Все они были плотно закрыты.
– Где больная?
Привратник остановился перед самой последней дверью. Остановился и Хаэмуас, за спиной у него замерли Каса и Пенбу. Два посланных Амеком воина несли вахту в противоположных концах длинного коридора.
– Это юная танцовщица из хурритов. Могучий Бык около года назад впервые увидел, как она танцует, и пригласил ее пожить здесь. Она совсем крошечная, очень красивая. Она учит и других женщин своему искусству. – Без стука он распахнул дверь и почтительно отступил в сторону. – Это им и развлечение, и польза. Ведь многие такие ленивые.
Хаэмуас отпустил привратника и вошел в комнату. Здесь царила уютная, не слишком строгая атмосфера: стояло ложе, несколько стульев с разбросанными по ним подушками, имелся ковчежец – сейчас он стоял закрытый, – еще несколько коробок, в которых явно хранились пестрые наряды плясуньи. Дверь с противоположной стороны комнаты выходила, должно быть, в садик. На низком стуле у кровати сидела рабыня и рассказывала девушке сказку на каком-то иностранном языке – наверное, на хурритском, решил Хаэмуас. Ее тонкий, высокий голос звучал монотонно и заунывно, но юная танцовщица, накрытая полотняной простыней, внимала рассказу затаив дыхание, и в ее черных глазах отражался свет масляной лампы.
Когда Хаэмуас приблизился, она что-то резко сказала рабыне и сделала попытку приподняться на постели. Хаэмуас сделал ей знак не шевелиться.
– В комнате больного церемонии уместны только в том случае, если возносятся мольбы богам, – произнес он мягко. Рабыня тем временем тихонько присела в уголке, а Каса и Пенбу заняли свои места рядом с Хаэмуасом. – Что же с тобой случилось?
Девушка какое-то время молча смотрела на него, будто не понимая вопроса, и Хаэмуас стал думать, что, возможно, она не понимает египетский язык, но через некоторое время она, бросив смущенный взгляд на его спутников, откинула простыню. Все ее нежное маленькое тело, от шеи до самых лодыжек, покрывала красная сыпь. Внимательно осмотрев ее, Хаэмуас вздохнул, и в его вздохе были одновременно и облегчение, и разочарование. Облегчение – оттого, что ему не придется долго здесь задерживаться в такой поздний час, а разочарование было вызвано тем, что в ее болезни не было ничего необычного и интересного. Кивком головы Хаэмуас подозвал привратника.
– У других женщин есть такая же сыпь?
– Нет, царевич. – Привратник покачал головой. Значит, эта болезнь не заразная.
– Что она ест? То же самое, что и все остальные?
– Многие женщины требуют, чтобы им готовили отдельно, по собственному вкусу, – ответил привратник. – Уверяю тебя, царевич, еда эта свежайшая и наилучшего качества.
Хаэмуас сделал знак Пенбу, что записывать их беседу необязательно.
– Ну разумеется, – произнес он. Его слова прозвучали довольно резко, и Хаэмуас почувствовал, что вовсе не намерен смягчать каким-нибудь замечанием это впечатление. – Сыпь лечится просто. Приготовьте мазь из равных частей киперуса лугового, луковой шелухи, ладана и сока диких фиников. Рабыня должна втирать эту мазь в ее тело дважды в день, и через неделю все пройдет. Если нет, пошлите за мной. – Он уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, как рука девушки вцепилась в его одежду. Он взглянул на нее.
– А как же заклинание, великий царевич? – раздался тонкий голосок, в котором слышался сильный акцент. – Ты разве не будешь надо мной колдовать?
Хаэмуас посмотрел в ее черные глаза, полные тревоги, и улыбнулся. Он взял в руку ее мягкие пальцы и присел к ней на постель.
– Нет, милая, колдовство ни к чему, – заверил он девушку. – Нет никаких признаков, что твою болезнь наслали злые духи. Может быть, ты слишком много времени провела на солнце или искупалась в грязной воде, или твоей коже не понравилось какое-нибудь здешнее растение. Не волнуйся. Рецепт снадобья, которое будут для тебя готовить, был найден много лет назад в храме Озириса в Абидосе. Это очень надежное средство, и оно тебе обязательно поможет.
Вместо ответа она внезапно прижала его руку к губам, чего он никак не ожидал. Хаэмуас быстро высвободил руку и встал с кровати.
– Первый раз нужно натереть ее этим бальзамом прямо сейчас, чтобы больная смогла уснуть, – распорядился Хаэмуас и быстро вышел из комнаты. Он поспешил обратно по коридору, через сад, к своим носилкам, не в состоянии думать ни о чем, кроме массажа и долгожданного сна.
