Вита обеими руками держалась за голову, словно пытаясь удержать волосы. Она
Вита вцепилась пальцами в плотно стоящие книги, как будто могла спиной вскарабкаться на стеллаж.
– …по замещению поэтической вакансии. – Его руки на портфеле дрожали, палец по-прежнему горел. – Только они не собираются брать другого поэта.
Он перевел дыхание. Под ледяным ветром из окна возбуждение быстро спадало.
– Есть возможность, хотя и небольшая, что на штатную должность возьмут кого-то из факультетских.
Нельсон сглотнул и отставил портфель. Свитер зацепился за выступающий кирпич.
– Вообще-то называют ваше имя.
На его глазах в Вите произошла чудовищная перемена. Мгновение назад, свесившись из окна на высоте восьмого этажа и размышляя о медленном удушении своей карьеры, она была спокойна, даже беспечна. Может быть, просто от зимнего ветра, но щеки ее раскраснелись, глаза горели. Сейчас краска сошла с ее лица, сжатые пальцы ослабели, свет в глазах потух. Она сползла на пол, подобрала под себя ноги и снова стала бледной и нескладной: загнанное животное. К Вите Деонне вернулась надежда.
– Откуда вы знаете? – прошептала она, глядя на Нельсона затравленными глазами. – С кем вы разговаривали? Что они вам сказали?
Все еще тяжело дыша, Нельсон поднялся на ноги. Не сводя глаз с Виты, он отвел руку назад и дернул раму раз, другой, третий, пока она со скрипом не встала на место. Палец по-прежнему ныл, но пульс уже замедлился. Дышать стало легче.
– Не тревожьтесь, Вита, – сказал Нельсон. – Я добуду вам штатную должность.
Только несколько часов спустя, поздно вечером, вернее, уже в постели, Нельсон задумался: как же Вита попала в башню? Ведь единственный ключ от Собрания Пул был у него… Однако к этому времени он уже засыпал, а утром, проснувшись, забыл вчерашнюю мысль.
11. НАДЗОР И НАКАЗАНИЕ
Начался зимний семестр. В первый учебный день профессора штатные и внештатные, аспиранты и студенты, лекторы и адъюнкты, секретарши и вахтеры, прогульщики и бездомные – все с надеждой вернулись на свои места, словно оперные хористы, с пением выступающие на сцену в начале второго акта. Сцена была устлана снежными сугробами, с задником из падающих снежинок и серым облачным потолком. Дорожки к четырем углам площади расчистили кое-как, и к полудню студенческий мальстрем превратил их в ледяные катки. Над водоворотом курток, шарфов и шапок висела морозная дымка человеческого дыхания.
На последней перемене, когда уже начинало смеркаться, Нельсон рассекал толпу, на голову возвышаясь над студенческой толчеей. Занятия шли как по маслу; в первый учебный день он задал студентам выжать классические книги в наклейки на бамперы: «Моби Дик» как «Человек и природа: последнее противостояние»; «И восходит солнце» «И восходит солнце» (1926) – роман Хемингуэя.
– «Хотелось бы верить»; произведения сестер Бронте – «Любовь зла». Без шапки, раскрасневшийся, бодрый после пробежки в спортзале, он даже казался ярче студентов в их бесформенных куртках, как будто шагал в своей личной полоске солнца.
Ему предстояло первое официальное заседание отборочной комиссии, назначенное на четыре часа в просторном кабинете Антони Акулло. Несмотря на досаду, что зря читал все эти досье, Нельсон ступал через площадь с новым ощущением цели. Подобно Зигфриду, идущему через огонь к Брунгильде, или сэру Фрэнсису Дрейку, ведущему корабль с именем королевы-девственницы на устах, подобно Джону Уэйну в поисках Натали Вуд, Нельсон мужественно шагал к Харбор-холлу, чтобы спасти карьеру Виты Деонне.
