Д'Эстутвиль приказал обыскать все заведения, служившие пристанищем школярам, включая «Образ святого Николая» и особняк Кокрель. Не обращая внимания на брань в свой адрес, все эти латинские ducianus culi и прочие vitis vitiosus, помощники прево сделали свое дело и снова нашли кинжалы, дубины и фитили. Конечно же они не упустили случая присвоить заодно пару подбитых мехом плащей преподавателей, кое-что из оловянной посуды и – удивительное дело! – книги по грамматике, известные всем и каждому своим подрывным духом.
Первым этажом дело не ограничилось: вояки спустились в погреба и опустошили бочонки с вином нового урожая.
Бдительности их можно было только позавидовать: солдаты даже задержали некую женщину «с оружием в руках». Когда они ворвались на ее кухню, несчастная как раз резала овощи…
Бесчинства продолжались всю зиму. Раскаты смеха потонули в холоде, страхе и гневе. То, что начиналось как фарс, обернулось войной. Она лишь подтвердила, что Жанна была права, когда решила, покидая дворец Турнель, больше не иметь дела с сильными мира сего. Власть была воплощением жестокости, ощетинившейся лезвиями, отравленными стрелами и острыми крючьями.
Но последнее слово в войне Пет-о-Дьябль не было еще сказано.
С приближением Пасхи противостояние пошло на убыль. С церковных амвонов и папертей храмов, начиная с самого собора Парижской Богоматери, звучали слова о Страстях Иудея, жившего пятнадцать веков назад и тоже пострадавшего от властей предержащих. Все это, правда, лишь приглушило взаимную неприязнь, давая ей время отстояться и созреть.
Наступил пост.
В понедельник на улице Галанд появилась процессия кармелитов. Босоногие братья направлялись к собору Парижской Богоматери. Суровые звуки молитв разнеслись в морозном воздухе. Идти по снегу было нелегко, но людям хотя бы не приходилось наступать на нечистоты. За братьями шла толпа горожан, по большей части обутых. Некоторые из них пришли издалека и второпях просили у Сидони пирожок и стакан вина, чтобы подкрепиться и продолжить путь.
Другая процессия, на сей раз бернардинцев, спустилась с Сент-Авуа и через Гревскую площадь проследовала к Сент-Эсташ. От монмартрских ворот пришли францисканцы. От ворот Сент-Антуан – кордоньеры.
Августинцы, якобиты и матуринцы последовали за ними.
Монашки тоже не упустили случая принять участие в торжествах. На улицах города появились дочери конгрегации Сент-Ор, францисканки, кармелитки и многие другие. За ними неизменно шествовали набожные горожанки.
Для блудниц день был потерян: все улицы были запружены процессиями. Так называемые «кокийяры» тоже не хотели отставать от всех и старались приобрести хоть немного уважения добропорядочных подданных короля. Хотя они и претендовали на статус паломников Святого Иакова Компостельского, как о том говорили их страннические посохи, на поверку это был просто сброд, беспризорные, фальшивомонетчики, нищие и грузчики. Они, ясное дело, носили тонзуру, но с единственной целью ускользнуть из лап гражданского правосудия. Когда их задерживали пешие стражники, Церковь тут же требовала их себе, и делала это вовсе не из христианского милосердия, а чтобы лишний раз продемонстрировать свое право независимого суда. В стране было два правосудия – королевское и епископское. Второе было куда более снисходительно, хотя церковным властям и случалось отправлять на виселицу закоренелых преступников. Получалось, что и виселицы были разные – церковные и светские.
Жанна знала «кокийяров» понаслышке. Они носили широкополые шляпы, украшенные ракушками святого Иакова, просторный плащ, а в руках держали посохи. Рожи у них были самые что ни на есть бандитские. Когда Жанна заметила их компанию в конце улицы, то поспешила запереть дверь и велела Гийоме затворить ставни.
Пара бродяг принялась все же стучать. Жанна приоткрыла окно.
– Хозяюшка, у меня есть на продажу сущее сокровище. Редчайшая ценность, несущая, небесное благословение.
Жанна насмешливо улыбнулась в ответ.
– Хозяюшка, – настаивал пришелец, вынимая из кармана какую-то труху, – это солома из Вифлеема. Та самая, на которой лежал младенец Иисус, наш Спаситель!
В это самое время его напарник ломился в дверь.
– Как так? Они там что, в Вифлееме, солому никогда не меняли? – бросила Жанна, закрывая окно.
