось ни одной свободной комнаты. К счастью, в Гейдельберге имелись публичные бани. Судя по царившей там толчее и трем суетливым цирюльникам, которые перебегали от одного голого клиента к другому, намыливая им физиономии, в то время как сами эти господа потягивали пиво, могло показаться, будто жители города одержимы гигиеной.Но стоило Себастьяну и Францу увидеть, какого цвета вода в бассейне, как они поспешно оделись и удалились.– Бульон из требухи, – проворчал Франц. – Даже пятна жира на поверхности.По возвращении в университет находчивый слуга сумел раздобыть чан и два ведра, наполнил их из фонтанчика во дворе и согрел воду в камине жилища, доставшегося его знаменитому хозяину. Себастьяну удалось как следует помыться, после чего Франц все повторил, на этот раз для себя.Проделав все это, они вышли в город; им с огромным трудом удалось найти свободный столик в каком-то трактире, при том что в городе трактиров было довольно много. Там можно было встретить кого угодно: провинциальных мелкопоместных дворянчиков с подчеркнуто светскими манерами, дам в нарядных одеждах, которые изо всех сил старались не тереться подбородком о воротник, потому что на лице у каждой лежал слой румян весом в добрый фунт. По разговорам, которые грохотали – другого слова и не подберешь – вокруг них, слуга и хозяин поняли, что среди посетителей насчитывалось большое количество мужчин по имени Фридрих, которые все ожидали какого-нибудь подарка, поскольку курфюрст имел обыкновение одаривать своих тезок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
которым до сих пор ему было заняться недосуг. 25. НЕВЕДОМАЯ ВЕТВЬ Александр прибыл, когда в Гельдерне и Соединенных провинциях бушевало половодье летних красок. Себастьян почувствовал, как у него сжимается сердце, когда увидел, что сын спускается из почтовой кареты и направляется к нему, залитый утренними лучами июньского солнца, по тропинке между квадратных клумб красных и желтых тюльпанов, расцветших перед домом стараниями садовника и Франца. Сен-Жермен смотрел, как навстречу себе идет он сам, только образ был отмыт от грязных потеков прошлого, страданий, убийств и унижений, словно все это унесла река времени.В очередной раз Себастьян почувствовал, что смертен.Они не виделись с того дня, когда расстались в Санкт-Петербурге. Отец и сын обнялись.Первые минуты встречи прошли довольно суетливо, новоприбывшему показывали комнаты, переносили в дом багаж; путешественник ополоснул лицо и отправился осматривать дом… Здание было довольно крепким, но пришлось приложить множество усилий, чтобы оживить его душу, которую Себастьян непременно хотел сохранить: дом казался одновременно и радостным, и строгим. Никакой жеманной позолоты и больших зеркал, которые производили фурор в Соединенных провинциях. Из украшений здесь имелся лишь клавесин и «Мадонна с четками» Мурильо; Множество свидетельств подтверждают, что у Сен-Жермена, заядлого коллекционера, действительно имелось это полотно. Сейчас оно находится в музее Прадо. (Прим. автора.)
эту картину Себастьян приобрел в Брюсселе у одного разорившегося сеньора, жаждавшего как можно скорее забыть испанское влияние.По-настоящему отец и сын встретились только за ужином.– Насколько я понял, вы так и не попрощались с баронессой Вестерхоф, – сказал Себастьян.– Наша последняя встреча отбила у меня это желание. Дама заявила, что знает одну лишь вещь на свете, ради которой хочет жить, – это трон. Я вовсе не ожидал, что она скажет, будто этой вещью являюсь я, но ее пламенные речи об отечестве затуманили мне ум. Я признаю, что, когда мы с ней были близки, я демонстрировал не слишком много страсти и предвидел, что очередная наша встреча будет не лучше.Себастьян улыбнулся.– Я сожалею, что взвалил вам на плечи подобное наследство, – заметил он.– Меня утешает то, что я избавил от этого бремени вас. Не знаю ничего хуже, чем болтливая женщина. Впрочем, не уверен, что продолжение этой истории можно назвать счастливым.– Что вы имеете в виду?– Баронесса Вестерхоф забеременела.– Вот как? И что же?– Она умерла родами, но до этого дала распоряжение, чтобы в случае чего меня поставили в известность.– Вас?– Я оставил свой адрес, «Граф де Сен-Жермен, Блю-Хедж-Холл, Лондон».Повисла тягостная тишина.– А ребенок?