Хрустальные струи фонтана слабо серели в темноте. Рыбки в пруду в дальнем конце сада выплыли на поверхность и охотились теперь на комаров, которые в превеликом множестве вились над самой водой. От этой охоты в пруду возникали крошечные водовороты. Обезьяны подобрались поближе к людям и расселись на корточках неподалеку, не отрывая глаз от подносов с едой и просительно вытянув перед собой ладошки.
Наконец Нубнофрет смягчилась. Кивнув Ибу и главному домашнему управляющему, она поднялась с места, и все прочие последовали за ней.
«Чем, интересно, занята сейчас та женщина? – Эта мысль явилась Хаэмуасу совершенно неожиданно, когда он уже поднялся по широким ступеням среди колонн и направлялся в столовую, туда, откуда доносился великолепный букет цветочных ароматов и где музыканты уже начали свою игру. – Может быть, у нее есть муж, с которым они прогуливаются теперь по саду, наслаждаясь вечерней прохладой? А может быть, она живет в родительском доме, она – такая недотрога, презирающая мужчин, и сидит сейчас одна-одинешенька в своих покоях, пока ее родители стараются развлечь очередного воздыхателя, которому так и не суждено будет никогда приблизиться к ней? Нет, – его мысли текли своим чередом, пока Хаэмуас устраивался среди подушек, – она не юная девушка. У нее было много женихов, но никто ей не нужен. Она – из простых людей, но понимает, что достойна лучшей участи, и поэтому ждет своего принца».
Рядом с ним уселась Нубнофрет, и вскоре Хаэмуас вновь убедился, какой острый у жены язычок.
– Я уже привыкла, что ты оставляешь меня в одиночестве при всякой удобной возможности – если тебе вдруг стало скучно или же если государственные соображения позволяют не устраивать грандиозных приемов, – шипела она. – Но я все равно не позволю, чтобы в этом доме ты подрывал мой авторитет в глазах Шеритры или поощрял ее увиливания от исполнения своих обязанностей! Я не позволю, чтобы ты внушал ей, будто бы можно потакать всем своим прихотям!
Глядя ей в глаза, Хаэмуас хотел объяснить, что таким образом он всего-навсего собирался загладить свою вину перед Шеритрой за то, что накануне вечером не выполнил данного ей слова, но он не смог заставить себя пуститься в эти объяснения. Во всяком случае сейчас.
– Прошу прощения, Нубнофрет, – тихо произнес он, – ты совершенно права, и я не буду с тобой спорить.
Она откинулась на подушках, выражение ее лица смягчилось – жена готова была услышать от него массу ярых возражений и оправданий. Он нежно поцеловал ее в щеку, а она вдруг взяла его лицо обеими руками и прижала свои полные губы к его рту.
– Ты доводишь меня до полного отчаяния, – хрипло произнесла она, – но я все равно люблю тебя. – Ее губы пахли сладким медовым вином, язык играл у него во рту.
Несмотря на свое решение посвятить весь вечер семье, Хаэмуас, как будто занятый легкой беседой с родственниками, вновь обратился мыслями к таинственной незнакомке. Он видел, как при ходьбе у нее напрягаются икры, как поднимаются и опускаются ступни. Он ясно видел ее белое облегающее одеяние, туго натянувшееся на бедрах. «Но это же смешно, – убеждал он себя. – В Египте полно прекрасных женщин из многих стран. И я вижу их на каждом шагу – едва только выйду из дома, ступлю внутрь храма, когда работаю во дворце Пи-Рамзес. Что особенного именно в этой?» Ответа он не находил и наконец, подчиняясь воспитанной с годами самодисциплине, запретил себе думать о незнакомке. Слуга наполнил его чашу в четвертый раз, и Хаэмуас заметил, что Нубнофрет этим вечером особенно нежна с ним. Он старался изо всех сил поддерживать легкую беседу с детьми, но вино все же оказалось лучше беседы, оно было такое прохладное, душистое, что Хаэмуас оставил попытки разговоров, замолчал и отдался приятным ощущениям.
Потом, быстро и незаметно соскальзывая в сон, Хаэмуас успел подумать, что, пожалуй, выпил больше, чем следовало бы. Никто не отказывал себе в подобном удовольствии, но Хаэмуас понимал, что сейчас, когда ему исполнилось тридцать семь, он уже немолод, и по утрам после обильных возлияний накануне чувствует себя плохо. «У Нубнофрет тоже завтра будет болеть голова, – думал он, слегка раздосадованный на самого себя, тогда как глаза у него слипались, а он спросонья натягивал простыни до самого подбородка. – Я пил оттого, что меня мучило чувство вины, она же – стараясь заглушить раздражение. А пить надо только от радости». После этого мысли у него начали путаться.
