XCIV, 73 - Сп. д., 10, 5); и в конечном итоге из
мозаики писем слагается система стоической этики в истолковании Сенеки,
- логическая и стройная, вопреки кажущейся разорванности изложения.
Вместе с тем система эта разомкнута, открыта в жизнь. Любая житейская
мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт
- от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам
современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат пос-
ланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель, стра-
дающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу, превоз-
могающий болезнь, вспоминающий молодость... Вместе с тем текучее разно-
образие жизни входит в письма как некий негативный фон для незыблемой
нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной су-
дить ее и дать ей законы. Сборник писем к другу становится сводом стои-
ческой морали.
Первое, что вычитывается из "Писем к Луцилию", - это программа
нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата
и отправителя. Определяют ее - в полном согласии с письмом XCV - осново-
положения стоической доктрины. Цель се - "блаженная жизнь", то есть сос-
тояние полной независимости от внешних обстоятельств (все они, по учению
стоиков, суть "вещи безразличные"). Достигает "блаженной жизни" мудрец,
он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал переос-
мысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus - уже, пожалуй, не "доб-
лестный муж" старых времен, но скорее "человек добра". Точно так же и
добродетель - virtus, - если где и сохранила связь с мужеством, с воинс-
кой доблестью, то лишь в многочисленных сравнениях жизни с военной служ-
бой. Да и от гражданской доблести в сенековской "virtus" осталось ма-
ло38; хрестоматийные римские герои - Муций Сцевола, Деции, Регул, Фабри-
ций - выступают как носители стоических добродетелей: презрения к смерти
и боли, воздержности. Основное содержание их подвигов - служение Риму -
выпадает из поля зрения Сенеки. Более того, в "Письмах" досуг признается
необходимым условием для нравственного совершенствования (п. XXVIII и
многие другие). И если для староримского "доблестного мужа" наградой
непременно мыслилась слава, знаменующая признание среди сограждан, то
сенековский "человек добра" пренебрегает ею как похвалой людей неразум-
ных и ищет лишь "признанья" равных себе (п. CII). Вообще же награда за
добродетельный поступок - в нем самом (вспомним стоическое понятие "пра-
вильное деянье"), ибо такой поступок отвечает разумной природе человека,
- в отличие от противоположных ей страстей. Для достижения добродетели
нужно не ограничивать страсти, как учат перипатетики, а совершенно иско-
ренять их, - и благодаря этому можно достичь полной независимости от ми-
ра, то есть бесстрастия.
Во всех этих наставлениях Сенека лишь повторяет на свой лад стоичес-
кую доктрину. Однако порой знание человеческой психологии, анализ пос-
тупков и побуждений, характерный для Сенеки-писателя, толкают его к зна-
менательным отступлениям от стоических верований. Так, с одной стороны,
Сенека принимает положение о разумном характере добродетели: чтобы стать
добродетельным, нужно понять, в чем благо. Но если для греческой этики
со времен Сократа "познать добродетель" и значит "стать добродетельным",
если Зенон учил, что человек стремится к тому, что считает благом "по
закону природы" (это разумное стремление и именуется волей), то Сенека
понимает, что одного знания добра недостаточно.. "В душах, даже далеко
зашедших во зле, остается ощущение добра, и они не то что не ведают по-
зора, но пренебрегают им" (п. XCVII, 12). Следовательно, воля к добру
должна быть активной, она не даруется природой, и потому ее роль возрас-
тает: "Желание стать добродетельным - полпути к добродетели" (п. XXXIV,
3). А направить нашу волю к добру должна еще одна нравственная инстан-
ция, причастная скорее чувствам, чем разуму: это совесть, "бичующая злые
дела" (п. XCVII, 14), но не тождественная страху наказанья. Отсюда ясно,
что проповеднику добродетели нужно взывать не только к разуму, но и к
совести, воздействовать не одною логикой, но волновать (п. CVIII, 12).
На фоне рационалистической психологии древних стоиков, признававших вся-
кое побужденье лишь видоизменением "руководящего", т. е. разумного, на-
чала души39, такие новшества не только меняли весь стиль философствова-
ния, но и заставляли заново решать проблемы, казалось бы, уже решенные.
