Стивен Майкл Стивене с усилием выпрямился в кресле и заморгал от яркого света на экране. Звук был по-прежнему выключен, и камера безмолвно скользила по груде извивающихся черных тел. Простреленные зулусы тщетно пытались подняться с земли. Камера остановилась на трех рядах потных грязных белых солдат. Их ружья еще дымились.
– Мама родная, – выговорил Стивене Майкл Стивене. – Мама родная.
– Это просто кино, – сказал Дан.
– Это не значит, что я расист, – сказал Боб.
– Я за зулусов, – сказал Вик.
– И я! – сказал Боб.
– Я тоже! – сказал Дан.
– Какая муха вас укусила? – заорал Стивен Майкл Стивене и, отодвинув Нельсона, выбежал из комнаты. Через мгновение сверху донесся голос Пегги Ли, исполняющей «Я прозреваю», потом хлопнула дверь.
Пропащие Мальчишки попытались мимо Нельсона проскочить в коридор. Он успел поймать двоих и с размаху столкнул их лбами. Третий был уже в двери и заслонял свет из коридора.
– Вы нас поймете, – сказал первый.
– Вы знаете, каково это, – сказал другой.
– Сами видели, – сказал первый.
Воспитанный в прериях либерализм Нельсона вскипел в его душе, и он так сдвинул Мальчишек головами, что те завопили.
– Вы с юридического факультета, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. Палец разрядился так сильно, что отдалось в левой руке, через две головы, – не с литературного.
Нельсон выпустил их, и они, пошатываясь, вывалились в коридор.
– Дану тоже скажите! – крикнул вдогонку Нельсон.
– Это был Вик! – ответил один с лестницы.
– Нет, это я – Вик, – сказал другой. – Это был Боб.
– Нет, это я – Боб…
Нельсон слышал, как открылась и закрылась дверь. На экране британский солдат поднял зулусский щит и стоймя воткнул его в землю. «За кого я? – подумал Нельсон. И тут же: – За себя».

Нельсон поднялся по лестнице и закрыл за собой дверь. Веселые голоса смолкли, слышалось перешептывание и гул. Даже музыка не играла. Он был один в кухне, поэтому заглянул через коридорчик в столовую. Заведующая кафедрой литературной композиции, неимоверно толстая Линда Прозерпина, придвинула стул к столу, на котором исходило паром огромное блюдо фрикаделек в томатном соусе; она по одной насаживала тефтельки на зубочистку и отправляла их в рот.
Нельсон заглянул в кабинет. Бриджит, стоявшая возле арки, поймала его взгляд и, подняв повыше бокал, боком протиснулась через толпу на кухню.
– Нельсон, здесь Вита, – тихо сказала она. – Тебе стоит туда пойти.
Палец ожгло огнем.
– Ты говоришь, Вита здесь?
– Быстрей. – Бриджит обернулась к кабинету и еще понизила голос: – Нельсон, она в моем платье.
Бриджит выбежала в коридор. Через арку Нельсон видел, что вся толпа смотрит в одну сторону, словно железные опилки, к которым поднесли магнит.
– Ну и ну, – выдохнул Нельсон, и тут кто-то взял его за плечо.
– Можно вас на минуточку, профессор? – Канадская Писательница стиснула его плечо, глядя как строгая, но любящая бабушка.
– Не сейчас. – Он вырвался и собрался идти.
– Я наблюдаю за вами в последние недели. – Она говорила тверже, как с трудным ребенком. – Я просто хочу дать вам дружеский совет.
– По поводу чего?
– По поводу злости, Нельсон.
– Злости? – Скривившись от внезапной боли в пальце, он повернулся и посмотрел на Писательницу.
– Большинство людей думают, что злость – вроде пара, и ее можно выпустить. – Канадская Писательница снова положила крупную руку ему на плечо и заглянула в глаза. – Однако злость – как мускул. Чем больше ее упражняешь, тем сильнее она становится. Вы понимаете, к чему я?
Нельсона разобрал смех. Писательница с легким недоумением улыбнулась в ответ.
– Еще бы не понять. – Нельсон, не переставая смеяться, схватил Писательницу за длинный нос и повернул. Она ахнула. – Черт побери, когда вы хоть что-нибудь для меня сделали? – прошипел он. – Хоть что-нибудь?
Он за нос потянул ее в нишу под лестницей, к подвальной двери, и отпустил. Писательница ухватилась за Дверную ручку, чтобы не сползти на пол. Нельсон повернулся к кабинету: через коридор было видно, что собравшиеся привстали на цыпочки и тянут шеи, стремясь заглянуть в дальний конец комнаты. Все молчали. Усилители басовито рыгнули, зашипели, потом медленно заиграло фортепьяно, как на старинной записи.