После жуткого спокойствия у окна Торнфильдской библиотеки Вита снова впала в истерическую мнительность. Она и прежде остерегалась Нельсона в принципе – как гетеросексуала, человека, застигнутого в их общем кабинете без штанов, – но теперь ее настороженность приобрела новое качество. Впервые он увидел ее после каникул, когда в первый день вошел в кабинет. Вита сидела, вцепившись двумя руками в макушку; при виде коллеги она отдернула руки и ахнула. Кинув взгляд на ширинку – не расстегнута ли, – Нельсон спросил, в чем дело. Вита покраснела как рак, молча покачала головой и отвернулась. Раз или два он ловил на себе ее взгляд, когда ей казалось, что он не смотрит.
По всплескам в обычном белом шуме Витиной паранойи Нельсон заключил, что она не верит в бескорыстность его обещания. Что он способен выбить ей штатную должность, Вита не сомневалась; она считала непреложной истиной, что всякий белый мужчина знает пароль и тайное рукопожатие. И даже Вита – особенно Вита – не могла не заметить, что анонимки прекратились после того, как Нельсон это пообещал, что ему дали трехгодичное лекторство, что Куган исчез с лица земли. В манихейской вселенной Виты, где добро отождествлялось с бессилием, Нельсон был тем опаснее, чем больше имел возможностей ей помочь. Его обещание было какой-то новой уловкой, новым способом пытки, новым предательством. Оно могло означать только одно: он действует по указке более мощной, темной, зловещей силы, задавшейся целью ее, Биту, сгубить, – другими словами, по указке Антони Акулло.
Как, разумеется, оно и было. В определенном смысле.
Идя по площади в своей личной полоске света, Нельсон внезапно споткнулся – палец вспыхнул – и замер у перил над крышей книгохранилища. Покатое стекло нагрел идущий из глубины воздух, ручейки талой воды блестели, подсвеченные флюоресцентными лампами, словно пробивались из земных глубин. Отблески плясали на красных кирпичах старой библиотеки. Нельсон с опаской поднял глаза, однако не увидел ни призрака за декоративными зубцами, ни бледного лица в верхнем окне, ни летящей сверху фигуры. В сгущающихся сумерках невозможно было разглядеть выломанные прутья; лишь огромный белый циферблат безглазо таращился в темнеющем небе.
В Харбор-холле Нельсона встретили гостеприимно распахнутые двери лифта. Он шагнул внутрь. Двери закрылись, и кабина пошла вверх прежде, чем Нельсон нажал на кнопку. Кто-то вызвал лифт с восьмого этажа, но Нельсон предпочел думать, что кабина нарочно д'ожида-лась его. «Вообще-то, – думал он, – все, что я делаю и делал, – это для других. Для моих девочек, для Бриджит и Виты, для факультета. Я не просто исполняю прихоти Антони и даже не обязательно действую в его интересах».
Лифт остановился на восьмом этаже и легким толчком выбросил седока на ковер, словно подбадривая – не дрейфь! «А почему бы нет, – думал Нельсон. – Мне нечего стыдиться. Если я что-то получаю, помогая другим, значит, это законная награда за труды. Моя жизнь – служение».
Лифта никто не ждал. Нельсон пожал плечами, прошел по ковру к кабинету Акулло и взялся за ручку двери – стеклянной, настоящий американский модерн 1950 года. Антони спас ce из своего рекламного агентства, когда там меняли обстановку.
Не успел Нельсон крепко сжать ручку, как она выр-валась и дверь открылась. На пороге возник Лайонел Гросс-мауль. Двое мужчин, одинаково встревоженных, застыли. Глаза у Лайонела были выпучены сильнее обычного. Он пытался надеть кожаный пиджак, и пиджак пока побсж-дал , больно заломив назад локоть. Вид у Лайонела был такой, словно на него сзади напрыгнула обезьяна.
– Чего вам? – засопел он.
Нельсон отступил на шаг и подержал дверь, чтобы Лайонел вышел.
– Я на заседание.