– Тогда помилосердствуйте ради Христа, хозяйка! Всего один пирожок!
Жанна просунула ему пирожок в щель окна и облегченно вздохнула, когда процессия завернула за угол.
На другой день страсти, бушевавшие вокруг камня Пет-о-Дьябль, вырвались наружу. Несмотря на провозглашенный Карлом VII четырнадцать лет назад запрет Праздника дураков, студенты и школяры открыто бросали вызов властям.
В тот день на улице Сен-Жак появилась влекомая ослом повозка, на которой стояли четверо обнаженных мужчин, решивших, должно быть, не обращать внимания не только на власть, но и на холод. Все понимали, что нагота не должна была возбуждать похоть, а обличала лицемерие и показные добродетели. Самый пузатый из четверых нацепил на голову шапочку, подозрительно напоминавшую головной убор прево – кардинала д'Эстутвиля, но вдобавок украшенную ослиными ушами.
– Любуйтесь на королевского осла, – кричал его товарищ в шлеме стражника, перепоясанный деревянной саблей.
– Любуйтесь на осла при осле! – вторил ему первый, отвешивая удар по заднице.
Оба визжали и дергались, раздавая удары двум своим товарищам, одетым в школьную шапочку и головной убор клерка.
Завидев их, прохожие хохотали во все горло. Стоило появиться стражнику, повозка стремительно исчезала.
По улице Бюшри, к немалой радости Жанны и Гийоме, проехала другая повозка. Сидевшие в ней двое мужчин были одеты в черное и красное платье. Казалось, что они не могут поделить какой-то предмет, отдаленно напоминавший Пет-о-Дьябль, но выточенный гораздо более натурально. Двое лупили друг друга палками под мерный барабанный бой шедшего рядом товарища. В какой-то момент человеку в черном удалось завладеть вожделенным предметом. Он сделал вид, будто пытается предаться содомскому греху со своим дружком в красном. Толпа вокруг разразилась смехом и принялась подначивать парочку. Несколько добродетельных горожан с треском захлопнули окна. В ряженых полетели объедки, но многие стали бросать им монеты.
Так продолжалось весь день, а к вечеру народ разошелся вовсю. Тьерри водил Жанну из таверны в таверну. Люди в шутовских масках отпускали грубые шутки в адрес кардина-лапрево.
– Он хочет забрать себе жало дьявола, а знаете, люди добрые, что дьявол делает со своим жалом? – кричал один из них, виляя задом.
Женщины захихикали.
– Дьявол идет прямиком к задери-сутану. А знаете, что на кончике жала дьявола?
Все ждали ответа.
– Так вот, люди добрые, на кончике жала дьявола добрая дижонская горчица!
Снова смех, хлопки в ладоши, свист. Да и как не смеяться, когда все знали, что Дижон – это столица Филиппа Доброго, герцога Бургундского, великого герцога Запада и заклятого врага Карла VII.
В тот вечер ярко светила луна. Возвращаясь, Тьерри и Жанна проходили мимо кладбища Сен-Северен; у входа толпился народ. Любовь к мертвым приносила отличную прибыль живым.
Школяры между тем и не думали сдаваться. Тьерри рассказывал, что в Вербное воскресенье они собрались на совет на улице Фуар и решили толпой идти к тюрьме Шатле, обезоружить стражу и освободить сорок своих товарищей, томившихся в промозглых камерах. Наставникам едва удалось отговорить их от этой дерзкой затеи, поскольку у их подопечных не было оружия, а у короля нашлось бы довольно солдат. Один залп арбалетчиков наделал бы больше жертв, чем было захвачено их товарищей.
Пасхальное воскресенье прошло относительно спокойно, хотя у дверей всех храмов собрались толпы нищих. У входа в Сен-Северен их было не меньше сотни. Они размахивали своими культями и выставляли напоказ гноящиеся нарывы и раны. Рядом с ними были такие же дети, которых нищие специально крали и уродовали для вящего процветания своего ремесла. Среди всех этих «никчемных людишек», как определял их один королевский указ, были свои «хищники», промышлявшие именно воровством и уродованием детей. Они просили у храмов милостыню Христа ради.
Жанна окинула взглядом это уродливое сборище, спрашивая себя, не мог ли тут оказаться Дени. Но нет, нигде не было видно его светлой шевелюры. Двигаясь вслед за кормилицей, Жанна с трудом проложила себе путь сквозь толпу несчастных и вошла в храм. Кое-кто из нищих пробрался даже туда, разнося по церкви зловонный дух.
