Был такой же вечер, танцевали прямо на лужайке под луной. У латышей есть такой танец… забыл, как называется. В общем, становятся в круг, все обхватывают друг друга за плечи и то в одну сторону, то в другую… Во время этого танца у меня вытащили револьвер. К счастью, я хватился почти сразу… И знаете, кто это сделал?
– Красивая белокурая латышка?
– Пацаненок лет двенадцати, он прикидывался дурачком, все время вертелся под ногами. Конечно, его подучили. Потом мы за ниточку вытащили карася покрупнее.
У освещенного клуба они остановились. Из комнаты доносились девичьи голоса, топот ног, смех, иногда лампу загораживала чья-то голова. В сумраке лицо Кузнецова казалось грустным, из-под лакированного козырька военной фуражки выбились пряди густых волос, Юсуп черной тенью возник в освещенном квадрате, блеснул на них зелеными фонарями и снова растворился в ночи.
– Жалко, что вы не умеете на гармошке играть, – вдруг сказала Варя.
Он пристально посмотрел ей в глаза. Варя, подумала, что, если он сейчас ее поцелует, она не оттолкнет… Но он лишь глубоко вздохнул, отвел взгляд.
– Варя, я еще никому не говорил таких слов., – начал было он, и в этот момент, чуть не сбив его с ног, между ними вслед за кошкой черным снарядом пролетел Юсуп.
Кошка с противным мяуканьем вскарабкалась на сосну, а Юсуп, упершись лапами в толстый ствол, яростно залаял. Сверху, розово посверкивая в свете лампы из окна, планировали на землю лепестки коры. Затаившись в ветвях, кошка возмущенно фыркала.
– Я побежала, – спохватилась Варя. – У нас же репетиция.
– Я вас подожду, – сказал он.
– Не надо! – вырвалось у нее. И, желая, смягчить свою резкость, прибавила: – Завтра. После концерта.
– Может, мне и вправду научиться на гармошке играть? – негромко произнес он, глядя на ее статную фигуру, на мгновение замершую в освещенном прямоугольнике двери.
– Лучше на трубе…
Она рассмеялась и исчезла. Исчезла для него навсегда. И может быть, жизнь Кузнецова сложилась бы совсем по-другому, если бы он пришел на концерт и дождался ее в клубе. Но как раз в праздники-то у Кузнецова было работы больше всего.
4
Семен не обманул надежд Варвары, почти без репетиций он сыграл все, что было нужно, ничуть не хуже Петухова, который сидел не на сцене, как обычно, а в зале с рукой на перевязи и в гипсе. А на его месте молодцевато восседал Семен и лихо рассыпал звучные аккорды. Под его сопровождение хор исполнил песни, плясуны в красных рубахах навыпуск, в хромовых сапогах сотрясали деревянный пол, заставляя громко чихать от пыли первые ряды. И лично от себя, чтобы доставить Варе удовольствие, Семен под собственный аккомпанемент спел популярную революционную песню «Мой паровоз вперед лети – в коммуне остановка…»
Со сцены Варя искала глазами Кузнецова, но того в зале не было. Не пришел он и на танцы. В сердце девушки шевельнулась обида: давеча чуть ли не в любви признался, а сам даже в клубе не появился… Ну ипусть!
Все равно настроение у девушки было приподнятое; вечер молодежи удался на славу, много хлопали, вызывали на «бис». Митя – он участвовал в хоре – улыбался и показывал большой палец: мол, все чудесно!
Сюрпризом для нее была загодя поданная Семеном к клубу легкая бричка. Нарядный, в узких брюках в клетку, желтых штиблетах и при галстуке, Семен широким радушным жестом пригласил ее в «экипаж», как он назвал свою бричку. На какое-то мгновение Варя заколебалась, еще раз поискала глазами среди выходящих из клуба односельчан зеленую фуражку Кузнецова, потом, поддержанная сильной рукой Семена, вскочила в легкую на рессорах повозку. Рядом устроились Люба Добычина, Мишка Корнилов, полезли и другие, но Семен, вскочив на облучок, хлестнул серого в яблоках коня, и бричка рванулась с места, заставив остальных отскочить в стороны. Кто-то засвистел вслед, раздался громкий хохот, вроде бы послышался голос брата, а может, показалось. Бричка мягко покачивалась, Люба, не стесняясь, целовалась с Мишкой, а Семен, возвышаясь впереди, оглядывался на нее, и его белые зубы сверкали в улыбке. Он взмахивал вожжами, зычно покрикивал на коня, и без того быстро бежавшего по слабо освещенной окнами домов улице.
– Ямщик, не гони-и лошадей, мне некуда-а больше спешить… – затянул Корнилов, обнимая Любу.
