Случайно заговорив о Платоне, мы натолкнулись на бессчет-
ное множество таких предметов, которые нуждаются в именах и не имеют их
или таких, что имели имя, но потеряли его из-за нашей привередливости.
Но терпима ли привередливость при такой бедности? (2) Насекомое, у гре-
ков называемое оГотрое, преследующее скот и разгоняющее его по всему
урочищу, наши называли "оводом". В этом поверь хотя бы Вергилию:
Возле Силарских лесов и Альбурна, где падубов рощи,
Есть - и много его - насекомое с римским названием
Овод - а греки его называют по-своему "оистрос".
Жалит и резко жужжит; испуганный гудом, по лесу
Весь разбегается скот.1
Я думаю, понятно, что слово это исчезло. (3) Или, чтобы тебе не ждать
долго, вот еще: раньше употреблялись простые слова - например, говорили
"решить спор железом". Доказательство даст тот же Вергилий:
Сам Латин дивится, увидев
Вместе могучих мужей, что родились в разных пределах
Мира и встретились здесь, чтобы спор их решило железо 2
А теперь мы говорим "разрешить спор", простое слово вышло из употреб-
ленья. (4) В старину говорили "велю" вместо "повелю" - тут поверь не
мне, а надежному свидетелю Вергилию:
Вы же, куда я велю, за мною следуйте в битву.3
(5) Я так усердно этим занимаюсь не затем, чтобы показать, как много
времени потерял я у грамматика, но чтобы ты понял, как много слов из Эн-
ния и Акция оказались в забвенье, если позабыты даже некоторые слова из
того, кого мы ежедневно берем в руки 4.
(6) Ты спросишь, для чего такое долгое предисловие, куда оно метит. -
Не скрою: я хочу, чтобы ты, если это возможно, благосклонно услышал от
меня слово "бытие". А если нет, я скажу так же, несмотря на твой гнев.
За меня - Цицерон5, создатель этого слова, поручитель, по-моему, вполне
состоятельный; если же ты потребуешь кого поновее, я назову Фабиана, чье
изящное красноречие блистательно даже на наш привередливый вкус. Что же
делать, Луцилий? Как передать понятие усия, столь необходимое, охватыва-
ющее всю природу и лежащее6 в основе всего? Поэтому позволь мне, прошу
тебя, употреблять это слово, а я постараюсь как можно бережливее пользо-
ваться данным мне правом и, может быть, даже довольствуюсь тем, что имею
его. (7) Много ли мне будет пользы от твоей уступчивости, если я все
равно не смогу перевести на латинский то, из-за чего я и упрекал наш
язык? Ты еще строже осудил бы римскую скудость, если бы знал то слово в
один слог, которое я не могу заменить. Ты спросишь, какое. - То он. На-
верно, я кажусь тебе тупоумным: ведь ясно, как на ладони, что можно пе-
ревести его "то, что есть". Но я усматриваю тут большое различие: вместо
имени мне приходится ставить глагол. (8) Но раз уж необходимо, поставлю
"то, что есть".
Наш друг, человек обширнейших познаний, говорил сегодня, что у Плато-
на это сказано в шести значениях. Я перечислю тебе все, но раньше объяс-
ню вот что: есть род, а есть и вид. Теперь поищем самый первый из родов,
от которого зависят все виды, с которого начинается всякое разделение,
который охватывает все и вся. Мы найдем его, если начнем перебирать все
в обратном порядке: так мы придем к первоначалу. (9) Человек - это вид,
как говорит Аристотель, лошадь - тоже вид, и собака - вид; значит, нужно
найти нечто общее между ними всеми, что их охватывает и заключает в се-
бе. Что же это? Животное. Значит, сначала родом для всего названного
мною - для человека, лошади, собаки - будет "животное". (10) Но есть
нечто, имеющее душу, но к животным не принадлежащее: ведь мы согласны,
что у растений, у деревьев есть душа, коль скоро говорим, что они живут
и умирают. Значит, более высокое место займет понятие "одушевленные",
потому что в него входят и животные, и растения. Но есть предметы, ли-
шенные души, например камни; выходит, есть нечто более древнее, нежели
"одушевленные", а именно тело. Если я буду делить это понятие, то скажу,
что все тела либо одушевленные, либо неодушевленные. (11) Но есть нечто,
стоящее выше, чем тело: ведь об одном мы говорим, что оно телесно, о
другом - что лишено тела. Что же разделяется на эти два разряда? Его-то
мы и назвали сейчас неудачным именем "то, что есть". Оно и делится на
виды, о нем мы и говорим: "То, что есть, либо телесно, либо лишено те-
ла". (12) Это и есть первый и древнейший из родов, самый, так сказать,
всеобщий; все остальные, хоть и остаются родами, причастны и видам. Че-
ловек - тоже род; в нем содержатся виды: и народы (греки, римляне, пар-
фяне), и цвета кожи (белые, черные, желтые), и отдельные люди (Катон,
Цицерон, Лукреций). Поскольку это понятие охватывает многое, оно отно-
сится к числу родов; поскольку стоит ниже других - к числу видов. Всеоб-
щий род - "то, что есть" - ничего выше себя не имеет. Он - начало вещей,
в нем - все.
