Конфискация ложится тяжелым бременем на
плечи слабых, заставляет невинных страдать от тех на-
казаний, которым должны подвергаться виновные, и,
доводя их до отчаяния, ставит перед страшной необ-
ходимостью идти на преступление. Что может быть
155
печальнее зрелища семьи, влачащей жалкое существо-
вание и всеми презираемой из-за преступлений главы
семьи, которому она вынуждена подчиняться по за-
кону, и в силу этого не имеет права препятствовать
ему в совершении преступлений, даже если бы была
в состоянии сделать это.
ХХУ10 ДУХЕ
СЕМЕЙНОМ
та тибельная и освященная традицией неспра-
ведливость одобрялась даже самыми просвещенными
людьми и допускалась в самых свободных республи-
ках, так как общество рассматривалось, скорее, как
союз семей, чем союз индивидов. Представим себе
сто тысяч свободных личностей или двадцать тысяч
семей, состоящих из пяти членов каждая, включая в
это число и тлаву семьи, который ее представляет. Ес-
ли это союз семейств, то он состоит всего из двадца-
ти тысяч свободных людей и из восьмидесяти тысяч
157
рабов. Если же это союз индивидов, то в нем его ты-
сяч свободных граждан и ни одного раба. В первом
случае - это республика, состоящая из двадцати ты-
сяч небольших монархий, во втором случае - респуб-
ликанский дух будет не только витать над площадя-
ми и народными собраниями, но и над домашними
очагами, вокруг которых в основном сосредоточено
людское счастье и горе. Поскольку в первом случае
законы и нравы являются- продуктом образа мыслей
и понятий членов республики, то есть глав семейств,
то, следовательно, монархический дух проникает ма-
ло-помалу в самое сердце республики. Причем его
проявления одерживаются только столкновениями
противоположных интересов каждого, но никак не
чувством, воспитанном на идеалах свободы и равен-
ства. Для духа семейного характерна мелочность и не-
способность подняться над повседневностью. Респуб-
ликанский же дух, являясь крестным отцом общих
принципов, обозревает факты и обобщает их, груп-
пируя по основным классам в зависимости от важ-
ности их для блага наибольшего числа людей. В ре-
спублике семей сыновья остаются под властью главы
семьи, пока он жив, и вынуждены ждать его смерти,
чтобы зависеть только от законов. Исполненные по-
корности и страха уже в расцвете сил, когда опыт
еще не успел умерить пылкость их чувств, смогут ли
они, дряхлея и угасая, бороться с пороком, всегда
стоящем на пути добродетели, то есть в возрасте, ког-
158
да, отчаявшись увидеть плоды своих трудов, люди
уже не стремятся изменить мир?
Но если в республике каждый является граждани-
ном, то отношения в семье строятся не на основе
принципа подчинения, а на основе договора. И сы-
новья, освобождаясь с возрастом от естественной
опеки родителей, обусловленной их младенческой сла-
бостью и необходимостью их воспитания и защиты,
становятся свободными членами своего полиса. Главе
семьи они подчиняются, чтобы пользоваться преиму-
ществами, которые дает семья, подобно свободным
граясданам, объединившимся в большое сообщество.
В первом случае сыновья, то есть большая и наибо-
лее полезная часть нации, находятся в подчинении у
отцов семейств. Во втором, наоборот, не существует
никаких других уз, кроме как скрепленных священ-
ным и нерушимым долгом оказывать друг другу по-
мощь и чувством благодарности за содеянное добро.
И эти узы рвутся не столько и>за бессердечия люд-
ского, сколько из-за ложно понятой необходимости
подчиняться законам.