– Куда мы едем? – спросила Варя.
– К цыганам! – сверкнул улыбкой Семен.
– Хоть к черту на кулички! – крикнул Мишка и расхохотался.
Вот прогрохотал под колесами железнодорожный переезд, последний раз озорно подмигнул красным глазом семафор и исчез за пышными ольховыми кустами. Бричка мягко покатила по узкой лесной дороге в сторону Лысухи. На Варю нашло какое-то блаженное спокойствие, ей стало безразлично, куда и зачем они едут по темной лесной дороге. У самого лица порхали невидимые ночные бабочки, смолистый лесной дух кружил голову. Любка рядом смеялась, отталкивая подвыпившего Мишку, глаза ее блестели. Скоро кусты остались позади, а перед ними раскрылся широкий зеленый луг перед речкой. Конь сбавил ход, метелки высокой тимофеевки и конского щавеля шелестели по днищу брички. С речки слышались негромкие всплески.
Конь остановился и, зазвенев металлическими бляхами на уздечке, стал щипать росистую траву.
– Ночь-то какая, братцы! – спрыгнув с брички и глядя в небо, сказал Семен. – В такую ночь ведьмы слетаются на шабаш… Поглядите-ка, бабка Сова летит на помеле! – И громко рассмеялся.
К радости и так хмельного Мишки Корнилова Семен достал из-за сиденья корзину с шампанским, водкой и заранее приготовленными закусками. Расстелил на траве льняную скатерть, аккуратно все расставил на ней. В его движениях чувствовалась сноровка официанта. Не забыл прихватить сельтерской и шоколадных конфет. В довершение всего извлек фонарь и запалил его. Все уселись на одеяло, брошенное на траву, фонарь освещал разнокалиберные бутылки, граненые стаканы, бутерброды с семгой, ветчиной, копченым балыком из медвежатины, как сообщил Семен. Варя вдруг почувствовала, что очень голодна, но Супронович не разрешил ничего брать, пока не разольет шампанское. Мишка от шампанского отказался и налил себе водки. Шампанского Варя не пробовала. Мать была строга и в доме никогда не держала спиртного. Сама она в рот не брала, даже в пасху, а Андрей Иванович, когда ему хотелось выпить, сам ходил в магазин или к Супроновичу.
Варя попробовала было отказаться от шампанского, но тут все принялись ее уговаривать: мол, такой вечер, концерт удался, теперь не грех и отметить. Она не заметила, как Семен ухитрился добавить в ее шампанское водки из своего стакана.
– Господи, как хорошо-то! – привалившись плечом к Мишке, тихо произнесла Люба.
– Ночь, звезды и мы, – в тон ей прибавил Семен, подняв стакан. – Жизнь прекрасна!
– У тебя вся жизнь – праздник, – ввернул Мишка Корнилов.
– А ты побегай весь день с подносом, – добродушно усмехнулся Семен.
– Я – путеец, – гордо произнес Мишка. – С одного раза костыль забиваю в шпалу.
– Я поднимаю этот бокал за наших прекрасных девушек, – галантно заявил Семен.
– Красиво говоришь! – засмеялся Мишка.
Шампанское обожгло Варе горло, даже дух захватило. Семен, не спускающий с нее глаз, велел выпить до дна, потом придвинул ей бутерброды. Люба махом выпила из своего стакана, причмокнула от удовольствия и закусила балыком. Волосы у нее, уложенные на затылке в тяжелый пук, растрепались, верхняя пуговица блузки расстегнулась, и открытая шея молочно белела.
Люба жила вдвоем с матерью, отец погиб в гражданскую. В небольшом домике Добычиных – он стоял у леса на отшибе – частенько устраивались гулянки с выпивками, вечерами на крыльце собиралась молодежь, приходили сюда и братья Корниловы. Разбитная, острая на язык Люба вроде бы сначала крутила любовь с Ленькой Супроновичем, а теперь вот с Мишкой.
Мать ее – Дарья Петровна – была тихой худощавой женщиной с маленьким личиком. Она ни в чем не стесняла свою единственную любимую дочь. Когда собиралась молодежь, Дарья Петровна уходила к соседям. В поселке поговаривали, что она любит выпить, но пьяной ее никто не видал, а вот то, что она набожна, все знали. Добычина убирала церковь, помогала мыть и обряжать покойников, плакала в голос. Ее приглашали га похороны и поминки. Дочь уродилась не в нее.
Семен и Мишка встали и, отойдя в сторонку, крепко обхватили друг друга. Какое-то время они шутливо топтались на одном месте, кряхтели, пытались резкими рывками один другого повалить на траву. Варя и Люба, сидя на одеяле, смотрели на них. Люба налила в стакан шампанского, в свете месяца засверкали маленькие пузырьки.