Прежде всего, момент воли, то есть ответственного выбора жизненного по-
ведения, вступал в противоречие со стоическим фатализмом, учением о роке
как о неразрывной и непреодолимой цепи причинно-следственных связей. Че-
ловеку, по мнению древних стоиков, остается только одна свобода: добро-
вольно принять волю рока. "Человек подобен собаке, привязанной к повоз-
ке; если собака умна, она бежит добровольно и этим довольствуется, если
же она садится на задние лапы и скулит, повозка тащит ее". Для выбора
места не остается.
Чтобы снять противоречие, Сенека, также признающий, что "причина цеп-
ляется за причину" (Пров., 5, 7) смещает акцент, выдвигает вперед другое
стоическое понимание рока - как воли миросозидающего логоса или, что то
же, божества40. В отличие от человеческой воли, эта божественная воля
может быть только благой (п. XCV, 49): бог величайший благодетель
(Благ., I, 1, 9 и в других местах), слуга своих слуг (п. XCV, 48), он
заботится о людях (п. ХС, 18) и воля его есть провидение.
Но отношение Сенеки к жизни было достаточно критическим, чтобы тотчас
же встал вопрос о совместимости благого провидения и людских страданий.
Ответ на него Сенека старался дать в трактате "О провидении" (его приня-
то считать написанным одновременно с письмами). Бог посылает страдание с
тем, чтобы закалить человека добра в испытаниях, и в этом он подобен лю-
бящему отцу, а не ласковой матери (Пров., 2, 5). Только в испытаниях
можно выявить себя ("Ты великий человек? А откуда мне это знать, если
судьба не дает тебе случая показать твою добродетель?" - Пров., 4, 2), а
значит, и доказать людям ничтожность невзгод. "У бога то же намеренье,
что у мудрого мужа: обнаружить, что все желанное для толпы, все страшное
для нее, - не благо и не зло" (Пров., 5,1). Так возникает решение проб-
лемы судьбы-провидения и свободы воли: самый благой выбор - это приятие
воли божества, пусть даже суровой:
"Великие люди радуются невзгодам, как храбрые воины - битве" (Пров.,
4, 4). И не к образу собаки, привязанной к повозке, прибегает Сенека, а
вспоминает стихи самого благочестивого из древних стоиков - Клеанфа, -
истово утверждающие радостное приятие воли богов (п.CVII, 11).
Как часть божественной воли человек добра воспринимает и смерть
(Пров., 5, 8; то же - п. XXX и др.). В этом - лучшее лекарство против
страха смерти, той из человеческих страстей, против которой Сенека в
"Письмах к Луцилию" борется с наибольшим упорством41. Смерть предуста-
новлена мировым законом и потому не может быть безусловным злом. Но и
жизнь сама по себе не есть безусловное благо: она ценна постольку, пос-
кольку в ней есть нравственная основа. Об этом Сенека писал уже давно:
обжора Апиций, промотавшись, принял яд - самое полезное из всего, что он
проглотил за свою жизнь (Гельв., 10, 9 - 10).
Та же этическая скала ценностей позволила Сенеке решить и вопрос о
добровольной смерти. Когда-то Платон запретил человеку покидать пост, на
который поставили его боги. Когда-то Зенон, сломавший ногу, увидел в
этом волю призывавших его богов и ушел из жизни. Спустя несколько деся-
тилетий после Сенеки Эпиктет в перекличке с Зеноном напишет: "Если ты,
(боже), послал меня туда, где жить в согласии с природой человеку невоз-
можно, я покину эту жизнь, не из непокорности, а потому что ты сам подал
мне сигнал к отступлению"42. Сенека стоит посредине между Платоном и Зе-
ноном. Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти (п. XX 1У, 24 - 25,
XXX, 15). Разум и нравственное чувство должны подсказать, когда самоу-
бийство являет собой наилучший выход. И критерием, который философ пыта-
ется найти, оказывается все та же этическая ценность жизни, определяемая
возможностью исполнять свой нравственный долг. Как бы ни угнетали тебя
болезни и старость, ты не вправе уходить из жизни, пока твоя жизнь нужна
близким (п. CIV, 3), пока ты можешь выполнять долг перед ними и перед
своею природой: "Я не покину старости, если она сохранит меня в целости
- лучшую мою часть: а если она поколеблет ум, если будет отнимать его по
частям. .. я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения" (п.