Тут, как оса из гнезда, из толпы вывинтился Марко Кралевич и стремительно прошел через коридор в кухню. Лотарингия Эльзас семенила следом, ломая костлявые руки и всхлипывая. Кралевич – или Ямисович, с какой стороны посмотреть – был красен и в поту; он, бормоча себе под нос, тискал в толстых пальцах синее кепи, как будто хотел его разорвать, и, увидев у себя на пути Нельсона, остановился как вкопанный.
– Усташа Усташи – хорватское националистическое движение до и во время Второй мировой войны.

! – выкрикнул он, брызгая слюной. – Хорват! Турок!
– Жид! – выкрикнула Лотарингия Эльзас. – Педераст! – Она попыталась спрятаться за Кралевича, но тот ее удержал.
Нельсон рукой подозвал обоих.
– Сегодня я разговариваю со всеми гостями, – сказал он. – Вы тоже хотите?
Кралевич отпрянул, его рот кривился. Он схватил Лотарингию Эльзас за волосы и выволок ее вперед, загораживаясь. Та ахнула и зажмурилась, но не закричала и не сделала попытки сопротивляться. Толпа в кабинете была поглощена музыкой.
– Я еще вернусь и убью вас всех! – прорычал Кралевич, отступая через кухню в столовую. Эльзас он по-прежнему тащил за волосы перед собой. – ФБР или не ФБР!
С противоположной стороны стола на него смотрела Линда Прозерпина, тефтелька застыла на полпути к ее рту. Кралевич отшвырнул Лотарингию в угол и рванулся к входной двери. Эльзас поднялась, цепляясь за дубовую обшивку, и кинулась следом, жалобно крича:
– Schatz! Mon amour!
Нельсон поправил лацканы и одернул манжеты. Палец горел ровным жаром. Уголком глаза он заметил, что Канадская Писательница пытается прошмыгнуть сзади, и щелкнул пальцами у нее под носом. Литераторша взвизгнула, отскочила, рывком распахнула подвальную дверь и скрылась на лестнице.
Нельсон вернулся в столовую. Линда Прозерпина взглянула так, будто сейчас он выхватит у нее блюдо с тефтельками, но есть не перестала.
– Линда, – сказал Нельсон, – как жизнь? Линда что-то промычала с набитым ртом.
В парадную дверь тянуло холодным ветром, и Нельсон ее закрыл. Из кабинета доносились звуки фортепьяно. Нельсон прошел в гостиную, где Лайонел Гроссмауль и Антони Акулло переругивались, стоя лицом к лицу.
– Жулик! Это ты должен был тащиться у меня в хвосте! – Лайонел привстал на цыпочки в тщетной попытке взглянуть на Акулло сверху вниз. – Я должен быть деканом этого факультета!
Палец вспыхнул. Нельсон крадучись двинулся мимо спорщиков к кабинету. Акулло выбросил руку и толстым пальцем ткнул его под лопатку. Нельсон нехотя обернулся.
– Я вижу, что ты затеял, козел! – прорычал Акулло. – Не думай, что это сойдет тебе с рук.
– Антони, – сказал Лайонел у него за спиной.
– Мои пехотинцы прочешут научный мир с севера на юг и с юга на север, – ревел Акулло, – тебе не жить!
– Антони! – повторил Лайонел, дергая шефа за плечо.
– Никто не будет печатать твоих статей. – Декан зверски ухмыльнулся. – Никто не станет рецензировать твои книги, приглашать тебя на конференции. Ты будешь рад, если тебе позволят преподавать в младших классах последнего говенного колледжа…
– Антони! – Гроссмауль, красный как помидор, схватил шефа за плечи и развернул к себе. Глаза под треснутыми стеклами очков вылезли из орбит. – Все, что ты знаешь о теории, ты знаешь от меня! – заорал он. – Будь проклят за то, что выучил мой язык!
Нельсон бочком проскочил в арку, к письменному столу, и увидел перед собой почти весь факультет: профессора и доценты, лекторы, адъюнкты, преподаватели литературной композиции, студенты и аспиранты, раскрыв рты, смотрели на Биту Деонне, которая, в маленьком черном платье и на каблуках, медленно вращала бедрами и выгибалась, стоя на резном дубовом столе. Из усилителей неслась музыка: давно покойный джазовый пианист играл «Не твое собачье дело».
– Если мне… взбредет в голову… – гнусаво выводила Вита, – броситься в океан… не твое собачье дело…
На периферии толпы Нельсон увидел свою жену; насколько он мог судить, на них с Витой были одинаковые платья. Стивен Майкл Стивенс, все еще раздраженный после грубого пробуждения в подвале, качал головой, видя, как белые очередной раз опошляют черную культуру. Даже непрошибаемая Миранда в изумлении раскрыла рот. Вейссмана и Пенелопы О нигде видно не было. Из всей толпы лишь Виктория Викторинис хранила невозмутимость; она сидела на диване перед камином в дальнем конце комнаты и холодно наблюдала за Витой. Джилиан, беззвучно рыдая, смотрела на нее из тени между книжными шкафами.