Хаэмуас отпустил Пенбу и воинов и остался наконец в одиночестве за закрытыми дверьми своих личных покоев, перед которым была выставлена ночная охрана. Каса принялся снимать с него черный парик, спадающий Хаэмуасу на плечи, вынимать из ушей любимые бирюзовые серьги, снимать многочисленные кольца и браслеты, украшавшие руки. Сняли и отложили в сторону набедренную повязку. С глубоким вздохом усталости и удовлетворения Хаэмуас опустился на ложе, уткнул лицо в гору подушек и почувствовал, как Каса роняет ему на спину капли благоуханного оливкового масла. Хаэмуас закрыл глаза и на долгое время полностью отдался в сильные руки Касы. Тот разминал напряженные после долгого дня узлы мускулов, твердой рукой скользил по его бедрам и ягодицам. Потом Каса сказал:
– Прошу меня простить, царевич, но ты неважно выглядишь, и самочувствие у тебя плохое. Твоя кожа сегодня будто козий сыр. Мышцы, что должны ее поддерживать, сделались дряблыми. Ты позволишь дать тебе совет?
Хаэмуас усмехнулся, не поднимая головы от подушек.
– Лекарь сам должен следовать своим советам? – спросил он. – Ну что же, давай, а потом уж я решу, стоит ли мне тратить время и силы на то, чтобы тебя слушать. Мне ведь, как ты знаешь, уже тридцать семь. Нубнофрет тоже все время повторяет, что тело у меня стареет, но пока оно исправно служит мне для исполнения обязанностей и не препятствует в получении удовольствий, я не хочу причинять ему никаких ненужных неудобств.
Крепкие пальцы Касы вонзились в его спину, и Хаэмуас понял, что слуга не одобряет его слов.
– Твое высочество проводит время, раскапывая древние гробницы и карабкаясь вверх и вниз по пирамидам, а для этого занятия требуются недюжинная крепость и ловкость, которыми ты скоро не сможешь похвастаться, – произнес он нравоучительно. – Я, любящий тебя раб, прошу: прикажи Амеку, пусть устраивает борцовские поединки, упражнения в стрельбе из лука, а также купания в реке. Твое высочество должно знать, что прекрасное тело требует непрестанного ухода.
Хаэмуас собирался было уже ответить что-нибудь резкое, как вдруг его внутреннему взору предстала юная танцовщица. Он тогда не рассматривал внимательно ее тело, занимался исключительно ее нездоровьем, но теперь вдруг ему ясно припомнились ее плоский живот, стройные бедра, изящный изгиб талии – ничего лишнего, никакого намека на жир. От этого видения ему сделалось грустно, он почувствовал себя старым и опустошенным. «Я просто устал», – уговаривал себя Хаэмуас.
– Спасибо, Каса, – произнес он наконец. – Убери масло. Смой мне краску с лица и рук и принеси ночную лампу. И прошу тебя: скажи Ибу, чтобы никакие звуки меня не тревожили, когда слуги завтра утром будут заниматься сборами.
Он предался в умные, заботливые и опытные руки Касы, и вот наконец дверь закрылась и он остался один. Только крошечный огонек пламени, заключенного в алебастровый сосуд, тихо мерцал, озаряя комнату, наполнявшуюся густыми, медленно колышащимися тенями.
Отбросив на пол подушку, Хаэмуас взял подголовник из черного дерева – фигурка Шу, поддерживающего небо, – и подложил под шею. Он закрыл глаза и уже засыпал, по-прежнему охваченный непонятной тоской, которая вдруг навалилась на него при воспоминании о безупречном теле юной наложницы отца. «Почему я не могу забыть ее?» – размышлял Хаэмуас сквозь сон. Почему вдруг эта девушка, на короткий миг промелькнувшая у него перед глазами, вдруг разбудила в душе целый океан тоски?
И тут он понял. Сна как не бывало. Ну конечно. Эта девушка напомнила ему ту, что стала первой в его жизни женщиной. Она была совсем юной, почти девочкой, не старше тринадцати лет, у нее были длинные быстрые ноги, твердые, едва начавшие набухать груди с темными кругами сосков, которые так непонятно напрягались, когда он касался их языком. Он и теперь чувствовал ее вкус, будто не прошло и часа с тех пор, как он познал эту девушку. Она состояла в многочисленной армии рабов, прислуживавших по мелочам более знатным и высокопоставленным слугам фараона. Хаэмуас – ему и самому едва исполнилось тогда пятнадцать лет – вошел в большой зал для приемов, где должен был обедать в тот день в обществе трех сотен друзей своего отца. Он прекрасно помнил жгучий, едкий запах тающих благовоний, стекавших по головным уборам гостей, ароматы огромных, расставленных повсюду связок лотоса, громкий смех, заглушавший звуки музыкальных инструментов.