LVIII" 35). Но вместе с тем, если не останется возможности исполнять
свой долг человека, самоубийство не только допустимо, но и оправдано. А
возможность эта исчезает тогда, когда человек оказывается под гнетом
принуждения, лишается свободы. Поразительные примеры рабских самоубийств
(п. LXX) наглядно доказывают утвержденье, что "к свободе повсюду открыты
дороги, короткие и легкие... Никто не может навязать нам жизнь, и мы в
силах посрамить нужду" (п. XII, 10) Принуждение, неотвратимость казни
рабство - вот те крайние явления в наблюдаемой философом жизни, которые
даже смерть делают одною из обязанностей мудреца (п. 1-ХХ, 5)
В вопросе о самоубийстве Сенека потому расходится с правоверным стои-
цизмом, что наравне с долгом человека перед собою ставит долг перед дру-
гими. При этом в расчет берутся даже такие незначительные для стоика ве-
щи. как любовь, привязанность и прочие эмоции (п. CIIV, 4). Вообще,
нравственные основы человеческого общежития занимают Се-неку - отныне
законодателя вселенского государства - ничуть не меньше, чем правила
нравственного совершенствования отдельного человека. Впрочем, и первое,
и второе неразделимо друг с другом: "Связаны польза личная и общая, не-
отделимо достойное стремлений (т. е нравственная норма - С О.) от дос-
тойного похвалы (т.е. признания окружающих. - С. О.)" (п. VI, 10). Если
же "достойное стремлений" не может снискать. общего признания, если со-
общество людей единодушно лишь в заблуждениях и пороках (такое сообщест-
во именуется у Сенеки "толпою"), то подлинное общежитие вообще невозмож-
но. Среди современников Сенеки убеждение в том, что "нынешний век" поро-
чен и что порча нравов погубила Рим, было всеобщим. Сенека идет дальше:
он стремится показать, что порочность каждого делает невозможным не
только государственное, но любое объединение людей. Самое обычное побуж-
дение порочного человека по отношению к другому - погубить его; к этому
подстрекают своекорыстная надежда, зависть, ненависть, страх, презренье.
И здравый смысл - практическая мораль - учит не иметь "ничего примеча-
тельного, способного распалить чужую алчность", "не похваляться блага-
ми", "никого не задевать", быть кротким и никому не внушать страха, "по-
меньше разговаривать с другими, побольше с собою" (п. CV, 1 - 6). Но не-
ужели этот свод правил, отлично резюмируемых Эпикуровым девизом "живи
незаметно" и ведущих к взаимной разобщенности людей, был для Сенеки пос-
ледним словом в его этике человеческих отношений?
К счастью, нет. Мы уже видели, что кроме эмоций, которые в XX веке
были бы названы агрессивными, Сенека признает и другие: любовь, привя-
занность к ближним. И это не уступка рационалиста минутной умиленности,
не дань традиционно-римскому культу семьи, какую Сенека отдал в "Утеше-
нии к Гельвии". Нет, чувство приязни к людям, согласно Сенеке, естест-
венно и заложено в нас природой: "Все что ты видишь, в чем заключено и
божественное и человеческое, - едино: мы только члены огромного тела.
Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая,
родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас об-
щительными, она установила, что правильно и справедливо, и по ее уста-
новлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее велению
должна быть протянута рука помощи" (п. XCV, 52). Это - основа конститу-
ции стоического вселенского государства или той "большей республики" Се-
неки, которой служит человек добра. В ней все равны, ибо всем досталась
душа - частица божества, а высокой она может быть и у римского всадника,
и у раба (п. XXXI, 11). Не родословная, а величие души и делает человека
благородным, "ибо она из любого состояния может подняться выше фортуны"
(п. XLVI, 5), которая одна только и делает человека всадником или рабом.
