– Мы с Эйле искали Талиессина, – сказал Ренье, уныло глядя на свои колени. – В конце концов, я ее лучший друг. Или, точнее выразить, подруга. Талиессин пропадал где-то на окраинах города. Шлялся по кабакам, чудил.
– Ты говоришь о королевской особе, – заметил Адобекк.
Ренье безнадежно махнул рукой.
– Принц действительно шлялся по кабакам, – повторил он. – Эйле не видела его уже несколько дней, и я пошел с ней… Я ведь должен был пойти с ней?
– Не оправдывайся, – сказал Адобекк. – Просто перечисляй события.
– Она первая увидела, как тот человек достал нож.
– Была драка? – осведомился Адобекк.
– Обычная пьяная потасовка. Ничего опасного. Несколько человек выбрались на улицу помахать кулаками. Талиессин был там. Мне кажется, он развлекался. Его даже не узнавали.
– Немудрено – кто бы заподозрил, что принц может находиться в подобном месте, – проворчал Адобекк. И посмотрел на племянника чуть более благосклонно. Точнее, с чуть меньшей неприязнью.
– А тот человек вдруг вытащил нож, – сказал Ренье. – И Эйле заметила это. Дядя, тут у Ренье задрожали и расплылись губы, – она бросилась под нож, сама!
Адобекк подошел к племяннику. Ренье поднял голову. Слезы катились по его лицу. Адобекк провел, царапнув, жесткой от шитья манжетой по щекам молодого человека.
– Будет тебе, не плачь, – вздохнул он. – Девочка поступила правильно.
– Она так любила его! – прошептал Ренье.
– Талиессин достоин любви, – заворчал Адобекк. – Не вижу ничего удивительного.
Он прошелся по комнате, остановился возле узкого окна, посмотрел на маленький клочок улицы, который можно было увидеть отсюда.
– Но самое странное не это, – добавил вдруг Ренье.
Адобекк вздрогнул и резко повернулся.
– Что?
– Они были знакомы. Эйле и тот человек с ножом. Она назвала его по имени.
Адобекк потер виски.
– Слишком много для одного раза. Я должен выпить. Позови Фоллона, пусть принесет мне прохладительного… и покрепче.
Фоллон, доверенный слуга, хорошо знал вкусы хозяина. Не задав ни одного вопроса, он подал кувшин и два стакана, после чего степенно удалился.
Ренье не сомневался в том, что Фоллон подслушивал их разговор. Впрочем, Адобекк, кажется, одобрял подобный образ действий: чем больше Фоллон знает, тем точнее будет выполнять хозяйские распоряжения, а рассказывать Фоллону обо всех нюансах происходящего у Адобекка не было ни желания, ни времени.
– Убийца – ваш бывший крепостной человек, дядя, сказал Ренье, когда Адобекк сделал несколько глотков из хрустального стакана. – Его имя Радихена.
Адобекк поперхнулся. Он выронил стакан, тотчас разбившийся с праздничным звоном, и принялся отчаянно кашлять. Изо рта у него пошла пена. Ренье испуганно подскочил к нему, но Адобекк сильным толчком отбросил племянника обратно в кресло. Затем как ни в чем не бывало отер лицо своим кружевным жабо, сорвал его с рубашки и небрежным жестом бросил на пол вслед за разбитым стаканом в лужу пролитого вина.
– Мой бывший крепостной? – переспросил Адобекк. – Почему бывший?
– Вы его продали, дядя.
– А, – сказал Адобекк, – в таком случае какое отношение он имеет ко мне?
– Никакого…
– Тогда меня это не касается. Кому он принадлежит формально?
– Кажется, герцогу Вейенто, – неуверенно произнес Ренье.
– В герцогстве нет крепостных. У Вейенто все свободные, – с неудовольствием проговорил дядя.
– Стало быть, этот человек сам за себя отвечает, – сказал Ренье.
Адобекк согнал племянника с кресла и уселся сам. Отобрал у Ренье стакан, допил вино. Покачал ногой.
– Стало быть, так, – промолвил наконец Адобекк. – Свободный человек для собственного удовольствия зарезал свою бывшую любовницу, которая в последнее время была любовницей принца. Отвечать за это будет он лично, в одиночку, поскольку хозяина у него нет. – И вдруг выкрикнул пронзительно, с тоскливой злобой: – Прелестно!

