Что касается меня…
Я оплатил счет и оставил Юрико щедрые чаевые. От ее томного взгляда я чуть не передумал, но я упертый, я же говорю.
Маюми проводила меня до выхода. Алкоголь уже действовал по полной программе. Я снова поблагодарил Маюми и поздравил с новой жизнью в клубе «Ананас». Она пожелала мне удачи, что бы я ни делал.
– Да, еще одно, – внезапно вспомнил я. – Эта девушка, Флердоранж, – вы не помните, как она пользовалась губной помадой?
Маюми наморщила лоб. Думаю, размышляла, как пикантнее всего использовать помаду. Затем щелкнула пальцами:
– Да. У неё помада в уголке рта смазывалась. Все считали, что это странновато, но она упорно оставляла как есть. Что – звенит звоночек?
Ага. Звон семидесятичетырехтонного колокола храма Тёнин через весь город. Я кивнул, но больше ничего не сказал.
Она помахала мне на прощанье, и я опять оказался один посреди ночного Киото. В лужах под ногами отражалась плачущая луна. Поэт тут же воспел бы это мгновение, а я просто зашагал на станцию.
Я еле успел на поезд, а когда приехал, в Токио тоже шел дождь. После пересадки я направился на запад и прибыл на Синдзюку, как раз когда пьяные клерки, шатаясь и спотыкаясь, брели к пригородным поездам, которые доставят их домой после очередной расслабухи.
Покачиваясь, они брели к станции мне навстречу, группами по трое или четверо, смеясь и распевая песни. Некоторые тщетно пытались прятаться под зонтиками – всякий раз слишком маленькими. Другие, напротив, мокли под дождем, как бы пытаясь смыть позор. Некоторые, проходя мимо, громко со мной здоровались, другие улыбались, но большинство не обращали внимания. Я не из их корпорации, я не клерк, я даже не японец. Наше взаимное безразличие не было враждебным, не имело расовой подоплеки – просто мы из разных слоев.
Должен признать, от этой их сплоченности мне стало чуточку одиноко. Эти ребята знали свое место в обществе. Они среди своих, они чему-то принадлежат, наслаждаются своей одинаковостью. Да, они в точности такие же, как все люди в этом мире. Но иногда, вот в такие моменты, я сознавал, что ни к чему не принадлежу, кроме журнальчика на той стороне шарика, и меня не ждет семья там или где бы то ни было.
Жизни клерка я не завидовал: раз она так прекрасна, с чего напиваться каждый вечер? Да, у многих семьи, но жизнь клерка не позволяет уделять внимание семьям. И, конечно, Сара права: люди, которые предпочитают одиночество, отталкивают других и отвергают тех, кто их любит, дабы упиваться жалостью к себе, – это самые отпетые лицемеры, духовные банкроты, не заслужившие даже маленьких радостей одиночества.
Может, она перегибала палку, но я не питал романтических иллюзий относительно жизни, которую выбрал. Я не жил в экзистенциальной фантазии «Я Против Равнодушного Мира». Просто так по жизни складывалось. Сегодня вечером меня грызут смутные сожаления, но это пройдет. Утром обо всем забуду.
Добравшись наконец до своего номера, я ужасно хотел спать. Утро вечера мудренее, думал я, открывая дверь. Мне уже полегчало.
Но не надолго.
13
Она стояла в углу, прислонившись к стене возле большого окна. Снаружи колотил дождь. Странные тени пробегали по ее лицу, пока она безотрывно смотрела в окно. Сигаретный дым вился к потолку. На Флердоранж было тонкое мятое пурпурное платье с глубоким вырезом и подолом, открывающим ноги, за которые другие женщины ее бы возненавидели.
– Как вы сюда попали? – спросил я, закрывая за собой дверь. Мой голос звучал холодно и бесстрастно, но то была лишь уловка, чтобы не упасть в обморок.
Она и мускулом не шевельнула, так и смотрела в окно.
– Секрет, – наконец произнесла она, выпуская струйку дыма из уголка рта. Прядь темных волос упала ей на глаза, да так и осталась.
– Вы, я так думаю, из тех, у кого вообще полно секретов, – сказал я. И тут заметил кладбище пустых бутылок на столике.
– А вы из тех, кто вообще слишком много думает, – отрезала она.
Я ненадолго бросил думать, пересек комнату и заглянул в мини-холодильник. Ничего, кроме холодного винного коктейля из киви, лимона и клубники. Выпить хотелось, но не до такой степени. Я понадеялся, что никогда не захочу выпить до такой степени, и закрыл холодильник.
Она обернулась и уставилась на меня. Судя по количеству бутылок, ей уже полагалось окосеть, но взгляд был пристальный. Она снова затянулась.
