– Знаешь, юный царевич, – тихо проговорила она, – ты оказал мне честь.
– Честь? – воскликнул Гори. – Я с ума по тебе схожу, Табуба! Я не могу ни есть, ни спать, все мои мысли о тебе одной. Теперь-то мне понятно, почему эти роскошные девчонки, которых полно при дворе деда, нисколько не интересуют меня. Теперь-то я вижу, чего им недостает. Всю жизнь я провел словно во сне, и никто мне не был нужен! – Его голос от сильнейшего напряжения звучал резко и хрипло. – Позволь мне добиваться твоего расположения, Табуба, позволь доказать, что я уже не ребенок. Ведь породниться с одной из самых влиятельных семей в Египте не такая уж плохая участь!
Она удивленно приподняла брови:
– Но, Гори, дорогой мой, ты ведь меня совсем не знаешь. Твоя страсть ко мне не более чем плотское влечение, помноженное на твои собственные фантазии. А вдруг, когда ты узнаешь меня ближе, тебя ждет жестокое разочарование? – Она мягким движением, полным материнской нежности, провела по его волосам. – Ты просто немного увлекся мной, вот и все. Гори резко оттолкнул ее руку, потом схватил и страстно прижался к ней губами, касаясь языком кончиков пальцев.
– Меня нельзя назвать легкомысленным, Табуба. Это не просто увлечение. Мое чувство к тебе – долговечно.
Она не отняла руки.
– Всякий вельможа в любом уголке Египта будет смеяться над тобой, – предупредила она Гори. – Пусть у меня и знатное происхождение, все же кровь в моих жилах не настолько чиста и благородна, как того требуется для жены царевича. И я намного старше тебя.
Сжав ее пальцы между ладонями, Гори собрал остаток сил, чтобы улыбнуться.
– А сколько тебе лет?
Последовала пауза. Потом она произнесла с легким смешком:
– Боги даровали мне уже тридцать пять лет жизни.
– Это не имеет значения!
– А для меня – имеет. Я не могу привязать к себе такого молодого человека, как ты.
Она высвободилась из его объятий, и Гори откинулся на спинку стула. В голове стучало, его охватила легкая дурнота. Вдруг резко напомнило о себе больное колено.
– У тебя нет ко мне никаких чувств? – спросил он.
– А что сказал бы твой отец? – ответила она вопросом на вопрос. – Гори, ты полон очарования, и я не осталась равнодушна к твоим достоинствам. Никто в целом Египте не может остаться к ним равнодушным. Но ты для меня – прежде всего мой юный близкий друг. Ты можешь приходить ко мне когда захочешь, при условии только, что твои чувства останутся тайной и для твоей семьи, и для всех прочих друзей. Согласен?
– Согласен, – прошептал Гори. Самообладание давно уже покинуло его, вытесненное желанием доказать, что он – взрослый сильный мужчина, желанием, которое только усиливалось от ее, возможно, неосознанного покровительственного тона. – Но ты не ответила на мой вопрос.
– Нет, царевич, – произнесла она с особым смыслом. – Я ответила на твой вопрос. Не хочешь ли теперь чего-нибудь поесть? Может быть, надо перевязать тебе рану?
«Моей ране никакая перевязка не поможет!» – хотелось крикнуть ему во весь голос. Вся его душа требовала продолжить этот разговор, требовала, чтобы и Табуба призналась в своих чувствах, однако, руководствуясь неведомой ему доселе мудростью, Гори решил временно отступить. Лобовая атака не даст желаемых результатов. Табубу можно завоевать лишь терпением, свидетельствующим о тайной внутренней силе.
– Нет, спасибо, – кратко ответил он. – Мне пора домой. Меня еще ждут дела. Твое гостеприимство, Табуба, было, как, впрочем, и всегда, поистине безграничным. – Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе не звучала саркастическая усмешка.
Она поднялась, расстегнула сережку и с видимой неохотой протянула украшение Гори.
– В нашей семье испокон века почитают древнюю бирюзу, – сказала она. – Это украшение не знает себе равных по красоте и тонкости отделки, и, может быть, я закажу себе с него копию. Спасибо, царевич, за то, что позволил мне его примерить.
Гори завернул сережку и положил обратно в мешочек, висевший на поясе. Он с трудом поднялся с места, и, не говоря ни слова, Табуба проводила его в коридор.