Ему снился сон, и в этом сне он сидел на траве среди фруктового сада где-то в Дельте, под безжалостными лучами полуденного солнца, но жары он не чувствовал, наоборот, ему было очень и приятно. «Как славно, – думал он во сне, поднимая к солнцу лицо и закрывая глаза. – Такой сон – предзнаменование чего-то очень хорошего». Деревья вокруг клонились под тяжестью спелых плодов, и время от времени до его слуха доносился глухой удар – это яблоко отрывалось от ветки и падало на землю. Долгое время он так и сидел, наслаждаясь покоем и теплом и не задавая себе вопроса – ведь это всего лишь сон, – почему это так сильно пахнут цветущие деревья, ведь уже стоит время сбора урожая.
Хаэмуас чувствовал, как под одеждой разбухает, напрягается и растет его пенис. «Вот еще одно доброе предзнаменование», – подумал он во сне. Хаэмуасу показалось, что он открыл глаза. «Владения мои приумножатся». Ему почудилось, что в ярком солнечном свете, там, где неподвижно стояли подернутые тонкой пеленой деревья, он заметил какое-то неуловимое движение. Белое полотно одежды, как будто бы загорелая нога, опущенная вниз ступня, потом – рука, обвивающая древесный ствол, длинные изящные пальцы трепетно и нежно пробежали по коре. «Я тверд, как дерево, я полон сока жизни. Полон сока…» От пережитого наслаждения, от полноты эрекции у него закружилась голова, не отрывая глаз он смотрел на эти пальцы, нежно и страстно ласкающие дерево… Он проснулся. Хаэмуас лежал, подтянув колени к груди и обеими руками сжимая свой пенис. Он весь покрылся потом. Простыни были свалены в кучу на полу.
Хаэмуас поднялся. Он двигался неуверенно, как пьяный, голова неприятно кружилась. «Какое ужасное вино», – подумал он, схватив подвернувшуюся под руку одежду и обернув ее вокруг пояса. Ощупью выбирая дорогу, он добрался до двери и ступил в коридор. Он не имел понятия о том, сколько сейчас времени, но явно час уже поздний. Дом стоял, погруженный в тишину. Чуть пошатываясь, Хаэмуас дошел до покоев Нубнофрет и переступил через храпящих у входа стражников. На подстилке прямо у дверей крепко спала Вернуро, разбросав во сне руки. Хаэмуас обошел вокруг девушки и направился прямо в спальню к жене.
Она тоже спала, тихо дыша во сне. Ночная сорочка распахнулась до пояса, простыни сбились до самых колен. «Эта женщина – не Нубнофрет, – неясно думал Хаэмуас, склоняясь над женой. – Не моя изысканная жена. Это – Нубнофрет, опьяненная вином». От таких мыслей охватившее Хаэмуаса чувственное желание еще усилилось. Он неуклюже устроился на постели рядом с женой, отдернул тонкие покрывала и приник губами к ее соску. Сосок мгновенно стал твердым, Нубнофрет застонала, стала кожей тереться о его лицо. Хаэмуас чувствовал, как ноги у нее раздвинулись, бедра напряглись.
– Это ты, Хаэмуас? – прошептала она.
– Да, – ответил он тоже шепотом. – Можно мне, Нубнофрет?
Вместо ответа она взяла его руку и положила себе между ног, приподнимая голову, готовая ответить на его поцелуй. От нее пахло терпкими духами, которые она так любила, и ее кожа была горячей и упругой. Охваченный переживаниями недавнего сновидения, собственным неукротимым желанием, Хаэмуас занялся любовью с женой; он слышал, как она стонала и кричала в самые острые мгновения наслаждения, пока и он не извергся в сильнейшем взрыве. Мокрый и дрожащий, Хаэмуас повалился на нее. Нубнофрет плакала.
– Что с тобой, Нубнофрет? – хрипло спросил он в полном недоумении, не понимая, что происходит. Она резко оттолкнула его от себя.
– Что-то с Шеритрой, – коротко бросила она и соскользнула с кровати, вытянув руку и стараясь нащупать свою сорочку. Плохо понимая, что происходит, Хаэмуас вновь намотал вокруг пояса простыню, и они вдвоем выскочили в коридор.