(13) Стоики хотят поставить над ним еще один род, более изначальный;
я скоро скажу о нем, но прежде объясню, что тот род, о котором я раньше
говорил, по праву признается первым, коль скоро он охватывает все пред-
меты. (14) "То, что есть" я делю на два вида: телесное и бестелесное, а
третьего нет. Как разделить тела? Они бывают либо одушевленные, либо не-
одушевленные. Опять-таки, как мне разделить одушевленные предметы? Одни
из них имеют дух, другие - только душу, или так: одни из них - самодви-
жущиеся, они ходят и меняют место, другие прикреплены к почве и растут,
питаясь через корни. На какие же виды мне расчленить животных? Они либо
смертны, либо бессмертны. (15) Некоторые стоики полагают, будто самый
первый род - "нечто". Почему они так полагают, я сейчас скажу. По их
словам, в природе одно существует, другое не существует. Природа включа-
ет в себя и то, чего нет, что лишь представляется нашему духу; так, кен-
тавры, гиганты и прочее, будучи создано ложной мыслью, обретает образ,
хоть и не имеет истинной сущности.
(16) А теперь я вернусь к тому, что тебе обещано, и скажу, как Платон
распределяет на шесть разрядов все, что только существует. Первое - это
"то, что есть", не постигаемое ни зрением, ни осязанием, ни одним из
чувств, но только мыслимое. Что существует вообще - например "человек
вообще", - не попадается нам на глаза, а попадается только человек как
вид - Катон или Цицерон. И "животное" мы не видим, а только мыслим о
нем, а доступны зрению его виды: лошадь, собака.
(17) На второе место из того, что есть, Платон ставит все выдающееся
и возвышающееся над прочим. Это и значит, по его словам, "быть" по преи-
муществу. Так, мы говорим "поэт", без различия прилагая это слово ко
всем стихотворцам; но уже у греков оно стало обозначением одного из них.
Услышав просто "поэт", ты поймешь, что имеется в виду Гомер. Что же это?
Бог, разумеется, - самый великий и могущественный из всего.
(18) Третий род - это то, что истинно существует, в неисчислимом мно-
жестве, но за пределами нашего зрения. - Ты спросишь, что это. - Пла-
то-нова утварь: идеи, как он их именует, из которых возникает все види-
мое нами и по образцу которых все принимает облик. (19) Они бессмертны,
неизменны и нерушимы. Слушай, что такое идея, то есть что она такое по
мнению Платона: "Идея - вечный образец всего, что производит природа". А
я прибавлю к этому определенью истолкование, чтобы тебе было понятнее. Я
хочу сделать твой портрет; образцом моей картины будешь ты сам, из тебя
мой дух извлекает некие черты и потом переносит их в свое творение. Твое
лицо, которое учит меня и наставляет, которому я стремлюсь подражать, и
будет идеей. В природе есть бесконечное множество таких образцов - для
людей, для рыб, для деревьев: с них-то и воспроизводится все, что должно
в ней возникнуть. (20) На четвертом месте стоит ei5os. Слушай внима-
тельно, что такое elSoe, и в том, что это вещь непростая, обвиняй не ме-
ня, а Платона; впрочем, простых тонкостей и не бывает. Только что я при-
водил для сравнения живописца; если он хотел изобразить красками Верги-
лия, то глядел на самого поэта; идеей было лицо Вергилия - образец буду-
щего произведения; а_ то, что извлек из него художник и перенес в свое
произведение, есть eiSo;. (21) Ты спросишь, какая между ними разница?