Девушка подошла к нему с поклоном и надела на голову венок из васильков. Чтобы дотянуться, она приподнялась на цыпочки, и Хаэмуас почувствовал, как ее маленькие груди уперлись в его грудь, ощутил ее свежее дыхание. Она опустилась на ноги, отступила и снова поклонилась. Потом, уже опьяненный жаром ночи и особым вниманием, которое оказывал ему отец, Хаэмуас видел, как она порхает среди гостей, разнося на подносе золотые украшения. Он подошел к ней, взял из рук поднос, не глядя отдал его пробегавшему мимо мальчику-слуге и, сгорая от нетерпения, вывел ее в сад.
Ночь окутала их своим покрывалом, черная, как ее глаза, как жесткий треугольник волос под легкой юбчонкой, до которого его дрожащие пальцы так жаждали поскорее добраться. Они совокуплялись за кустом, где уже не слышны были грозные окрики ночного часового-шарданца. Потом она с хихиканьем поправила одежду и бросилась от него прочь.
Они не произнесли тогда ни единого слова, вспоминал Хаэмуас, рассматривая беззвучные тени на потолке опочивальни и тихо вздыхая, охваченный вдруг нахлынувшими на него яркими воспоминаниями. Конечно же, она знала, кто он такой, а он никогда даже и не задумывался об этой девушке. В ту ночь главным для него было новое, неизведанное ощущение, и теперь память услужливо рисовала яркие картины: ее тело под его пальцами и губами, терпкий вкус ее языка во рту, черные как ночь глаза, слегка прикрытые в минуты страсти, смотрящие прямо на него, когда он отдался власти собственного желания.
До этой минуты он о ней не думал. Были и другие девушки, с которыми он встречался вечерами у реки, за амбарами во время жарких, сводящих с ума летних дней, в своей комнате, поддавшись внезапному порыву. А потом, в шестнадцать лет, он взял в жены Нубнофрет, а через четыре года сделался верховным жрецом Птаха в Мемфисе. Он приступил к делу всей своей жизни, на место юношеских страстей пришли более серьезные и захватывающие увлечения. «Грусть о прошедшем, да, это я понимаю, – размышлял Хаэмуас, вновь закрывая глаза, чтобы заснуть. – Но откуда это чувство опустошенности? Потери? Что это значит? Единственное, чего мне не хватает в жизни, – это Свиток Тота, и если такова будет воля богов, мое желание исполнится и я подчиню себе силу, которая скрыта в этом свитке. Бедная хурритская плясунья. Сколько раз мой отец пробуждал желание в твоем безупречном теле? Ждешь ли ты его день ото дня или тебе приходится гасить огонь страсти?» Он провалился в сон, и воспоминания оставили его в покое.
ГЛАВА 2
Всем сердцем мы почитаем нашего победоносного правителя!
Велика слава нашего Царя среди богов!
Да будет он благословен, господин, правящий нами!
На следующее утро он проснулся поздно. Строго исполняя приказание своего господина, Иб сделал все, чтобы шум и суета предстоящего отъезда не доносились до дверей опочивальни, и поэтому никакие звуки не потревожили покоя Хаэмуаса. Он встал, съел свой обычный легкий завтрак, состоявший из фруктов, хлеба и пива, и не спеша прошел в умывальню. И сразу же, не успел он выйти из каменного зала для омовений и протянуть мокрые руки Касе, уже стоявшему наготове, его душу охватила неприятная досада. Ему не хотелось ехать на север, не хотелось вникать и разбираться в тонкой и запутанной интриге переговоров, требующих постоянной настороженности и соблюдения строжайшего этикета, не хотелось встречаться с отцом. Тем не менее он твердо сказал себе, что мать, во всяком случае, будет искренне рада его приезду, а после всех дел у него еще останется время, чтобы осмотреть великолепную библиотеку Рамзеса.
