Бедный покойный Кустер, несомненно, знал в этом толк.
* * *
Талиессин смотрел, как трое крестьян снимают повешенного господина Алхвине. В воздухе болтались руки убитого, и Талиессин вдруг узнал их. Лицо Алхвине изменилось, когда из него ушла жизнь, а вот руки остались прежними. Даже пятно от чернил на сгибе пальца и зигзагообразный шрамик на тыльной стороне левой ладони. Талиессин вспомнил этот шрамик, он еще в детстве этому удивился: состоятельный человек, много пишет и читает – и вдруг ранка.
Человек, который понравился матери Талиессина, был отмечен ее личной наградой. Теперь он лежал на земле, изуродованный, изломанный. Совершенно неповинный в том, что глупая баба родила шестипалого младенца. Талиессин знал, что в деревнях нередко заключают браки между родственниками: боятся потерять имущество. Не землю, понятное дело, а какую-нибудь корову поделить не могут или денег на постройку нового дома жалеют.
Он привык презирать крестьян за это. Он, обреченный жениться на нелюбимой женщине ради эльфийской крови. Ему потребовалось убить человека, чтобы стать одним из них, из тех, кто внизу, выросших в грязи, суеверии и невежестве. Сейчас Талиессин, кажется, ничем не отличался от Радихены.
Бунт стремительно превращался из младенца в мальчика, из мальчика – в юношу, из юноши – в зрелого мужа: бунту исполнилось уже полтора дня, срок немалый. Скоро о случившемся станет известно, и из столицы прибудут солдаты. Нужно торопиться.
Господина Алхвине похоронили там, где некогда находилась одна из стеклянных сфер; место могилы разровняли и затерли ногами, чтобы никто никогда не нашел его. Талиессин смотрел издалека, как пять или шесть крестьян сосредоточенно топчутся над прахом их убитого господина. Принц пытался понять, что он чувствует, но нашел одну только пустоту: он не оправдывал этих людей, но больше и не осуждал их. Он просто был одним из них, вот и все.
Та девчонка, Хейта, снова оказалась рядом. Глаза ее беспокойно шевелились в орбитах, она перебирала босыми ногами, не в силах устоять на одном месте.
– Что? – спросил Талиессин, чуть наклонившись к ней с седла.
Она вцепилась чумазыми пальцами в гриву коня. Зашептала:
– А ты будешь сегодня со мной спать?
– Нет, – ответил Талиессин.
– Ну, – сказала Хейта и почесала за ухом. – Понятно. – И засмеялась. Ее горло подрагивало, как у птицы. – А когда мы его вешали, он плакал.
– Тебе его не жаль?
– Нет. Младенчик-то, видал? Нет, не жалко. У него своих детей нет, ему все равно.
– Младенчик, да, – выговорил Талиессин. – А кто убил шестипалого?
– Мужчины, – сказала Хейта. От нее тянуло жаром, как от печки, и пахло горчим телом. – Они сперва ребенка отобрали и убили, а после – господина Алхвине. А он плакал.
– Я бы на его месте тоже плакал, – сказал Талиессин и засмеялся.
Хейта улыбнулась ему, потерлась головой о его колено и убежала.
Талиессин еще раз объехал усадьбу. К нему подходили люди, спрашивали, что делать с тем, с этим, Талиессин отвечал. Затем услышал шум и, быстро развернув коня, помчался туда.
Человек десять стояли перед разрушенным господским домом. Из-под черного бревна торчали обугленные ноги: там лежал кто-то из прислуги. Ни бунтовщики, ни те, кто к ним явился, не обращали на это ни малейшего внимания.
Талиессин, растолкав конем толпу, выбрался вперед.
– Что здесь? – властно спросил он.
Один из зачинщиков ответил:
– Из соседнего имения люди. Спрашивают, как им поступать. Мы тут обсуждаем.
– Обсуждать нечего! – закричал Талиессин. И повернулся к пришлым: – Убирайтесь, откуда пришли! Здесь наше дело, не ваше!
– Мы вот рассудили, – заговорил один из вновь пришедших, – когда зарево увидели, что у вас тут мятеж. Да? Мятеж. И господина убили, мы уже узнали. Да?
– Да, – сказал Талиессин, хмуря брови. – У нас-то мятеж, а вы при чем?
– Ну вот, – продолжал этот человек, нимало не смущаясь и не пугаясь нахмуренных бровей всадника. – Мы так рассудили: мы чем хуже? Одна деревня – сила, две деревни – две силы.
– Нет, сказал Талиессин. – Это наш бунт, а не ваш. У вас шестипалых младенцев не нарождалось. Вам здесь не место. – Он приподнялся на стременах и громко продолжил: – Задурят две деревни – солдат пришлют вчетверо больше. С одним отрядом мы справимся, а попробуй-ка с четырьмя!