– Не бросите эту соску, – я показал на сигарету, – точно окочуритесь.
– Смышленый парень, – отрешенно парировала она.
– Вы бы видели меня, когда я был пацаном.
– И что изменилось?
Я не сдержал улыбки:
– А вы из тех, за кем всегда остается последнее слово, да?
Она безразлично хмыкнула. Затем бросила сигарету и раздавила ее каблучком. Втертая в ковер сигарета только пшикнула. Видимо, Флердоранж так поступала уже раз десять. А ковер хороший. Вернее, когда-то был. Сочного красного цвета с толстым ворсом. С учетом испорченного ковра и пьяного кутежа мой счет за гостиницу вырос так, что беседы с Чаком в Кливленде не избежать.
Я сел в кресло. Ее силуэт четко выделялся на фоне окна. Тьма в комнате скрывала ее черты. Я подумал было включить свет, затем подумал – не включать. Я просто сидел и слушал, как дождь ритмично стучит в окно.
– Так вы сюда заглянули, чтобы выпить пару пива? – наконец спросил я, равнодушно удивляясь, отчего мой первый порыв – всегда к сарказму.
– Я уже ухожу, – сказала она. Но не двинулась, и слова ее повисли в воздухе вместе с сигаретным дымом.
– Глупости.
Это адресовалось скорее мне, чем ей. Я встал и подошел к ней. Еще несколько футов – но ее взгляд меня остановил. Не красный свет, а желтый. Сбрось скорость. Будь осмотрительнее. Лично я всегда проезжаю на желтый свет на полной скорости.
– Знаете, за вами толпа людей гоняется.
– И вы один из них, господин Чака? Вы тоже за мной гоняетесь?
– Да.
– Ну, вот она я. Здесь. Что намерены со мной сделать? – Глаза ее засияли, притягивая меня.
– Ну, – я сглотнул, – может, для начала поговорим?
– Наверняка считаете себя старомодным, да? Наверняка считаете себя рыцарем. – Она рассмеялась – полу-шип, полусмех. И, коснувшись меня, прошла к мини-бару. Когда она наклонилась, чтобы открыть холодильник, я постарался отвести взгляд, а потом подумал – какого черта? Я глазел, как подол ее платья задирается, оголяя бедра, и в башке моей было сплошное рыцарство.
– Вы уверены, что вам это нужно? – спросил я, когда она повернулась и отвинтила крышечку с коктейля.
В номере тошнотворно запахло сладкими фруктами.
– Не беспокойтесь, я сама знаю, что мне нужно, – сказала она, медленно приближаясь ко мне. – Давайте лучше поговорим. Вы же этого хотите, да? Разговора. Давайте поговорим, господин Чака.
– Зовите меня Билли, – сказал я.
– О'кей, Билли. О чем? Будем говорить. Что обсудим?
И шагнула ближе. Я ощущал жар ее тела, сладкое алкогольное дыхание. Я напрягся, попытался протрезветь, обрести ясность ума.
– Для начала – что случилось с нашим другом Сато Мигусё? – выпалил я, голос слегка надломился.
Ее лицо окаменело, и она чуть отпрянула. У меня талант портить настроение.
– Сато мертв, – прошептала она. Достала еще сигарету, сунула в рот. Потом быстро щелкнула зажигалкой. Пламя взметнулось, осветив лицо. Пока она прикуривала, я успел разглядеть смазанную в уголке рта губную помаду.
– Его убили, – сказала она. – Сожгли его. Убили, сожгли, и теперь он мертв.
– Я все это знаю. Кто это сделал?
– Плохие парни. Кто же еще?
Я задумался. «Плохие парни» – не самая эксклюзивная категория в мире. Флердоранж могла иметь в виду практически любого, но скорее всего намекала на якудза. Я решил пока ее не торопить.
– Вы, кажется, не особо горюете, – произнес я тихо, почти про себя.
Но это привлекло ее внимание.
– Разве это важно? – спросила она. – Люди приходят в мир и уходят. Я давно поняла, что слезами их не вернешь.
– Прекрасно. Это из пьесы Дзэами или из песни Хибари Мисора? Мотокиё Дзэами (1363–1443) – японский драматург, режиссер и актер, теоретик драмы театра Но. Хибари Мисора (1937–1989) – японская исполнительница энка.
На ее губах заиграла слабая улыбка. Она поставила бутылку с коктейлем на стол у окна и отошла. Походка неспешная и грациозная, имитация стилизованной медлительности актеров театра Но. Флердоранж села на край постели и скрестила ноги так, будто это важное событие. На мой взгляд, это и было важное событие.