Хаэмуас вернулся в свои покои, где под бдительным присмотром Касы косметолог покрыл хной подошвы его ног и ладони, и, дожидаясь, чтобы высохла оранжевая краска, царевич слушал доклад Пенбу о последних новостях. Их оказалось немного. Пришло письмо от скотовода в Дельте, сообщающего, что в его стадах родилось двадцать телят, их уже успели переписать. В почте оказался также один объемистый свиток, при взгляде на который у Хаэмуаса от радостного предвкушения учащенно забилось сердце. Пенбу почтительно положил свиток на маленький столик рядом с ложем господина.
– Планы захоронений священных быков Аписа. Они уже готовы, царевич, и дожидаются твоего одобрения, – сказал он с улыбкой, понимая, как обрадован Хаэмуас. Но царевич, едва коснувшись рукой нагретого солнцем папируса, с сожалением отвернулся. Он оставит этот свиток на потом, раскроет его по возвращении из поездки, чтобы от души насладиться чтением в более спокойной обстановке.
Хна высохла, и косметолог принялся накладывать вокруг глаз черную сурьму. Ювелир тем временем раскрыл ларец, в котором хранились ожерелья Хаэмуаса. Он придирчиво рассматривал в медном зеркале свое отражение – плод трудов косметолога. Его глаза пристально вглядывались в черты собственного лица. Открывшаяся взору картина вселила в него уверенность. «Возможно, кожа слегка обвисла, – думал он, – и, пожалуй, по зрелом размышлении, следует прислушаться к совету Касы, но я все еще красивый мужчина. – В задумчивости он провел пальцем внизу щеки, там, где кожа натягивалась на нижней челюсти, и косметолог досадливо крякнул. – Нос у меня такой же, как у отца, тонкий и прямой. Нубнофрет он нравится по-прежнему. Рот, пожалуй, чуть излишне твердый и бескомпромиссный, но губы полные, спасибо матушке. Открытый, ясный взгляд. Да, пожалуй, я вполне еще могу сойти за интересного мужчину…»
Смутившись собственных размышлений, он со стуком опустил зеркало. Что за странные мысли! Он улыбнулся: «Знаешь, Хаэмуас, великий царевич Египта, мальчишка, сидящий в твоей душе, что-то расшалился. Уже давно его не видно и не слышно». Но тут к нему подошел ювелир, и Хаэмуасу пришлось отвлечься. Из ларца с драгоценностями он выбрал браслеты из электрума Электрум – природное золото с большим содержанием серебра.
, нагрудное украшение из драгоценного серебра, отделанное голубым фаянсом, и несколько золотых колец. Ювелир уже заканчивал свою работу, когда глашатай Рамоз зычно провозгласил:
– Царевна Шеритра.
Дочь вбежала к нему, и Хаэмуас смотрел на нее с улыбкой.
– Я так по тебе соскучилась вчера, папа, – проговорила она, быстро и неловко обнимая отца. Тотчас же вспыхнув, она спрятала руки за спину. – Мама сказала, что ты, наверное, не успеешь прийти пожелать мне спокойной ночи, но я все равно немножко ждала. Как дела у наложницы?
Хаэмуас обнял дочь, ощутив легкий укол тревоги – обычное чувство, охватывавшее его, если он пару дней не видел Шеритру. Она, его пятнадцатилетнее сокровище, вся, казалось, состоит из одних лишь костей да ломаных линий. Для ее небольшого роста у нее слишком длинные ноги, а о собственные неуклюжие ступни она, бывает, и запинается. Когда она была ребенком, слуги часто посмеивались над ее ужимками и гримасами, теперь же перестали смеяться, не желая ранить ее чувства. Узкие прямые платья, откровенно и безжалостно очерчивающие фигуру, не могли скрыть резко выпирающих костей таза, начисто лишенных плоти. Девушка упрямо продолжала одеваться по своему вкусу, хотя Нубнофрет много раз заставляла ее выбрать более модный стиль одежды, украшать себя складками и оборками, которые могли бы скрыть излишнюю худобу. Осознавая свое физическое несовершенство, она, можно подумать, решила из гордости отказаться от любых попыток соперничать с другими женщинами, поскольку это было бы ее недостойно.
Нубнофрет без устали повторяла дочери, что спину следует держать прямо, но плечи у девушки все время сгибались, нависая над грудью, почти такой же плоской, как и живот. Она старалась двигаться изящно и с достоинством, чтобы не слышать лишний раз язвительных замечаний матери, но ее старания не приносили ощутимых результатов. У нее был приятный овал лица, выразительный полный рот и большие ясные глаза, но всю картину портил крупный, унаследованный от Рамзеса нос.
Более дерзкая и смелая девушка сумела бы превратить свои недостатки в достоинства, но Шеритра была скромна, застенчива и легко ранима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Где больная?