А если так, то нет нужды освобождать всех рабов: те из них, что благо-
родны духом, сами возвысятся над рабством либо, если оно станет невыно-
симым, обретут свободу через смерть. Равенство в духе - вот что важнее
для вселенского государства, чем конкретное социальное действие.
Но между безотрадной панорамой реальных человеческих отношений с их
следствием - разобщающей моралью - и радужной теорией равенства в духе
пропасть слишком велика, чтобы Сенека не ощущал ее. Философ, пытавшийся
служить людям через службу государству, узнавший на этом пути и горечь
компромисса, и боль от бесплодности усилий, не может, как бы ни был он
разочарован в деятельности, не искать основ человеческого общежития ме-
нее умозрительных, чем равенство в духе. И он нс только ищет. но и нахо-
дит их. Это - милосердие и благодеяние. Первое есть обязанность, налага-
емая на нас уже тем, что все мы люди: "Человек - предмет для другого че-
ловека священный" (n.XCV,33). Но того же требует и жизненная практика.
Если мы хотим этой добродетели от правителя государства, то и сами долж-
ны обладать ею по отношению к стоящим ниже - прежде всего к рабам (п.
XLVII, 11). И далее аргументация в письме точно та же, что в трактате "О
милосердии": мягкость с рабами есть условие безопасности для владельца,
позволь рабам говорить за столом, - и они будут молчать, когда твой об-
винитель станет допрашивать их под пыткой.
Вопрос о благодеяниях Сенека разбирает в большом трактате под этим
названием, написанном одновременно с письмами. Благодеянья для него ста-
новятся универсальным принципом отношений во вселенском граде, последней
из социальных связей, на которую Сенека возлагает надежды. Пример людям
подают боги, ничего не требующие взамен своих даров - и дарующие нам
все. "Разве мало дала природа, дав нам себя?" (Благ., IV, 43). Точно так
же для человека всякое благодеянье есть тот добродетельный поступок,
награда которого - в нем самом. Такие поступки не только благоде-
тельствуют, но и совершенствуют обе стороны: "Он неблагодарен? Но мне он
этим не нанес обиды. Ведь это я, давая, получил пользу от благодеянья. И
по такой причине я буду делать не только не ленивее, но усерднее. Что
потерял я на нем, то возмещу на других. Но и его я снова облагоде-
тельствую, как хороший земледелец, который заботой и обработкой побежда-
ет бесплодие почвы... Давать и терять - не это свойственно великой душе.
Терять и давать - вот что ей свойственно" (Благ., VII, 32, 1). Таким же
нравственным долгом перед самим собою является и благодарность за благо-
деяние. Пусть мудрецу, как и богу, неважно, найдет ли он ее, зато она
благодетельна для самого благодарящего. Но всего важнее в такой взаим-
ности то, что благодеянье и благодарность за них образуют самую прекрас-
ную связь между людьми. Страсти и пороки антисоциальны, они "разобщают
людей", "раскалывают согласье между ними" (Благ., VII, 27, 3). Наоборот,
"благодеянье - это то, что более всего связывает человеческий род"
(Благ., I, 4, 3). Ради этой-то всеобщей связи и нужно учиться оказывать
и принимать благодеянья и благодарить за них (для чего и написан трак-
тат). Ведь если благодеянье оказано нехотя, или с унижением просящего,
или случайно, - оно и не заслуживает благодарности, и связи между людьми
не возникает. Значит, самое главное - не объем благодеяния, а готовность
к нему, добрая воля, приветливость, словом, не "вещь", а "дух". Точно
так же и питаемой в душе благодарности довольно, чтобы достойно ответить
на благодеяние. Так в неразрывную цепь благодеяний и благодарностей
включаются богатые и бедные, рабы и хозяева, боги и люди. "Дух" стирает
социальные грани в новом человеческом сообществе.
Потерпев крах в государственной деятельности, разочаровавшись в воз-
можности отвечающего нравственным нормам сообщества людей внутри госу-
дарства, Сенека тем не менее не хочет замыкаться в высокомерном
"бесстрастии" мудреца, закрывшего глаза на порочный мир либо благоде
тельствующего ему самим явлением своей добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
мозаики писем слагается система стоической этики в истолковании Сенеки,
- логическая и стройная, вопреки кажущейся разорванности изложения.