– Давным-давно, когда я была маленькой девочкой, по соседству со мной жил маленький мальчик, – начала она, уставившись в пустой угол. – Каждый день я проходила мимо его дома. А он ждал меня у окна. Едва я приближалась, он выскакивал из дома как сумасшедший. Я убегала, а он мчался за мной, хватал камни и швырял мне вслед. Изо дня вдень. Он так никогда меня и не поймал, хотя мог бы, если б оставил камни в покое, и занялся погоней. Перед отъездом из деревни, в тот день, когда меня продали в дом гейш, он, как обычно, выскочил из дома. Сначала я, как всегда, побежала, но потом остановилась. Повернулась и стала ждать. Он так сконфузился, что забыл про камни и стоял, разинув рот. Ну, я подошла прямо к нему и сказала: «Тёё-сан, каждый день я прохожу мимо вашего дома и каждый день вы преследуете меня и швыряете камни. Но завтра я уезжаю и больше никогда не вернусь». Тёё-сан лишь смотрел на меня. Глаза его были полны слез. А затем он упал на колени и заплакал, прямо посреди дороги. Умолял меня не уезжать, говорил, что больше не будет швырять в меня камни, не будет меня преследовать. «Но, видите ли, – сказала я, – это уже решено. Я должна уехать». Что я и сделала.
– Похоже, парень был идиот, – промямлил я.
– Значит, за мной опять гоняются, – сказала она, вставая с постели. – И вы гоняетесь за мной. Преследуете меня. Но с вами, я знаю, другое дело. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Посмотрите на меня.
С тех пор как я вошел в дверь, я только этим и занимался. Но теперь я беззастенчиво пялился. Больше тут, в общем, делать нечего.
– Вот теперь вы на меня смотрите, – прошептала она. – Вы смотрите на меня, и вы меня хотите. Вы всегда меня хотели. Но будьте внимательны. Не лезьте на рожон.
Я не знал что сказать. Какая еще внимательность? Комната словно плыла, медленно кружилась каруселью, набирая скорость. Предметы теряли очертания, тихо расплываясь в тени. Я слышал только беспорядочную барабанную дробь дождя. Флердоранж стояла так близко, что я мог ее коснуться.
– Почему я? – спросил я.
– Вопросы, – внушительно произнесла она. – К вам приходит женщина, а вы к ней с одними вопросами.
Швыряю камни, подумал я.
Не успел я понять, что происходит, она поцелуем впилась в мои губы. Не знаю, кто пошел на сближение – я или она, или мы оба одновременно, повинуясь невидимым силам. Я чувствовал лишь касание ее губ. А потом ее тела.
Прежде чем все на своем пути поглотил инстинкт, в мозг протиснулась последняя связная мысль: вот это и называется плохая идея. Мысль выразилась не словами, а мерцающим закольцованным калейдоскопом. Молящийся богомол отрывает голову своему сотоварищу. «Черная вдова» неторопливо надвигается на беспокойно дергающегося в ее паутине самца. И, хотите верьте, хотите нет, Барбара Стэнуик спускается по лестнице навстречу Фреду Макмюррею в «Двойной страховке». «Двойная страховка» (1944) – фильм американского режиссера Билли Уайлдера но сценарию Рэймонда Чэндлера: Фред Макмюррей (1908–1991) сыграл страхового агента, который помог своей возлюбленной (Барбара Стэнуик, 1907–1990) убить ее мужа.
Будьте бдительны, не смотрите слишком много фильмов, они вас погубят.
Но у этих мерцающих образов не было шансов перед шквалом сигналов, поступающих от каждой жилки моей сущности. Синапсы охватил пожар, едва моя рука скользнула по ее спине, вниз по платью, еще ниже, я ощутил плавный изгиб ее ног, прохладу ее кожи. И теперь рука уже двигалась сама по себе – не важно, думал я о насекомых, старых фильмах или Фредди Макмюррее. По ее ногам, вверх по бедру, еще выше, совсем близко, почти нашла желанное тепло, согрелась, устремилась к нему.
А потом вообще никаких мыслей, одни цвета. Ритмично пульсирующий бездонный багрянец. Цвет и ритм моей крови. Ее рука ласково коснулась моей шеи, затылка, будто палач примеривается: Рубить здесь, а другая рука оттянула мою рубашку, скользнула под нее.
Внезапно я почувствовал, что падаю навзничь. Теряя равновесие, я покачнулся, уцепился за стол и рухнул. Несколько бутылок с громким звоном покатилось по столу. Ошеломленный, я не сразу понял, что она меня оттолкнула. И теперь стояла посреди комнаты, сверкая глазами.