Привратник остановился перед самой последней дверью. Остановился и Хаэмуас, за спиной у него замерли Каса и Пенбу. Два посланных Амеком воина несли вахту в противоположных концах длинного коридора.
– Это юная танцовщица из хурритов. Могучий Бык около года назад впервые увидел, как она танцует, и пригласил ее пожить здесь. Она совсем крошечная, очень красивая. Она учит и других женщин своему искусству. – Без стука он распахнул дверь и почтительно отступил в сторону. – Это им и развлечение, и польза. Ведь многие такие ленивые.
Хаэмуас отпустил привратника и вошел в комнату. Здесь царила уютная, не слишком строгая атмосфера: стояло ложе, несколько стульев с разбросанными по ним подушками, имелся ковчежец – сейчас он стоял закрытый, – еще несколько коробок, в которых явно хранились пестрые наряды плясуньи. Дверь с противоположной стороны комнаты выходила, должно быть, в садик. На низком стуле у кровати сидела рабыня и рассказывала девушке сказку на каком-то иностранном языке – наверное, на хурритском, решил Хаэмуас. Ее тонкий, высокий голос звучал монотонно и заунывно, но юная танцовщица, накрытая полотняной простыней, внимала рассказу затаив дыхание, и в ее черных глазах отражался свет масляной лампы.
Когда Хаэмуас приблизился, она что-то резко сказала рабыне и сделала попытку приподняться на постели. Хаэмуас сделал ей знак не шевелиться.
– В комнате больного церемонии уместны только в том случае, если возносятся мольбы богам, – произнес он мягко. Рабыня тем временем тихонько присела в уголке, а Каса и Пенбу заняли свои места рядом с Хаэмуасом. – Что же с тобой случилось?
Девушка какое-то время молча смотрела на него, будто не понимая вопроса, и Хаэмуас стал думать, что, возможно, она не понимает египетский язык, но через некоторое время она, бросив смущенный взгляд на его спутников, откинула простыню. Все ее нежное маленькое тело, от шеи до самых лодыжек, покрывала красная сыпь. Внимательно осмотрев ее, Хаэмуас вздохнул, и в его вздохе были одновременно и облегчение, и разочарование. Облегчение – оттого, что ему не придется долго здесь задерживаться в такой поздний час, а разочарование было вызвано тем, что в ее болезни не было ничего необычного и интересного. Кивком головы Хаэмуас подозвал привратника.
– У других женщин есть такая же сыпь?
– Нет, царевич. – Привратник покачал головой. Значит, эта болезнь не заразная.
– Что она ест? То же самое, что и все остальные?
– Многие женщины требуют, чтобы им готовили отдельно, по собственному вкусу, – ответил привратник. – Уверяю тебя, царевич, еда эта свежайшая и наилучшего качества.
Хаэмуас сделал знак Пенбу, что записывать их беседу необязательно.
– Ну разумеется, – произнес он. Его слова прозвучали довольно резко, и Хаэмуас почувствовал, что вовсе не намерен смягчать каким-нибудь замечанием это впечатление. – Сыпь лечится просто. Приготовьте мазь из равных частей киперуса лугового, луковой шелухи, ладана и сока диких фиников. Рабыня должна втирать эту мазь в ее тело дважды в день, и через неделю все пройдет. Если нет, пошлите за мной. – Он уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, как рука девушки вцепилась в его одежду. Он взглянул на нее.
– А как же заклинание, великий царевич? – раздался тонкий голосок, в котором слышался сильный акцент. – Ты разве не будешь надо мной колдовать?
Хаэмуас посмотрел в ее черные глаза, полные тревоги, и улыбнулся. Он взял в руку ее мягкие пальцы и присел к ней на постель.
– Нет, милая, колдовство ни к чему, – заверил он девушку. – Нет никаких признаков, что твою болезнь наслали злые духи. Может быть, ты слишком много времени провела на солнце или искупалась в грязной воде, или твоей коже не понравилось какое-нибудь здешнее растение. Не волнуйся. Рецепт снадобья, которое будут для тебя готовить, был найден много лет назад в храме Озириса в Абидосе. Это очень надежное средство, и оно тебе обязательно поможет.
Вместо ответа она внезапно прижала его руку к губам, чего он никак не ожидал. Хаэмуас быстро высвободил руку и встал с кровати.
– Первый раз нужно натереть ее этим бальзамом прямо сейчас, чтобы больная смогла уснуть, – распорядился Хаэмуас и быстро вышел из комнаты. Он поспешил обратно по коридору, через сад, к своим носилкам, не в состоянии думать ни о чем, кроме массажа и долгожданного сна.