Такие противоречия между законами семейного
союза и правовой основой государства граждан со-
здают исключительно благоприятную среду для но-
вых противоречий между личной и общественной
моралью и порождают в душе человека постоянный
конфликт. Первая внушает покорность и страх, вто-
рая - мужество и свободу. Первая учит заботиться
об ограниченном числе конкретных лиц, вторая -
159
обо всех людях. Первая требует постоянно прино-
сить себя в жертву тщеславному идолу, именуемому
блаiополучием семей, которое часто не является тако-
вым для ее членов. Вторая учит заботиться о собст-
венных интересах, не нарушая законов, или же по-
буждает принести личные интересы в жертву отечест-
ву, награждая тем чувством воодушевления, которое
настраивает на совершение этого поступка. Такие
противоречия приводят к тому, что добродетель вы-
зывает в людях раздражение. Они находят ее чем-то
неопределенным и расплывчатым, как бы располо-
женным на таком значительном расстоянии, когда
предметы материального мира и нравственные поня-
тия теряют свои очертания. Как часто человек, огля-
дываясь на свое прошлое, с удивлением обнаружива-
ет бессовестность своих поступков! По мере увеличе-
ния общества каждый его член становится все мень-
шей его частью, как целого. Соответственно ослабева-
ет и республиканский дух, если он не находит под-
держки в законах. Общество, как и человеческое те-
ло, имеет естественные пределы. Своего рода превы-
шение этих пределов неизбежно нарушает нормаль-
ное развитие. Представляется, что размеры государст-
ва должны быть обратно пропорциональны воспри-
имчивости тех, кто его населяет. В противном случае,
при одновременном увеличении размеров государст-
ва и его населения сама эффективность хороших за-
конов станет препятствием при пресечении ими пре-
ступлений. Слишком большая республика может из-
160
бежать деспотизма только путем разделения и после-
дующего объединения в союз федеративных респуб-
лик. Но как достичь этого? Это мог бы сделать дик-
татор, обладающий мужеством Суллы и гением сози-
дания, равным его разрушительному гению. Такому
человеку, будь он честолюбив, была бы уготована веч-
ная слава. Будь он философом, благословение граж-
дан примирило бы его с утратой власти при условии,
однако, что их неблагодарность все еще задевает его
самолюбие. По мере того, как чувство неразрывного
единства с нацией в нас ослабевает, усиливаются на-
ши чувства к окружающим нас предметам. И пото-
му с усилением деспотизма усиливается чувство друж-
бы. А семейные нравственные ценности, не играю-
щие обычно сколь-нибудь значительной роли, стано-
вятся общераспространенными или даже единствен-
ными. На основании сказанного каждый может убе-
диться в том, какая узость взглядов была присуща
большинству законодателей.
XXVII МЯГКОСТЬ
НАКАЗАНИЙ
днако ход моих мыслей отвлек меня от пред-
мета моих исследований, и я спешу к нему вернуть-
ся. Не в жестокости, а в неизбежности наказания за-
ключается один из наиболее эффективных способов
предупредить преступления. А как следствие этого, и
в бдительности властей, и в строгости неумолимых
судей, которая, однако, лишь при мягком законода-
тельстве становится полезной добродетелью. Неизбеж-
ность наказания, даже умеренного, всегда производит
более сильное впечатление, чем страх подвергнуться
162
самому суровому наказанию, если при этом сущест-
вует надежда на безнаказанность. Лаже самые незна-
чительные страдания, если они неизбежны, заставляют
трепетать от страха человеческую душу, тотда как на-
дежда, этот дар небес, часто заменяет нам все и всег-
да отодвигает на задний план мысль о суровости на-
казания, особенно если корыстолюбие и порочные
слабости укрепляют нашу веру в то, что надежда на
безнаказанность может сбыться. Жестокость наказа-
ния приводит к тому, что желание избежать его уси-
ливается в зависимости от того, сколь велико угрожа-
ющее нам страдание. Она чревата также тем, что че-
ловек, стремясь избежать наказания за одно преступ-
ление, совершает целый ряд других. В тех странах и в
те эпохи, где и когда применялись самые жестокие
наказания, были совершены и наиболее кровавые и
бесчеловечные деяния, ибо тот же самый дух изувер-
ства, который водил рукой законодателя, направлял и
руку бандита, и наемного убийцы. С престола этот
дух предписывал железные законы жестоким душам
покорных рабов. А темные души подданных взывали
к уничтожению тиранов, чтобы на их место поста-
вить новых.