– Семен нынче расщедрился, – сказала Люба. – Пей, подружка! – И наполнила Варин стакан.
– Опьянею я, – слабо возразила та.
– С шампанского-то? – усмехнулась Люба. – Да оно как лимонад: в голову и нос шибает, и больше ничего.
Они выпили. Варя с удовольствием набросилась на вкусные бутерброды. От кого-то она слышала, что если хорошо закусывать, то сильно не опьянеешь. Впрочем, ей было приятно. Все теперь казалось призрачно-волшебным: звездное небо, опрокинувшийся в речку месяц, две темные фигуры, топчущие траву. Ей захотелось, чтобы одолел Семен. И, будто услышав ее, он весело вскрикнул, и в следующий момент Мишка оказался на земле.
– Семен победил! – радостно закричала Варя и даже в ладошки захлопала.
– Нравишься ты ему, – с ноткой зависти сказала Люба. – Говорит, в комсомол готов вступить из-за тебя. Сама слышала.
– И вступлю! – откликнулся Супронович. – Примете, Варя?
– Ты мне подножку подставил, – поднимаясь с травы, пробурчал Мишка. – Давай еще раз?
Они снова схватились, и Корнилов скоро грохнулся в мокрую траву.
– Куда ему с Семеном тягаться, – заметила Люба. – Слабак супротив него.
Семен, возбужденный, с растрепанными кудрями, тяжело дыша, плюхнулся рядом с Варей. От него остро пахло потом, но Варе не было неприятно. Галстук Семен снял, и теперь он змеей выползал из кармана пиджака. Ей вдруг захотелось пригладить его золотистые волосы, вытереть пот с лица. Усилием воли она удержалась, мельком подумала: «Что это со мной? Почему мне хочется, чтобы он обнял меня и поцеловал?» И когда Семен снова налил девушкам шампанское, а себе и Мишке водки, ее даже упрашивать не пришлось. Она охотно со всеми выпила. Потом стали петь песни. Конь с бричкой незаметно отошел к самой речке, и теперь его темный силуэт отчетливо отражался в серебряном зеркале воды. Когда конь встряхивал головой, слышалось мелодичное позвякивание. Какая-то пичуга тоненько выводила: «Любить, любить, любить…»
Все, что произошло потом, она помнит смутно. Кажется, открыли еще бутылку шампанского. Люба вскочила с одеяла и стала плясать. Опьяневший Мишка повис на ней, но Люба оттолкнула его и, сбросив туфли, побежала по мокрой траве к речке. Мишка бросился следом.
Влажные губы Семена целовали ее в лицо, шею, она ладонью слабо отталкивала его горячее лицо, неестественно громко смеялась. Голова кружилась, ей вдруг показалось, что она в люльке и мать укачивает ее, что-то напевая. Семен, широко шагая, куда-то нес ее на руках, шептал какие-то ласковые слова, клялся, что жить без нее не может…
Потом она долго плескалась на мелководье. Семен все сложил в корзину, свернул одеяло, сунул под ноги в бричку погасший фонарь. Люба и Мишка куда-то исчезли, впрочем, о них и не вспомнили. Туман над речкой стал гуще, будто тесто из квашни выпирал на берег, расползался по траве, цепляясь за метелки. В глубине бора сонно вскрикивали птицы. Зеркало Лысухи будто треснуло – во все стороны разбежались тонкие морщинки.
– Утром я пришлю к вам сватов, – глухо сказал Семен. Глаза у него припухли, под ними залегли тени, в кудрявых волосах поблескивали сухие травинки.
– Не надо, – сказала Варя, усаживаясь рядом с ним в бричку.
– Ты что же думаешь, я поиграл с тобой и все? – удивленно покосился он на девушку.
– Да нет, – улыбнулась она, – ты меня любишь…
– За чем же дело?
– Я еще не знаю, Сеня, люблю ли тебя, – открыто взглянула на него девушка. Она выглядела свежей, будто только что встала и умылась росой.
– Любишь, – самодовольно сказал Семен.
– Вот, значит, как все это бывает, – глядя на холку медленно идущего коня, произнесла она. – Признавайся, брал у Совы приворотное зелье? – И не понятно было – всерьез это или в шутку.
– Я знал, что ты будешь моя. И я всех твоих ухажеров приглашу на нашу свадьбу! – счастливо рассмеялся Семен. – А Кузнецова – шафером.
– Я еще не дала своего согласия.
– Ты навек теперь моя, Варька! – Он крепко обнял ее.
– Была мамина-папина, а теперь твоя? – невесело заметила девушка.