– Если я… объявлю себя женщиной, – пела Вита, поводя бедрами, – я не стану… последней тварью… ну и что… не твое собачье дело…
Нельсон не видел ее лица, но подумал, что Вита отлично выглядит. Она уверенно перебирала упругими икрами и ляжками; она трясла плечами, как заправская танцовщица. Волосы она наконец-то зачесала назад и, кроме того, надела узкое колье и длинные серьги. «Возможно, спереди видно, что за декольте – плоская грудь, возможно, колье подчеркивает кадык, но отсюда, откуда я смотрю, – думалось Нельсону, – Вита – просто персик. В кои-то веки она играет избранную тендерную роль на все сто».
Голоса в гостиной у него за спиной звучали громче, но не настолько, чтобы отвлечь толпу от танцующей Виты. Та, притоптывая каблуками и оглаживая бедра, придвигалась к краю стола.
– Если я… покажу член… – пропела она и задрала подол. Толпа ахнула и отпрянула, как один человек – все, кроме Викторинис, которая и бровью не повела. – Ну и что… не твое собачье дело…
В наступившей тишине не слышно было даже дыхания, только продолжало бренчать пианино. Вита, 360 по-прежнему извиваясь, взялась за бретельки. Палец Нельсона, остывший после эпизода с Канадской Писательницей, снова вспыхнул. Однако не успел он подбежать к столу, Вита – сбросить платье, а толпа – перевести дух, как гостиная взорвалась криком.
– Ты что, охренел? Прекрати сейчас же! – орал Акулло.
– Скотина! – ревел Лайонел Гроссмауль. – Ты украл мою жизнь!
Вспышка, звон. Бледные лица толпы обратились к арке. Нельсон стремительно повернулся. Лайонел Гроссмауль сжимал разбитую настольную лампу, по-прежнему включенную в сеть. Разорванная нить накаливания шипела и искрила, на полу горел абажур. У ног Лайонела, на ковре, бился в судорогах Антони Акулло – спина его выгибалась, руки и ноги подергивались, из черного пореза на виске хлестала кровь.
Только Вита не обернулась; она опустила левое плечо, чтобы скинуть бретельку.
– Ну и что…
Тут ее заглушил стон ринувшейся в арку толпы. Нельсон опередил всех и схватил Лайонела за руку, когда тот уже поднял лампу, чтобы добить противника. Нельсон рывком оторвал его от пола и бросил в руки разъяренным аспирантам, которые много лет дожидались этого часа. Покуда те тащили взбесившегося Гроссмауля в кабинет, Нельсон выдернул шнур из розетки и бросил лампу за Диван. Он затоптал абажур и плюхнулся на колени рядом с Акулло.
– Отойдите! – крикнул Нельсон напиравшей толпе. – Дайте ему дышать!
Акулло невидящими глазами таращился в потолок; спина его изгибалась дугой, руки и ноги непроизвольно подергивались.
Нельсон нагнулся к декану и приложил жаркий палец к его горлу, потом коснулся губами уха.
– Не умирай, – шепнул он, – но и не просыпайся.
Палец разрядился. Акулло напружинился и тут же обмяк. Нельсон поднял голову, по-прежнему держа руку у него на груди. Декан медленно выдохнул, выпуская из легких весь воздух. Словно издалека доносились приглушенные вопли Лайонела и шепот в толпе. Акулло смотрел широко открытыми глазами, но так больше и не вдохнул. Нельсон тоже задержал дыхание; ему показалось, что он различает звуки джазового фортепьяно, уже без Витиного пения.
Тут Акулло со стоном втянул в себя воздух, спина выгнулась в последний раз. Он ухватил Нельсона за пиджак и с неожиданной силой притянул к себе. Губы его беззвучно шевелились. Нельсон поймал декана за руку и попытался разжать ему пальцы.
– Это… не… честно! – выдохнул Антони Акулло и выпустил Нельсона. Голова его скатилась набок.
Нельсон опустился на пол, поднял взгляд и увидел бледные лица, хлопающие глаза, шевелящиеся губы. Во всем этом мельтешении была лишь одна неподвижная точка – холодный сверкающий взгляд Виктории Викторинис. Она встретилась с Нельсоном глазами и тут же отвернулась.

Следующий час Нельсон провел как во сне. Он дал поставить себя на ноги и усадить в кресло; кто-то вложил ему в руку бокал. Рядом возникла заплаканная Бриджит, обняла его за шею и что-то зашептала в ухо – Нельсон не противился.