По мере ужесточения наказаний еще более черстве-
ли души людей, подобные жидкостям, всегда прини-
мающим форму сосуда, который они наполняют. И
всегда живая сила страстей приводит к тому, что по-
сле ста лет жестоких казней колесование страшит не
больше, чем прежде устрашало тюремное заключение.
163
Наказание достигнет своей цели, если страдания, им
причиняемые, превысят выгоды от преступления.
Причем такой расчет должен включать в себя неиз-
бежность наказания и потерю выгод от совершаемо-
го преступления. Все, что сверх того, - от лукавого и
является, следовательно, тираническим. Сдерживаю-
щим фактором людских деяний служит постоянно
повторяющееся, а потому и известное им зло, а не
то, что им неизвестно. Представим себе две страны.
В обеих в основу классификации преступлений и на-
казаний положен принцип соответствия между суро-
востью наказания и тяжестью преступления. Но в од-
ной из них высшая мера наказания - пожизненная
каторга, а в другой - колесование. Я утверждаю, что
высшая мера наказания в первой стране будет устра-
шать столь же сильно, что и высшая мера наказания
во второй. Но если бы нашелся повод для введения
в первой стране высшей меры наказания второй, то
этот же повод послужил бы основанием для ужесто-
чения наказания и в этой последней, и в ней бы не-
изменно перешли бы от колесования к медленным и
более изощренным пыткам и дошли бы в конце
концов до применения высших, наиболее утончен-
ных достижений палаческого искусства, слишком хо-
рошо известного тиранам.
Два других гибельных последствия жестокости на-
казаний противоречат даже самой цели предупрежде-
ния преступлений. Первая заключается в том, что ста-
новится нелегко соблюсти строгое соответствие меж-
164
ду тяжестью преступления и суровостью наказания,
ибо, несмотря на большое разнообразие наказаний,
которого можно достичь, все больше изощряясь в
жестокости, невозможно перейти высший предел чув-
ствительности человеческого организма. Если достиг-
нут этот предел, для предупреждения преступлений
еще более тяжких и жестоких не найдется адекватной
высшей меры наказания. Другое отрицательное по-
следствие жесткости наказаний заключается в безнака-
занности преступлений, порождаемых жесткостью
казни. Людское добро и зло имеют свои пределы. И
зрелище, слишком жестокое для человечества, может
вызвать лишь сиюминутный восторг по поводу свер-
шившегося преступления, но никак не стать постоян-
ной системой, каковой надлежит быть закону. Если
законы действительно жестоки, то они или изменяют-
ся или неизбежно порождают безнаказанность.
Кто, читая историю, не содрогнется от ужаса тех
варварских и ненужных истязаний, хладнокровно
изобретенных и применяемых людьми, которые по-
читали себя мудрецами? Кто не удет возмущен до
глубины души при виде тысяч несчастных, которых
бедствия заставляют возвращаться в первобытное со-
стояние, поскольку законы, всегда служившие интере-
сам меньшинства в ущерб большинству, сознательно
способствуют такому положению или допускают его?
Кто же не будет также возмущен предъявлением не-
лепых обвинений, измышленных трусливым невеже-
ством, или обвинений в неизменной верности своим
165
убеждениям равно как и тем, что люди, наделенные
одними и теми же чувствами, а потому и теми же
страстями, на потеху фанатичной толпы подвергают
себе подобных изощренным пыткам с соблюдением
всех продуманных до мелочей формальностей?
XXVIII О СМЕРТНОЙ
КАЗНИ
ви то злоупотребление смертными приговорами,
которое никогда не делало людей лучше, побудило
меня исследовать вопрос о том: действительно ли
смертная казнь полезна и оправдана при хорошо уст-
роенном правлении? Что это за право, присвоенное
людьми, зверски убивать себе подобных? Несомнен-
но, его происхождение иное, чем у верховной власти
и законов. Эти последние не что иное, как сумма ча-
стиц личной свободы каждого. Они являются выра-
жением общей воли, которая, в свою очередь, - со-
167
вокупность воль частных. Но кто же захочет предо-
ставить право другим произвольно распоряжаться
своей жизнью? Каким образом малая толика собст-
венной свободы, отданная каждым ради общего бла-
га, сделала возможной жертву величайшего из всех
человеческих благ - жизнь? Но как в таком случае
примирить этот принцип с другим, запрещающим
человеку лишать себя жизни, в то время, как он дол-
жен был бы иметь право на самоубийство, если мог
уступить его другому лицу или целому обществу?