* * *
Избавившись от Ренье, Талиессин сразу вроде бы успокоился. Пошел медленнее. У него пропало ощущение, будто он бежит от чего-то сломя голову. От чего-то жуткого, что грозит, настигнув, разорвать его в клочья.
Мир находился на прежнем месте, ничто не исчезло: мостовая из пестрых булыжников рябила под ногами; Талиессина окружали доброжелательные дома богатых кварталов с башенками, многоцветные, украшенные по фасадам забавными или патетическими скульптурами, с куполами, похожими на пузыри или шапочки, с ажурными флюгерами…
Талиессин, щурясь, смотрел на них. У него ломило глаза, и вдруг он понял, что стал болезненно остро воспринимать красоту. Краски были чересчур яркими, формы – слишком рельефными. Материальность мира как будто придвинулась вплотную, заняла место абсолюта.
Талиессин неожиданно подумал о том, что так видят мир истинные Эльсион Лакар, эльфы – носители старшей крови. Об Эльсион Лакар говорят, будто они существуют в снах, в мечтах, в призрачном, перетекающем любые границы мире; но теперь Талиессин был уверен в обратном.
Бессмертные Эльсион Лакар помещены в самый эпицентр материального мира, мира вещей, всего, что можно потрогать руками. Создавать себе иллюзии, возводить границы между собой и предметами – реальными предметами, как они есть, занятие для людей. Поэтому людскому зрению мир является затуманенным, как бы подернутым дымкой.
Эльф же видит все обнаженным. Тот строительный материал, из которого создана вселенная, для эльфа очевиден; более того, любой эльф умеет худо-бедно работать с этим материалом – отсюда и впечатление текучести эльфийского мира.
«На самом деле это вовсе не текучесть – напротив, это сверхреальность, – думал Талиессин. – Для эльфа не было бы нужды красить фасады так ярко; но люди в таком случае не заметили бы и десятой доли цвета…»
Он вытащил из-за пояса кинжал и медленно надрезал себе запястье. Драгоценная эльфийская кровь, пусть и многократно разбавленная человеческой, потекла прямо на мостовую. Завтра, послезавтра, через несколько дней здесь вырастет трава, а на углу, где принц простоял, забыв о своей маленькой ране, несколько минут, несомненно, появится прямо из камней пышный куст.
Талиессин знал, какие чувства вызывает у людей его кровь. Даже у самых близких, у придворных, которые видят его каждый день. Стоит им заметить, как он поранился, в их глазах появляется нескрываемый блеск жадности и любопытства. Ярко-красная, жидкая, эльфийская кровь способна пробуждать в наблюдателе-человеке сильные чувства: от неудержимого сладострастия до столь же неудержимого отвращения.
После рождения сына о Талиессине перестали говорить, что он не мужчина, что он не в состоянии иметь детей, что он вообще «никто», извращенное существо без признаков пола. По крайней мере в столице про это больше не болтали.
Он поднес запястье ко рту, лизнул ранку, и она затянулась. Когда-то давно Талиессин, хилый отпрыск угасающей династии, видел себя в мечтах грозным эльфийским королем, истинным Эльсион Лакар: чернокожим, с раскосыми зелеными глазами, рослым, яростным.
Он криво усмехнулся. В детстве, когда еще неясно, каким получится из мальчика взрослый мужчина, дозволено грезить подобным образом. Но теперь, когда Талиессин вырос, стало слишком очевидно, что ему не быть таким королем. Он был смуглый, но не черный. В минуты сильного волнения еле заметные золотистые розы проступали на его щеках и тыльной стороне ладоней, на правой ярче, на левой – более тускло. Глаза у принца точно были раскосые; однако напоминал он не грозного воина, а хищного и вороватого зверька, случайно забежавшего в человеческое жилье.
– Эйле, – громко произнес Талиессин.
Имя погибшей женщины повисло в воздухе. Людей в переулке не было, и Талиессин мог слушать отзвук собственного голоса. Ему казалось, что имя Эйле проникло во все миры, сквозь все границы и нигде не встретило отклика. Эйле больше лет.
Он снова повторил, тише: «Эйле». Медленно, нежно имя растворилось в пустоте.
Он остановился, прижался к стене какого-то дома с нарисованными на фасаде листьями и цветами. Перевел дыхание. В иные мгновения потеря казалась ему игрой: некто как будто пугал Талиессина, испытывал его, показывая страшные видения: «А что ты будешь делать, если Эйле умрет…» – и Талиессин заглядывал в себя и находил там страх, боль, одиночество; но потом ему начинало казаться, что все это происходит понарошку, и страх, и боль, и одиночество принимали гротескные, чрезмерные, неестественные формы, они переставали мучить и начинали вызывать любопытство.