– На какое заседание? – Лайонел продолжал борьбу внутри пиджака. Сам пиджак был явно ему велик, а рука-ва – узки и коротки, так что он никак не мог продеть руки в манжеты. Судя по всему, пиджак был с чужого плеча, вероятно, с деканского.
– М-м, отборочной комиссии… – Держать тяжелую дверь было трудно, у Нельсона заныла рука.
– М-м. – Лайонел покраснел и закусил губу. – От-от-отменили, – буркнул он, протискивая в манжеты короткие, бледные, как сосиски, пальцы.
– Отменили? – Рука у Нельсона начала дрожать.
– Вы не получили записку? – Лайонел просунул в манжеты запястья, щелкнул выключателем и посмотрев на Нельсона. Тот отступил еще на шаг. Дверь захлопну-лась и загудела, как басовый камертон. Лайонел вытащил из кармана связку ключей.
– Какую записку? – Палец снова заболел.
– В которой говорится «Собрание отменили». – Лай онел повернул ключ в замке и, подвинув Нельсона пле чом, направился к лифту.
– Отменили? – повторил Нельсон.
– Здесь эхо? – Лайонел широким пальцем вдавил кнопку лифта, и двери сразу открылись. Он вошел в ка бину и нажал кнопку первого этажа, взглядом пытаяс пригвоздить Нельсона к месту. Когда двери уже закрыва лись, Нельсон увидел в кармане гроссмаулевского пиджа ка большой, сложенный пополам университетский кон-верт. Лайонел проследил его взгляд и поспешно прикрыл конверт локтем.
Палец вспыхнул с невиданной прежде силой. Нельсо прыгнул к лифту. Лайонел метнулся к панели и ребром ладони вдавил несколько кнопок сразу, однако Нельсон всунул руку между дверьми и отжал их силой. Он вошел в кабину, высокий, плечистый. Сердце его колотилось.
Лайонел вжался в противоположный угол Кабина пошла вниз.
– Что в конверте, Лайонел? – Нельсон тяжело дышал. От боли в пальце его бросило в пот. Он понимал, что возвышается над Лайонелом, и это было приятно. –
Куда вы едете?
– Не ваше дело, – шепнул Лайонел, глотая слова и выкатывая глаза.
Нельсон схватил Лайонела за липкое запястье. Палец сразу остыл.
– Попробуй еще раз, – сказал Нельсон.
Заседание комиссии, как выяснилось, перенесли в «Пандемониум». Коротышка Лайонел, скользя и оступаясь, семенил по обледенелой дорожке, стараясь обогнать долговязого Нельсона. Чтобы его безволосые запястья не торчали из рукавов, он ссутулился и втянул руки, опасливо оглядываясь на каждом шагу. Нельсон избегал скользких дорожек и шел рядом с тротуаром, ритмично пробивая галошами снег.
В конверте, как рассказал ему Гроссмауль в лифте, лежали рукописные заметки декана о трех кандидатах, собранные в телефонных разговорах с друзьями и бывшими студентами. Сеть осведомителей была у Антони Акулло шире, чем у Дж. Эдгара Гувера. Всякий слушок, инсинуация, сплетня, весь компромат, который он смог найти, – все было в этом конверте, а ведь речь шла о соискателях, которым он благоволил. Он предпочитал работать со своими заметками, а не с резюме и рекомендательными письмами.
– Пожалуйста, не говорите ему, – взмолился Лайонел через плечо, выйдя под яркие фонари на краю университетского городка. – Не говорите, что я вам сказал. Нельсон потопал ногами, стряхивая с галош снег, схватил Лайонела за кожаные подмышки и переставил с тротyapa на дорогу. Он перевел дрожащего коротышку через улицу, практически вытащив его из-под мчащегося автобуса, и на другой стороне снова поставил на бордюр.
– Пропустите меня вперед, – умолял Лайонел, приплясывая па цыпочках. – Или назад! Только пусть никто не видит, что мы пришли вместе.