Следовательно, как я показал, смертная казнь не
является правом и не может быть таковым. Это -
война государства с гражданином в тех случаях, ког-
да оно считает полезным и необходимым лишить его
жизни. Но если я докажу, что смертная казнь ни по-
лезна, ни необходима, я выиграю дело человечества.
Смерть человека может считать необходимой
только по двум причинам. Первая заключается в
том, что гражданин, несмотря на лишение свободы,
продолжает оставаться влиятельным и могуществен-
ным, угрожая безопасности государства, ибо уже сам
факт его существования несет в себе угрозу для пра-
вящего режима. Смерть гражданина делается, следо-
вательно, необходимой, когда государство борется за
то, чтобы вернуть или не потерять свою свободу, или
когда беспорядок заменяет законы в эпоху анархий.
Но во время спокойного господства законов, когда
существующий образ правления поддерживается все-
ми гражданами, опирается вовне и внутри на силу и
168
общественное мнение, - более, может быть, значи-
мое, чем сила, - и когда верховная власть является
истинным представителем народа, а богатство поку-
пает лишь удовольствия, но не власть, я не вижу не-
обходимости в лишении гражданина жизни, за иск-
лючением случая, когда его смерть является единст-
венным средством удержать других от совершения
преступлений. Это и есть вторая причина, согласно
которой смертная казнь может считаться оправдан-
ной и необходимой. Если опыт всех веков, в течение
которых смертная казнь никогда не удерживала лю-
дей, решившихся посягнуть на общественный поря-
док, если примеры римлян и императрицы Моско-
вии Елизаветы, преподавшей отцам народов своим
двадцатилетним правлением блистательный урок, по
крайней мере не уступающий по силе своего воздей-
ствия множеству завоеваний, купленных ценой крови
сынов отечества, не убеждают людей, для которых
язык разума всегда подозрителен и которым лишь
язык власти всегда понятен, то достаточно обратиться
Елизмгта Петровна (1709-1761 а.) - руикая императрица,
дач Петра 1. Вюшла на престол < резулiтате iосударстинною
переворота 25 ноября 1741 i. ПреЗ мтуплгккем м престол она
обещала никою не казнит> > перноЭ моею царстимания и отме-
нила смертную калм у козами 1753 и 1754 ч. (Смертная казнi,
Зеиствителiно, не исполнялаа > и,ярст>омн>е Елиiаитм Петро>-
ни. ОЗнако формалiне она не iТила отменена окончательно. Ста-
раннями императрицм лише наметилаи положителеная "пенЗен-
ция развития российскоюуiоловною мкокоЗателитм е зком на-
проiлення - РеЗ.)
169
к природе человека, чтобы убедиться в справедливо-
сти моих слов.
Не суровость наказания, а продолжительность его
морального воздействии - вот что производит наи-
большее влияние на душу человека, потому что наши
чувства легче и надолго воспринимают слабое, но по-
вторяющееся впечатление, чем сильное, но быстро
проходящее потрясение. Сила привычки - явление
общее для всех чувствующих существ. Человек при ее
помощи выучивается говорить, ходить, удовлетворять
свои потребности. И соответственно нравственные
понятия запечатлеваются в человеческом сознании
только посредством продолжительного и повторяю-
щегося воздействия. Не страшное, но мимолетное
зрелище смертной казни злостных рецидивистов
представляется наиболее действенным средством удер-
жания людей от преступлений, а постоянный и ис-
полненный тяжких страданий пример, когда человек,
лишенный свободы и превращенный в подобие ра-
бочего скота, возмещает своим каторжным трудом
ущерб, нанесенный им обществу. Воздействие этого
постоянно повторяющегося, а потому и наиболее
эффективного напоминания самим себе: "Я буду низ-
веден до такого же жалкого состояния, если совершу ана-
логичное преступление", гораздо сильнее, чем мысль о
смерти, которую люди всегда представляют себе в ту-
манной дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
плечи слабых, заставляет невинных страдать от тех на-
казаний, которым должны подвергаться виновные, и,
доводя их до отчаяния, ставит перед страшной необ-
ходимостью идти на преступление. Что может быть
155
печальнее зрелища семьи, влачащей жалкое существо-
вание и всеми презираемой из-за преступлений главы
семьи, которому она вынуждена подчиняться по за-
кону, и в силу этого не имеет права препятствовать
ему в совершении преступлений, даже если бы была
в состоянии сделать это.