Вернуро и стражники проснулись. Девушка, все еще сонная, пыталась зажечь лампу. Нубнофрет бросилась вперед, не обращая ни на кого внимания. Перед глазами Хаэмуаса вздрагивала грива каштановых колос, быстро мелькали босые ступни под колышащейся рубашкой из белого полотна. «Голые ноги, – подумал он, внезапно озадаченный. – Голые ступни. Солнечный свет. Яблоневый сад. Мой сон». И тут его как громом поразило: женщину из его сна, скрывающуюся за деревом, увешанным плодами, он уже видел раньше, видел вместе с Шеритрой, когда они катались по городу. А сам он только что разрушил защитные чары, которые должны были оградить его от злого колдовства, – ведь он занимался любовью с Нубнофрет. «Как такое могло случиться? – вновь и вновь, ошеломленный и охваченный ужасом, задавал он себе этот вопрос – И чтобы со мной! Такая потеря самообладания недопустима! Теперь мы все беззащитны».
Нубнофрет уже поворачивала к покоям Шеритры, когда оттуда показалась Бакмут. Служанка поклонилась.
– Что случилось? – накинулась на нее Нубнофрет.
– Просто приснился страшный сон, – ответила девушка. – Царевна попросила меня принести ей немного вина, чтобы успокоиться. Она проснулась.
Хаэмуас не стал ждать. Пройдя мимо обеих женщин, он подошел прямо к кровати Шеритры. Дочка сидела на постели, характерным жестом обхватив колени. Она была совершенно бледна. Увидев отца, она протянула руки ему навстречу, он сел рядом, и она уткнулась лицом ему в плечо.
– Что случилось, Солнышко? – спросил он мягко. – Все хорошо, я с тобой.
– Я и сама не знаю, – ответила Шеритра с дрожью в голосе, которую она безуспешно старалась унять. – Мне никогда не снились кошмары, ты ведь знаешь, но нынче ночью… – Она передернула плечами и подняла на него глаза. – Меня охватил какой-то ужас, страх. Мне никто не снился – ни человек, ни животное, а просто какое-то отвратительное чувство – будто сзади ко мне крадется существо, без глаз, без рук, но оно знает, что я… – я его добыча, оно мне угрожает и собирается меня сожрать.
Нубнофрет села на кровати рядом с дочерью и взяла ее за руку.
– Бакмут сейчас принесет тебе вина, – сказала она бодрым голосом, – и потом ты снова спокойно уснешь. Тебе просто приснился дурной сон, только и всего. Смотри, мы с отцом здесь, с тобой, все хорошо и спокойно. Слышишь, как кричит сова? Она охотится. Ты – у себя дома, в своей постели, и все в полном порядке. – Она гладила бледную руку дочери и улыбалась. Хаэмуаса переполняла нежность. Свободной рукой он обнял жену за плечи.
– Простите, что потревожила ваш сон, – сказала Шеритра. – Я сегодня провинилась перед мамой, и этот сон, должно быть, мне наказание за непослушание.
– Нет, наверное нет. – В кои-то веки Нубнофрет воздержалась от того, чтобы обратить ситуацию в свою пользу. – Вот и Бакмут. Возьми, выпей вина, а мы посидим с тобой, пока ты не заснешь.
Некрасивое лицо Шеритры стало спокойным и умиротворенным. Она взяла чашу с вином, сделала несколько глотков, потом откинулась на подушки.
– Отец, расскажи мне что-нибудь, – произнесла она сонным голосом, а он, бросив на жену радостный взгляд, принялся рассказывать. Не успел он, однако, произнести и нескольких фраз, как дыхание Шеритры стало ровным, бледные веки закрылись. Хаэмуас и Нубнофрет тихонько вышли из комнаты, а Бакмут затворила за ними дверь.
– Так мы успокаивали детей, пока те были совсем маленькими, – сказала Нубнофрет, когда они шли по коридору. – И хотя Шеритра сильно испугалась, я вновь почувствовала себя молодой. – Она задумчиво улыбнулась мужу из-под копны разметавшихся волос.
– Как, Нубнофрет, ты кажешься себе старой?! – спросил он с удивлением. – Но ты никогда…
– Никогда не подчеркиваю свой возраст? – закончила она его мысль. – Но это ведь вовсе не означает, что я его не ощущаю. Я совсем не холодная и безупречная хозяйка богатого дома, Хаэмуас.
Он посмотрел на жену, ожидая уловить в ее взгляде упрек. Однако упрека не было. Она в нерешительности смотрела на него, подобно молоденькой девушке, жаждущей поцелуя, но не готовой сделать первый шаг. Ее глаза, все еще чуть припухшие со сна, светились любовью. Хаэмуас обнял жену.
– Ты останешься со мной нынче ночью? – спросила она с мольбой в голосе. – Я так давно не чувствовала рядом тепла твоего тела. – И опять он не заметил в ее голосе знакомых и привычных ноток обвинения.