– Ты-то сам кто такой? – осведомился у Талиессина пришлый крестьянин, упрямо не желая сдаваться и соглашаться с доводами. – Откуда тебе знать про четыре отряда?
– Оттуда, – сказал Талиессин, – что это не первый бунт у меня. Я знаю.
Тут люди из имения Алхвине заволновались, зароились вокруг своего всадника.
– Это наш, это нашенский, – стали наступать они на пришлых. – Вы что его задираете? Он-то наш, а вы кто? Он дело говорит. Придут солдаты, как быть?
– Ступайте по домам, – приказал чужим крестьянам Талиессин.
А бывшие люди Алхвине добавили:
– Ступайте, пока вам добром говорят. Ступайте!
И те, ворча, ушли.
Так Талиессин в первый раз задумался над завтрашним днем, ибо назавтра бунт превратится в старика, одержимого множеством болезней, и следовало позаботиться об этом заранее.
Закат уже подступал, предметы начали расплываться в сумеречном воздухе, и Талиессин в последний раз объехал разоренное имение, осматривая, не осталось ли чего-нибудь, что необходимо сжечь, втоптать в землю, уничтожить, убить.
Тишина готова была утвердиться в уставшем мире, и новый взрыв криков показался Талиессину сейчас болезненно неуместным. Он подтолкнул коня коленями. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему так торопился туда. Ему просто хотелось поскорее прекратить шум.
– Гляди, Гай! – заорал кто-то, завидев Талиессина.
Он вздрогнул: он и забыл, что назвался перед Хейтой именем своего отца.
– Гляди, кого поймали! Это он – второй. Тот, шпион. Помнишь, ты предупреждал? Нашли… Теперь – все, теперь нет большой опасности.
К Талиессину подтащили какого-то человека, опутанного сеткой – с такими браконьеры ходят на мелкую Дичь.
– Вот Гай, смотри! – весело надсаживался какой-то бородач (должно быть, это он и браконьерил в былые времена при попустительстве рассеянного и ученого господина Алхвине). – Какова скотина! И вооружен был, сетку резать пытался.
Талиессин холодно посмотрел с высоты седла на заданного в сетке человека. Лицо у Алатея было разбито, он таращился на Талиессина сквозь сетку и пытался заговорить, но расквашенные губы не слушались.
Талиессин повернулся к своим соратникам.
– Да, это он – Алатей. Второй шпион. Молодцы, что выследили!
Человек в сетке яростно забился. Должно быть, понял, чей меч сейчас у Талиессина, на чьем коне он сидит.
Талиессину довольно было на один только миг встретиться взглядом с пленником, чтобы понять: тот мучается от бешенства, от бессилия, от непонимания. Талиессина забавляло это. Забавляло, пожалуй, еще больше, чем внезапный испуг Сафрака.
Алатей искал раздавленного горем избалованного мальчика, сторонящегося людей. А перед ним был главарь мятежников, с черным пятном сажи на щеке, с жуткими кровоточащими шрамами от середины скулы до подбородка. И этот главарь ухмылялся во весь рот.
– Ты ведь меня искал, Алатей? – Талиессин засмеялся. – Ну, рассказывай: рад ли ты, что нашел меня?
Алатей сжался, как будто собирался прыгнуть, а потом, надсаживаясь, заверещал из сетки:
– Люди! Вы хоть знаете, кто он? Кого вы слушаете? Кто он такой – вы знаете? Знаете?
Бородач браконьер, широко улыбаясь Талиессину, стукнул пленника кулаком по макушке. Алатей крякнул, прикусив язык, и только глаза его зло сверкали.
Над горизонтом, перебивая тихое свечение заката, показалась желтая луна – Стексэ. Ее отчетливо вычерченные края пылали оранжевым. Сегодня она была особенно большой и яркой. Талиессину вдруг показалось странным, что Алатей не отрываясь смотрит на нее.
А Алатей думал: «Столкновение лун возможно. Случится взрыв… Я никогда этого не пойму, но одно знаю точно: если они столкнутся, не останется ни Ассэ, ни Стексэ. Наводнение, буря… и пустота. Не будет одной большой луны. Только пустота».
– Где его меч? – спросил Талиессин, оглядываясь на своих людей.
Ему показали отобранный у Алатея меч. Талиессин быстро осмотрел клинок, двойник того, что был у Сафрака, и протянул бородачу:
– Убей шпиона, а его меч оставь себе. Хороший меч, верно?
И повернулся к происходящему спиной.
Нужно было решать, как провести завтрашний день.