Он, не отрываясь, смотрел, как Викторинис – новый декан факультета английской литературы, но кто бы посмел сказать это вслух? – разговаривает с врачом «скорой помощи» и отвлекает от Нельсона полицию. Он видел ее быстрый взгляд, брошенный через плечо следователя. Видел, как Акулло, с капельницей и кислородной маской, вынесли на носилках, как обмякшего, избитого в кровь Гроссмауля выводят в наручниках два дюжих полицейских. Он видел, как полиция выпроваживает гостей в парадную дверь, ловил на себе ошалевшие взгляды. Он наблюдал, как Вейссман и Пенелопа О, пошатываясь, спускаются по лестнице; Вейссман, без галстука, с расстегнутым ремнем и в рубашке не на ту пуговицу, выпрямился и громко осведомился, почему гости расходятся и что полиция делает в его доме; Пенелопа заправляла грудь в бюстье и, не отрываясь, смотрела на Вейссмана.
Нельсон поднялся. Коснувшись Бриджит пальцем, он отдал ей ключи от «тойоты» и велел ехать домой – «бебиситтер, наверное, уже рвет и мечет», – заверив, что его кто-нибудь подбросит. Потом сходил в спальню за пальто и помог жене одеться; она повисла у него на шее, шепча, как им гордится. Когда Бриджит ушла, Нельсон коротко поговорил с полицейскими, пообещав, что утром даст более подробные показания.
Наконец Нельсон остался один в гостиной – Пенелопа снова утащила бедного Морта наверх – и стоял, глядя на обгоревший, в пятнах крови, ковер.
– Ловко сработано.
Нельсон поднял глаза на звук. Викторинис надевала пальто. Джилиан с ней не было.
– Насколько я понимаю, вы теперь декан, – сказал Нельсон.
Викторинис тонкими белыми пальцами застегивала капюшон.
– Интересно, что это даст мне?
– Вы… как бы это назвать?… – Она натянула перчатки. – Вы нейтрализовали отборочный комитет.
– Однако вам по-прежнему надо взять кого-то на свободную ставку? – Нельсон улыбнулся. – Полагаю, вопрос о моей постоянной должности решать вам.
Викторинис двумя руками надела маленькие кругленькие очечки, полностью скрывающие глаза.
– Зайдите в понедельник, – сказала она, уходя, – к Антони… то есть к декану в кабинет.
– А где Вита? Виктория не остановилась.
– То, что от нее осталось, – на столе. Нельсон обернулся.
Витино платье растеклось черной крепдешиновой лужицей; сверху, словно на бархате в витрине ювелирного магазина, лежали колье и серьги. Одна туфля завалилась на бок, другая стояла прямо, как если бы Вита только что ее сняла. Нельсон сунул руку в туфлю, словно та могла еще хранить Витино тепло, но стелька была сухой и холодной.
– Как кокон, – проговорил Нельсон, – от бабочки.
Он услышал шорох и поднял глаза. Виктории Викторинис не было. К нему шла Миранда Делятур в длинном пальто поверх алого платья. В одной руке у нее были перчатки, в другой – ключи от машины.
– Скорее как кожа, – сказала Миранда, – от змеи. Нельсон промолчал, только вытащил руку из туфли.
– Вас подбросить, профессор? – спросила Миранда.

В машине Миранда даже не спросила, где он живет, а сразу поехала к университету. Нельсон разглядывал ее профиль в быстро сменяющемся свете уличных огней. Миранда улыбалась, словно про себя, потом повернулась к Нельсону, и тот не отвел взгляд.
Она остановила машину у Харбор-холла и выключила мотор. Кроме «миаты», других машин на улице не было. Миранда повернулась к Нельсону.
– Я бы хотела ненадолго зайти. Вы не против?
– Ничуть, – ответил Нельсон.
В лифте они, соприкасаясь плечами, прислонились к дальней стене. В полумраке восьмого этажа Миранда своим ключом открыла дверь деканата. На столе Лайонела, как всегда, царил безупречный порядок. Миранда впустила Нельсона в кабинет Антони. Он от двери смотрел, как она прошла мимо окон, небрежно сбросив пальто. Нельсон нащупал выключатель, но Миранда, не оборачиваясь, сказала: «Не надо».
Жалюзи были подняты; слабый свет фонарей на площади, отраженный от снега восемью этажами ниже, заполнял комнату. В этом холодном призрачном свете лицо, плечи и голая спина Миранды казались выточенными из кости. Нельсон подошел к ней сзади, переступив через брошенное пальто, и, ни о чем определенном не думая, провел горящим пальцем по обнаженной руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47