– Теперь ты избранный, – прошептала она.
Не успел я очухаться, как она развернулась и ушла. Вскочив, я рванул за ней, но треснулся голенью о кровать.
Пронзительная боль помогла мне собраться с мыслями и без приключений добраться до двери.
Я выбежал из номера и услышал в коридоре гулкий смех Флердоранж. Беззаботным и веселым я бы его не назвал. Не хочу использовать слова типа «жуткий» или «душераздирающий», но звучал он именно так.
И остался только смех. Дальнейшее – пустота.
Не знаю, бежала она по лестнице, села в лифт или выпрыгнула из окна, но, не успев сказать «бандитский проезд», я уже мчался вниз по бетонным ступенькам. Подошвы ботинок выбивали на гладких ступеньках бешеное стаккато, пока я несся по лестнице, грохоча, точно консервная банка. Вниз, вниз, тусклый свет расплывается, легкие хватают спертый воздух.
Внизу я с такой силой влетел в стальную дверь, что потерял равновесие.
Я вывалился в вестибюль – шаткий одышливый сгусток ошалелой паники. Огромный вестибюль был полон огней и людей. Еле фокусируя взгляд, я выискивал хоть намек на ее присутствие.
Кто-то схватил меня за руку.
– Все в порядке, парень? – услышал я. Вырвавшись, и шагнул в сторону – вестибюль закрутился диким водоворотом. Я вертел головой: плевать, что все смотрят, плевать, что я с виду – вылитый псих. Что, может, я псих не только с виду.
– Полегче, приятель, – услышал я и почувствовал, как на мое плечо снова легла рука. И уже не отпускала.
Затем еще одна рука схватила меня за другое плечо.
– Прошу вас, успокойтесь и пройдемте с нами.
Ловушка. Простейшая ловушка на свете, а я клюнул, даже не понимая, что меня одурачили, а теперь уже до слез, до смешного поздно. Точно мыши перебило шею, когда она оглянулась – мол, чего это сыр отдает металлом?
Я обернулся, ожидая увидеть придурков-якудза. И смело встретить тех, кто, конечно, пришел меня убить.
Меня охватило такое облегчение, что я почти готов был забыть о Флердоранж.
Копы. Простые, черт побери, токийские копы.
Они начали с подходцами. Неторопливо. Обмен любезностями. Небрежный вопрос. Небрежный ответ. Они спросили – я отказался отвечать, я спросил – отвечать отказались они, и мы неохотно поехали в участок – все такие несчастные. Классический поворот сюжета.
Флердоранж. Так близко, что я мог ее коснуться. Так близко, что я ее коснулся. Исчезла.
Еще чуть-чуть об этом подумаю – и устрою бучу в полицейской машине. Но я под арестом. И мне надо спасать остатки разума. Все силы ушли на то, чтобы на несколько минут выбросить Флердоранж из головы.
Я возвел защитный барьер из земных наблюдений: надо же, я столько времени провел на задних сиденьях машин, молча разъезжая по Токио, что вспоминать лень. Мне это даже стало нравиться. За окном разгул света и шума, все заняты своими делами, а внутри сидит гайдзин, один на один со своими мыслями, и его недружелюбный эскорт. Это вроде успокаивало – не знаю, как объяснить. Я решил, что надо учредить компанию, проводящую молчаливые экскурсии по городу. Водитель подъезжает – молча. Вы садитесь в автомобиль. Вас катают по городу час или два, куда пожелаете, а потом привозят назад. Может, я уговорю Синто работать шофером. Он рожден для этой работы.
Потом я подумал, что все уже знают, где меня искать. Флердоранж, полицейские, все. Конечно, я останавливался в одной и той же гостинице уже много лет, с первого приезда в Японию. Я всегда ел в одних и тех же четырех местах, а пил примерно в шести. А поскольку я репортер молодежного журнала, понятно, что я буду на турнире. Даже обычному полицейскому найти меня – пара пустяков. Забавно: в один прекрасный день замечаешь, что стал совершенно предсказуем.
Быстро и без лишних церемоний меня провели в заднюю комнату. Я ничего не подписал, у меня не взяли отпечатки пальцев, мне ничего не объяснили. Мой молчаливый эскорт отвел меня в типичную комнату для допроса: окон нет, стены белые, возле голого стола – несколько разбитых стульев. И одинокая лампочка над столом болталась. Готовая съемочная площадка. Мне велели сесть, и затем копы, не говоря ни слова, ушли. Даже дверь за ними стукнула глухо, как в кино.