Хаэмуас отпустил Пенбу и воинов и остался наконец в одиночестве за закрытыми дверьми своих личных покоев, перед которым была выставлена ночная охрана. Каса принялся снимать с него черный парик, спадающий Хаэмуасу на плечи, вынимать из ушей любимые бирюзовые серьги, снимать многочисленные кольца и браслеты, украшавшие руки. Сняли и отложили в сторону набедренную повязку. С глубоким вздохом усталости и удовлетворения Хаэмуас опустился на ложе, уткнул лицо в гору подушек и почувствовал, как Каса роняет ему на спину капли благоуханного оливкового масла. Хаэмуас закрыл глаза и на долгое время полностью отдался в сильные руки Касы. Тот разминал напряженные после долгого дня узлы мускулов, твердой рукой скользил по его бедрам и ягодицам. Потом Каса сказал:
– Прошу меня простить, царевич, но ты неважно выглядишь, и самочувствие у тебя плохое. Твоя кожа сегодня будто козий сыр. Мышцы, что должны ее поддерживать, сделались дряблыми. Ты позволишь дать тебе совет?
Хаэмуас усмехнулся, не поднимая головы от подушек.
– Лекарь сам должен следовать своим советам? – спросил он. – Ну что же, давай, а потом уж я решу, стоит ли мне тратить время и силы на то, чтобы тебя слушать. Мне ведь, как ты знаешь, уже тридцать семь. Нубнофрет тоже все время повторяет, что тело у меня стареет, но пока оно исправно служит мне для исполнения обязанностей и не препятствует в получении удовольствий, я не хочу причинять ему никаких ненужных неудобств.
Крепкие пальцы Касы вонзились в его спину, и Хаэмуас понял, что слуга не одобряет его слов.
– Твое высочество проводит время, раскапывая древние гробницы и карабкаясь вверх и вниз по пирамидам, а для этого занятия требуются недюжинная крепость и ловкость, которыми ты скоро не сможешь похвастаться, – произнес он нравоучительно. – Я, любящий тебя раб, прошу: прикажи Амеку, пусть устраивает борцовские поединки, упражнения в стрельбе из лука, а также купания в реке. Твое высочество должно знать, что прекрасное тело требует непрестанного ухода.
Хаэмуас собирался было уже ответить что-нибудь резкое, как вдруг его внутреннему взору предстала юная танцовщица. Он тогда не рассматривал внимательно ее тело, занимался исключительно ее нездоровьем, но теперь вдруг ему ясно припомнились ее плоский живот, стройные бедра, изящный изгиб талии – ничего лишнего, никакого намека на жир. От этого видения ему сделалось грустно, он почувствовал себя старым и опустошенным. «Я просто устал», – уговаривал себя Хаэмуас.
– Спасибо, Каса, – произнес он наконец. – Убери масло. Смой мне краску с лица и рук и принеси ночную лампу. И прошу тебя: скажи Ибу, чтобы никакие звуки меня не тревожили, когда слуги завтра утром будут заниматься сборами.
Он предался в умные, заботливые и опытные руки Касы, и вот наконец дверь закрылась и он остался один. Только крошечный огонек пламени, заключенного в алебастровый сосуд, тихо мерцал, озаряя комнату, наполнявшуюся густыми, медленно колышащимися тенями.
Отбросив на пол подушку, Хаэмуас взял подголовник из черного дерева – фигурка Шу, поддерживающего небо, – и подложил под шею. Он закрыл глаза и уже засыпал, по-прежнему охваченный непонятной тоской, которая вдруг навалилась на него при воспоминании о безупречном теле юной наложницы отца. «Почему я не могу забыть ее?» – размышлял Хаэмуас сквозь сон. Почему вдруг эта девушка, на короткий миг промелькнувшая у него перед глазами, вдруг разбудила в душе целый океан тоски?
И тут он понял. Сна как не бывало. Ну конечно. Эта девушка напомнила ему ту, что стала первой в его жизни женщиной. Она была совсем юной, почти девочкой, не старше тринадцати лет, у нее были длинные быстрые ноги, твердые, едва начавшие набухать груди с темными кругами сосков, которые так непонятно напрягались, когда он касался их языком. Он и теперь чувствовал ее вкус, будто не прошло и часа с тех пор, как он познал эту девушку. Она состояла в многочисленной армии рабов, прислуживавших по мелочам более знатным и высокопоставленным слугам фараона. Хаэмуас – ему и самому едва исполнилось тогда пятнадцать лет – вошел в большой зал для приемов, где должен был обедать в тот день в обществе трех сотен друзей своего отца. Он прекрасно помнил жгучий, едкий запах тающих благовоний, стекавших по головным уборам гостей, ароматы огромных, расставленных повсюду связок лотоса, громкий смех, заглушавший звуки музыкальных инструментов.