День стоял в самом разгаре, и после прохлады ее спальни изнуряющая жара и слепящий свет обрушились на Гори с неожиданной силой. Гори попрощался с присущим ему достоинством, а она смотрела в его глаза с легкой улыбкой и просила навестить ее, как только выдастся возможность. Носилки ждали. Со вздохом Гори уселся на подушки, отдал слугам приказ и задернул занавеси.
Через некоторое время он, повинуясь внезапному порыву, отдернул тяжелые шторы, чтобы еще раз взглянуть на дом. Табуба по-прежнему стояла в тени навеса перед входом и смотрела ему вслед. Ее лицо было лишено всякого выражения, и она была не одна. Рядом с ней, обнимая ее за плечо, стоял брат, и его мрачное лицо тоже ничего не выражало. Гори быстро задернул занавеси, но вид этих неподвижных часовых – фигур мрачных и зловещих – не давал ему покоя весь остаток дня, безоблачного и раскаленного от солнца.

К тому часу, когда вся семья, едва закатилось солнце, собралась за обедом, Хаэмуас так и не сумел восстановить душевное равновесие. Во время двух первых перемен блюд Шеритра весело щебетала – рассказывала о Хармине и своих встречах с ним – и, привыкнув видеть отца всегда спокойным и уравновешенным, была немало уязвлена, когда Хаэмуас вдруг резко оборвал ее на полуслове, приказав замолчать. Даже Нубнофрет в кои-то веки вступилась за дочь, заметив мужу:
– Знаешь, Хаэмуас, можно обойтись и без грубостей.
Но Хаэмуас не ответил. Он машинально клал в рот еду, не ощущая ее вкуса и не слыша прекрасной музыки, звучавшей в обеденном зале. От его внимания не укрылось, что Гори сегодня необычайно сдержан и на обычные расспросы матери отвечает односложно. Хаэмуас решил, что завтра надо будет непременно еще раз осмотреть его рану. Подумав об этом, он, однако, сразу же позабыл о сыне. Едва он вернулся домой после посещения гробницы, Пенбу прочел ему полученный накануне от Веннуфера, его друга и соратника-жреца, свиток, в котором содержались веские и остроумные аргументы, касавшиеся их давнишнего, длившегося уже не один месяц спора о том, где похоронена голова Осириса. Теперь Хаэмуаса только при одной мысли о подобных предметах охватывала непреодолимая скука. От Гая, правителя Мемфиса, пришло приглашение на обед, но Хаэмуас распорядился, чтобы Пенбу от его имени ответил отказом. Си-Монту извещал брата, что виноградные лозы полностью избавились от заразы и теперь быстро созревают. При упоминании о болезни Хаэмуас вспомнил об известии, полученном от писца своей матери, но охватившее его чувство вины за собственное бездействие теперь, когда она слабеет день ото дня, он быстро задвинул в самый дальний уголок сознания. Скоро он продиктует для нее какое-нибудь бодрое письмо. Из Дельты пришли сообщения о том, как идут работы по замеру уровня Нила, продолжающего неумолимо снижаться, и от голоса чтеца, монотонно перечислявшего эти длинные списки цифр, Хаэмуас внезапно почувствовал резкую боль в животе, на которую раньше как-то не обращал внимания.
Он сгорал от страсти к Табубе. Он не мог, если бы и захотел, выбросить из головы ее образ – как она смеется, как двигается, как ходит. Все, что требовало его внимания и времени, отвлекая от этих мыслей, вызывало у Хаэмуаса бешеную ярость, и вчерашние откровения Гори тоже стали причиной его раздражения.
Едва закончился обед, Хаэмуас поднялся и вышел из зала. Он прошел в самый дальний угол сада и недвижно стоял там, глядя, как в небе встает бледная, идущая на убыль луна. Сегодня он уже совершил над собой огромное усилие – навестил жену в ее покоях, чтобы оказать внимание, сыграть с ней партию в сеннет, но теперь силы покинули его.
Утром ему вовсе не хотелось отправляться осматривать гробницу. Она стала для него олицетворением самой главной беды в безбрежном море других, мелких неприятностей. Он хотел лишь одного – спокойно ждать, не соизволит ли Табуба под каким-нибудь предлогом навестить его. Он сам собирался к ней через несколько дней, выбрав в качестве предлога рецепт лечебного средства из трав. Хаэмуас понимал, что на самом деле никакой предлог ему не нужен. Она была вдовой, а он – царевич и вправе иметь столько жен и наложниц, сколько ему заблагорассудится; но в глубине души это наваждение не давало ему покоя и будило чувство вины. Эта страсть захлестнула его с такой силой, что все прочее – работа, семья, государственные дела – перестало хоть что-то для него значить. Он уже принял решение, что впредь ничто не должно мешать ему, ничто не должно вставать между ним и предметом его вожделений. Он хладнокровно начал разрабатывать собственную кампанию по завоеванию этого ценного трофея.