Делать в штаб-квартире токийской муниципальной полиции особо нечего, так что я занялся своим новым хобби – старался не думать о том, чего не мог забыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я оплатил счет и оставил Юрико щедрые чаевые. От ее томного взгляда я чуть не передумал, но я упертый, я же говорю.
Маюми проводила меня до выхода. Алкоголь уже действовал по полной программе. Я снова поблагодарил Маюми и поздравил с новой жизнью в клубе «Ананас». Она пожелала мне удачи, что бы я ни делал.
– Да, еще одно, – внезапно вспомнил я. – Эта девушка, Флердоранж, – вы не помните, как она пользовалась губной помадой?
Маюми наморщила лоб. Думаю, размышляла, как пикантнее всего использовать помаду. Затем щелкнула пальцами:
– Да. У неё помада в уголке рта смазывалась. Все считали, что это странновато, но она упорно оставляла как есть. Что – звенит звоночек?
Ага. Звон семидесятичетырехтонного колокола храма Тёнин через весь город. Я кивнул, но больше ничего не сказал.
Она помахала мне на прощанье, и я опять оказался один посреди ночного Киото. В лужах под ногами отражалась плачущая луна. Поэт тут же воспел бы это мгновение, а я просто зашагал на станцию.
Я еле успел на поезд, а когда приехал, в Токио тоже шел дождь. После пересадки я направился на запад и прибыл на Синдзюку, как раз когда пьяные клерки, шатаясь и спотыкаясь, брели к пригородным поездам, которые доставят их домой после очередной расслабухи.
Покачиваясь, они брели к станции мне навстречу, группами по трое или четверо, смеясь и распевая песни. Некоторые тщетно пытались прятаться под зонтиками – всякий раз слишком маленькими. Другие, напротив, мокли под дождем, как бы пытаясь смыть позор. Некоторые, проходя мимо, громко со мной здоровались, другие улыбались, но большинство не обращали внимания. Я не из их корпорации, я не клерк, я даже не японец. Наше взаимное безразличие не было враждебным, не имело расовой подоплеки – просто мы из разных слоев.
Должен признать, от этой их сплоченности мне стало чуточку одиноко. Эти ребята знали свое место в обществе. Они среди своих, они чему-то принадлежат, наслаждаются своей одинаковостью. Да, они в точности такие же, как все люди в этом мире. Но иногда, вот в такие моменты, я сознавал, что ни к чему не принадлежу, кроме журнальчика на той стороне шарика, и меня не ждет семья там или где бы то ни было.
Жизни клерка я не завидовал: раз она так прекрасна, с чего напиваться каждый вечер? Да, у многих семьи, но жизнь клерка не позволяет уделять внимание семьям. И, конечно, Сара права: люди, которые предпочитают одиночество, отталкивают других и отвергают тех, кто их любит, дабы упиваться жалостью к себе, – это самые отпетые лицемеры, духовные банкроты, не заслужившие даже маленьких радостей одиночества.
Может, она перегибала палку, но я не питал романтических иллюзий относительно жизни, которую выбрал. Я не жил в экзистенциальной фантазии «Я Против Равнодушного Мира». Просто так по жизни складывалось. Сегодня вечером меня грызут смутные сожаления, но это пройдет. Утром обо всем забуду.
Добравшись наконец до своего номера, я ужасно хотел спать. Утро вечера мудренее, думал я, открывая дверь. Мне уже полегчало.
Но не надолго.
13
Она стояла в углу, прислонившись к стене возле большого окна. Снаружи колотил дождь. Странные тени пробегали по ее лицу, пока она безотрывно смотрела в окно. Сигаретный дым вился к потолку. На Флердоранж было тонкое мятое пурпурное платье с глубоким вырезом и подолом, открывающим ноги, за которые другие женщины ее бы возненавидели.
– Как вы сюда попали? – спросил я, закрывая за собой дверь. Мой голос звучал холодно и бесстрастно, но то была лишь уловка, чтобы не упасть в обморок.
Она и мускулом не шевельнула, так и смотрела в окно.
– Секрет, – наконец произнесла она, выпуская струйку дыма из уголка рта. Прядь темных волос упала ей на глаза, да так и осталась.
– Вы, я так думаю, из тех, у кого вообще полно секретов, – сказал я. И тут заметил кладбище пустых бутылок на столике.
– А вы из тех, кто вообще слишком много думает, – отрезала она.
Я ненадолго бросил думать, пересек комнату и заглянул в мини-холодильник. Ничего, кроме холодного винного коктейля из киви, лимона и клубники. Выпить хотелось, но не до такой степени. Я понадеялся, что никогда не захочу выпить до такой степени, и закрыл холодильник.
Она обернулась и уставилась на меня. Судя по количеству бутылок, ей уже полагалось окосеть, но взгляд был пристальный. Она снова затянулась.