Идея - это образец, а е18о; - это облик, взятый с него и перенесенный в
произведение. Идее художник подражает, si3o; создает. У статуи такое-то
лицо: это и будет е15ос. Такое лицо и у образца, на который глядел вая-
тель, создавая статую: это - идея. Ты хочешь, чтобы я привел еще одно
различие? ElSoe - в самом произведении, идея - вне его, и не только вне
его, но и предшествует ему. (22) Пятый род - это то, что существует во-
обще; он уже имеет к нам отношение, в него входит все: люди, животные,
предметы. .Шестым будет род вещей, которые как бы существуют, как, нап-
ример, пустота, как время.
Все, что мы видим и осязаем, Платон не относит к числу вещей, истинно
существующих. Ведь они текут и непрестанно прибывают или убывают. Никто
не остается в старости тем же, кем был в юности, завтра никто не будет
тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек; все, что ты ви-
дишь, уходит вместе со временем, ничто из видимого нами не пребывает не-
подвижно. Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. (23)
Об этом и говорит Гераклит: "Мы и входим, и не входим дважды в один и
тот же поток". Имя потока остается, а вода уже утекла. Река - пример бо-
лее наглядный, нежели человек, однако и нас уносит не менее быстрое те-
чение, и я удивляюсь нашему безумию, вспоминая, до чего мы любим тело -
самую быстротечную из вещей, и боимся однажды умереть, меж тем как каж-
дый миг - это смерть нашего прежнего состояния. Так не надо тебе бо-
яться, как бы однажды не случилось то, что происходит ежедневно. (24) Я
говорил о человеке, существе нестойком и непрочном, подверженном любой
порче; но даже мир, вечный и непобедимый, меняется и не остается одним и
тем же. Хоть в нем и пребывает все, что было прежде, но иначе, чем преж-
де: порядок вещей меняется.
(25) Ты скажешь: "Какая мне польза от этих тонкостей?" - Если спро-
сишь меня, то никакой. Но как резчик опускает и отводит на что-нибудь
приятное утомленные долгим напряжением глаза, так и мы должны порой дать
отдых душе и подкрепить ее каким-нибудь удовольствием. Однако пусть и
удовольствие будет делом; тогда и из него ты, если присмотришься, извле-
чешь что-нибудь целительное. (26) Так и привык я поступать, Луцилий: из
всякого знания7, как бы далеко ни было оно от философии, я стараюсь
что-нибудь добыть и обратить себе на пользу. Что мне все, о чем мы рас-
суждали, если оно никак не связано с исправлением нравов? Как Платоновы
идеи могут сделать меня лучше? Можно ли извлечь из них что-нибудь для
обуздания моих желаний? Да хотя бы вот что: все вещи, которые, как рабы,
служат нашим чувствам, которые нас распаляют и подстрекают, Платон не
считает истинно существующими. (27) Значит, все вещи - воображаемые,
лишь на короткий срок принявшие некое обличье; ни одна из них не прочна
и не долговечна. А мы желаем их так, словно они будут при нас всегда или
мы всегда будем владеть ими. Беспомощные и слабые, мы находимся среди
вещей пустых и мнимых8; так направим свой дух к тому, что вечно, а свой
взгляд - на витающие в высоте образы всех предметов и на пребывающего
среди них бога, помышляющего о том, как бы защитить от смерти все, что
из-за сопротивления материи не удалось ему сделать бессмертным, и побе-
дить разумом пороки тела! (28) Ведь все остается не потому, что оно веч-
но, а потому что защищено заботой властителя. Бессмертному опекун не ну-
жен, а остальное охраняет творец, одолевая своей силой хрупкость мате-
рии. Будем же презирать все настолько лишенное цены, что приходится сом-
неваться, существует ли оно вообще. (29) И подумаем вот о чем: коль ско-
ро провидение обороняет от опасностей мир, смертный, как и мы, то и наше
провидение может хоть немного удлинить срок этому ничтожному телу, если
мы научимся обуздывать и подчинять себе наслаждения - главную причину
нашей гибели. (30) Сам Платон своими стараньями продлил себе жизнь до
старости. Ему досталось тело крепкое и здоровое, даже своим именем он
обязан ширине плеч9; но странствия по морю и опасности отняли у него
много сил, и только воздержность, соблюдение меры во всем, что будит
алчность, и тщательная забота о себе помогли ему, вопреки всем пре-
пятствиям, дожить до старости. (31) Я думаю, ты знаешь это: благодаря
таким стараниям Платон и достиг того, что умер в день, когда ему испол-
нился ровно восемьдесят один год. Поэтому маги 10, как раз тогда оказав-