А затем, сквозь игру чувствами, сквозь их неестественность, иглой вонзалась в сознание правда: все происходит на самом деле. Эйле действительно мертва. Мертва во всех мирах, мертва навсегда. Даже Эльсион Лакар не умеют оживлять убитых.
Талиессин остановился, огляделся по сторонам. Обычная жизнь столицы, обычные люди ходят по улицам. Куда от них уйти?

* * *
Услышав шаги стражника возле двери, Радихена даже не пошевелился. Он не испытывал голода, хотя просидел взаперти почти сутки, и за все это время к нему ни разу не приходили.
Его поместили в одной из крепостных башен самой старой из городских стен. Эти помещения теперь не использовали в качестве тюрьмы. О них вообще мало кто знал.
Пояс, которым связали руки Радихене, когда его схватили на улице прямо над телом Эйле, так и продолжал стягивать запястья пленника. Кисти рук онемели. Он попробовал было освободиться – не для того, чтобы бежать, разумеется, поскольку бежать из глухого помещения без окон было невозможно. Но узел не поддавался, и Радихена оставил все как есть. Он никогда не любил долгой борьбы.
Засов лязгнул и отодвинулся, в душную комнату ворвалась струя свежего воздуха и вслед за нею – запах от горящего факела. Ноздри у пленника дрогнули, он испытал почти животное чувство благодарности по отношению к стражнику, который на миг отворил дверь.
Факел осветил камеру, подвигался. Звучный низкий голос произнес:
– Выходи.
Радихена с трудом поднялся и заковылял к выходу. Чья-то рука грубо схватила его за связанные запястья и выволокла наружу, крепко приложив к стене. На мгновение Радихена увидел хмурое лицо стражника, а затем факел снова промелькнул у него перед лицом, и Радихена закрыл глаза.
Стражник потащил его за собой по переходам к лестнице. Радихена спотыкался, но послушно шагал туда, куда его направляли.
Они спустились на несколько пролетов ниже и оказались в подвальном помещении. Стражник сунул факел в гнездо.
Радихена осторожно осмотрелся. Они находились в подвале, слабо освещенном огнем единственного факела. Стены из крупных булыжников, утоптанный земляной пол с колодцем посередине. Таинственная чернота колодца помаргивала, как будто собиралась сообщить Радихене некий завораживающе-отвратительный секрет.
– Знаешь, что здесь было раньше? – спросил стражник.
Радихена молча перевел взгляд на него. Удивительно красивый голос. Странно, что этот человек служит в охране, а не выступает перед придворными с какими-нибудь героическими романсами.
– Здесь пытали, – сказал стражник. – Давно, при первых королях. Кое-что сохранилось. Смотри.
Он показал на какие-то ржавые клещи, что одиноко болтались на большом крюке.
– Жуткая штука. Мне в первый раз показали, я полночи не спал.
Радихена пожал плечами. Ему было неловко. Все эти орудия пытки явно не имели к нему никакого отношения. Они выглядели безнадежно мертвыми – мертвей тех, кто по их милости давно лежал в могиле.
Другое дело – большая бочка, стоявшая в луже курящейся паром воды.
Стражник разрезал путы на руках пленника.
– Раздевайся, – буркнул он. – Велено привести тебя в приличный вид. Тебя будет допрашивать важное лицо.
Радихена долго растирал запястья, прежде чем решился пошевелить пальцами. Стражник утратил терпение и тем же ножом вспорол рубаху у пленника на спине. Радихена тотчас пожалел о рубахе: отправляя своего агента на задание, герцог Вейенто распорядился выдать ему одежду из наилучшего полотна, тонкого и отбеленного. Радихена очень любил свою новую одежду.
Кое-как ворочая непослушными руками, Радихена избавился от штанов. Стражник махнул рукой в сторону бочки:
– Иди умойся. Ты воняешь.
Радихена смотрел на этого солдата и видел, что тому совершенно нет дела до пленника: похоже, стражник вообще не был осведомлен о преступлении, за которое его схватили.
Все чувства Радихены молчали. Он даже не знал прежде, как много у него, оказывается, было чувств: в душе постоянно что-то шумело, требовало выхода, изнемогало от желаний, от негодования, порой и от радости – такое ведь тоже случалось. И от всего этого богатства не осталось ровным счетом ничего. Тишина, ни звука: душа онемела и оглохла.