– Родился мальчик. Мне неизвестно, кто его забрал. И я не желаю этого знать. Я был бы готов взять на себя воспитание ребенка, если бы это было дитя любви, а не плод двойного недоразумения.Себастьян тяжело вздохнул. «Двойное недоразумение», именно так и он мог бы назвать порыв баронессы Вестерхоф. Но более всего его поразила необычность этой истории: женщина, исступленно преданная короне, дала жизнь ребенку от мужчины, которому не было никакого дела до престола Романовых.– В этом-то и кроется причина моего долгого молчания, – продолжал Александр. – От всех этих событий я впал в меланхолию. Каждый мужчина желает, чтобы его семя произрастало в единении двух душ. А вышло не так.Себастьян задумался: разве его краткая, как вспышка молнии, связь с матерью Александра Данаей не представляла собой то же самое? Можно ли эту неистовую, исступленную страсть двух молодых людей той ночью в Констанце назвать любовью, связавшей две души? Скорее, это было стихийное бедствие, удар молнии о влажную землю…Александр неотрывно смотрел на отца, словно догадываясь, о чем тот думает.– Мне известно, какие чувства питает к вам моя мать, – с улыбкой произнес он. – И я также знаю, что, сложись ваша жизнь по-другому, вы могли бы жить рядом.– Это все-таки ваш сын, – заметил Себастьян, – и даже если у вас появятся другие, это ничего не изменит. Я хорошо понимаю вашу строгость, понимаю также, какую вам нанесли обиду. Но когда горечь немного рассеется, вы станете смотреть на все по-другому. За что этот ребенок обречен нести бремя иллюзий своей матери? Меня вовсе не обрадует, если его отдадут кормилице, подбросят кому-нибудь, как приблудного щенка, а он даже не будет подозревать о той несправедливости, которая сделала из него подкидыша.Александр надолго задумался.– Как я смогу воспитать ребенка без матери?– Это не столь уж и редкий случай. Любовь одного из родителей стоит больше, чем отсутствие всякой любви.Александр, казалось, был потрясен.– Вы правы, отец, и мне стыдно. Я бессердечный отец.– Ну так разыщите его, пока он не достиг сознательного возраста и не понял, что его бросили. Сколько ему сейчас?– Думаю, около трех месяцев.– Он – ваше продолжение.– Как и я – ваше?– Вы станете им, только если сами захотите. Разве я вас когда-либо принуждал?– Нет. Поначалу вы меня поразили. Затем очаровали. Ваша отстраненность от всего и вся, от людей, от обстоятельств, от неприятностей… Я видел вас опечаленным только после смерти Соломона Бриджмена. И мне захотелось стать вами.Себастьян удивленно приподнял брови.– Какая разница, кем мы являемся. Личность – всего лишь плод досужего воображения. Мне хочется надеяться, что если вы что-то и хотите приобрести, так это мои достоинства. Ведь Себастьяна де Сен-Жермена просто-напросто не существует. Ни под этим именем, ни под каким-либо другим.В первый раз он позволил себе этот намек. Александр был сбит с толку.– Вы?..– Страдания, наслаждения, удивление, любопытство… Вот из чего состоит обычная жизнь. Вы полагаете, этого достаточно, чтобы создать человека? Страдание вас разрушает, удовольствие разлагает. Любопытство достойно одобрения, поскольку это свидетельство вашей пустоты. Истинная простота и скромность человека – это его любопытство, свидетельство его невежества. Только дурак нелюбопытен.– Как вы можете жить, подвергая себя таким лишениям? – Александр был ошеломлен.Себастьян рассмеялся и взял ягодку клубники из вазы на столе.– Не путайте лишения с убожеством. Мне уже за пятьдесят, и я отнюдь не считаю себя несчастным.– А что вы делали в России? Все эти потрясения, смутные отголоски которых я застал, должно быть, показались вам совсем ничтожными?– Я бы скорее назвал их жалкими… Битва диких зверей в ночи.– И что же?– Необходимо было любой ценой помешать Петру Третьему править дальше. Он был как камешек, попавший в шестерню. Он мог все сломать. Он достоин был править, только если бы способствовал гармонии и процветанию своей страны. Но это было далеко не так. Вступив в союз с Фридрихом, они бы учинили немыслимые бедствия своими войнами. Я способствовал его устранению. Полагаю, что я все сделал правильно. Я всего лишь служил гармонии.– Вы человек просвещенный. Существует ли иная преемственность, кроме преемственности плоти?– Нет, существует лишь ваше бессмертие.Это утверждение совершенно сбило Александра с толку.– Я вас не понимаю.