шиеся в Афинах, принесли усопшему жертву, веря, что жребий его выше че-
ловеческого, ибо он прожил девятью девять лет, - а это число совершен-
ное. Но я не сомневаюсь, что он охотно отдал бы несколько дней из этого
срока вместе с жертвоприношением. (32) Умеренность может продлить ста-
рость, хотя по-моему не нужно к ней ни стремиться, ни отказываться от
нее. Приятно пробыть с собою как можно дольше, если ты сумел стать дос-
тойным того, чтобы твоим обществом наслаждались. Итак, нам надо вынести
решение, следует ли, гнушаясь последними годами старости, не дожидаться
конца, а положить его собственной рукой. Тот, кто в бездействии ждет
судьбы, мало чем отличается от боязливого, - как сверх меры привержен
вину тот, кто осушает кувшин до дна, вместе с отстоем. (33) Но посмот-
рим, что такое конец жизни - ее отстой или нечто самое чистое и прозрач-
ное, - если только ум не пострадал, и чувства, сохранившиеся в целости,
помогают душе, и тело не лишилось сил и не умерло до смерти. Ведь все
дело в том, что продлевать - жизнь или смерть. (34) Но если тело не го-
дится для своей службы, то почему бы не вывести на волю измученную душу?
И может быть, это следует сделать немного раньше должного, чтобы в долж-
ный срок не оказаться бессильным это сделать. И поскольку жалкая жизнь
куда страшнее скорой смерти, глуп тот, кто не отказывается от короткой
отсрочки, чтобы этой ценой откупиться от большой опасности. Лишь немно-
гих долгая старость привела к смерти, не доставив страданий, но многим
их бездеятельная жизнь как бы даже и не пригодилась. Что ж по-твоему,
более жестокая участь - потерять кусочек жизни, которая и так кончится?
(35) Не надо слушать меня против воли, словно мой приговор касается и
тебя, но все же взвесь мои слова. Я не покину старости, если она мне
сохранит меня в целости - сохранит лучшую мою часть; а если она поколеб-
лет ум, если будет отнимать его по частям, если оставит мне не жизнь, а
душу, - я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения. (36) Я
не стану бежать в смерть от болезни, лишь бы она была излечима и не зат-
рагивала души; я не наложу на себя руки от боли, ведь умереть так - зна-
чит, сдаться. Но если я буду знать, что придется терпеть ее постоянно, я
уйду, не из-за самой боли, а из-за того, что она будет мешать всему, ра-
ди чего мы живем. Слаб и труслив тот, кто умирает из-за боли; глуп тот,
кто живет из страха боли.
Но я слишком многоречив, да и сам этот предмет таков, что можно рас-
суждать о нем весь день. Как может вовремя кончить жизнь тот, кто не мо-
жет кончить письмо? Будь здоров! Эти слова ты прочтешь охотнее, чем чи-
тал все про смерть да про смерть. Будь здоров.
Письмо LIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Твое письмо доставило мне великое наслаждение (позволь мне упот-
ребить слова общепринятые и не приписывай им смысла, какой имеют они у
стоиков). Мы считаем наслажденье пороком. Пусть так, но слово это мы
ставим, и чтобы обозначить испытываемое душою веселье. (2) Я знаю, что,
если сообразовать слова с нашими указами, наслажденье есть нечто постыд-
ное, а радость - удел одних лишь мудрецов: ведь она есть некая приподня-
тость души, верящей в собственные и подлинные блага1. Однако в повсед-
невной речи мы говорим: нам доставило большую радость и то, что такой-то
избран консулом, и то, что жена родила, и чья-то свадьба, хотя все это -
никакая не радость, а нередко даже начало будущей скорби. У радости же
один непременный признак: она не может ни прекратиться, ни обернуться
своей противоположностью. (3) Поэтому, когда наш Вергилий говорит: "И
злые радости духа"2, то слова эти красноречивы, но не очень точны: ведь
радости не бывают злыми. К наслаждениям приложил он это имя и так выра-
зил все, что хотел, имея в виду людей, довольных тем, что для них зло.
(4) И все же я не напрасно сказал, что твое письмо доставило мне наслаж-
дение; ведь если невежда радуется и по какой-либо достойной причине, его
чувство, не подвластное ему самому и готовое перейти в нечто иное, я на-
зываю наслаждением, родившимся из ложного мнения о благе, не знающим ни
удержу, ни меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
ное множество таких предметов, которые нуждаются в именах и не имеют их
или таких, что имели имя, но потеряли его из-за нашей привередливости.