– Другая бы радовалась, что за такого парня замуж выходит! Чем я тебе не пара?
– Комсомолка-активистка выходит замуж за мелкобуржуазного собственника, – поддразнила Варя. – Что брат Митя скажет, подружки?
– Хочешь, уйду из кабака? – помолчав, серьезно сказал Семен. – Поступлю на железную дорогу. В комсомол-то примете меня?
– Вот тогда я за тебя с радостью выйду. – Варя прижалась к его крепкому плечу.
– А так бы не вышла?
– Ты прав, Семен, я теперь твоя, – прошептала она.
Глава десятая
1
– Прокляну сукина сына! Выгоню из дома, лишу наследства! – гремел Яков Ильич, расхаживая по большой комнате, заставленной столами.
Григорий Борисович Шмелев сидел у окна и маленькими глотками отпивал светлое вино из высокой хрустальной рюмки. В комнату впорхнула крапивница, облетела подвешенную к потолку керосиновую лампу и приземлилась на белый подоконник. В солнечном свете крылья бабочки бархатисто заблестели; несколько раз сложив и развернув их, она неподвижно замерла, наслаждаясь теплом.
Невысокого роста, огрузневший, с заметной розовой плешью, Яков Ильич потел, на виске его вздулась голубоватая жилка, деревянный пол скрипел под тяжелыми шагами.
«Чего доброго, хватит кондрашка, – равнодушно подумал Шмелев. Ему не было жалко Супроновича. – Скотина, вино подает в графине! Кто знает, может, слил сюда остатки со столов…» От этой мысли его передернуло, но Яков Ильич ничего не заметил – он все мерил комнату шагами, ловко огибая столы.
– Как у вас ссердцем, Яков Ильич? – спросил Шмелев.
– Я в них всю душу вложил! – остановился перед ним кабатчик. – Как сыр в масле катались! Не знали голода-нужды. И вот, пожалуйста, один за поножовщину в тюрьму угодил, а второй из-за какой-то паршивой девки отца родного бросил…
– Вы несправедливы, Яков Ильич, – мягко заметил Григорий Борисович. – Варя Абросимова – первая красавица в поселке.
– В поселке! – крикнул Супронович. – Именно в поселке! А в любом городишке такими красавицами пруд пруди.
– Невеста не коза, на базаре не купишь, – усмехнулся Шмелев.
– Сколько девок кругом, а он выбрал… комсомолку! Я-то думал, женится, приведет в дом работницу. А эта разве станет за прилавок? Или выйдет с подносом к гостям?
– А любовь, Яков Ильич? Вспомните, сколько вы глупостей наделали в Твери из-за страстной любви к Дарье Анисимовне? – поддел его Шмелев.
– Так там миллионы! – сгоряча вырвалось у Супроновича. – А с этой семейки Сенька даже приданого не сорвет! Мало, работницу в дом не привел, так и сам ушел!
– Вы его прогнали, – заметил Григорий Борисович.
– А что я должен был ему в ножки поклониться, мол, спасибо, сынок, за подарочек? Без ножа зарезал меня сынок Сенечка! – снова заметался по комнате Яков Ильич. – Жена и свояченица еле-еле на кухне и мойке справляются, на мне лавка и буфет. Да и не в тех годах я, чтобы с подносом меж столов шнырять! Хоть закрывай заведение!
– Да перестаньте вы мельтешить! – прикрикнул Шмелев. – Идите сюда, садитесь и слушайте, что я вам скажу…
Несколько ошарашенный Супронович, – он давно не слышал, чтобы Шмелев таким голосом разговаривал, – послушно сел напротив, машинально налил из графинчика и залпом выпил.
«Опивки не стал бы сам пить, – усмехнулся про себя Шмелев. – И все-таки зачем он в графин наливает?»
– Вы к правильному выводу пришли, Яков Ильич, – спокойно продолжал он. – Закрывайте свое заведение. Поставьте на нем крест, пока государство не наложило на него лапу. А это, уж поверьте мне, очень скоро произойдет.
– Закрыть мое заведение? – вытаращил на него покрасневшие глаза Супронович. – А что же я буду делать, мил человек? Зубы на полку? Всю жизнь торговал! Да я ничего больше и делать-то не умею. Да и кто купит мое заведение, ежели, говорите, все одно государство рано или поздно все себе захапает? Где я такого дурака найду?
– Зачем продавать? – улыбнулся Шмелев. – Даром отдайте государству.
– Даром?! – вскочил, опрокинув стул, Супронович. – Вы что, насмешки строите надо мной, Григорий Борисович?
Шмелев спокойно нагнулся, поднял стул.