Хаэмуас вздохнул, и охватившее его наваждение, казалось, еще усилилось, когда он обвел взглядом вокруг. Стояла роскошная, исполненная неги ночь, легкий ветерок ласкал кожу, а на черном небе ярко горели драгоценные россыпи звезд. Хаэмуасу вдруг вспомнилась бирюзовая сережка, найденная Гори, и его охватила гордость, не лишенная, однако, и примеси стыда. Он ясно увидел мысленным взором, как эта сережка качается в ухе на фоне высокой смуглой шеи, как она запутывается в гриве черных волос, источающих аромат мирры. Как она пришлась бы ей к лицу! «О, Тот! – тихо простонал Хаэмуас, воздевая руки, силясь унять душевную муку. – Если только ты меня любишь, помоги же мне! Помоги!» Символ божества Тот – бог месяца.

поднял высоко над домом свои острые рожки, разливая повсюду холодный, равнодушный свет.
Хаэмуас опустился на траву. Он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и долго смотрел, как в доме то в одном, то в другом окне веселым, ярким светом загораются лампы. Прошло еще какое-то время, и все огни погасли. С противоположной стороны стены, окружавшей сад, где располагались помещения для прислуги, обширные амбары и огромные кухонные постройки, слышались веселые взрывы смеха, громкий стук костей и фишек. Вскоре стихли и эти звуки.
Из-за кустов показался свет лампы, и до Хаэмуаса донесся голос Касы:
– Царевич, ты здесь?
– Да, – ответил Хаэмуас, не вставая с места. – Что-то мне не хочется спать, Каса. Разбери мне постель и поставь воду в прихожей, чтобы я мог умыться перед сном. А потом можешь идти отдыхать.
– Сам умоешься, царевич? – В голосе Касы слышалось возмущение, хотя Хаэмуас и не мог видеть его лица. – Вообще-то, я…
– Спокойной ночи, Каса, – твердо произнес Хаэмуас, и свет лампы, тревожно метнувшись в сторону, вскоре исчез за невидимыми колоннами. На самом деле у Хаэмуаса слипались глаза и все тело словно налилось свинцовой тяжестью, но под покровом этой телесной усталости его душа пребывала в смятении.
Когда в доме погасла последняя лампа, Хаэмуас поднялся, собираясь прогуляться по усадьбе, может быть, взглянуть на реку, но вместо этого он, сам того не желая, спустился к причалу, отвязал маленький ялик и достал весла. Это безумие, вновь и вновь убеждал его голос рассудка, но Хаэмуас словно зачарованный сильно работал веслами, зорко оглядывал пустынные, залитые лунным светом речные берега и при каждом ударе повторял про себя имя Табубы.
Мимо проплыли погруженные в молчаливую тьму северные предместья. Один раз на реке ему попался ярко освещенный плот, на котором развлекались любители покутить, но вскоре шум и крики стихли вдали. Хаэмуас повернул к восточному берегу, не обращая внимания на усталость и боль в ногах и плечах. «Я не должен этого делать, – говорил он себе. – Если кто-нибудь меня увидит, люди решат, что великий царевич лишился ума. Возможно, так и есть. Возможно, я попал во власть некоего волшебства. Возможно даже, что в эту минуту я лежу у себя дома в собственной постели и мне, очарованному луной, повелительницей Тота, только грезится, что я чего-то хочу, куда-то плыву. Что же, пусть чары длятся подольше. Пусть одолеют меня, пусть эта ночь рассеет живое время, истинную реальность, пусть приведет меня к ее дому, где я смогу, словно влюбленный юноша, стоять, скрытый полночной тьмой». Вода серебристыми струйками стекала с его весел, легкие волны бежали по реке, постепенно замирая и растворяясь во тьме там, где находился невидимый берег.
Крошечный причал перед ее домом легко было не заметить, так густо он был окружен прибрежной зеленью, но Хаэмуас точно подвел лодку к нужному месту. Он вышел на берег, привязал ялик и двинулся вперед по тропинке. На песчаной дорожке, усыпанной ломкими пальмовыми листьями, его шаги были совсем не слышны. Высокие деревья по обе стороны быстро уходили в темноту, неподвижные и величественные, словно колонны в храме, а их кроны высоко над головой нависали огромным шатром. Теперь Хаэмуас был почти уверен, что он в зачарованном сне. Еще один поворот тропинки, и его взору откроется дом с белыми стенами, сумрачно и таинственно сереющими в темноте, с закрытыми наглухо крошечными окошками. Он продолжал путь.