Но терпима ли привередливость при такой бедности? (2) Насекомое, у гре-
ков называемое оГотрое, преследующее скот и разгоняющее его по всему
урочищу, наши называли "оводом". В этом поверь хотя бы Вергилию:
Возле Силарских лесов и Альбурна, где падубов рощи,
Есть - и много его - насекомое с римским названием
Овод - а греки его называют по-своему "оистрос".
Жалит и резко жужжит; испуганный гудом, по лесу
Весь разбегается скот.1
Я думаю, понятно, что слово это исчезло. (3) Или, чтобы тебе не ждать
долго, вот еще: раньше употреблялись простые слова - например, говорили
"решить спор железом". Доказательство даст тот же Вергилий:
Сам Латин дивится, увидев
Вместе могучих мужей, что родились в разных пределах
Мира и встретились здесь, чтобы спор их решило железо 2
А теперь мы говорим "разрешить спор", простое слово вышло из употреб-
ленья. (4) В старину говорили "велю" вместо "повелю" - тут поверь не
мне, а надежному свидетелю Вергилию:
Вы же, куда я велю, за мною следуйте в битву.3
(5) Я так усердно этим занимаюсь не затем, чтобы показать, как много
времени потерял я у грамматика, но чтобы ты понял, как много слов из Эн-
ния и Акция оказались в забвенье, если позабыты даже некоторые слова из
того, кого мы ежедневно берем в руки 4.
(6) Ты спросишь, для чего такое долгое предисловие, куда оно метит. -
Не скрою: я хочу, чтобы ты, если это возможно, благосклонно услышал от
меня слово "бытие". А если нет, я скажу так же, несмотря на твой гнев.
За меня - Цицерон5, создатель этого слова, поручитель, по-моему, вполне
состоятельный; если же ты потребуешь кого поновее, я назову Фабиана, чье
изящное красноречие блистательно даже на наш привередливый вкус. Что же
делать, Луцилий? Как передать понятие усия, столь необходимое, охватыва-
ющее всю природу и лежащее6 в основе всего? Поэтому позволь мне, прошу
тебя, употреблять это слово, а я постараюсь как можно бережливее пользо-
ваться данным мне правом и, может быть, даже довольствуюсь тем, что имею
его. (7) Много ли мне будет пользы от твоей уступчивости, если я все
равно не смогу перевести на латинский то, из-за чего я и упрекал наш
язык? Ты еще строже осудил бы римскую скудость, если бы знал то слово в
один слог, которое я не могу заменить. Ты спросишь, какое. - То он. На-
верно, я кажусь тебе тупоумным: ведь ясно, как на ладони, что можно пе-
ревести его "то, что есть". Но я усматриваю тут большое различие: вместо
имени мне приходится ставить глагол. (8) Но раз уж необходимо, поставлю
"то, что есть".
Наш друг, человек обширнейших познаний, говорил сегодня, что у Плато-
на это сказано в шести значениях. Я перечислю тебе все, но раньше объяс-
ню вот что: есть род, а есть и вид. Теперь поищем самый первый из родов,
от которого зависят все виды, с которого начинается всякое разделение,
который охватывает все и вся. Мы найдем его, если начнем перебирать все
в обратном порядке: так мы придем к первоначалу. (9) Человек - это вид,
как говорит Аристотель, лошадь - тоже вид, и собака - вид; значит, нужно
найти нечто общее между ними всеми, что их охватывает и заключает в се-
бе. Что же это? Животное. Значит, сначала родом для всего названного
мною - для человека, лошади, собаки - будет "животное". (10) Но есть
нечто, имеющее душу, но к животным не принадлежащее: ведь мы согласны,
что у растений, у деревьев есть душа, коль скоро говорим, что они живут
и умирают. Значит, более высокое место займет понятие "одушевленные",
потому что в него входят и животные, и растения. Но есть предметы, ли-
шенные души, например камни; выходит, есть нечто более древнее, нежели
"одушевленные", а именно тело. Если я буду делить это понятие, то скажу,
что все тела либо одушевленные, либо неодушевленные. (11) Но есть нечто,
стоящее выше, чем тело: ведь об одном мы говорим, что оно телесно, о
другом - что лишено тела. Что же разделяется на эти два разряда? Его-то
мы и назвали сейчас неудачным именем "то, что есть". Оно и делится на
виды, о нем мы и говорим: "То, что есть, либо телесно, либо лишено те-
ла". (12) Это и есть первый и древнейший из родов, самый, так сказать,
всеобщий; все остальные, хоть и остаются родами, причастны и видам. Че-
ловек - тоже род; в нем содержатся виды: и народы (греки, римляне, пар-
фяне), и цвета кожи (белые, черные, желтые), и отдельные люди (Катон,
Цицерон, Лукреций). Поскольку это понятие охватывает многое, оно отно-
сится к числу родов; поскольку стоит ниже других - к числу видов. Всеоб-
щий род - "то, что есть" - ничего выше себя не имеет. Он - начало вещей,
в нем - все.