– Садитесь… И пожалуйста, при вашей комплекции и экзальтации, ей-богу, может удар случиться. – Он придал своему голосу теплоту. – Берегите себя, дорогой Яков Ильич, жизнь еще не кончилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Красивая белокурая латышка?
– Пацаненок лет двенадцати, он прикидывался дурачком, все время вертелся под ногами. Конечно, его подучили. Потом мы за ниточку вытащили карася покрупнее.
У освещенного клуба они остановились. Из комнаты доносились девичьи голоса, топот ног, смех, иногда лампу загораживала чья-то голова. В сумраке лицо Кузнецова казалось грустным, из-под лакированного козырька военной фуражки выбились пряди густых волос, Юсуп черной тенью возник в освещенном квадрате, блеснул на них зелеными фонарями и снова растворился в ночи.
– Жалко, что вы не умеете на гармошке играть, – вдруг сказала Варя.
Он пристально посмотрел ей в глаза. Варя, подумала, что, если он сейчас ее поцелует, она не оттолкнет… Но он лишь глубоко вздохнул, отвел взгляд.
– Варя, я еще никому не говорил таких слов., – начал было он, и в этот момент, чуть не сбив его с ног, между ними вслед за кошкой черным снарядом пролетел Юсуп.
Кошка с противным мяуканьем вскарабкалась на сосну, а Юсуп, упершись лапами в толстый ствол, яростно залаял. Сверху, розово посверкивая в свете лампы из окна, планировали на землю лепестки коры. Затаившись в ветвях, кошка возмущенно фыркала.
– Я побежала, – спохватилась Варя. – У нас же репетиция.
– Я вас подожду, – сказал он.
– Не надо! – вырвалось у нее. И, желая, смягчить свою резкость, прибавила: – Завтра. После концерта.
– Может, мне и вправду научиться на гармошке играть? – негромко произнес он, глядя на ее статную фигуру, на мгновение замершую в освещенном прямоугольнике двери.
– Лучше на трубе…
Она рассмеялась и исчезла. Исчезла для него навсегда. И может быть, жизнь Кузнецова сложилась бы совсем по-другому, если бы он пришел на концерт и дождался ее в клубе. Но как раз в праздники-то у Кузнецова было работы больше всего.
4
Семен не обманул надежд Варвары, почти без репетиций он сыграл все, что было нужно, ничуть не хуже Петухова, который сидел не на сцене, как обычно, а в зале с рукой на перевязи и в гипсе. А на его месте молодцевато восседал Семен и лихо рассыпал звучные аккорды. Под его сопровождение хор исполнил песни, плясуны в красных рубахах навыпуск, в хромовых сапогах сотрясали деревянный пол, заставляя громко чихать от пыли первые ряды. И лично от себя, чтобы доставить Варе удовольствие, Семен под собственный аккомпанемент спел популярную революционную песню «Мой паровоз вперед лети – в коммуне остановка…»
Со сцены Варя искала глазами Кузнецова, но того в зале не было. Не пришел он и на танцы. В сердце девушки шевельнулась обида: давеча чуть ли не в любви признался, а сам даже в клубе не появился… Ну ипусть!
Все равно настроение у девушки было приподнятое; вечер молодежи удался на славу, много хлопали, вызывали на «бис». Митя – он участвовал в хоре – улыбался и показывал большой палец: мол, все чудесно!
Сюрпризом для нее была загодя поданная Семеном к клубу легкая бричка. Нарядный, в узких брюках в клетку, желтых штиблетах и при галстуке, Семен широким радушным жестом пригласил ее в «экипаж», как он назвал свою бричку. На какое-то мгновение Варя заколебалась, еще раз поискала глазами среди выходящих из клуба односельчан зеленую фуражку Кузнецова, потом, поддержанная сильной рукой Семена, вскочила в легкую на рессорах повозку. Рядом устроились Люба Добычина, Мишка Корнилов, полезли и другие, но Семен, вскочив на облучок, хлестнул серого в яблоках коня, и бричка рванулась с места, заставив остальных отскочить в стороны. Кто-то засвистел вслед, раздался громкий хохот, вроде бы послышался голос брата, а может, показалось. Бричка мягко покачивалась, Люба, не стесняясь, целовалась с Мишкой, а Семен, возвышаясь впереди, оглядывался на нее, и его белые зубы сверкали в улыбке. Он взмахивал вожжами, зычно покрикивал на коня, и без того быстро бежавшего по слабо освещенной окнами домов улице.
– Ямщик, не гони-и лошадей, мне некуда-а больше спешить… – затянул Корнилов, обнимая Любу.
– Куда мы едем? – спросила Варя.
– К цыганам! – сверкнул улыбкой Семен.