* * *
– Эта дорога – на Мизену, – говорил, показывая рукой на хорошо вымощенную дорогу, хозяин маленькой харчевни, где Эмери и Уида остановились на ночь. – А вон тот проселок, – неопределенное вращательное движение кистью, он точно уходит дальше к границе.
– Какой проселок? – спросил Эмери, щурясь.
Он вышел вместе с хозяином на дорожку перед харчевней и рассматривал идиллическую местность. Никакого проселка здесь не было и в помине: хорошо возделанные сады, домики за оградами, несколько каменных строений: мельница, общественный амбар, большой скотный двор, принадлежащий какому-то богатею, живущему в Мизене. И одна-единственная дорога, вымощенная деревянным брусом, что вела от столицы в Мизену.
Был вечер, и неестественно яркая Стексэ нависала над горизонтом. Неожиданно Эмери почудилось, будто он улавливает запах гари.
Молодой человек насторожился.
– У вас поблизости горят леса?
– Нет, – хозяин покачал головой, – с лесами все в порядке, а вот одна деревня точно сгорела… Дела там обстоят скверно, потому я и говорю, чтобы вам проселком не ехать.
Ничего подобного хозяин прежде не говорил – и, вероятно, не заговорил бы об этом, если бы Эмери не спросил о запахе дыма.
– Я не вижу никакого проселка, – начал было Эмери, но хозяин перебил его:
– Отсюда не видать, он дальше, за мельницей. Но если той дорогой ехать, то путь пройдет как раз мимо деревни, где скверно, а чужакам туда лучше не заглядывать. Туда и свои сейчас не ходят. Дней несколько бы переждать, пока солдаты не подойдут. – И посмотрел на Эмери с почти искренней заботой: – Я не ради приработка советую: вижу уж, что на вас с вашей дамой много не заработаешь; я о вас беспокоюсь. Знаете, – задумчиво прибавил он, – иной раз кормишь-поишь человека, а спустя день – ну, предположим – находят его убитым где-нибудь. Смотришь и думаешь: «Только что у меня в харчевне пиво пил – а теперь вот ни на что не годен, одно воспоминание…» Всегда не по себе от таких вещей.
– Что там, в конце концов, происходит, в той деревне? Расскажите, – попросил Эмери. И добавил вполголоса: – Рассказывайте как есть – мне можно довериться.
– Да уж вижу, вам-то можно, а вот спутница у вас, мой господин, – перец в кипятке. Как вы с ней уживаетесь?
– А я с ней и, не уживаюсь, – ответил Эмери. – Терпеть ее не могу.
– Ну, так-то, не по-доброму, – так ведь тоже не стоит, – внезапно переменил свое мнение хозяин. Очевидно, неодобрительно отзываясь о нраве Уиды, он рассчитывал вызнать о ней какие-нибудь пикантные подробности. – Все-таки она женщина. Видная женщина, я имею в виду.
– Вот и бедный покойный Кустер так говорил: «Видная», – вздохнул Эмери. – Расскажите лучше подробней о той деревне, что горела.
– Бунт, – понизив голос, сообщил владелец харчевни. – Хозяина убили и все вокруг спалили. Все подчистую.
Эмери вздрогнул.
Хозяин сразу заметил это:
– А, вас уже и в дрожь кинуло. Вот и я говорю: плохо там. Главарь у них – головорез, двух человек собственными руками прикончил.
– В столицу дали знать?
– А как же! – Хозяин почесал бровь с исключительно задумчивым видом. – Обязательно. Сообщили в столицу. Скоро солдаты прибудут. Непременно прибудут и разберутся на месте. Другие деревни побаиваются, а этим, бунтарям, – им уже ничего не страшно, они свое злое дело сделали. Впору только сидеть и ждать расплаты. И хозяин-то у них, кстати, был добрый. Больше научными изысканиями был занят, чем своей землей и людьми. Надо было поприжать, а он, наоборот, – распустил.
– Как его звали?
– Господин Алхвине. Странный был человек, но, по моему мнению, зла никому не хотел. Жаль, что убили. Вот так всегда: живешь-живешь, а потом…
Хозяин махнул рукой. О господине Алхвине он сожалел весьма отвлеченно, поскольку господин Алхвине никогда не пил пива в маленькой харчевне и не угощался здесь жареной птицей на вертеле. И даже здешние пироги с ягодой его не приманивали.
Эмери тоже не знал господина Алхвине, но имя запомнил, чтобы потом справиться у дяди Адобекка: тот наверняка расскажет о нем что-нибудь интересное.
Неожиданно Эмери услышал шорох за спиной и обернулся. Уида стояла в дверях с отсутствующим видом и любовалась луной на фоне заката.
– Подслушиваешь? – осведомился Эмери.
Она пожала плечами.