Вместе с тем система эта разомкнута, открыта в жизнь. Любая житейская
мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт
- от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам
современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат пос-
ланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель, стра-
дающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу, превоз-
могающий болезнь, вспоминающий молодость... Вместе с тем текучее разно-
образие жизни входит в письма как некий негативный фон для незыблемой
нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной су-
дить ее и дать ей законы. Сборник писем к другу становится сводом стои-
ческой морали.
Первое, что вычитывается из "Писем к Луцилию", - это программа
нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата
и отправителя. Определяют ее - в полном согласии с письмом XCV - осново-
положения стоической доктрины. Цель се - "блаженная жизнь", то есть сос-
тояние полной независимости от внешних обстоятельств (все они, по учению
стоиков, суть "вещи безразличные"). Достигает "блаженной жизни" мудрец,
он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал переос-
мысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus - уже, пожалуй, не "доб-
лестный муж" старых времен, но скорее "человек добра". Точно так же и
добродетель - virtus, - если где и сохранила связь с мужеством, с воинс-
кой доблестью, то лишь в многочисленных сравнениях жизни с военной служ-
бой. Да и от гражданской доблести в сенековской "virtus" осталось ма-
ло38; хрестоматийные римские герои - Муций Сцевола, Деции, Регул, Фабри-
ций - выступают как носители стоических добродетелей: презрения к смерти
и боли, воздержности. Основное содержание их подвигов - служение Риму -
выпадает из поля зрения Сенеки. Более того, в "Письмах" досуг признается
необходимым условием для нравственного совершенствования (п. XXVIII и
многие другие). И если для староримского "доблестного мужа" наградой
непременно мыслилась слава, знаменующая признание среди сограждан, то
сенековский "человек добра" пренебрегает ею как похвалой людей неразум-
ных и ищет лишь "признанья" равных себе (п. CII). Вообще же награда за
добродетельный поступок - в нем самом (вспомним стоическое понятие "пра-
вильное деянье"), ибо такой поступок отвечает разумной природе человека,
- в отличие от противоположных ей страстей. Для достижения добродетели
нужно не ограничивать страсти, как учат перипатетики, а совершенно иско-
ренять их, - и благодаря этому можно достичь полной независимости от ми-
ра, то есть бесстрастия.
Во всех этих наставлениях Сенека лишь повторяет на свой лад стоичес-
кую доктрину. Однако порой знание человеческой психологии, анализ пос-
тупков и побуждений, характерный для Сенеки-писателя, толкают его к зна-
менательным отступлениям от стоических верований. Так, с одной стороны,
Сенека принимает положение о разумном характере добродетели: чтобы стать
добродетельным, нужно понять, в чем благо. Но если для греческой этики
со времен Сократа "познать добродетель" и значит "стать добродетельным",
если Зенон учил, что человек стремится к тому, что считает благом "по
закону природы" (это разумное стремление и именуется волей), то Сенека
понимает, что одного знания добра недостаточно.. "В душах, даже далеко
зашедших во зле, остается ощущение добра, и они не то что не ведают по-
зора, но пренебрегают им" (п. XCVII, 12). Следовательно, воля к добру
должна быть активной, она не даруется природой, и потому ее роль возрас-
тает: "Желание стать добродетельным - полпути к добродетели" (п. XXXIV,
3). А направить нашу волю к добру должна еще одна нравственная инстан-
ция, причастная скорее чувствам, чем разуму: это совесть, "бичующая злые
дела" (п. XCVII, 14), но не тождественная страху наказанья. Отсюда ясно,
что проповеднику добродетели нужно взывать не только к разуму, но и к
совести, воздействовать не одною логикой, но волновать (п. CVIII, 12).
На фоне рационалистической психологии древних стоиков, признававших вся-
кое побужденье лишь видоизменением "руководящего", т. е. разумного, на-
чала души39, такие новшества не только меняли весь стиль философствова-
ния, но и заставляли заново решать проблемы, казалось бы, уже решенные.