– Хоть к черту на кулички! – крикнул Мишка и расхохотался.
Вот прогрохотал под колесами железнодорожный переезд, последний раз озорно подмигнул красным глазом семафор и исчез за пышными ольховыми кустами. Бричка мягко покатила по узкой лесной дороге в сторону Лысухи. На Варю нашло какое-то блаженное спокойствие, ей стало безразлично, куда и зачем они едут по темной лесной дороге. У самого лица порхали невидимые ночные бабочки, смолистый лесной дух кружил голову. Любка рядом смеялась, отталкивая подвыпившего Мишку, глаза ее блестели. Скоро кусты остались позади, а перед ними раскрылся широкий зеленый луг перед речкой. Конь сбавил ход, метелки высокой тимофеевки и конского щавеля шелестели по днищу брички. С речки слышались негромкие всплески.
Конь остановился и, зазвенев металлическими бляхами на уздечке, стал щипать росистую траву.
– Ночь-то какая, братцы! – спрыгнув с брички и глядя в небо, сказал Семен. – В такую ночь ведьмы слетаются на шабаш… Поглядите-ка, бабка Сова летит на помеле! – И громко рассмеялся.
К радости и так хмельного Мишки Корнилова Семен достал из-за сиденья корзину с шампанским, водкой и заранее приготовленными закусками. Расстелил на траве льняную скатерть, аккуратно все расставил на ней. В его движениях чувствовалась сноровка официанта. Не забыл прихватить сельтерской и шоколадных конфет. В довершение всего извлек фонарь и запалил его. Все уселись на одеяло, брошенное на траву, фонарь освещал разнокалиберные бутылки, граненые стаканы, бутерброды с семгой, ветчиной, копченым балыком из медвежатины, как сообщил Семен. Варя вдруг почувствовала, что очень голодна, но Супронович не разрешил ничего брать, пока не разольет шампанское. Мишка от шампанского отказался и налил себе водки. Шампанского Варя не пробовала. Мать была строга и в доме никогда не держала спиртного. Сама она в рот не брала, даже в пасху, а Андрей Иванович, когда ему хотелось выпить, сам ходил в магазин или к Супроновичу.
Варя попробовала было отказаться от шампанского, но тут все принялись ее уговаривать: мол, такой вечер, концерт удался, теперь не грех и отметить. Она не заметила, как Семен ухитрился добавить в ее шампанское водки из своего стакана.
– Господи, как хорошо-то! – привалившись плечом к Мишке, тихо произнесла Люба.
– Ночь, звезды и мы, – в тон ей прибавил Семен, подняв стакан. – Жизнь прекрасна!
– У тебя вся жизнь – праздник, – ввернул Мишка Корнилов.
– А ты побегай весь день с подносом, – добродушно усмехнулся Семен.
– Я – путеец, – гордо произнес Мишка. – С одного раза костыль забиваю в шпалу.
– Я поднимаю этот бокал за наших прекрасных девушек, – галантно заявил Семен.
– Красиво говоришь! – засмеялся Мишка.
Шампанское обожгло Варе горло, даже дух захватило. Семен, не спускающий с нее глаз, велел выпить до дна, потом придвинул ей бутерброды. Люба махом выпила из своего стакана, причмокнула от удовольствия и закусила балыком. Волосы у нее, уложенные на затылке в тяжелый пук, растрепались, верхняя пуговица блузки расстегнулась, и открытая шея молочно белела.
Люба жила вдвоем с матерью, отец погиб в гражданскую. В небольшом домике Добычиных – он стоял у леса на отшибе – частенько устраивались гулянки с выпивками, вечерами на крыльце собиралась молодежь, приходили сюда и братья Корниловы. Разбитная, острая на язык Люба вроде бы сначала крутила любовь с Ленькой Супроновичем, а теперь вот с Мишкой.
Мать ее – Дарья Петровна – была тихой худощавой женщиной с маленьким личиком. Она ни в чем не стесняла свою единственную любимую дочь. Когда собиралась молодежь, Дарья Петровна уходила к соседям. В поселке поговаривали, что она любит выпить, но пьяной ее никто не видал, а вот то, что она набожна, все знали. Добычина убирала церковь, помогала мыть и обряжать покойников, плакала в голос. Ее приглашали га похороны и поминки. Дочь уродилась не в нее.
Семен и Мишка встали и, отойдя в сторонку, крепко обхватили друг друга. Какое-то время они шутливо топтались на одном месте, кряхтели, пытались резкими рывками один другого повалить на траву. Варя и Люба, сидя на одеяле, смотрели на них. Люба налила в стакан шампанского, в свете месяца засверкали маленькие пузырьки.
– Семен нынче расщедрился, – сказала Люба. – Пей, подружка! – И наполнила Варин стакан.