– Если слиться с природой, вы продолжите жить и по окончании вашего земного существования, потому что познаете потусторонний мир еще при вашей жизни.– Вы хотите сказать, что, слившись с Богом…Себастьян покачал головой.– Я этого не говорил. Я сказал «природа», или мир, если вам угодно.– Но почему не Бог? – допытывался Александр.– Потому что я не могу употребить слово, значения которого не знаю.Было видно, что ответ привел Александра в замешательство.– Но как могу я слиться с природой?– Это, если угодно, вопрос дисциплины. Как именно? Путем самоограничения. Погасив пламя своих страстей.– Я не настолько себя знаю.– Счастливый! Но уверяю вас, то, что вы принимаете за безразличие, на самом деле не имеет ничего общего с равнодушием или скукой.– В чем же состоит порок страстей?– Это пламя. Человек полагает, будто оно согревает, на самом же деле оно только обжигает.– А скука?– Это могила чувств.Александр рассмеялся.– Жаль, что мы видимся так редко, – произнес он. – Вы согреваете мне сердце и душу, но – будьте покойны – не обжигаете их.– Вы же знаете, мои дома – это ваши дома, и незачем дожидаться получения наследства.Александр покачал головой, затем, оглядев стол, заметил:– Я вижу, что вы питаетесь обычной едой. Между тем о вас ходит легенда, во всяком случае в Лондоне, будто вы сыты одним лишь чистым воздухом.– Я и в самом деле отнюдь не отдаю должное кухням господ. В России и Германии блюда подают невозможно переперченными. С помощью перца, гвоздики, муската, шафрана и бог знает чего еще повара пытаются заглушить неприятный привкус дичи, которую подстрелили их хозяева. Я не пробовал ничего более гадкого на вкус, чем жаркое у немецкого принца. К нему не притронулся бы даже дикарь. Мало того, эти люди невероятно много пьют, и однажды, когда я попросил воды в доме герцога Вильгельма Гессен-Кассельского, мне сказали, что эта жидкость недостойна гостиной герцога. А в результате уже к третьей перемене блюд большинство гостей смертельно пьяны, а в пятьдесят лет все страдают подагрой и водянкой, печень увеличена, желудок разваливается, кишечник вздулся, кожа морщинистая. Что же касается простого народа, он бывает слишком счастлив, когда ему удается пожевать что-нибудь посущественней корешков, а если он и пьет, так только грязную воду. Но поскольку у простолюдинов нет возможности предаваться излишествам, они все же выглядят более здоровыми.– Я понимаю, почему у вас такой хороший цвет лица, – заметил сын. – Сознаюсь, что беру пример с вас, в Лондоне я создал себе репутацию человека, напрочь лишенного аппетита, правда, все полагают, что это всего лишь поза. Но как вам удается получать чистую воду?– Из колодца или благодаря системе фильтрации, которую я изготавливаю повсюду, где бываю. Это же так просто.– Дайте мне рецепт! – попросил Александр.– Наполните половину бочки так: насыпьте на дно песку, затем слой древесного угля и, наконец, слой гравия и залейте доверху водой. Набирая воду из-под фильтра, вы не проглотите вместе с ней грязь, червяков и дохлых личинок.На следующий день Александр сообщил, что вскоре направляется в Антверпен, чтобы там сесть на корабль, отплывающий в Санкт-Петербург.– Я поеду через Брюссель, – пообещал он, – чтобы представить вам вашего внука, который в некотором роде является и вашим сыном.– Обязательно возьмите с собой кормилицу и не забудьте предупредить свою мать.Когда Александр ушел, Себастьян задумался о том, какое место в его доме займет кормилица, и о новой ветви, которая только что выросла на его дереве. 26. А МЕДВЕДЬ ВСЕ ТАНЦЕВАЛ… Поскольку слух об удачно выполненной миссии у тамплиеров «Строгого устава» распространился повсюду, Себастьян получил настоятельное приглашение великого магистра такой же ложи, из Гейдельберга, который просил почтить ее своим присутствием. Это было не слишком далеко. Себастьян добрался туда за два дня.Какое-то время он размышлял, как будет уместно туда явиться: гладко выбритым или бородатым, под именем Сен-Жермена или каким-либо другим. В конце концов Себастьян сделал выбор: пойдет под своим именем и без бороды.Он весьма встревожился, увидев на улицах города такую толчею, что карете понадобился целый час, чтобы от городских ворот добраться до дома великого магистра ложи доктора Арминиуса Вольфеншютца, который находился в нескольких шагах от церкви Святого Духа.