Прежде всего, момент воли, то есть ответственного выбора жизненного по-
ведения, вступал в противоречие со стоическим фатализмом, учением о роке
как о неразрывной и непреодолимой цепи причинно-следственных связей. Че-
ловеку, по мнению древних стоиков, остается только одна свобода: добро-
вольно принять волю рока. "Человек подобен собаке, привязанной к повоз-
ке; если собака умна, она бежит добровольно и этим довольствуется, если
же она садится на задние лапы и скулит, повозка тащит ее". Для выбора
места не остается.
Чтобы снять противоречие, Сенека, также признающий, что "причина цеп-
ляется за причину" (Пров., 5, 7) смещает акцент, выдвигает вперед другое
стоическое понимание рока - как воли миросозидающего логоса или, что то
же, божества40. В отличие от человеческой воли, эта божественная воля
может быть только благой (п. XCV, 49): бог величайший благодетель
(Благ., I, 1, 9 и в других местах), слуга своих слуг (п. XCV, 48), он
заботится о людях (п. ХС, 18) и воля его есть провидение.
Но отношение Сенеки к жизни было достаточно критическим, чтобы тотчас
же встал вопрос о совместимости благого провидения и людских страданий.
Ответ на него Сенека старался дать в трактате "О провидении" (его приня-
то считать написанным одновременно с письмами). Бог посылает страдание с
тем, чтобы закалить человека добра в испытаниях, и в этом он подобен лю-
бящему отцу, а не ласковой матери (Пров., 2, 5). Только в испытаниях
можно выявить себя ("Ты великий человек? А откуда мне это знать, если
судьба не дает тебе случая показать твою добродетель?" - Пров., 4, 2), а
значит, и доказать людям ничтожность невзгод. "У бога то же намеренье,
что у мудрого мужа: обнаружить, что все желанное для толпы, все страшное
для нее, - не благо и не зло" (Пров., 5,1). Так возникает решение проб-
лемы судьбы-провидения и свободы воли: самый благой выбор - это приятие
воли божества, пусть даже суровой:
"Великие люди радуются невзгодам, как храбрые воины - битве" (Пров.,
4, 4). И не к образу собаки, привязанной к повозке, прибегает Сенека, а
вспоминает стихи самого благочестивого из древних стоиков - Клеанфа, -
истово утверждающие радостное приятие воли богов (п.CVII, 11).
Как часть божественной воли человек добра воспринимает и смерть
(Пров., 5, 8; то же - п. XXX и др.). В этом - лучшее лекарство против
страха смерти, той из человеческих страстей, против которой Сенека в
"Письмах к Луцилию" борется с наибольшим упорством41. Смерть предуста-
новлена мировым законом и потому не может быть безусловным злом. Но и
жизнь сама по себе не есть безусловное благо: она ценна постольку, пос-
кольку в ней есть нравственная основа. Об этом Сенека писал уже давно:
обжора Апиций, промотавшись, принял яд - самое полезное из всего, что он
проглотил за свою жизнь (Гельв., 10, 9 - 10).
Та же этическая скала ценностей позволила Сенеке решить и вопрос о
добровольной смерти. Когда-то Платон запретил человеку покидать пост, на
который поставили его боги. Когда-то Зенон, сломавший ногу, увидел в
этом волю призывавших его богов и ушел из жизни. Спустя несколько деся-
тилетий после Сенеки Эпиктет в перекличке с Зеноном напишет: "Если ты,
(боже), послал меня туда, где жить в согласии с природой человеку невоз-
можно, я покину эту жизнь, не из непокорности, а потому что ты сам подал
мне сигнал к отступлению"42. Сенека стоит посредине между Платоном и Зе-
ноном. Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти (п. XX 1У, 24 - 25,
XXX, 15). Разум и нравственное чувство должны подсказать, когда самоу-
бийство являет собой наилучший выход. И критерием, который философ пыта-
ется найти, оказывается все та же этическая ценность жизни, определяемая
возможностью исполнять свой нравственный долг. Как бы ни угнетали тебя
болезни и старость, ты не вправе уходить из жизни, пока твоя жизнь нужна
близким (п. CIV, 3), пока ты можешь выполнять долг перед ними и перед
своею природой: "Я не покину старости, если она сохранит меня в целости
- лучшую мою часть: а если она поколеблет ум, если будет отнимать его по
частям. .. я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения" (п.