(13) Стоики хотят поставить над ним еще один род, более изначальный;
я скоро скажу о нем, но прежде объясню, что тот род, о котором я раньше
говорил, по праву признается первым, коль скоро он охватывает все пред-
меты. (14) "То, что есть" я делю на два вида: телесное и бестелесное, а
третьего нет. Как разделить тела? Они бывают либо одушевленные, либо не-
одушевленные. Опять-таки, как мне разделить одушевленные предметы? Одни
из них имеют дух, другие - только душу, или так: одни из них - самодви-
жущиеся, они ходят и меняют место, другие прикреплены к почве и растут,
питаясь через корни. На какие же виды мне расчленить животных? Они либо
смертны, либо бессмертны. (15) Некоторые стоики полагают, будто самый
первый род - "нечто". Почему они так полагают, я сейчас скажу. По их
словам, в природе одно существует, другое не существует. Природа включа-
ет в себя и то, чего нет, что лишь представляется нашему духу; так, кен-
тавры, гиганты и прочее, будучи создано ложной мыслью, обретает образ,
хоть и не имеет истинной сущности.
(16) А теперь я вернусь к тому, что тебе обещано, и скажу, как Платон
распределяет на шесть разрядов все, что только существует. Первое - это
"то, что есть", не постигаемое ни зрением, ни осязанием, ни одним из
чувств, но только мыслимое. Что существует вообще - например "человек
вообще", - не попадается нам на глаза, а попадается только человек как
вид - Катон или Цицерон. И "животное" мы не видим, а только мыслим о
нем, а доступны зрению его виды: лошадь, собака.
(17) На второе место из того, что есть, Платон ставит все выдающееся
и возвышающееся над прочим. Это и значит, по его словам, "быть" по преи-
муществу. Так, мы говорим "поэт", без различия прилагая это слово ко
всем стихотворцам; но уже у греков оно стало обозначением одного из них.
Услышав просто "поэт", ты поймешь, что имеется в виду Гомер. Что же это?
Бог, разумеется, - самый великий и могущественный из всего.
(18) Третий род - это то, что истинно существует, в неисчислимом мно-
жестве, но за пределами нашего зрения. - Ты спросишь, что это. - Пла-
то-нова утварь: идеи, как он их именует, из которых возникает все види-
мое нами и по образцу которых все принимает облик. (19) Они бессмертны,
неизменны и нерушимы. Слушай, что такое идея, то есть что она такое по
мнению Платона: "Идея - вечный образец всего, что производит природа". А
я прибавлю к этому определенью истолкование, чтобы тебе было понятнее. Я
хочу сделать твой портрет; образцом моей картины будешь ты сам, из тебя
мой дух извлекает некие черты и потом переносит их в свое творение. Твое
лицо, которое учит меня и наставляет, которому я стремлюсь подражать, и
будет идеей. В природе есть бесконечное множество таких образцов - для
людей, для рыб, для деревьев: с них-то и воспроизводится все, что должно
в ней возникнуть. (20) На четвертом месте стоит ei5os. Слушай внима-
тельно, что такое elSoe, и в том, что это вещь непростая, обвиняй не ме-
ня, а Платона; впрочем, простых тонкостей и не бывает. Только что я при-
водил для сравнения живописца; если он хотел изобразить красками Верги-
лия, то глядел на самого поэта; идеей было лицо Вергилия - образец буду-
щего произведения; а_ то, что извлек из него художник и перенес в свое
произведение, есть eiSo;. (21) Ты спросишь, какая между ними разница?