Рискуя подхватить вшей, какие-то дамы раздавали нищим корзинки с хлебом и колбасой. Другие вкладывали каждому в руки по два денье.
Толпы этих бродяг, на Святой неделе бравших храмы прямо-таки приступом, были невыносимы. Жанна сказала это отцу Мартино, когда тот явился к ней по приглашению отужинать.
– В Париже восемьдесят тысяч нищих, – сообщил ей священник, – и большинство из них жалкие обманщики, сделавшие из попрошайничества ремесло. Это против воли Господа нашего, заповедавшего трудиться в поте лица ради хлеба насущного. Рано или поздно приходские священники, пренебрегая добродетелью милосердия, будут вынуждены при помощи солдат разгонять эти толпы, которые разносят по стране самые страшные болезни.
Девятого мая, когда только-только появились первые цветы миндаля, орешника и лещины, преподаватели вдруг перешли в контрнаступление против д'Эстутвиля. Они затеяли следствие, составили описания событий и списки разграбленного имущества. Собравшись все вместе, они пришли к заключению, что прево первым нарушил закон, растоптав привилегии Университета. Тот факт, что он был кардиналом, только усугублял тяжесть содеянного, ибо Церковь была обязана радеть о благе Университета. К его резиденции на улице Жуй была направлена делегация. Прево ничего не оставалось, как принять ее.
В числе пришедших был и Тьерри Лепулен. Он не был школьным учителем, но по правилам Университета магистры искусств должны были учить детей своему предмету. Кроме того, он был свидетелем беззаконного ареста многих школяров. От Тьерри Жанна узнала о том, чем все кончилось.
От имени пришедших говорил теолог Жан Ю. Он прочитал прево торжественную проповедь, что было само по себе забавно, и заключил, что арест невинных людей был не только нарушением университетских привилегий, но и превышением власти.
Д'Эстутвиль предпочел покончить с делом, которое грозило осложнениями. Он приказал немедленно освободить сорок школяров.
Вместе с делегацией отправилось не меньше двух сотен школяров и преподавателей. Услышав вердикт прево, они отправились на улицу Сент-Антуан поджидать освобожденных товарищей. Толпа шумела, и из окон стали высовываться горожане. К пришедшим присоединились случайные прохожие. Тут явились и освобожденные школяры во главе с теми, кто вызволил их из тюрьмы. Все принялись обниматься и кричать «виват», вверх полетели шапочки. В это же время отряд сержантов возвращался в резиденцию прево. Толпа зашикала. Стражники ничего не знали об освобождении и решили, что это бунт. Старший приказал разогнать толпу.
Преподаватели, школяры и зеваки бросились врассыпную. Кое-кто открыл двери, чтобы спасти людей от бессмысленной жестокости вояк. Те еще очень долго, даже на набережных, гонялись за всеми, кто походил на школяров и студентов. Охота на них вскоре перекинулась на другой берег реки и продолжалась до самого вечера. Один человек был убит, и множество ранены. Пешие и конные стражники патрулировали по всему городу. Люди, в которых платье выдавало ученых, уподобились прокаженным. Они прятались, где только могли, в ожидании момента, подходящего для возвращения домой.
Ближе к вечеру один из таких бедняг, завидев стражника, зашел в первую же попавшуюся лавку. Это была кондитерская на улице Бюшри. Он был растрепан после схватки с каким-то горожанином, выведенным из себя университетскими бузотерами.
Жанна в это время думала, что завтра день смерти ее родителей. Она просила отца Мартино отслужить мессу за упокой их душ.
Гийоме домывал стаканы.
Жанна взглянула на вошедшего и вздрогнула: перед ней стоял Франсуа де Монкорбье.
25
Фениксы
Он тоже был изумлен.
– Я бежал от стражников, – произнес Франсуа, все еще задыхаясь. – Ты перебралась сюда с улицы Галанд?
Жанна кивнула и объяснила, что сохранила там за собой жилье и лавку.
– Я оставил там для тебя… стихи.
– Я их нашла.
Гийоме простился с хозяйкой и ушел с понимающим видом. Послышался зов кормилицы, малыш что-то прокричал в ответ. Франсуа вопросительно посмотрел на Жанну.
– Я тебя на секунду оставлю, – сказала Жанна, – мне надо поговорить с кормилицей.
Жанна помогла ей сменить запачканное мальчиком белье в колыбели. Когда она снова появилась внизу, Франсуа сидел на табурете перед окном и всматривался в темнеющее небо.