LVIII" 35). Но вместе с тем, если не останется возможности исполнять
свой долг человека, самоубийство не только допустимо, но и оправдано. А
возможность эта исчезает тогда, когда человек оказывается под гнетом
принуждения, лишается свободы. Поразительные примеры рабских самоубийств
(п. LXX) наглядно доказывают утвержденье, что "к свободе повсюду открыты
дороги, короткие и легкие... Никто не может навязать нам жизнь, и мы в
силах посрамить нужду" (п. XII, 10) Принуждение, неотвратимость казни
рабство - вот те крайние явления в наблюдаемой философом жизни, которые
даже смерть делают одною из обязанностей мудреца (п. 1-ХХ, 5)
В вопросе о самоубийстве Сенека потому расходится с правоверным стои-
цизмом, что наравне с долгом человека перед собою ставит долг перед дру-
гими. При этом в расчет берутся даже такие незначительные для стоика ве-
щи. как любовь, привязанность и прочие эмоции (п. CIIV, 4). Вообще,
нравственные основы человеческого общежития занимают Се-неку - отныне
законодателя вселенского государства - ничуть не меньше, чем правила
нравственного совершенствования отдельного человека. Впрочем, и первое,
и второе неразделимо друг с другом: "Связаны польза личная и общая, не-
отделимо достойное стремлений (т. е нравственная норма - С О.) от дос-
тойного похвалы (т.е. признания окружающих. - С. О.)" (п. VI, 10). Если
же "достойное стремлений" не может снискать. общего признания, если со-
общество людей единодушно лишь в заблуждениях и пороках (такое сообщест-
во именуется у Сенеки "толпою"), то подлинное общежитие вообще невозмож-
но. Среди современников Сенеки убеждение в том, что "нынешний век" поро-
чен и что порча нравов погубила Рим, было всеобщим. Сенека идет дальше:
он стремится показать, что порочность каждого делает невозможным не
только государственное, но любое объединение людей. Самое обычное побуж-
дение порочного человека по отношению к другому - погубить его; к этому
подстрекают своекорыстная надежда, зависть, ненависть, страх, презренье.
И здравый смысл - практическая мораль - учит не иметь "ничего примеча-
тельного, способного распалить чужую алчность", "не похваляться блага-
ми", "никого не задевать", быть кротким и никому не внушать страха, "по-
меньше разговаривать с другими, побольше с собою" (п. CV, 1 - 6). Но не-
ужели этот свод правил, отлично резюмируемых Эпикуровым девизом "живи
незаметно" и ведущих к взаимной разобщенности людей, был для Сенеки пос-
ледним словом в его этике человеческих отношений?
К счастью, нет. Мы уже видели, что кроме эмоций, которые в XX веке
были бы названы агрессивными, Сенека признает и другие: любовь, привя-
занность к ближним. И это не уступка рационалиста минутной умиленности,
не дань традиционно-римскому культу семьи, какую Сенека отдал в "Утеше-
нии к Гельвии". Нет, чувство приязни к людям, согласно Сенеке, естест-
венно и заложено в нас природой: "Все что ты видишь, в чем заключено и
божественное и человеческое, - едино: мы только члены огромного тела.
Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая,
родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас об-
щительными, она установила, что правильно и справедливо, и по ее уста-
новлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее велению
должна быть протянута рука помощи" (п. XCV, 52). Это - основа конститу-
ции стоического вселенского государства или той "большей республики" Се-
неки, которой служит человек добра. В ней все равны, ибо всем досталась
душа - частица божества, а высокой она может быть и у римского всадника,
и у раба (п. XXXI, 11). Не родословная, а величие души и делает человека
благородным, "ибо она из любого состояния может подняться выше фортуны"
(п. XLVI, 5), которая одна только и делает человека всадником или рабом.