Вдруг Хаэмуас краем глаза заметил в стороне какое-то неясное движение и на время позабыл о своем ощущении нереальности происходящего. Он остановился. Кто-то крался за ним следом. «Надо было по крайней мере взять с собой Амека, – подумал Хаэмуас, напрягая слух и зрение. – Какой же я глупец». Он напряженно ждал, когда между деревьев послышится еще шорох. Шорох послышался, и через секунду, ступая по земле босыми ногами, навстречу ему вышла Табуба. В полутьме бледно вырисовывался ее силуэт. Распущенные волосы черным облаком обрамляли четко очерченное лицо. Хаэмуас с внутренним содроганием заметил, что на ней не было ничего из одежды, кроме легкой полупрозрачной ночной юбки, повязанной на бедрах. Без тени удивления она подошла к нему и остановилась.
– Царевич Хаэмуас, – сказала Табуба, – я могла бы догадаться, что это именно ты. Воздух сегодня полон твоим присутствием.
Она не спросила, зачем он пришел. Без украшений, без краски на лице, она казалась ему не старше шестнадцатилетней девушки. «Я – влюбленный юноша, – с радостью подумал Хаэмуас – О, Табуба!»
– Стоит мне подумать о тебе, как я становлюсь способным на самое невероятное, – ответил он. – Я хотел просто обойти вокруг твоего дома, словно влюбленный юнец, а потом отправиться восвояси. Прости мне мое неразумное поведение.
– Оно не более неразумное, чем мое, – с легкой улыбкой возразила Табуба. – Я люблю бродить под пальмами по ночам, когда мне не спится. А в последнее время сон часто бежит от меня.
– Почему? – быстро спросил Хаэмуас, и горло у него перехватило от волнения. Она подняла к нему темные глаза.
– Сама не могу понять, – прошептала она, – но я чувствую, царевич, что очень одинока. Сон не спешит приходить к тем, кто лишен покоя. – Юным, безыскусным движением она сцепила руки у лица. – Мой брат не очень разговорчив, хотя он и любит меня, а Хармин… – Она пожала плечами. – Хармин – молодой человек, занятый своими переживаниями.
Она пошла от него прочь, но не в сторону дома, а дальше вглубь, туда, где темнели деревья. Хаэмуас не отставал. Он взял ее за руку, и это движение получилось совершенно естественным. Их пальцы сплелись. Она остановилась в густой тени деревьев, и он повернул ее к себе, взяв и вторую ее руку в свою.
– Я так люблю тебя, – пылко произнес он. – Мне кажется, я полюбил тебя в ту самую минуту, когда впервые увидел, когда ты шла по пыльному берегу реки. Я прежде никогда не знал любви, Табуба, такой любви, чтобы она захватила и мою душу, мою ка, и мое тело. – Выпустив ее руки, он взял Табубу за плечи, коснулся изогнутой шеи, с благоговением провел пальцами по волосам, по лицу. – Я хочу, чтобы ты стала моей, – прошептал он. – Здесь, сейчас, под этими деревьями.
– Я жажду принять тебя в свои объятия, – тихим голосом отозвалась Табуба. – Столько раз я представляла себе, как это будет, а потом, едва заглянув в твои глаза, увидела в них отражение собственной страсти… – Она потерлась щекой о его руку. – Но я не отдаюсь с той легкостью, Хаэмуас, как это свойственно многим женщинам. Я живу по строгим законам древности и бегу от тяжких пороков века нынешнего.
Хаэмуас опустился на песок, увлекая ее за собой. Ее слова едва ли затронули его сознание, он понял лишь одно – с ее губ сорвалось искреннее признание, что она жаждет его объятий со всей силой страсти. Нежно прижав ее к земле, он приник головой к ее груди, лаская рукой стройное бедро. Он развязал легкие полотняные завязки, которые нащупали его пальцы, и поднял голову. Она лежала перед ним совершенно обнаженная, слегка вздымался плоский живот, и манящие бедра сводили его с ума обещанием неизведанных наслаждений.
Он приник языком к ее животу и заскользил вниз, но она взяла руками его голову и подняла к себе, ища губами его рот. Теперь она сама целовала его, сама стонала от наслаждения и восторга и прижималась к нему с такой страстью, что он не мог больше сдерживать свое желание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73