– Надо же как-то скоротать мои девичьи будни… Стало быть, там, куда мы направляемся, – кровавый бунт, и главарь у негодяев – из головорезов первейший головорез?
Хозяин исподлобья поглядывал на женщину, не отнимая палец от брови, и помалкивал. Ждал, как ответит Эмери.
Эмери же сказал:
– Поедем обходным путем.
– Ты сумасшедший? – Уида так и вскинулась. – Ты намерен пропустить бунт?
– В каком смысле – «пропустить»? – не понял Эмери. – Там ведь не лошадиная ярмарка, Уида, там людей убивают.
Она поморщилась.
– Ну, убили кого-то… Может, он был плохой – этот, кого убили?
– Мы поедем обходной дорогой, – повторил Эмери.
– Обходной-то дороги, пожалуй, нет, – вступил хозяин. – Только одна здесь дорога, если вам к границе. Дальше опять развилка, но мимо той деревни проехать придется.
– Рискнем? – Глаза Уиды блеснули.
– Отправляемся завтра, – сдался Эмери. – Нужно выспаться.
Он надеялся, что к утру прибудут солдаты из столицы и с бунтом будет покончено.
Глава четвертая
ТАЙНАЯ КРЕПОСТЬ В МЕДНОМ ЛЕСУ
Эмери был разбужен грохотом, который раздавался отовсюду, – весь мир, казалось, полнился мириадами неблагозвучных стуков: за окном гремели копыта, бубнили не в лад барабаны, гоготали голоса, а в дверь комнаты колотил чей-то негодующий кулак.
– Эмери! – закричала Уида.
Ее вопль, пусть и пронзительный, резкий, был сейчас единственным, что не являлось грохотом, и Эмери ощутил подобие благодарности к неугомонной девице.
– Ты спишь? – опять крикнула она и пнула дверь ногой.
Эмери поднялся с кровати и, пошатываясь, добрел до двери. Отодвинул задвижку. Уида, в необъятной белой рубахе, босая, еще размякшая спросонок, упала в его объятия.
– Видал? – спросила она, укладывая голову на его плечо и поглядывая на него блестящими глазами.
– Что?
– Солдаты.
Она отскочила от него, схватила за руку, подтащила к окну, ударом кулака распахнула ставни.
По дороге, в сторону невидимого отсюда проселка, двигался отряд – человек пятьдесят, и десять из них конные. Эмери молча смотрел на них, и ничем не объяснимая тревога охватывала его все сильнее. В музыке, которую он теперь ясно слышал в стуке, грохоте и гомоне, звучала главенствующей темой лихая обреченность. В бравурной тональности явственно слышалось: «Мы славно все умрем…»
Эмери закричал:
– Капитан!
Но ни один из проходивших мимо не обернулся в сторону окна.
Эмери уселся на кровать, Уида с размаху плюхнулась рядом. Так они и посидели немного рядком, как двое добрых приятелей.
Эмери сказал:
– Если ты права, Талиессин сейчас в безопасности.
Уида изогнула брови.
– Он в Медном лесу, в чем у меня нет сомнений; но в безопасности ли? – покачала головой эльфийка. – Поблизости мятеж. И в столице этот мятеж сочли достаточно серьезным, чтобы прислать сравнительно большой отряд. Знать бы, что там происходит, в этой деревне! – Уида запустила руки в свои распущенные волосы, растрепала их еще больше, словно надеясь таким образом стряхнуть с себя остатки сонливости. – Надо было вчера туда поехать и все выведать. А теперь уж поздно. Скоро там начнется… а-а-а… – Она не удержалась и зевнула, но все же закончила фразу: – …кровавое месиво.
Эмери молча смотрел на нее. Он явно не поспевал за ходом ее мыслей. Может быть, потому, что она все-таки успела проснуться, а он еще наполовину плавал в сонных грезах.
Уида сказала:
– Давай рассуждать. Солдаты разгонят мятежников. Те побегут спасаться. Куда?
– В лес, – сказал Эмери.
– Кого они там могут встретить? – продолжала Уида, пристально всматриваясь в лицо своего собеседника.
– Талиессина…
– Нет, Эмери, – поправила Уида со вздохом, – они встретят там эльфа. Понимаешь теперь? И поблизости не будет никого, кто сможет защитить его. Разве что мой отец и король Гион окажутся неподалеку… если только они не уехали куда-нибудь развлекаться в компании с бедным покойным.
– А такое возможно?