ХХУ10 ДУХЕ
СЕМЕЙНОМ
та тибельная и освященная традицией неспра-
ведливость одобрялась даже самыми просвещенными
людьми и допускалась в самых свободных республи-
ках, так как общество рассматривалось, скорее, как
союз семей, чем союз индивидов. Представим себе
сто тысяч свободных личностей или двадцать тысяч
семей, состоящих из пяти членов каждая, включая в
это число и тлаву семьи, который ее представляет. Ес-
ли это союз семейств, то он состоит всего из двадца-
ти тысяч свободных людей и из восьмидесяти тысяч
157
рабов. Если же это союз индивидов, то в нем его ты-
сяч свободных граждан и ни одного раба. В первом
случае - это республика, состоящая из двадцати ты-
сяч небольших монархий, во втором случае - респуб-
ликанский дух будет не только витать над площадя-
ми и народными собраниями, но и над домашними
очагами, вокруг которых в основном сосредоточено
людское счастье и горе. Поскольку в первом случае
законы и нравы являются- продуктом образа мыслей
и понятий членов республики, то есть глав семейств,
то, следовательно, монархический дух проникает ма-
ло-помалу в самое сердце республики. Причем его
проявления одерживаются только столкновениями
противоположных интересов каждого, но никак не
чувством, воспитанном на идеалах свободы и равен-
ства. Для духа семейного характерна мелочность и не-
способность подняться над повседневностью. Респуб-
ликанский же дух, являясь крестным отцом общих
принципов, обозревает факты и обобщает их, груп-
пируя по основным классам в зависимости от важ-
ности их для блага наибольшего числа людей. В ре-
спублике семей сыновья остаются под властью главы
семьи, пока он жив, и вынуждены ждать его смерти,
чтобы зависеть только от законов. Исполненные по-
корности и страха уже в расцвете сил, когда опыт
еще не успел умерить пылкость их чувств, смогут ли
они, дряхлея и угасая, бороться с пороком, всегда
стоящем на пути добродетели, то есть в возрасте, ког-
158
да, отчаявшись увидеть плоды своих трудов, люди
уже не стремятся изменить мир?
Но если в республике каждый является граждани-
ном, то отношения в семье строятся не на основе
принципа подчинения, а на основе договора. И сы-
новья, освобождаясь с возрастом от естественной
опеки родителей, обусловленной их младенческой сла-
бостью и необходимостью их воспитания и защиты,
становятся свободными членами своего полиса. Главе
семьи они подчиняются, чтобы пользоваться преиму-
ществами, которые дает семья, подобно свободным
граясданам, объединившимся в большое сообщество.
В первом случае сыновья, то есть большая и наибо-
лее полезная часть нации, находятся в подчинении у
отцов семейств. Во втором, наоборот, не существует
никаких других уз, кроме как скрепленных священ-
ным и нерушимым долгом оказывать друг другу по-
мощь и чувством благодарности за содеянное добро.
И эти узы рвутся не столько и>за бессердечия люд-
ского, сколько из-за ложно понятой необходимости
подчиняться законам.