Идея - это образец, а е18о; - это облик, взятый с него и перенесенный в
произведение. Идее художник подражает, si3o; создает. У статуи такое-то
лицо: это и будет е15ос. Такое лицо и у образца, на который глядел вая-
тель, создавая статую: это - идея. Ты хочешь, чтобы я привел еще одно
различие? ElSoe - в самом произведении, идея - вне его, и не только вне
его, но и предшествует ему. (22) Пятый род - это то, что существует во-
обще; он уже имеет к нам отношение, в него входит все: люди, животные,
предметы. .Шестым будет род вещей, которые как бы существуют, как, нап-
ример, пустота, как время.
Все, что мы видим и осязаем, Платон не относит к числу вещей, истинно
существующих. Ведь они текут и непрестанно прибывают или убывают. Никто
не остается в старости тем же, кем был в юности, завтра никто не будет
тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек; все, что ты ви-
дишь, уходит вместе со временем, ничто из видимого нами не пребывает не-
подвижно. Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. (23)
Об этом и говорит Гераклит: "Мы и входим, и не входим дважды в один и
тот же поток". Имя потока остается, а вода уже утекла. Река - пример бо-
лее наглядный, нежели человек, однако и нас уносит не менее быстрое те-
чение, и я удивляюсь нашему безумию, вспоминая, до чего мы любим тело -
самую быстротечную из вещей, и боимся однажды умереть, меж тем как каж-
дый миг - это смерть нашего прежнего состояния. Так не надо тебе бо-
яться, как бы однажды не случилось то, что происходит ежедневно. (24) Я
говорил о человеке, существе нестойком и непрочном, подверженном любой
порче; но даже мир, вечный и непобедимый, меняется и не остается одним и
тем же. Хоть в нем и пребывает все, что было прежде, но иначе, чем преж-
де: порядок вещей меняется.
(25) Ты скажешь: "Какая мне польза от этих тонкостей?" - Если спро-
сишь меня, то никакой. Но как резчик опускает и отводит на что-нибудь
приятное утомленные долгим напряжением глаза, так и мы должны порой дать
отдых душе и подкрепить ее каким-нибудь удовольствием. Однако пусть и
удовольствие будет делом; тогда и из него ты, если присмотришься, извле-
чешь что-нибудь целительное. (26) Так и привык я поступать, Луцилий: из
всякого знания7, как бы далеко ни было оно от философии, я стараюсь
что-нибудь добыть и обратить себе на пользу. Что мне все, о чем мы рас-
суждали, если оно никак не связано с исправлением нравов? Как Платоновы
идеи могут сделать меня лучше? Можно ли извлечь из них что-нибудь для
обуздания моих желаний? Да хотя бы вот что: все вещи, которые, как рабы,
служат нашим чувствам, которые нас распаляют и подстрекают, Платон не
считает истинно существующими. (27) Значит, все вещи - воображаемые,
лишь на короткий срок принявшие некое обличье; ни одна из них не прочна
и не долговечна. А мы желаем их так, словно они будут при нас всегда или
мы всегда будем владеть ими. Беспомощные и слабые, мы находимся среди
вещей пустых и мнимых8; так направим свой дух к тому, что вечно, а свой
взгляд - на витающие в высоте образы всех предметов и на пребывающего
среди них бога, помышляющего о том, как бы защитить от смерти все, что
из-за сопротивления материи не удалось ему сделать бессмертным, и побе-
дить разумом пороки тела! (28) Ведь все остается не потому, что оно веч-
но, а потому что защищено заботой властителя. Бессмертному опекун не ну-
жен, а остальное охраняет творец, одолевая своей силой хрупкость мате-
рии. Будем же презирать все настолько лишенное цены, что приходится сом-
неваться, существует ли оно вообще. (29) И подумаем вот о чем: коль ско-
ро провидение обороняет от опасностей мир, смертный, как и мы, то и наше
провидение может хоть немного удлинить срок этому ничтожному телу, если
мы научимся обуздывать и подчинять себе наслаждения - главную причину
нашей гибели. (30) Сам Платон своими стараньями продлил себе жизнь до
старости. Ему досталось тело крепкое и здоровое, даже своим именем он
обязан ширине плеч9; но странствия по морю и опасности отняли у него
много сил, и только воздержность, соблюдение меры во всем, что будит
алчность, и тщательная забота о себе помогли ему, вопреки всем пре-
пятствиям, дожить до старости. (31) Я думаю, ты знаешь это: благодаря
таким стараниям Платон и достиг того, что умер в день, когда ему испол-
нился ровно восемьдесят один год. Поэтому маги 10, как раз тогда оказав-
шиеся в Афинах, принесли усопшему жертву, веря, что жребий его выше че-
ловеческого, ибо он прожил девятью девять лет, - а это число совершен-
ное. Но я не сомневаюсь, что он охотно отдал бы несколько дней из этого
срока вместе с жертвоприношением. (32) Умеренность может продлить ста-
рость, хотя по-моему не нужно к ней ни стремиться, ни отказываться от
нее. Приятно пробыть с собою как можно дольше, если ты сумел стать дос-
тойным того, чтобы твоим обществом наслаждались. Итак, нам надо вынести
решение, следует ли, гнушаясь последними годами старости, не дожидаться
конца, а положить его собственной рукой. Тот, кто в бездействии ждет
судьбы, мало чем отличается от боязливого, - как сверх меры привержен
вину тот, кто осушает кувшин до дна, вместе с отстоем. (33) Но посмот-
рим, что такое конец жизни - ее отстой или нечто самое чистое и прозрач-
ное, - если только ум не пострадал, и чувства, сохранившиеся в целости,
помогают душе, и тело не лишилось сил и не умерло до смерти. Ведь все
дело в том, что продлевать - жизнь или смерть. (34) Но если тело не го-
дится для своей службы, то почему бы не вывести на волю измученную душу?