– Опьянею я, – слабо возразила та.
– С шампанского-то? – усмехнулась Люба. – Да оно как лимонад: в голову и нос шибает, и больше ничего.
Они выпили. Варя с удовольствием набросилась на вкусные бутерброды. От кого-то она слышала, что если хорошо закусывать, то сильно не опьянеешь. Впрочем, ей было приятно. Все теперь казалось призрачно-волшебным: звездное небо, опрокинувшийся в речку месяц, две темные фигуры, топчущие траву. Ей захотелось, чтобы одолел Семен. И, будто услышав ее, он весело вскрикнул, и в следующий момент Мишка оказался на земле.
– Семен победил! – радостно закричала Варя и даже в ладошки захлопала.
– Нравишься ты ему, – с ноткой зависти сказала Люба. – Говорит, в комсомол готов вступить из-за тебя. Сама слышала.
– И вступлю! – откликнулся Супронович. – Примете, Варя?
– Ты мне подножку подставил, – поднимаясь с травы, пробурчал Мишка. – Давай еще раз?
Они снова схватились, и Корнилов скоро грохнулся в мокрую траву.
– Куда ему с Семеном тягаться, – заметила Люба. – Слабак супротив него.
Семен, возбужденный, с растрепанными кудрями, тяжело дыша, плюхнулся рядом с Варей. От него остро пахло потом, но Варе не было неприятно. Галстук Семен снял, и теперь он змеей выползал из кармана пиджака. Ей вдруг захотелось пригладить его золотистые волосы, вытереть пот с лица. Усилием воли она удержалась, мельком подумала: «Что это со мной? Почему мне хочется, чтобы он обнял меня и поцеловал?» И когда Семен снова налил девушкам шампанское, а себе и Мишке водки, ее даже упрашивать не пришлось. Она охотно со всеми выпила. Потом стали петь песни. Конь с бричкой незаметно отошел к самой речке, и теперь его темный силуэт отчетливо отражался в серебряном зеркале воды. Когда конь встряхивал головой, слышалось мелодичное позвякивание. Какая-то пичуга тоненько выводила: «Любить, любить, любить…»
Все, что произошло потом, она помнит смутно. Кажется, открыли еще бутылку шампанского. Люба вскочила с одеяла и стала плясать. Опьяневший Мишка повис на ней, но Люба оттолкнула его и, сбросив туфли, побежала по мокрой траве к речке. Мишка бросился следом.
Влажные губы Семена целовали ее в лицо, шею, она ладонью слабо отталкивала его горячее лицо, неестественно громко смеялась. Голова кружилась, ей вдруг показалось, что она в люльке и мать укачивает ее, что-то напевая. Семен, широко шагая, куда-то нес ее на руках, шептал какие-то ласковые слова, клялся, что жить без нее не может…
Потом она долго плескалась на мелководье. Семен все сложил в корзину, свернул одеяло, сунул под ноги в бричку погасший фонарь. Люба и Мишка куда-то исчезли, впрочем, о них и не вспомнили. Туман над речкой стал гуще, будто тесто из квашни выпирал на берег, расползался по траве, цепляясь за метелки. В глубине бора сонно вскрикивали птицы. Зеркало Лысухи будто треснуло – во все стороны разбежались тонкие морщинки.
– Утром я пришлю к вам сватов, – глухо сказал Семен. Глаза у него припухли, под ними залегли тени, в кудрявых волосах поблескивали сухие травинки.
– Не надо, – сказала Варя, усаживаясь рядом с ним в бричку.
– Ты что же думаешь, я поиграл с тобой и все? – удивленно покосился он на девушку.
– Да нет, – улыбнулась она, – ты меня любишь…
– За чем же дело?
– Я еще не знаю, Сеня, люблю ли тебя, – открыто взглянула на него девушка. Она выглядела свежей, будто только что встала и умылась росой.
– Любишь, – самодовольно сказал Семен.
– Вот, значит, как все это бывает, – глядя на холку медленно идущего коня, произнесла она. – Признавайся, брал у Совы приворотное зелье? – И не понятно было – всерьез это или в шутку.
– Я знал, что ты будешь моя. И я всех твоих ухажеров приглашу на нашу свадьбу! – счастливо рассмеялся Семен. – А Кузнецова – шафером.
– Я еще не дала своего согласия.
– Ты навек теперь моя, Варька! – Он крепко обнял ее.
– Была мамина-папина, а теперь твоя? – невесело заметила девушка.
– Другая бы радовалась, что за такого парня замуж выходит! Чем я тебе не пара?
– Комсомолка-активистка выходит замуж за мелкобуржуазного собственника, – поддразнила Варя. – Что брат Митя скажет, подружки?