Профессор естествознания Гейдельбергского университета Вольфеншютц был невысокого роста, с очень морщинистым – не по возрасту – лицом и невероятно черными глазами. Он рассыпался в благодарностях за честь, которую оказал ему граф Сен-Жермен, приехав специально, чтобы поделиться своими бесценными познаниями, и т. д.– Большинство наших членов, – объяснил он гостю в освежающем полумраке классной комнаты, – преподаватели и торговцы, и студенты с нетерпением спешат на наш порог. Недавно в нашу дверь постучал даже один пятнадцатилетний юноша, надеясь, что его быстренько примут в тамплиеры.– А что могу для вас сделать я? – спросил Себастьян.– Ах! – воскликнул Вольфеншютц, воздевая к нему руки. – Прежде всего успокоить умы, ибо наши профессора решили объявить, как они это называют, «войну за библиотеку». Как вам, должно быть, известно, она была перенесена Максимилианом Баварским в Ватиканскую библиотеку на Палатинском холме, и они не могут смириться с мыслью, что протестантские сокровища хранятся в очаге католицизма. Кроме того, они решили, что наша ложа должна собрать всех государей Германии и стать средоточием светской власти. Подобно маяку европейской философии.– Серьезные амбиции, – заметил Себастьян.– Мне не удается обуздать ни их энтузиазм, ни их прожекты. Полиция обеспокоена, а Момильон подстрекает курфюрста.– Момильон?– Это карлик герцога, ваша светлость. Вы должны понять всю важность: этот… это существо исполняет роль министра.Себастьян об этом не знал. Но он явился сюда вовсе не затем, чтобы разговаривать о карлике курфюрста. Между тем Вольфеншютц настаивал:– Прошу вас, запомните это. Момильон находится на жалованье у епископа. Принято решение публично высечь всех тамплиеров, а затем бросить их в тюрьму.«Баденская версия истории с Норгадом», – подумал Себастьян.– Не позволяйте, чтобы мрак заслонил свет, профессор. Когда состоится ваше следующее собрание? – спросил Сен-Жермен.– Через три дня, вечером, ибо люди будут в достаточной степени утомлены празднествами, которые состоятся завтра.– А что за праздник?– День рождения курфюрста, ваша светлость.Себастьян знал об этих торжествах, по крайней мере по слухам. Утром военный парад, днем всякого рода зрелища и всю ночь пьянка. Он не строил никаких иллюзий по поводу того, в каком состоянии окажутся профессора и студенты.Благодаря своей влиятельности и большим полномочиям доктору Вольфеншютцу удалось добиться предоставления «его сиятельству графу де Сен-Жермену» квартиры, предназначенной для приглашенных профессоров, в помещении самого университета. Условия были спартанскими, а сами помещения довольно грязными, но приходилось приспосабливаться, поскольку в гостиницах, достойных этого названия, не осталось ни одной свободной комнаты. К счастью, в Гейдельберге имелись публичные бани. Судя по царившей там толчее и трем суетливым цирюльникам, которые перебегали от одного голого клиента к другому, намыливая им физиономии, в то время как сами эти господа потягивали пиво, могло показаться, будто жители города одержимы гигиеной.Но стоило Себастьяну и Францу увидеть, какого цвета вода в бассейне, как они поспешно оделись и удалились.– Бульон из требухи, – проворчал Франц. – Даже пятна жира на поверхности.По возвращении в университет находчивый слуга сумел раздобыть чан и два ведра, наполнил их из фонтанчика во дворе и согрел воду в камине жилища, доставшегося его знаменитому хозяину. Себастьяну удалось как следует помыться, после чего Франц все повторил, на этот раз для себя.Проделав все это, они вышли в город; им с огромным трудом удалось найти свободный столик в каком-то трактире, при том что в городе трактиров было довольно много. Там можно было встретить кого угодно: провинциальных мелкопоместных дворянчиков с подчеркнуто светскими манерами, дам в нарядных одеждах, которые изо всех сил старались не тереться подбородком о воротник, потому что на лице у каждой лежал слой румян весом в добрый фунт. По разговорам, которые грохотали – другого слова и не подберешь – вокруг них, слуга и хозяин поняли, что среди посетителей насчитывалось большое количество мужчин по имени Фридрих, которые все ожидали какого-нибудь подарка, поскольку курфюрст имел обыкновение одаривать своих тезок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43