– Не бросите эту соску, – я показал на сигарету, – точно окочуритесь.
– Смышленый парень, – отрешенно парировала она.
– Вы бы видели меня, когда я был пацаном.
– И что изменилось?
Я не сдержал улыбки:
– А вы из тех, за кем всегда остается последнее слово, да?
Она безразлично хмыкнула. Затем бросила сигарету и раздавила ее каблучком. Втертая в ковер сигарета только пшикнула. Видимо, Флердоранж так поступала уже раз десять. А ковер хороший. Вернее, когда-то был. Сочного красного цвета с толстым ворсом. С учетом испорченного ковра и пьяного кутежа мой счет за гостиницу вырос так, что беседы с Чаком в Кливленде не избежать.
Я сел в кресло. Ее силуэт четко выделялся на фоне окна. Тьма в комнате скрывала ее черты. Я подумал было включить свет, затем подумал – не включать. Я просто сидел и слушал, как дождь ритмично стучит в окно.
– Так вы сюда заглянули, чтобы выпить пару пива? – наконец спросил я, равнодушно удивляясь, отчего мой первый порыв – всегда к сарказму.
– Я уже ухожу, – сказала она. Но не двинулась, и слова ее повисли в воздухе вместе с сигаретным дымом.
– Глупости.
Это адресовалось скорее мне, чем ей. Я встал и подошел к ней. Еще несколько футов – но ее взгляд меня остановил. Не красный свет, а желтый. Сбрось скорость. Будь осмотрительнее. Лично я всегда проезжаю на желтый свет на полной скорости.
– Знаете, за вами толпа людей гоняется.
– И вы один из них, господин Чака? Вы тоже за мной гоняетесь?
– Да.
– Ну, вот она я. Здесь. Что намерены со мной сделать? – Глаза ее засияли, притягивая меня.
– Ну, – я сглотнул, – может, для начала поговорим?
– Наверняка считаете себя старомодным, да? Наверняка считаете себя рыцарем. – Она рассмеялась – полу-шип, полусмех. И, коснувшись меня, прошла к мини-бару. Когда она наклонилась, чтобы открыть холодильник, я постарался отвести взгляд, а потом подумал – какого черта? Я глазел, как подол ее платья задирается, оголяя бедра, и в башке моей было сплошное рыцарство.
– Вы уверены, что вам это нужно? – спросил я, когда она повернулась и отвинтила крышечку с коктейля.
В номере тошнотворно запахло сладкими фруктами.
– Не беспокойтесь, я сама знаю, что мне нужно, – сказала она, медленно приближаясь ко мне. – Давайте лучше поговорим. Вы же этого хотите, да? Разговора. Давайте поговорим, господин Чака.
– Зовите меня Билли, – сказал я.
– О'кей, Билли. О чем? Будем говорить. Что обсудим?
И шагнула ближе. Я ощущал жар ее тела, сладкое алкогольное дыхание. Я напрягся, попытался протрезветь, обрести ясность ума.
– Для начала – что случилось с нашим другом Сато Мигусё? – выпалил я, голос слегка надломился.
Ее лицо окаменело, и она чуть отпрянула. У меня талант портить настроение.
– Сато мертв, – прошептала она. Достала еще сигарету, сунула в рот. Потом быстро щелкнула зажигалкой. Пламя взметнулось, осветив лицо. Пока она прикуривала, я успел разглядеть смазанную в уголке рта губную помаду.
– Его убили, – сказала она. – Сожгли его. Убили, сожгли, и теперь он мертв.
– Я все это знаю. Кто это сделал?
– Плохие парни. Кто же еще?
Я задумался. «Плохие парни» – не самая эксклюзивная категория в мире. Флердоранж могла иметь в виду практически любого, но скорее всего намекала на якудза. Я решил пока ее не торопить.
– Вы, кажется, не особо горюете, – произнес я тихо, почти про себя.
Но это привлекло ее внимание.
– Разве это важно? – спросила она. – Люди приходят в мир и уходят. Я давно поняла, что слезами их не вернешь.
– Прекрасно. Это из пьесы Дзэами или из песни Хибари Мисора? Мотокиё Дзэами (1363–1443) – японский драматург, режиссер и актер, теоретик драмы театра Но. Хибари Мисора (1937–1989) – японская исполнительница энка.
На ее губах заиграла слабая улыбка. Она поставила бутылку с коктейлем на стол у окна и отошла. Походка неспешная и грациозная, имитация стилизованной медлительности актеров театра Но. Флердоранж села на край постели и скрестила ноги так, будто это важное событие. На мой взгляд, это и было важное событие.