– Что возможно? – Уида усмехнулась. – Что король Гион и мой отец уехали развлекаться? И Кустера с собой прихватили? Да разумеется! Они и в прежние времена нередко исчезали на несколько лет, а уж теперь, когда у них появился новый приятель, которого можно дурачить, пугать и удивлять, – теперь, я думаю, и подавно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
* * *
Талиессин смотрел, как трое крестьян снимают повешенного господина Алхвине. В воздухе болтались руки убитого, и Талиессин вдруг узнал их. Лицо Алхвине изменилось, когда из него ушла жизнь, а вот руки остались прежними. Даже пятно от чернил на сгибе пальца и зигзагообразный шрамик на тыльной стороне левой ладони. Талиессин вспомнил этот шрамик, он еще в детстве этому удивился: состоятельный человек, много пишет и читает – и вдруг ранка.
Человек, который понравился матери Талиессина, был отмечен ее личной наградой. Теперь он лежал на земле, изуродованный, изломанный. Совершенно неповинный в том, что глупая баба родила шестипалого младенца. Талиессин знал, что в деревнях нередко заключают браки между родственниками: боятся потерять имущество. Не землю, понятное дело, а какую-нибудь корову поделить не могут или денег на постройку нового дома жалеют.
Он привык презирать крестьян за это. Он, обреченный жениться на нелюбимой женщине ради эльфийской крови. Ему потребовалось убить человека, чтобы стать одним из них, из тех, кто внизу, выросших в грязи, суеверии и невежестве. Сейчас Талиессин, кажется, ничем не отличался от Радихены.
Бунт стремительно превращался из младенца в мальчика, из мальчика – в юношу, из юноши – в зрелого мужа: бунту исполнилось уже полтора дня, срок немалый. Скоро о случившемся станет известно, и из столицы прибудут солдаты. Нужно торопиться.
Господина Алхвине похоронили там, где некогда находилась одна из стеклянных сфер; место могилы разровняли и затерли ногами, чтобы никто никогда не нашел его. Талиессин смотрел издалека, как пять или шесть крестьян сосредоточенно топчутся над прахом их убитого господина. Принц пытался понять, что он чувствует, но нашел одну только пустоту: он не оправдывал этих людей, но больше и не осуждал их. Он просто был одним из них, вот и все.
Та девчонка, Хейта, снова оказалась рядом. Глаза ее беспокойно шевелились в орбитах, она перебирала босыми ногами, не в силах устоять на одном месте.
– Что? – спросил Талиессин, чуть наклонившись к ней с седла.
Она вцепилась чумазыми пальцами в гриву коня. Зашептала:
– А ты будешь сегодня со мной спать?
– Нет, – ответил Талиессин.
– Ну, – сказала Хейта и почесала за ухом. – Понятно. – И засмеялась. Ее горло подрагивало, как у птицы. – А когда мы его вешали, он плакал.
– Тебе его не жаль?
– Нет. Младенчик-то, видал? Нет, не жалко. У него своих детей нет, ему все равно.
– Младенчик, да, – выговорил Талиессин. – А кто убил шестипалого?
– Мужчины, – сказала Хейта. От нее тянуло жаром, как от печки, и пахло горчим телом. – Они сперва ребенка отобрали и убили, а после – господина Алхвине. А он плакал.
– Я бы на его месте тоже плакал, – сказал Талиессин и засмеялся.
Хейта улыбнулась ему, потерлась головой о его колено и убежала.
Талиессин еще раз объехал усадьбу. К нему подходили люди, спрашивали, что делать с тем, с этим, Талиессин отвечал. Затем услышал шум и, быстро развернув коня, помчался туда.
Человек десять стояли перед разрушенным господским домом. Из-под черного бревна торчали обугленные ноги: там лежал кто-то из прислуги. Ни бунтовщики, ни те, кто к ним явился, не обращали на это ни малейшего внимания.
Талиессин, растолкав конем толпу, выбрался вперед.
– Что здесь? – властно спросил он.
Один из зачинщиков ответил:
– Из соседнего имения люди. Спрашивают, как им поступать. Мы тут обсуждаем.
– Обсуждать нечего! – закричал Талиессин. И повернулся к пришлым: – Убирайтесь, откуда пришли! Здесь наше дело, не ваше!
– Мы вот рассудили, – заговорил один из вновь пришедших, – когда зарево увидели, что у вас тут мятеж. Да? Мятеж. И господина убили, мы уже узнали. Да?
– Да, – сказал Талиессин, хмуря брови. – У нас-то мятеж, а вы при чем?
– Ну вот, – продолжал этот человек, нимало не смущаясь и не пугаясь нахмуренных бровей всадника. – Мы так рассудили: мы чем хуже? Одна деревня – сила, две деревни – две силы.
– Нет, сказал Талиессин. – Это наш бунт, а не ваш. У вас шестипалых младенцев не нарождалось. Вам здесь не место. – Он приподнялся на стременах и громко продолжил: – Задурят две деревни – солдат пришлют вчетверо больше. С одним отрядом мы справимся, а попробуй-ка с четырьмя!