Девушка подошла к нему с поклоном и надела на голову венок из васильков. Чтобы дотянуться, она приподнялась на цыпочки, и Хаэмуас почувствовал, как ее маленькие груди уперлись в его грудь, ощутил ее свежее дыхание. Она опустилась на ноги, отступила и снова поклонилась. Потом, уже опьяненный жаром ночи и особым вниманием, которое оказывал ему отец, Хаэмуас видел, как она порхает среди гостей, разнося на подносе золотые украшения. Он подошел к ней, взял из рук поднос, не глядя отдал его пробегавшему мимо мальчику-слуге и, сгорая от нетерпения, вывел ее в сад.
Ночь окутала их своим покрывалом, черная, как ее глаза, как жесткий треугольник волос под легкой юбчонкой, до которого его дрожащие пальцы так жаждали поскорее добраться. Они совокуплялись за кустом, где уже не слышны были грозные окрики ночного часового-шарданца. Потом она с хихиканьем поправила одежду и бросилась от него прочь.
Они не произнесли тогда ни единого слова, вспоминал Хаэмуас, рассматривая беззвучные тени на потолке опочивальни и тихо вздыхая, охваченный вдруг нахлынувшими на него яркими воспоминаниями. Конечно же, она знала, кто он такой, а он никогда даже и не задумывался об этой девушке. В ту ночь главным для него было новое, неизведанное ощущение, и теперь память услужливо рисовала яркие картины: ее тело под его пальцами и губами, терпкий вкус ее языка во рту, черные как ночь глаза, слегка прикрытые в минуты страсти, смотрящие прямо на него, когда он отдался власти собственного желания.
До этой минуты он о ней не думал. Были и другие девушки, с которыми он встречался вечерами у реки, за амбарами во время жарких, сводящих с ума летних дней, в своей комнате, поддавшись внезапному порыву. А потом, в шестнадцать лет, он взял в жены Нубнофрет, а через четыре года сделался верховным жрецом Птаха в Мемфисе. Он приступил к делу всей своей жизни, на место юношеских страстей пришли более серьезные и захватывающие увлечения. «Грусть о прошедшем, да, это я понимаю, – размышлял Хаэмуас, вновь закрывая глаза, чтобы заснуть. – Но откуда это чувство опустошенности? Потери? Что это значит? Единственное, чего мне не хватает в жизни, – это Свиток Тота, и если такова будет воля богов, мое желание исполнится и я подчиню себе силу, которая скрыта в этом свитке. Бедная хурритская плясунья. Сколько раз мой отец пробуждал желание в твоем безупречном теле? Ждешь ли ты его день ото дня или тебе приходится гасить огонь страсти?» Он провалился в сон, и воспоминания оставили его в покое.
ГЛАВА 2
Всем сердцем мы почитаем нашего победоносного правителя!
Велика слава нашего Царя среди богов!
Да будет он благословен, господин, правящий нами!
На следующее утро он проснулся поздно. Строго исполняя приказание своего господина, Иб сделал все, чтобы шум и суета предстоящего отъезда не доносились до дверей опочивальни, и поэтому никакие звуки не потревожили покоя Хаэмуаса. Он встал, съел свой обычный легкий завтрак, состоявший из фруктов, хлеба и пива, и не спеша прошел в умывальню. И сразу же, не успел он выйти из каменного зала для омовений и протянуть мокрые руки Касе, уже стоявшему наготове, его душу охватила неприятная досада. Ему не хотелось ехать на север, не хотелось вникать и разбираться в тонкой и запутанной интриге переговоров, требующих постоянной настороженности и соблюдения строжайшего этикета, не хотелось встречаться с отцом. Тем не менее он твердо сказал себе, что мать, во всяком случае, будет искренне рада его приезду, а после всех дел у него еще останется время, чтобы осмотреть великолепную библиотеку Рамзеса.