– У тебя ребенок?
– Франсуа де Бовуа.
У Франсуа дрогнули ресницы, а на лице появилось нетерпение. Он встал, по-видимому намереваясь уйти.
– Я ничего не понимаю, Жанна. Последний раз я видел тебя на уроке и ты была сама не своя. Я подумал, что надоел тебе. Потом я получил твою записку. Прощальную. Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж?
– Хочешь вина? – спросила Жанна.
– С удовольствием.
– А может, ты голоден? У меня остались пирожки.
– Жанна, ответь мне.
– Я была беременна от тебя. Мне надо было выйти замуж, а ты не стал бы хорошим супругом.
– Так это мой сын? – воскликнул Франсуа.
Жанна кивнула.
– Я хочу его видеть.
Жанна поставила перед ним стакан вина. Франсуа взглянул на него, но не взял в руки.
– Твой муж наверху? – спросил он.
– Если ты имеешь в виду небеса, то ты прав.
Франсуа прислонился к прилавку, опустил голову и замолчал.
– Когда же он умер? – произнес наконец он.
– Несколько месяцев назад.
– Ты любила его?
– Могу сказать, что он был безупречен.
– Обо мне ты такого не скажешь. Почему ты думаешь, что я был бы тебе плохим мужем?
– Задай этот вопрос сам себе, – ответила Жанна.
– Но что скажешь ты?
– У тебя нет работы, ты выпивоха и ветреник… Блуждающий огонек. Маловато для семейного очага.
У Жанны пропало желание спрашивать его о любви к мальчикам. Ей было все равно. По некоторым обмолвкам Бартелеми она поняла, что иные мужчины ищут в других образ собственной юности.
– И все же я не мог отделаться от мыслей о тебе с тех самых пор…
– С вечера на улице Дез-Англэ? – спросила Жанна, устав от собственного безразличия.
Ей не хотелось ни в чем упрекать Франсуа, ибо это было конечно же бесполезно. Нельзя упрекать дуб, распускающий крону по ветру, и ос за то, что они не приносят мед. Так уж случилось, что она привязалась к нему, а он к ней, и ничего с этим уже не поделать. Жанна поняла это гораздо яснее, чем раньше.
– Я жил как вдовец, – глухо сказал Франсуа. – Судьба отняла у меня сокровище, которое я похитил, и только тогда я понял, что заменить его нечем.
– И ты конечно же украл еще много сокровищ… – сказала Жанна с вымученной улыбкой.
– Ни один каравай не заменит куска, выпавшего изо рта, – ответил Франсуа, поднимая на нее свои карие глаза.
От этого разговора у Жанны сжималось сердце. Пятнадцать месяцев без Франсуа показались ей вдруг невыносимо долгими. Жанна только сейчас поняла, как страшно ей не хватало их всех – Франсуа, родителей, Дени, Исаака, Матье, Бартелеми. Она едва сдержала рыдания.
– Муза поэта непостоянна, ведь правда? – сказала она.
– Поэзия вовсе не мое ремесло, – ответил Франсуа.
– Верно: это твоя жизнь.
Он улыбнулся. Жанна взглянула на него и поняла, что этой-то улыбки ей так и недоставало. И еще его взгляда. Темный мед и вишни. Франсуа потянулся за стаканом и сделал глоток вина.
Смеркалось. Снаружи тихонько поскрипывала вывеска лавки «Большой пирожок». Она была одна из немногих, которые пощадили школяры, зная, что здесь им всегда рады. Сквозняк пошевелил огонь в камине. В котле тихонько побулькивал суп. Кусочки моркови и пастернака варились в бульоне с курицей, салом, луком и кервелем. Жанна закрыла ставни и дверь, заперев их железными прутьями. Кроме кормилицы в доме никто не ночевал, и Жанна остерегалась ночных воришек, «соловьев», которых в Париже была тьма-тьмущая. Любой из них не упустил бы случая наведаться в дом одинокой и беззащитной женщины. Жанна заперла на замок и дверь дома.
Помогавший ей Франсуа произнес с улыбкой:
– Теперь ты отлично защищена изнутри и снаружи!
Жанна едва не ответила, что защититься изнутри ей помог не особенно приятный опыт, но промолчала. Он ведь пришел просить прощения, не зная, что уже давным-давно получил его.
– Я не ужинала, – сказала Жанна, отлично понимая, что за этими простыми словами мог скрываться какой угодно смысл.
Если он согласится отужинать, то, конечно, останется на ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33