– Ты-то сам кто такой? – осведомился у Талиессина пришлый крестьянин, упрямо не желая сдаваться и соглашаться с доводами. – Откуда тебе знать про четыре отряда?
– Оттуда, – сказал Талиессин, – что это не первый бунт у меня. Я знаю.
Тут люди из имения Алхвине заволновались, зароились вокруг своего всадника.
– Это наш, это нашенский, – стали наступать они на пришлых. – Вы что его задираете? Он-то наш, а вы кто? Он дело говорит. Придут солдаты, как быть?
– Ступайте по домам, – приказал чужим крестьянам Талиессин.
А бывшие люди Алхвине добавили:
– Ступайте, пока вам добром говорят. Ступайте!
И те, ворча, ушли.
Так Талиессин в первый раз задумался над завтрашним днем, ибо назавтра бунт превратится в старика, одержимого множеством болезней, и следовало позаботиться об этом заранее.
Закат уже подступал, предметы начали расплываться в сумеречном воздухе, и Талиессин в последний раз объехал разоренное имение, осматривая, не осталось ли чего-нибудь, что необходимо сжечь, втоптать в землю, уничтожить, убить.
Тишина готова была утвердиться в уставшем мире, и новый взрыв криков показался Талиессину сейчас болезненно неуместным. Он подтолкнул коня коленями. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему так торопился туда. Ему просто хотелось поскорее прекратить шум.
– Гляди, Гай! – заорал кто-то, завидев Талиессина.
Он вздрогнул: он и забыл, что назвался перед Хейтой именем своего отца.
– Гляди, кого поймали! Это он – второй. Тот, шпион. Помнишь, ты предупреждал? Нашли… Теперь – все, теперь нет большой опасности.
К Талиессину подтащили какого-то человека, опутанного сеткой – с такими браконьеры ходят на мелкую Дичь.
– Вот Гай, смотри! – весело надсаживался какой-то бородач (должно быть, это он и браконьерил в былые времена при попустительстве рассеянного и ученого господина Алхвине). – Какова скотина! И вооружен был, сетку резать пытался.
Талиессин холодно посмотрел с высоты седла на заданного в сетке человека. Лицо у Алатея было разбито, он таращился на Талиессина сквозь сетку и пытался заговорить, но расквашенные губы не слушались.
Талиессин повернулся к своим соратникам.
– Да, это он – Алатей. Второй шпион. Молодцы, что выследили!
Человек в сетке яростно забился. Должно быть, понял, чей меч сейчас у Талиессина, на чьем коне он сидит.
Талиессину довольно было на один только миг встретиться взглядом с пленником, чтобы понять: тот мучается от бешенства, от бессилия, от непонимания. Талиессина забавляло это. Забавляло, пожалуй, еще больше, чем внезапный испуг Сафрака.
Алатей искал раздавленного горем избалованного мальчика, сторонящегося людей. А перед ним был главарь мятежников, с черным пятном сажи на щеке, с жуткими кровоточащими шрамами от середины скулы до подбородка. И этот главарь ухмылялся во весь рот.
– Ты ведь меня искал, Алатей? – Талиессин засмеялся. – Ну, рассказывай: рад ли ты, что нашел меня?
Алатей сжался, как будто собирался прыгнуть, а потом, надсаживаясь, заверещал из сетки:
– Люди! Вы хоть знаете, кто он? Кого вы слушаете? Кто он такой – вы знаете? Знаете?
Бородач браконьер, широко улыбаясь Талиессину, стукнул пленника кулаком по макушке. Алатей крякнул, прикусив язык, и только глаза его зло сверкали.
Над горизонтом, перебивая тихое свечение заката, показалась желтая луна – Стексэ. Ее отчетливо вычерченные края пылали оранжевым. Сегодня она была особенно большой и яркой. Талиессину вдруг показалось странным, что Алатей не отрываясь смотрит на нее.
А Алатей думал: «Столкновение лун возможно. Случится взрыв… Я никогда этого не пойму, но одно знаю точно: если они столкнутся, не останется ни Ассэ, ни Стексэ. Наводнение, буря… и пустота. Не будет одной большой луны. Только пустота».
– Где его меч? – спросил Талиессин, оглядываясь на своих людей.
Ему показали отобранный у Алатея меч. Талиессин быстро осмотрел клинок, двойник того, что был у Сафрака, и протянул бородачу:
– Убей шпиона, а его меч оставь себе. Хороший меч, верно?
И повернулся к происходящему спиной.
Нужно было решать, как провести завтрашний день.