– Давным-давно, когда я была маленькой девочкой, по соседству со мной жил маленький мальчик, – начала она, уставившись в пустой угол. – Каждый день я проходила мимо его дома. А он ждал меня у окна. Едва я приближалась, он выскакивал из дома как сумасшедший. Я убегала, а он мчался за мной, хватал камни и швырял мне вслед. Изо дня вдень. Он так никогда меня и не поймал, хотя мог бы, если б оставил камни в покое, и занялся погоней. Перед отъездом из деревни, в тот день, когда меня продали в дом гейш, он, как обычно, выскочил из дома. Сначала я, как всегда, побежала, но потом остановилась. Повернулась и стала ждать. Он так сконфузился, что забыл про камни и стоял, разинув рот. Ну, я подошла прямо к нему и сказала: «Тёё-сан, каждый день я прохожу мимо вашего дома и каждый день вы преследуете меня и швыряете камни. Но завтра я уезжаю и больше никогда не вернусь». Тёё-сан лишь смотрел на меня. Глаза его были полны слез. А затем он упал на колени и заплакал, прямо посреди дороги. Умолял меня не уезжать, говорил, что больше не будет швырять в меня камни, не будет меня преследовать. «Но, видите ли, – сказала я, – это уже решено. Я должна уехать». Что я и сделала.
– Похоже, парень был идиот, – промямлил я.
– Значит, за мной опять гоняются, – сказала она, вставая с постели. – И вы гоняетесь за мной. Преследуете меня. Но с вами, я знаю, другое дело. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Посмотрите на меня.
С тех пор как я вошел в дверь, я только этим и занимался. Но теперь я беззастенчиво пялился. Больше тут, в общем, делать нечего.
– Вот теперь вы на меня смотрите, – прошептала она. – Вы смотрите на меня, и вы меня хотите. Вы всегда меня хотели. Но будьте внимательны. Не лезьте на рожон.
Я не знал что сказать. Какая еще внимательность? Комната словно плыла, медленно кружилась каруселью, набирая скорость. Предметы теряли очертания, тихо расплываясь в тени. Я слышал только беспорядочную барабанную дробь дождя. Флердоранж стояла так близко, что я мог ее коснуться.
– Почему я? – спросил я.
– Вопросы, – внушительно произнесла она. – К вам приходит женщина, а вы к ней с одними вопросами.
Швыряю камни, подумал я.
Не успел я понять, что происходит, она поцелуем впилась в мои губы. Не знаю, кто пошел на сближение – я или она, или мы оба одновременно, повинуясь невидимым силам. Я чувствовал лишь касание ее губ. А потом ее тела.
Прежде чем все на своем пути поглотил инстинкт, в мозг протиснулась последняя связная мысль: вот это и называется плохая идея. Мысль выразилась не словами, а мерцающим закольцованным калейдоскопом. Молящийся богомол отрывает голову своему сотоварищу. «Черная вдова» неторопливо надвигается на беспокойно дергающегося в ее паутине самца. И, хотите верьте, хотите нет, Барбара Стэнуик спускается по лестнице навстречу Фреду Макмюррею в «Двойной страховке». «Двойная страховка» (1944) – фильм американского режиссера Билли Уайлдера но сценарию Рэймонда Чэндлера: Фред Макмюррей (1908–1991) сыграл страхового агента, который помог своей возлюбленной (Барбара Стэнуик, 1907–1990) убить ее мужа.
Будьте бдительны, не смотрите слишком много фильмов, они вас погубят.
Но у этих мерцающих образов не было шансов перед шквалом сигналов, поступающих от каждой жилки моей сущности. Синапсы охватил пожар, едва моя рука скользнула по ее спине, вниз по платью, еще ниже, я ощутил плавный изгиб ее ног, прохладу ее кожи. И теперь рука уже двигалась сама по себе – не важно, думал я о насекомых, старых фильмах или Фредди Макмюррее. По ее ногам, вверх по бедру, еще выше, совсем близко, почти нашла желанное тепло, согрелась, устремилась к нему.
А потом вообще никаких мыслей, одни цвета. Ритмично пульсирующий бездонный багрянец. Цвет и ритм моей крови. Ее рука ласково коснулась моей шеи, затылка, будто палач примеривается: Рубить здесь, а другая рука оттянула мою рубашку, скользнула под нее.
Внезапно я почувствовал, что падаю навзничь. Теряя равновесие, я покачнулся, уцепился за стол и рухнул. Несколько бутылок с громким звоном покатилось по столу. Ошеломленный, я не сразу понял, что она меня оттолкнула. И теперь стояла посреди комнаты, сверкая глазами.