Прежде Радихена воображал, будто его медленно убивают разные важные господа, от которых что-то зависело в жизни. Сначала – отец Эйле, когда он сплавил дочкурукодельницу в столицу, во дворец. Отправил ее подальше от нежелательного ухажера. И то сказать, какой жених для Эйле из рыжего подпаска, такого чумазого и безбашенного? Никакого жениха из рыжего не получится.
И ведь не получилось! Эйле уехала и навсегда исчезла из жизни Радихены; он даже забыл ее имя.
Второй раз его убили, продав на север, в шахты герцога Вейенто; но тогда уж Радихене все было безразлично. Господа что-то там решили между собой, вот и увезли рыжего в горы.
Но, как выяснилось теперь, даже тогда, после двух смертей, он еще был жив и вел постоянный диалог с собственной душой: душа просила, жаловалась, требовала, а Радихена только злился и отказывал – нет, не время, невозможно…
И только сейчас душа замолчала. Поняла, видать, что и впрямь невозможно.
Невозможно жить. Невозможно быть, оставаться на свете.
– Что? – спросил вдруг Радихена.
Стражник подтолкнул его к бочке.
– Умойся, вот что.
Радихена забрался в бочку. Вода оказалась чересчур горячей, и Радихена молча заплакал: он всегда боялся физической боли, и даже теперь, когда душа его омертвела, тело продолжало страдать и испытывать страх.
Стражник бросил ему мочалку – комок грубых спутанных ниток, пропитанный ароматическим маслом.
– Разотрись. Ты что, никогда в общественных банях не был?
Радихена принялся вяло возить мочалкой под водой.
От горячей воды на бледной коже пленника проступили шрамы и рубцы – все те приметы, по которым его можно было бы найти, если бы он посещал продажных женщин или общественные бани. Серая краска облезала с рыжих волос, на свет явились медные пряди.
Новая одежда, приготовленная для Радихены, оказалась приметно хуже прежней; и он вдруг до самых печенок ощутил, как начинается его путь назад: от доверенного лица герцога Вейенто – обратно, к пьянице и оборванцу, к негодному крепостному господина Адобекка.
Его доставили в одну из комнат башни, несколькими витками винтовой лестницы выше подвала; здесь имелось окно, и пятна света празднично лежали на каменном полу. Восемь тонких витых колонн, раскрашенных золотыми и синими спиралями, поддерживали низкий потолок, не сводчатый, как в большинстве помещений башни, а плоский. Сразу за колоннами у стены стояли старые клавикорды, на них лежал толстый слой пыли, но тем не менее они придавали всей комнате чрезвычайно обжитой, уютный вид.
Второй стражник ждал в комнате. Радихену втолкнули внутрь и привязали к двум колоннам, растянув его руки крестом. В присутствии клавикордов все это выглядело особенно глупо.
Важный господин вошел спустя несколько минут после того, как пленника надлежащим образом приготовили к разговору. Появлению важного господина предшествовал обильный шелковый шелест, шагов же совершенно не было слышно, их звук скрадывали мягкие туфли.
Однако первым в комнату проник не тот, в шумном одеянии, но кто-то другой, закутанный в просторный черный плащ с капюшоном. Складки плаща извивались при каждом движении, отчего безликая тень выглядела зловеще. Она скользнула за колонны и быстро скрылась из виду.
И вошел царедворец – рослый, крепкий. От него так и разило благополучием: здоровым сытым телом, привычкой к власти, к полной свободе. Пышные рукава, собранные в пузыри на локтях и плечах, делали его фигуру еще шире. Огромный лоснящийся нос шевелился на мясистом лице, как хоботок.
Царедворец уселся в кресло напротив привязанного пленника, расставил ноги, натянув длинную тунику на колени.
Он повернул лицо к стражникам и великолепно изогнул левую бровь:
– Выйдите.
Стражники безмолвно удалились, а царедворец впервые за все это время перевел взор на Радихену. Он осмотрел пленника быстро и вместе с тем очень внимательно, и Радихена вдруг понял, что этот человек привык выносить суждения о людях – сходным образом смотрел на проданных крестьян тот человек, что подписывал с ними контракт на двадцатилетний срок отработки в шахтах.
Царедворец спросил:
– Ты грамотен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48