Однако Нельсон был непреклонен. Он протащил Лайонела через толпу и втолкнул в залитую светом, влажную духоту ресторана.
Антони Акулло и отборочная комиссия собрались в помещении, отделенном от зала большим окном; за шум ной студенческой толкотней комиссия восседала в раме перед большим круглым столом, как рембрантовские магистраты купеческой гильдии. Если считать стол циферблатом, то Акулло сидел точно на двенадцати часах, Вик тория Викторинис и Миранда Делятур – слева и справ от него на десяти и двух соответственно. Напротив, на четырех и восьми часах, сидели Стивен Майкл Стивенс спящий, и Марко Кралевич с Лотарингией Эльзас. Как потенциальный кандидат, Лотарингия не имела права присутствовать в комнате, но кто бы сказал об этом Кралевичу?
Канадская Писательница сидела на шести часах спиной к окну – поводя руками, читала что-то с лежащего на столе листка.
Нельсон зигзагом отконвоировал Лайонела между тесно стоящими столиками и, не стуча, втолкнул его в дверь. Канадская Писательница застыла на полуслове и полужесте. Все глаза устремились на вспотевшего Гроссмауля. За его спиной Нельсон закрывал дверь.
– Вы опоздали, – сказал Акулло. Одна его лапища упиралась костяшками в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо, другую он поднял к свету и внимательно изучал свой маникюр.
– Я… – начал Лайонел.
– Мы… – начал Нельсон.
Акулло взмахом руки велел им замолчать и кивну Канадской Писательнице.
– Спасибо, – сказала она и принялась читать вслух хвалебное рекомендательное письмо, не сводя с председателя ясных глаз. Вылитый миссионер, читающий Писание дикарскому вождю.
Все стулья были заняты, поэтому Нельсон протиснулся к стене, оставив Лайонела стоять в одиночестве. Мортон Вейссман, официальный вице-председатель комиссии, отсутствовал. Миранда еще не притронулась к бокалу. На тарелке перед Викторинис лежала половинка кроваво-красного королька и шкурка от другой половины. Слева от нее Стивен Майкл Стивенс спал сидя, несмотря на то мю кто-то поставил перед ним чашку тройного капуччино. Его плечи под дивной красоты свитером в цветах Африканского Национального конгресса ритмично вздымались. Прямо перед Нельсоном сидели Кралевич и Лотарингия Эльзас. Профессор Эльзас была в своей всегдашней униформе: длинная юбка и мешковатый свитер, а вот Кралевич явился сегодня при всех регалиях из «Счастливых дней» «Счастливые дни» – молодежный комедийный телесериал в семидесятых – восьмидесятых годах.
– университетская куртка (56-го размера), клетчатая рубашка на пуговицах, джинсы с закатанными манжетами и новехонькие кеды. Марко и Лотарингия, соприкасаясь лбами, ритмично тянули двумя соломинками из одного стакана итальянскую шипучку, исходя нежностью, как Мики Руни и Джуди Гарленд над солодовым молоком. Руки их, вопреки обыкновению, были не друг у друга на коленях, но лежали вместе на зачитанном экземпляре «Надзора и наказания» Фуко.
Затравленно обернувшись, Лайонел отодвинулся от Нельсона еще на несколько дюймов. Тем временем Нельсон встретился глазами с Мирандой; та тряхнула головой и легонько сузила глаза. Викторинис медленно взглянула на Нельсона из-за черных круглых очков, ее бескровные губы не шелохнулись.
Канадская Писательница читала письмо с выражением, как будто декламировала стихи.
– Минуточку. – Акулло остановил ее взмахом руки. – Откуда, вы сказали, этот тип?
– Из Алабамы, – бодро отвечала Писательница. – Их самый выдающийся поэт.
– Из Алабамы? – Декан, чтобы не улыбнуться, покусал ярко-красные губы. – Вы меня убили.
– Да что вы, Антони, их литературная программа знаменита на всю Америку.
В ее голосе прорезались материнские нотки. Вся манера изображала суровое изумление.