– Мне бы тоже этого хотелось, – признался он, а про себя подумал, что действие защитных чар все равно разрушено, и теперь близость с женой не принесет никакого вреда. И все же, лежа в постели рядом с ней и ощущая кожей теплоту ее тела, он снова ясно увидел перед собой ту женщину на улице. И весь огромный дом сразу наполнился темными тенями – предзнаменованием кошмара, разбудившего нынче ночью Шеритру. Хаэмуас уснул, шепча молитву.
На следующий день он долго мучился от сильнейшей головной боли, его одолевала усталость. Вся семья собралась с утра в большом прохладном зале; они сидели, наслаждаясь тишиной и покоем, прежде чем разбежаться по своим делам.
– Я займусь планами по захоронению быков Аписа, это слишком долго откладывалось, потом я ненадолго отправлюсь в храм Птаха, – сообщил Хаэмуас.
В ответ Нубнофрет лишь приподняла брови. Поцеловав мужа в щеку, она плавной походкой вышла из комнаты. Хаэмуас с удивлением заметил, что за ней послушно последовала и Шеритра.
– А я отправлюсь сегодня в гробницу, – объявил отцу Гори. – Вечером меня пригласили в гости в один дом в квартале иноземцев, так что увидимся за обедом, отец.
Хаэмуас смотрел вслед сыну, любуясь его легкостью, ловкостью движений и великолепно развитыми ногами. Потом он со вздохом отвернулся. Что это значит – молодость и красота, богатство и преклонение. Хаэмуас прекрасно знал, что гороскоп Гори день ото дня пророчил ему удачу, тогда как его собственный становился все более и более двусмысленным и неопределенным.
Хаэмуас вернулся к себе в кабинет. Пенбу уже приготовил для него стопку официальной корреспонденции и сидел на полу, готовый записывать под диктовку. Хаэмуас окинул комнату полным сожаления взглядом, – яркое солнце поздней весны заливало весь пол потоками света, проникавшего через узкое окно, расположенное высоко наверху. Он рывком раскрыл первый лежащий перед ним свиток. «Сегодня я сначала совершу подношения Птаху, призванные оградить этот дом от напастей, а потом прогуляюсь по реке, – такое обещание дал себе Хаэмуас. – И думать ни о чем не буду, только слушать, как шелестит листва и поют в зарослях птицы».
Покончив с письмами, Хаэмуас позвал к себе архитектора, и около двух часов они беседовали о том, как лучше устроить захоронения быков. Работа зодчего пришлась ему по вкусу, и Хаэмуас, прежде чем удалиться в личные покои на легкий завтрак, тщательное омовение и переодевание, распорядился, чтобы раскопки начинались незамедлительно. Потом в сопровождении Амека и Иба он сел в большую лодку и отправился вниз по каналу, тому самому, где во время празднеств из храма плыла священная лодка Птаха.
Неподалеку от храма Хаэмуас сошел на берег и направился дальше пешком, под сенью священных сикомор Птаха, к ступеням, спускающимся к воде у подножия храма, и дальше, по нагретым солнцем гранитным плитам, огороженным двумя массивными пилонами. Он приблизился к внешнему двору храма. Верная свита следовала за ним.
В этом дворе уже собрались молящиеся. Легким, едва заметным облачком над пилонами внутреннего дворика святилища поднимались ладанные курения, доносились негромкие голоса певцов и звон бубнов. Хаэмуас снял сандалии и отдал Ибу. Он принес свое любимое ожерелье из бирюзы, украшенное посередине Оком Гора, – это было его приношение богу, в храме которого он исполнял обязанности жреца три месяца в году. Прижав ожерелье к обнаженной груди, Хаэмуас пошел во внутренний двор, стараясь по дороге не задеть случайно простых людей, погруженных в молитву. Они стояли, закрыв глаза и широко раскинув руки. Амек и Иб укрылись в тени высокой стены.
Хаэмуас ступил во внутреннюю часть храма. Здесь находились только жрецы и музыканты. Птаху поклонялись в течение всего дня, с самой зари, когда святилище открывалось, бога кормили и одевали, и до заката, когда его земной дом, овеянный мрачной таинственностью, запирался на замок. На мгновение Хаэмуас замешкался, вслушиваясь в ритм ритуальных песнопений и вглядываясь в движения танцоров, прославляющих божество. Потом, найдя для себя место, он простерся ниц и начал возносить молитвы.
Обе части храма – и внешний, и внутренний двор – не имели крыши, и Хаэмуаса нещадно жгло солнце, когда он поднялся с земли, а потом снова распростерся лицом вниз на песчаном полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73