Такие противоречия между законами семейного
союза и правовой основой государства граждан со-
здают исключительно благоприятную среду для но-
вых противоречий между личной и общественной
моралью и порождают в душе человека постоянный
конфликт. Первая внушает покорность и страх, вто-
рая - мужество и свободу. Первая учит заботиться
об ограниченном числе конкретных лиц, вторая -
159
обо всех людях. Первая требует постоянно прино-
сить себя в жертву тщеславному идолу, именуемому
блаiополучием семей, которое часто не является тако-
вым для ее членов. Вторая учит заботиться о собст-
венных интересах, не нарушая законов, или же по-
буждает принести личные интересы в жертву отечест-
ву, награждая тем чувством воодушевления, которое
настраивает на совершение этого поступка. Такие
противоречия приводят к тому, что добродетель вы-
зывает в людях раздражение. Они находят ее чем-то
неопределенным и расплывчатым, как бы располо-
женным на таком значительном расстоянии, когда
предметы материального мира и нравственные поня-
тия теряют свои очертания. Как часто человек, огля-
дываясь на свое прошлое, с удивлением обнаружива-
ет бессовестность своих поступков! По мере увеличе-
ния общества каждый его член становится все мень-
шей его частью, как целого. Соответственно ослабева-
ет и республиканский дух, если он не находит под-
держки в законах. Общество, как и человеческое те-
ло, имеет естественные пределы. Своего рода превы-
шение этих пределов неизбежно нарушает нормаль-
ное развитие. Представляется, что размеры государст-
ва должны быть обратно пропорциональны воспри-
имчивости тех, кто его населяет. В противном случае,
при одновременном увеличении размеров государст-
ва и его населения сама эффективность хороших за-
конов станет препятствием при пресечении ими пре-
ступлений. Слишком большая республика может из-
160
бежать деспотизма только путем разделения и после-
дующего объединения в союз федеративных респуб-
лик. Но как достичь этого? Это мог бы сделать дик-
татор, обладающий мужеством Суллы и гением сози-
дания, равным его разрушительному гению. Такому
человеку, будь он честолюбив, была бы уготована веч-
ная слава. Будь он философом, благословение граж-
дан примирило бы его с утратой власти при условии,
однако, что их неблагодарность все еще задевает его
самолюбие. По мере того, как чувство неразрывного
единства с нацией в нас ослабевает, усиливаются на-
ши чувства к окружающим нас предметам. И пото-
му с усилением деспотизма усиливается чувство друж-
бы. А семейные нравственные ценности, не играю-
щие обычно сколь-нибудь значительной роли, стано-
вятся общераспространенными или даже единствен-
ными. На основании сказанного каждый может убе-
диться в том, какая узость взглядов была присуща
большинству законодателей.
XXVII МЯГКОСТЬ
НАКАЗАНИЙ
днако ход моих мыслей отвлек меня от пред-
мета моих исследований, и я спешу к нему вернуть-
ся. Не в жестокости, а в неизбежности наказания за-
ключается один из наиболее эффективных способов
предупредить преступления. А как следствие этого, и
в бдительности властей, и в строгости неумолимых
судей, которая, однако, лишь при мягком законода-
тельстве становится полезной добродетелью. Неизбеж-
ность наказания, даже умеренного, всегда производит
более сильное впечатление, чем страх подвергнуться
162
самому суровому наказанию, если при этом сущест-
вует надежда на безнаказанность. Лаже самые незна-
чительные страдания, если они неизбежны, заставляют
трепетать от страха человеческую душу, тотда как на-
дежда, этот дар небес, часто заменяет нам все и всег-
да отодвигает на задний план мысль о суровости на-
казания, особенно если корыстолюбие и порочные
слабости укрепляют нашу веру в то, что надежда на
безнаказанность может сбыться. Жестокость наказа-
ния приводит к тому, что желание избежать его уси-
ливается в зависимости от того, сколь велико угрожа-
ющее нам страдание. Она чревата также тем, что че-
ловек, стремясь избежать наказания за одно преступ-
ление, совершает целый ряд других. В тех странах и в
те эпохи, где и когда применялись самые жестокие
наказания, были совершены и наиболее кровавые и
бесчеловечные деяния, ибо тот же самый дух изувер-
ства, который водил рукой законодателя, направлял и
руку бандита, и наемного убийцы. С престола этот
дух предписывал железные законы жестоким душам
покорных рабов. А темные души подданных взывали
к уничтожению тиранов, чтобы на их место поста-
вить новых.
По мере ужесточения наказаний еще более черстве-
ли души людей, подобные жидкостям, всегда прини-
мающим форму сосуда, который они наполняют. И
всегда живая сила страстей приводит к тому, что по-
сле ста лет жестоких казней колесование страшит не
больше, чем прежде устрашало тюремное заключение.