А если так, то нет нужды освобождать всех рабов: те из них, что благо-
родны духом, сами возвысятся над рабством либо, если оно станет невыно-
симым, обретут свободу через смерть. Равенство в духе - вот что важнее
для вселенского государства, чем конкретное социальное действие.
Но между безотрадной панорамой реальных человеческих отношений с их
следствием - разобщающей моралью - и радужной теорией равенства в духе
пропасть слишком велика, чтобы Сенека не ощущал ее. Философ, пытавшийся
служить людям через службу государству, узнавший на этом пути и горечь
компромисса, и боль от бесплодности усилий, не может, как бы ни был он
разочарован в деятельности, не искать основ человеческого общежития ме-
нее умозрительных, чем равенство в духе. И он нс только ищет. но и нахо-
дит их. Это - милосердие и благодеяние. Первое есть обязанность, налага-
емая на нас уже тем, что все мы люди: "Человек - предмет для другого че-
ловека священный" (n.XCV,33). Но того же требует и жизненная практика.
Если мы хотим этой добродетели от правителя государства, то и сами долж-
ны обладать ею по отношению к стоящим ниже - прежде всего к рабам (п.
XLVII, 11). И далее аргументация в письме точно та же, что в трактате "О
милосердии": мягкость с рабами есть условие безопасности для владельца,
позволь рабам говорить за столом, - и они будут молчать, когда твой об-
винитель станет допрашивать их под пыткой.
Вопрос о благодеяниях Сенека разбирает в большом трактате под этим
названием, написанном одновременно с письмами. Благодеянья для него ста-
новятся универсальным принципом отношений во вселенском граде, последней
из социальных связей, на которую Сенека возлагает надежды. Пример людям
подают боги, ничего не требующие взамен своих даров - и дарующие нам
все. "Разве мало дала природа, дав нам себя?" (Благ., IV, 43). Точно так
же для человека всякое благодеянье есть тот добродетельный поступок,
награда которого - в нем самом. Такие поступки не только благоде-
тельствуют, но и совершенствуют обе стороны: "Он неблагодарен? Но мне он
этим не нанес обиды. Ведь это я, давая, получил пользу от благодеянья. И
по такой причине я буду делать не только не ленивее, но усерднее. Что
потерял я на нем, то возмещу на других. Но и его я снова облагоде-
тельствую, как хороший земледелец, который заботой и обработкой побежда-
ет бесплодие почвы... Давать и терять - не это свойственно великой душе.
Терять и давать - вот что ей свойственно" (Благ., VII, 32, 1). Таким же
нравственным долгом перед самим собою является и благодарность за благо-
деяние. Пусть мудрецу, как и богу, неважно, найдет ли он ее, зато она
благодетельна для самого благодарящего. Но всего важнее в такой взаим-
ности то, что благодеянье и благодарность за них образуют самую прекрас-
ную связь между людьми. Страсти и пороки антисоциальны, они "разобщают
людей", "раскалывают согласье между ними" (Благ., VII, 27, 3). Наоборот,
"благодеянье - это то, что более всего связывает человеческий род"
(Благ., I, 4, 3). Ради этой-то всеобщей связи и нужно учиться оказывать
и принимать благодеянья и благодарить за них (для чего и написан трак-
тат). Ведь если благодеянье оказано нехотя, или с унижением просящего,
или случайно, - оно и не заслуживает благодарности, и связи между людьми
не возникает. Значит, самое главное - не объем благодеяния, а готовность
к нему, добрая воля, приветливость, словом, не "вещь", а "дух". Точно
так же и питаемой в душе благодарности довольно, чтобы достойно ответить
на благодеяние. Так в неразрывную цепь благодеяний и благодарностей
включаются богатые и бедные, рабы и хозяева, боги и люди. "Дух" стирает
социальные грани в новом человеческом сообществе.
Потерпев крах в государственной деятельности, разочаровавшись в воз-
можности отвечающего нравственным нормам сообщества людей внутри госу-
дарства, Сенека тем не менее не хочет замыкаться в высокомерном
"бесстрастии" мудреца, закрывшего глаза на порочный мир либо благоде
тельствующего ему самим явлением своей добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67