– Теперь ты избранный, – прошептала она.
Не успел я очухаться, как она развернулась и ушла. Вскочив, я рванул за ней, но треснулся голенью о кровать.
Пронзительная боль помогла мне собраться с мыслями и без приключений добраться до двери.
Я выбежал из номера и услышал в коридоре гулкий смех Флердоранж. Беззаботным и веселым я бы его не назвал. Не хочу использовать слова типа «жуткий» или «душераздирающий», но звучал он именно так.
И остался только смех. Дальнейшее – пустота.
Не знаю, бежала она по лестнице, села в лифт или выпрыгнула из окна, но, не успев сказать «бандитский проезд», я уже мчался вниз по бетонным ступенькам. Подошвы ботинок выбивали на гладких ступеньках бешеное стаккато, пока я несся по лестнице, грохоча, точно консервная банка. Вниз, вниз, тусклый свет расплывается, легкие хватают спертый воздух.
Внизу я с такой силой влетел в стальную дверь, что потерял равновесие.
Я вывалился в вестибюль – шаткий одышливый сгусток ошалелой паники. Огромный вестибюль был полон огней и людей. Еле фокусируя взгляд, я выискивал хоть намек на ее присутствие.
Кто-то схватил меня за руку.
– Все в порядке, парень? – услышал я. Вырвавшись, и шагнул в сторону – вестибюль закрутился диким водоворотом. Я вертел головой: плевать, что все смотрят, плевать, что я с виду – вылитый псих. Что, может, я псих не только с виду.
– Полегче, приятель, – услышал я и почувствовал, как на мое плечо снова легла рука. И уже не отпускала.
Затем еще одна рука схватила меня за другое плечо.
– Прошу вас, успокойтесь и пройдемте с нами.
Ловушка. Простейшая ловушка на свете, а я клюнул, даже не понимая, что меня одурачили, а теперь уже до слез, до смешного поздно. Точно мыши перебило шею, когда она оглянулась – мол, чего это сыр отдает металлом?
Я обернулся, ожидая увидеть придурков-якудза. И смело встретить тех, кто, конечно, пришел меня убить.
Меня охватило такое облегчение, что я почти готов был забыть о Флердоранж.
Копы. Простые, черт побери, токийские копы.
Они начали с подходцами. Неторопливо. Обмен любезностями. Небрежный вопрос. Небрежный ответ. Они спросили – я отказался отвечать, я спросил – отвечать отказались они, и мы неохотно поехали в участок – все такие несчастные. Классический поворот сюжета.
Флердоранж. Так близко, что я мог ее коснуться. Так близко, что я ее коснулся. Исчезла.
Еще чуть-чуть об этом подумаю – и устрою бучу в полицейской машине. Но я под арестом. И мне надо спасать остатки разума. Все силы ушли на то, чтобы на несколько минут выбросить Флердоранж из головы.
Я возвел защитный барьер из земных наблюдений: надо же, я столько времени провел на задних сиденьях машин, молча разъезжая по Токио, что вспоминать лень. Мне это даже стало нравиться. За окном разгул света и шума, все заняты своими делами, а внутри сидит гайдзин, один на один со своими мыслями, и его недружелюбный эскорт. Это вроде успокаивало – не знаю, как объяснить. Я решил, что надо учредить компанию, проводящую молчаливые экскурсии по городу. Водитель подъезжает – молча. Вы садитесь в автомобиль. Вас катают по городу час или два, куда пожелаете, а потом привозят назад. Может, я уговорю Синто работать шофером. Он рожден для этой работы.
Потом я подумал, что все уже знают, где меня искать. Флердоранж, полицейские, все. Конечно, я останавливался в одной и той же гостинице уже много лет, с первого приезда в Японию. Я всегда ел в одних и тех же четырех местах, а пил примерно в шести. А поскольку я репортер молодежного журнала, понятно, что я буду на турнире. Даже обычному полицейскому найти меня – пара пустяков. Забавно: в один прекрасный день замечаешь, что стал совершенно предсказуем.
Быстро и без лишних церемоний меня провели в заднюю комнату. Я ничего не подписал, у меня не взяли отпечатки пальцев, мне ничего не объяснили. Мой молчаливый эскорт отвел меня в типичную комнату для допроса: окон нет, стены белые, возле голого стола – несколько разбитых стульев. И одинокая лампочка над столом болталась. Готовая съемочная площадка. Мне велели сесть, и затем копы, не говоря ни слова, ушли. Даже дверь за ними стукнула глухо, как в кино.
Делать в штаб-квартире токийской муниципальной полиции особо нечего, так что я занялся своим новым хобби – старался не думать о том, чего не мог забыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30