* * *
– Эта дорога – на Мизену, – говорил, показывая рукой на хорошо вымощенную дорогу, хозяин маленькой харчевни, где Эмери и Уида остановились на ночь. – А вон тот проселок, – неопределенное вращательное движение кистью, он точно уходит дальше к границе.
– Какой проселок? – спросил Эмери, щурясь.
Он вышел вместе с хозяином на дорожку перед харчевней и рассматривал идиллическую местность. Никакого проселка здесь не было и в помине: хорошо возделанные сады, домики за оградами, несколько каменных строений: мельница, общественный амбар, большой скотный двор, принадлежащий какому-то богатею, живущему в Мизене. И одна-единственная дорога, вымощенная деревянным брусом, что вела от столицы в Мизену.
Был вечер, и неестественно яркая Стексэ нависала над горизонтом. Неожиданно Эмери почудилось, будто он улавливает запах гари.
Молодой человек насторожился.
– У вас поблизости горят леса?
– Нет, – хозяин покачал головой, – с лесами все в порядке, а вот одна деревня точно сгорела… Дела там обстоят скверно, потому я и говорю, чтобы вам проселком не ехать.
Ничего подобного хозяин прежде не говорил – и, вероятно, не заговорил бы об этом, если бы Эмери не спросил о запахе дыма.
– Я не вижу никакого проселка, – начал было Эмери, но хозяин перебил его:
– Отсюда не видать, он дальше, за мельницей. Но если той дорогой ехать, то путь пройдет как раз мимо деревни, где скверно, а чужакам туда лучше не заглядывать. Туда и свои сейчас не ходят. Дней несколько бы переждать, пока солдаты не подойдут. – И посмотрел на Эмери с почти искренней заботой: – Я не ради приработка советую: вижу уж, что на вас с вашей дамой много не заработаешь; я о вас беспокоюсь. Знаете, – задумчиво прибавил он, – иной раз кормишь-поишь человека, а спустя день – ну, предположим – находят его убитым где-нибудь. Смотришь и думаешь: «Только что у меня в харчевне пиво пил – а теперь вот ни на что не годен, одно воспоминание…» Всегда не по себе от таких вещей.
– Что там, в конце концов, происходит, в той деревне? Расскажите, – попросил Эмери. И добавил вполголоса: – Рассказывайте как есть – мне можно довериться.
– Да уж вижу, вам-то можно, а вот спутница у вас, мой господин, – перец в кипятке. Как вы с ней уживаетесь?
– А я с ней и, не уживаюсь, – ответил Эмери. – Терпеть ее не могу.
– Ну, так-то, не по-доброму, – так ведь тоже не стоит, – внезапно переменил свое мнение хозяин. Очевидно, неодобрительно отзываясь о нраве Уиды, он рассчитывал вызнать о ней какие-нибудь пикантные подробности. – Все-таки она женщина. Видная женщина, я имею в виду.
– Вот и бедный покойный Кустер так говорил: «Видная», – вздохнул Эмери. – Расскажите лучше подробней о той деревне, что горела.
– Бунт, – понизив голос, сообщил владелец харчевни. – Хозяина убили и все вокруг спалили. Все подчистую.
Эмери вздрогнул.
Хозяин сразу заметил это:
– А, вас уже и в дрожь кинуло. Вот и я говорю: плохо там. Главарь у них – головорез, двух человек собственными руками прикончил.
– В столицу дали знать?
– А как же! – Хозяин почесал бровь с исключительно задумчивым видом. – Обязательно. Сообщили в столицу. Скоро солдаты прибудут. Непременно прибудут и разберутся на месте. Другие деревни побаиваются, а этим, бунтарям, – им уже ничего не страшно, они свое злое дело сделали. Впору только сидеть и ждать расплаты. И хозяин-то у них, кстати, был добрый. Больше научными изысканиями был занят, чем своей землей и людьми. Надо было поприжать, а он, наоборот, – распустил.
– Как его звали?
– Господин Алхвине. Странный был человек, но, по моему мнению, зла никому не хотел. Жаль, что убили. Вот так всегда: живешь-живешь, а потом…
Хозяин махнул рукой. О господине Алхвине он сожалел весьма отвлеченно, поскольку господин Алхвине никогда не пил пива в маленькой харчевне и не угощался здесь жареной птицей на вертеле. И даже здешние пироги с ягодой его не приманивали.
Эмери тоже не знал господина Алхвине, но имя запомнил, чтобы потом справиться у дяди Адобекка: тот наверняка расскажет о нем что-нибудь интересное.
Неожиданно Эмери услышал шорох за спиной и обернулся. Уида стояла в дверях с отсутствующим видом и любовалась луной на фоне заката.
– Подслушиваешь? – осведомился Эмери.
Она пожала плечами.