163
Наказание достигнет своей цели, если страдания, им
причиняемые, превысят выгоды от преступления.
Причем такой расчет должен включать в себя неиз-
бежность наказания и потерю выгод от совершаемо-
го преступления. Все, что сверх того, - от лукавого и
является, следовательно, тираническим. Сдерживаю-
щим фактором людских деяний служит постоянно
повторяющееся, а потому и известное им зло, а не
то, что им неизвестно. Представим себе две страны.
В обеих в основу классификации преступлений и на-
казаний положен принцип соответствия между суро-
востью наказания и тяжестью преступления. Но в од-
ной из них высшая мера наказания - пожизненная
каторга, а в другой - колесование. Я утверждаю, что
высшая мера наказания в первой стране будет устра-
шать столь же сильно, что и высшая мера наказания
во второй. Но если бы нашелся повод для введения
в первой стране высшей меры наказания второй, то
этот же повод послужил бы основанием для ужесто-
чения наказания и в этой последней, и в ней бы не-
изменно перешли бы от колесования к медленным и
более изощренным пыткам и дошли бы в конце
концов до применения высших, наиболее утончен-
ных достижений палаческого искусства, слишком хо-
рошо известного тиранам.
Два других гибельных последствия жестокости на-
казаний противоречат даже самой цели предупрежде-
ния преступлений. Первая заключается в том, что ста-
новится нелегко соблюсти строгое соответствие меж-
164
ду тяжестью преступления и суровостью наказания,
ибо, несмотря на большое разнообразие наказаний,
которого можно достичь, все больше изощряясь в
жестокости, невозможно перейти высший предел чув-
ствительности человеческого организма. Если достиг-
нут этот предел, для предупреждения преступлений
еще более тяжких и жестоких не найдется адекватной
высшей меры наказания. Другое отрицательное по-
следствие жесткости наказаний заключается в безнака-
занности преступлений, порождаемых жесткостью
казни. Людское добро и зло имеют свои пределы. И
зрелище, слишком жестокое для человечества, может
вызвать лишь сиюминутный восторг по поводу свер-
шившегося преступления, но никак не стать постоян-
ной системой, каковой надлежит быть закону. Если
законы действительно жестоки, то они или изменяют-
ся или неизбежно порождают безнаказанность.
Кто, читая историю, не содрогнется от ужаса тех
варварских и ненужных истязаний, хладнокровно
изобретенных и применяемых людьми, которые по-
читали себя мудрецами? Кто не удет возмущен до
глубины души при виде тысяч несчастных, которых
бедствия заставляют возвращаться в первобытное со-
стояние, поскольку законы, всегда служившие интере-
сам меньшинства в ущерб большинству, сознательно
способствуют такому положению или допускают его?
Кто же не будет также возмущен предъявлением не-
лепых обвинений, измышленных трусливым невеже-
ством, или обвинений в неизменной верности своим
165
убеждениям равно как и тем, что люди, наделенные
одними и теми же чувствами, а потому и теми же
страстями, на потеху фанатичной толпы подвергают
себе подобных изощренным пыткам с соблюдением
всех продуманных до мелочей формальностей?
XXVIII О СМЕРТНОЙ
КАЗНИ
ви то злоупотребление смертными приговорами,
которое никогда не делало людей лучше, побудило
меня исследовать вопрос о том: действительно ли
смертная казнь полезна и оправдана при хорошо уст-
роенном правлении? Что это за право, присвоенное
людьми, зверски убивать себе подобных? Несомнен-
но, его происхождение иное, чем у верховной власти
и законов. Эти последние не что иное, как сумма ча-
стиц личной свободы каждого. Они являются выра-
жением общей воли, которая, в свою очередь, - со-
167
вокупность воль частных. Но кто же захочет предо-
ставить право другим произвольно распоряжаться
своей жизнью? Каким образом малая толика собст-
венной свободы, отданная каждым ради общего бла-
га, сделала возможной жертву величайшего из всех
человеческих благ - жизнь? Но как в таком случае
примирить этот принцип с другим, запрещающим
человеку лишать себя жизни, в то время, как он дол-
жен был бы иметь право на самоубийство, если мог
уступить его другому лицу или целому обществу?