И может быть, это следует сделать немного раньше должного, чтобы в долж-
ный срок не оказаться бессильным это сделать. И поскольку жалкая жизнь
куда страшнее скорой смерти, глуп тот, кто не отказывается от короткой
отсрочки, чтобы этой ценой откупиться от большой опасности. Лишь немно-
гих долгая старость привела к смерти, не доставив страданий, но многим
их бездеятельная жизнь как бы даже и не пригодилась. Что ж по-твоему,
более жестокая участь - потерять кусочек жизни, которая и так кончится?
(35) Не надо слушать меня против воли, словно мой приговор касается и
тебя, но все же взвесь мои слова. Я не покину старости, если она мне
сохранит меня в целости - сохранит лучшую мою часть; а если она поколеб-
лет ум, если будет отнимать его по частям, если оставит мне не жизнь, а
душу, - я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения. (36) Я
не стану бежать в смерть от болезни, лишь бы она была излечима и не зат-
рагивала души; я не наложу на себя руки от боли, ведь умереть так - зна-
чит, сдаться. Но если я буду знать, что придется терпеть ее постоянно, я
уйду, не из-за самой боли, а из-за того, что она будет мешать всему, ра-
ди чего мы живем. Слаб и труслив тот, кто умирает из-за боли; глуп тот,
кто живет из страха боли.
Но я слишком многоречив, да и сам этот предмет таков, что можно рас-
суждать о нем весь день. Как может вовремя кончить жизнь тот, кто не мо-
жет кончить письмо? Будь здоров! Эти слова ты прочтешь охотнее, чем чи-
тал все про смерть да про смерть. Будь здоров.
Письмо LIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Твое письмо доставило мне великое наслаждение (позволь мне упот-
ребить слова общепринятые и не приписывай им смысла, какой имеют они у
стоиков). Мы считаем наслажденье пороком. Пусть так, но слово это мы
ставим, и чтобы обозначить испытываемое душою веселье. (2) Я знаю, что,
если сообразовать слова с нашими указами, наслажденье есть нечто постыд-
ное, а радость - удел одних лишь мудрецов: ведь она есть некая приподня-
тость души, верящей в собственные и подлинные блага1. Однако в повсед-
невной речи мы говорим: нам доставило большую радость и то, что такой-то
избран консулом, и то, что жена родила, и чья-то свадьба, хотя все это -
никакая не радость, а нередко даже начало будущей скорби. У радости же
один непременный признак: она не может ни прекратиться, ни обернуться
своей противоположностью. (3) Поэтому, когда наш Вергилий говорит: "И
злые радости духа"2, то слова эти красноречивы, но не очень точны: ведь
радости не бывают злыми. К наслаждениям приложил он это имя и так выра-
зил все, что хотел, имея в виду людей, довольных тем, что для них зло.
(4) И все же я не напрасно сказал, что твое письмо доставило мне наслаж-
дение; ведь если невежда радуется и по какой-либо достойной причине, его
чувство, не подвластное ему самому и готовое перейти в нечто иное, я на-
зываю наслаждением, родившимся из ложного мнения о благе, не знающим ни
удержу, ни меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67