– Хочешь, уйду из кабака? – помолчав, серьезно сказал Семен. – Поступлю на железную дорогу. В комсомол-то примете меня?
– Вот тогда я за тебя с радостью выйду. – Варя прижалась к его крепкому плечу.
– А так бы не вышла?
– Ты прав, Семен, я теперь твоя, – прошептала она.
Глава десятая
1
– Прокляну сукина сына! Выгоню из дома, лишу наследства! – гремел Яков Ильич, расхаживая по большой комнате, заставленной столами.
Григорий Борисович Шмелев сидел у окна и маленькими глотками отпивал светлое вино из высокой хрустальной рюмки. В комнату впорхнула крапивница, облетела подвешенную к потолку керосиновую лампу и приземлилась на белый подоконник. В солнечном свете крылья бабочки бархатисто заблестели; несколько раз сложив и развернув их, она неподвижно замерла, наслаждаясь теплом.
Невысокого роста, огрузневший, с заметной розовой плешью, Яков Ильич потел, на виске его вздулась голубоватая жилка, деревянный пол скрипел под тяжелыми шагами.
«Чего доброго, хватит кондрашка, – равнодушно подумал Шмелев. Ему не было жалко Супроновича. – Скотина, вино подает в графине! Кто знает, может, слил сюда остатки со столов…» От этой мысли его передернуло, но Яков Ильич ничего не заметил – он все мерил комнату шагами, ловко огибая столы.
– Как у вас ссердцем, Яков Ильич? – спросил Шмелев.
– Я в них всю душу вложил! – остановился перед ним кабатчик. – Как сыр в масле катались! Не знали голода-нужды. И вот, пожалуйста, один за поножовщину в тюрьму угодил, а второй из-за какой-то паршивой девки отца родного бросил…
– Вы несправедливы, Яков Ильич, – мягко заметил Григорий Борисович. – Варя Абросимова – первая красавица в поселке.
– В поселке! – крикнул Супронович. – Именно в поселке! А в любом городишке такими красавицами пруд пруди.
– Невеста не коза, на базаре не купишь, – усмехнулся Шмелев.
– Сколько девок кругом, а он выбрал… комсомолку! Я-то думал, женится, приведет в дом работницу. А эта разве станет за прилавок? Или выйдет с подносом к гостям?
– А любовь, Яков Ильич? Вспомните, сколько вы глупостей наделали в Твери из-за страстной любви к Дарье Анисимовне? – поддел его Шмелев.
– Так там миллионы! – сгоряча вырвалось у Супроновича. – А с этой семейки Сенька даже приданого не сорвет! Мало, работницу в дом не привел, так и сам ушел!
– Вы его прогнали, – заметил Григорий Борисович.
– А что я должен был ему в ножки поклониться, мол, спасибо, сынок, за подарочек? Без ножа зарезал меня сынок Сенечка! – снова заметался по комнате Яков Ильич. – Жена и свояченица еле-еле на кухне и мойке справляются, на мне лавка и буфет. Да и не в тех годах я, чтобы с подносом меж столов шнырять! Хоть закрывай заведение!
– Да перестаньте вы мельтешить! – прикрикнул Шмелев. – Идите сюда, садитесь и слушайте, что я вам скажу…
Несколько ошарашенный Супронович, – он давно не слышал, чтобы Шмелев таким голосом разговаривал, – послушно сел напротив, машинально налил из графинчика и залпом выпил.
«Опивки не стал бы сам пить, – усмехнулся про себя Шмелев. – И все-таки зачем он в графин наливает?»
– Вы к правильному выводу пришли, Яков Ильич, – спокойно продолжал он. – Закрывайте свое заведение. Поставьте на нем крест, пока государство не наложило на него лапу. А это, уж поверьте мне, очень скоро произойдет.
– Закрыть мое заведение? – вытаращил на него покрасневшие глаза Супронович. – А что же я буду делать, мил человек? Зубы на полку? Всю жизнь торговал! Да я ничего больше и делать-то не умею. Да и кто купит мое заведение, ежели, говорите, все одно государство рано или поздно все себе захапает? Где я такого дурака найду?
– Зачем продавать? – улыбнулся Шмелев. – Даром отдайте государству.
– Даром?! – вскочил, опрокинув стул, Супронович. – Вы что, насмешки строите надо мной, Григорий Борисович?
Шмелев спокойно нагнулся, поднял стул.
– Садитесь… И пожалуйста, при вашей комплекции и экзальтации, ей-богу, может удар случиться. – Он придал своему голосу теплоту. – Берегите себя, дорогой Яков Ильич, жизнь еще не кончилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72