Хаэмуас вернулся в свои покои, где под бдительным присмотром Касы косметолог покрыл хной подошвы его ног и ладони, и, дожидаясь, чтобы высохла оранжевая краска, царевич слушал доклад Пенбу о последних новостях. Их оказалось немного. Пришло письмо от скотовода в Дельте, сообщающего, что в его стадах родилось двадцать телят, их уже успели переписать. В почте оказался также один объемистый свиток, при взгляде на который у Хаэмуаса от радостного предвкушения учащенно забилось сердце. Пенбу почтительно положил свиток на маленький столик рядом с ложем господина.
– Планы захоронений священных быков Аписа. Они уже готовы, царевич, и дожидаются твоего одобрения, – сказал он с улыбкой, понимая, как обрадован Хаэмуас. Но царевич, едва коснувшись рукой нагретого солнцем папируса, с сожалением отвернулся. Он оставит этот свиток на потом, раскроет его по возвращении из поездки, чтобы от души насладиться чтением в более спокойной обстановке.
Хна высохла, и косметолог принялся накладывать вокруг глаз черную сурьму. Ювелир тем временем раскрыл ларец, в котором хранились ожерелья Хаэмуаса. Он придирчиво рассматривал в медном зеркале свое отражение – плод трудов косметолога. Его глаза пристально вглядывались в черты собственного лица. Открывшаяся взору картина вселила в него уверенность. «Возможно, кожа слегка обвисла, – думал он, – и, пожалуй, по зрелом размышлении, следует прислушаться к совету Касы, но я все еще красивый мужчина. – В задумчивости он провел пальцем внизу щеки, там, где кожа натягивалась на нижней челюсти, и косметолог досадливо крякнул. – Нос у меня такой же, как у отца, тонкий и прямой. Нубнофрет он нравится по-прежнему. Рот, пожалуй, чуть излишне твердый и бескомпромиссный, но губы полные, спасибо матушке. Открытый, ясный взгляд. Да, пожалуй, я вполне еще могу сойти за интересного мужчину…»
Смутившись собственных размышлений, он со стуком опустил зеркало. Что за странные мысли! Он улыбнулся: «Знаешь, Хаэмуас, великий царевич Египта, мальчишка, сидящий в твоей душе, что-то расшалился. Уже давно его не видно и не слышно». Но тут к нему подошел ювелир, и Хаэмуасу пришлось отвлечься. Из ларца с драгоценностями он выбрал браслеты из электрума Электрум – природное золото с большим содержанием серебра.
, нагрудное украшение из драгоценного серебра, отделанное голубым фаянсом, и несколько золотых колец. Ювелир уже заканчивал свою работу, когда глашатай Рамоз зычно провозгласил:
– Царевна Шеритра.
Дочь вбежала к нему, и Хаэмуас смотрел на нее с улыбкой.
– Я так по тебе соскучилась вчера, папа, – проговорила она, быстро и неловко обнимая отца. Тотчас же вспыхнув, она спрятала руки за спину. – Мама сказала, что ты, наверное, не успеешь прийти пожелать мне спокойной ночи, но я все равно немножко ждала. Как дела у наложницы?
Хаэмуас обнял дочь, ощутив легкий укол тревоги – обычное чувство, охватывавшее его, если он пару дней не видел Шеритру. Она, его пятнадцатилетнее сокровище, вся, казалось, состоит из одних лишь костей да ломаных линий. Для ее небольшого роста у нее слишком длинные ноги, а о собственные неуклюжие ступни она, бывает, и запинается. Когда она была ребенком, слуги часто посмеивались над ее ужимками и гримасами, теперь же перестали смеяться, не желая ранить ее чувства. Узкие прямые платья, откровенно и безжалостно очерчивающие фигуру, не могли скрыть резко выпирающих костей таза, начисто лишенных плоти. Девушка упрямо продолжала одеваться по своему вкусу, хотя Нубнофрет много раз заставляла ее выбрать более модный стиль одежды, украшать себя складками и оборками, которые могли бы скрыть излишнюю худобу. Осознавая свое физическое несовершенство, она, можно подумать, решила из гордости отказаться от любых попыток соперничать с другими женщинами, поскольку это было бы ее недостойно.
Нубнофрет без устали повторяла дочери, что спину следует держать прямо, но плечи у девушки все время сгибались, нависая над грудью, почти такой же плоской, как и живот. Она старалась двигаться изящно и с достоинством, чтобы не слышать лишний раз язвительных замечаний матери, но ее старания не приносили ощутимых результатов. У нее был приятный овал лица, выразительный полный рот и большие ясные глаза, но всю картину портил крупный, унаследованный от Рамзеса нос.
Более дерзкая и смелая девушка сумела бы превратить свои недостатки в достоинства, но Шеритра была скромна, застенчива и легко ранима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73