– Надо же как-то скоротать мои девичьи будни… Стало быть, там, куда мы направляемся, – кровавый бунт, и главарь у негодяев – из головорезов первейший головорез?
Хозяин исподлобья поглядывал на женщину, не отнимая палец от брови, и помалкивал. Ждал, как ответит Эмери.
Эмери же сказал:
– Поедем обходным путем.
– Ты сумасшедший? – Уида так и вскинулась. – Ты намерен пропустить бунт?
– В каком смысле – «пропустить»? – не понял Эмери. – Там ведь не лошадиная ярмарка, Уида, там людей убивают.
Она поморщилась.
– Ну, убили кого-то… Может, он был плохой – этот, кого убили?
– Мы поедем обходной дорогой, – повторил Эмери.
– Обходной-то дороги, пожалуй, нет, – вступил хозяин. – Только одна здесь дорога, если вам к границе. Дальше опять развилка, но мимо той деревни проехать придется.
– Рискнем? – Глаза Уиды блеснули.
– Отправляемся завтра, – сдался Эмери. – Нужно выспаться.
Он надеялся, что к утру прибудут солдаты из столицы и с бунтом будет покончено.
Глава четвертая
ТАЙНАЯ КРЕПОСТЬ В МЕДНОМ ЛЕСУ
Эмери был разбужен грохотом, который раздавался отовсюду, – весь мир, казалось, полнился мириадами неблагозвучных стуков: за окном гремели копыта, бубнили не в лад барабаны, гоготали голоса, а в дверь комнаты колотил чей-то негодующий кулак.
– Эмери! – закричала Уида.
Ее вопль, пусть и пронзительный, резкий, был сейчас единственным, что не являлось грохотом, и Эмери ощутил подобие благодарности к неугомонной девице.
– Ты спишь? – опять крикнула она и пнула дверь ногой.
Эмери поднялся с кровати и, пошатываясь, добрел до двери. Отодвинул задвижку. Уида, в необъятной белой рубахе, босая, еще размякшая спросонок, упала в его объятия.
– Видал? – спросила она, укладывая голову на его плечо и поглядывая на него блестящими глазами.
– Что?
– Солдаты.
Она отскочила от него, схватила за руку, подтащила к окну, ударом кулака распахнула ставни.
По дороге, в сторону невидимого отсюда проселка, двигался отряд – человек пятьдесят, и десять из них конные. Эмери молча смотрел на них, и ничем не объяснимая тревога охватывала его все сильнее. В музыке, которую он теперь ясно слышал в стуке, грохоте и гомоне, звучала главенствующей темой лихая обреченность. В бравурной тональности явственно слышалось: «Мы славно все умрем…»
Эмери закричал:
– Капитан!
Но ни один из проходивших мимо не обернулся в сторону окна.
Эмери уселся на кровать, Уида с размаху плюхнулась рядом. Так они и посидели немного рядком, как двое добрых приятелей.
Эмери сказал:
– Если ты права, Талиессин сейчас в безопасности.
Уида изогнула брови.
– Он в Медном лесу, в чем у меня нет сомнений; но в безопасности ли? – покачала головой эльфийка. – Поблизости мятеж. И в столице этот мятеж сочли достаточно серьезным, чтобы прислать сравнительно большой отряд. Знать бы, что там происходит, в этой деревне! – Уида запустила руки в свои распущенные волосы, растрепала их еще больше, словно надеясь таким образом стряхнуть с себя остатки сонливости. – Надо было вчера туда поехать и все выведать. А теперь уж поздно. Скоро там начнется… а-а-а… – Она не удержалась и зевнула, но все же закончила фразу: – …кровавое месиво.
Эмери молча смотрел на нее. Он явно не поспевал за ходом ее мыслей. Может быть, потому, что она все-таки успела проснуться, а он еще наполовину плавал в сонных грезах.
Уида сказала:
– Давай рассуждать. Солдаты разгонят мятежников. Те побегут спасаться. Куда?
– В лес, – сказал Эмери.
– Кого они там могут встретить? – продолжала Уида, пристально всматриваясь в лицо своего собеседника.
– Талиессина…
– Нет, Эмери, – поправила Уида со вздохом, – они встретят там эльфа. Понимаешь теперь? И поблизости не будет никого, кто сможет защитить его. Разве что мой отец и король Гион окажутся неподалеку… если только они не уехали куда-нибудь развлекаться в компании с бедным покойным.
– А такое возможно?
– Что возможно? – Уида усмехнулась. – Что король Гион и мой отец уехали развлекаться? И Кустера с собой прихватили? Да разумеется! Они и в прежние времена нередко исчезали на несколько лет, а уж теперь, когда у них появился новый приятель, которого можно дурачить, пугать и удивлять, – теперь, я думаю, и подавно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48