Следовательно, как я показал, смертная казнь не
является правом и не может быть таковым. Это -
война государства с гражданином в тех случаях, ког-
да оно считает полезным и необходимым лишить его
жизни. Но если я докажу, что смертная казнь ни по-
лезна, ни необходима, я выиграю дело человечества.
Смерть человека может считать необходимой
только по двум причинам. Первая заключается в
том, что гражданин, несмотря на лишение свободы,
продолжает оставаться влиятельным и могуществен-
ным, угрожая безопасности государства, ибо уже сам
факт его существования несет в себе угрозу для пра-
вящего режима. Смерть гражданина делается, следо-
вательно, необходимой, когда государство борется за
то, чтобы вернуть или не потерять свою свободу, или
когда беспорядок заменяет законы в эпоху анархий.
Но во время спокойного господства законов, когда
существующий образ правления поддерживается все-
ми гражданами, опирается вовне и внутри на силу и
168
общественное мнение, - более, может быть, значи-
мое, чем сила, - и когда верховная власть является
истинным представителем народа, а богатство поку-
пает лишь удовольствия, но не власть, я не вижу не-
обходимости в лишении гражданина жизни, за иск-
лючением случая, когда его смерть является единст-
венным средством удержать других от совершения
преступлений. Это и есть вторая причина, согласно
которой смертная казнь может считаться оправдан-
ной и необходимой. Если опыт всех веков, в течение
которых смертная казнь никогда не удерживала лю-
дей, решившихся посягнуть на общественный поря-
док, если примеры римлян и императрицы Моско-
вии Елизаветы, преподавшей отцам народов своим
двадцатилетним правлением блистательный урок, по
крайней мере не уступающий по силе своего воздей-
ствия множеству завоеваний, купленных ценой крови
сынов отечества, не убеждают людей, для которых
язык разума всегда подозрителен и которым лишь
язык власти всегда понятен, то достаточно обратиться
Елизмгта Петровна (1709-1761 а.) - руикая императрица,
дач Петра 1. Вюшла на престол < резулiтате iосударстинною
переворота 25 ноября 1741 i. ПреЗ мтуплгккем м престол она
обещала никою не казнит> > перноЭ моею царстимания и отме-
нила смертную калм у козами 1753 и 1754 ч. (Смертная казнi,
Зеиствителiно, не исполнялаа > и,ярст>омн>е Елиiаитм Петро>-
ни. ОЗнако формалiне она не iТила отменена окончательно. Ста-
раннями императрицм лише наметилаи положителеная "пенЗен-
ция развития российскоюуiоловною мкокоЗателитм е зком на-
проiлення - РеЗ.)
169
к природе человека, чтобы убедиться в справедливо-
сти моих слов.
Не суровость наказания, а продолжительность его
морального воздействии - вот что производит наи-
большее влияние на душу человека, потому что наши
чувства легче и надолго воспринимают слабое, но по-
вторяющееся впечатление, чем сильное, но быстро
проходящее потрясение. Сила привычки - явление
общее для всех чувствующих существ. Человек при ее
помощи выучивается говорить, ходить, удовлетворять
свои потребности. И соответственно нравственные
понятия запечатлеваются в человеческом сознании
только посредством продолжительного и повторяю-
щегося воздействия. Не страшное, но мимолетное
зрелище смертной казни злостных рецидивистов
представляется наиболее действенным средством удер-
жания людей от преступлений, а постоянный и ис-
полненный тяжких страданий пример, когда человек,
лишенный свободы и превращенный в подобие ра-
бочего скота, возмещает своим каторжным трудом
ущерб, нанесенный им обществу. Воздействие этого
постоянно повторяющегося, а потому и наиболее
эффективного напоминания самим себе: "Я буду низ-
веден до такого же жалкого состояния, если совершу ана-
логичное преступление", гораздо сильнее, чем мысль о
смерти, которую люди всегда представляют себе в ту-
манной дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21