– Вы когда-нибудь бывали в Таскалусе? – спросил Антони. – Я как-то читал там доклад. Настоящее пекло. Кто у вас еще?
– Вы обещали выслушать меня внимательно, Антони. – Было видно, что ей с трудом удается сохранять ровный тон. Нельсон читал это досье и поместил алабамского поэта в шорт-лист. Очевидно, никто не сказал Канадской Писательнице, что поэта брать не будут.
– Пока вы назвали мне Цинциннати, Охайо и Таскахренлусу, – сказал Антони. – Я поручил вам выбрать трех лучших поэтов, и это все, что вы смогли наскрести?! У вас остался еще один.
Кралевич и Лотарингия, допив шипучку, громко булькали трубочками. Поедая друг друга глазами, они еще плотнее сцепили руки на томике Фуко. Стивен Майкл Стивенс заерзал на стуле и проговорил: «Агаба. С суши».
– Вот что, Антони, – сказала Канадская Писательница, перебирая папки. – Давайте я сперва прочту письмо следующей соискательницы, a потом скажу, откуда она.
– Откуда она? – спросил Акулло, сразу настораживаясь.
Канадская Писательница вынула письмо из следую щей папки и подняла палец, прося молчания.
– «Дорогие коллеги, – начала она, – сегодня я имею честь обратиться к вам по поводу…»
– Откуда она? – рявкнул Акулло.
– «Ее эрудиция, ее стремление к совершенству, – читала Писательница, – ее умение радоваться…»
Антони Акулло щелкнул пальцами.
Писательница замолчала. Акулло выставил подбородок.
– Откуда? Она?
Канадская Писательница сглотнула.
– Северо-западный Мичиганский университет.
Акулло сделал круглые глаза.
– Северо-западный чего? Где такая дыра?
– Траверс-сити, если не ошибаюсь.
– Траверс-сити. – Антони брезгливо повел плечом. – Все, профессор. Убирайте ваши бумажки. Хватит с меня поэтов.
– Антони. – Писательница вложила в это слово каждую унцию своей материнской властности, но было поздно. Антони уже посмотрел на Лайонела, и тот пробирался вдоль стола, сжимая перед грудью конверт, как талисман.
– Где тебя черти носили? – Акулло поднял глаза на Канадскую Писательницу, словно говоря: «Смотри, что мне пришлось из-за тебя вытерпеть». Он взял конверт и, не утруждая себя возней с бечевкой, просто надорвал его сверху. Лайонел втиснулся между деканом и стеной, искоса наблюдая за Нельсоном.
Тем временем Канадская Писательница демонстративно собрала досье и с олимпийским спокойствием отодвинула стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Вита вцепилась пальцами в плотно стоящие книги, как будто могла спиной вскарабкаться на стеллаж.
– …по замещению поэтической вакансии. – Его руки на портфеле дрожали, палец по-прежнему горел. – Только они не собираются брать другого поэта.
Он перевел дыхание. Под ледяным ветром из окна возбуждение быстро спадало.
– Есть возможность, хотя и небольшая, что на штатную должность возьмут кого-то из факультетских.
Нельсон сглотнул и отставил портфель. Свитер зацепился за выступающий кирпич.
– Вообще-то называют ваше имя.
На его глазах в Вите произошла чудовищная перемена. Мгновение назад, свесившись из окна на высоте восьмого этажа и размышляя о медленном удушении своей карьеры, она была спокойна, даже беспечна. Может быть, просто от зимнего ветра, но щеки ее раскраснелись, глаза горели. Сейчас краска сошла с ее лица, сжатые пальцы ослабели, свет в глазах потух. Она сползла на пол, подобрала под себя ноги и снова стала бледной и нескладной: загнанное животное. К Вите Деонне вернулась надежда.
– Откуда вы знаете? – прошептала она, глядя на Нельсона затравленными глазами. – С кем вы разговаривали? Что они вам сказали?
Все еще тяжело дыша, Нельсон поднялся на ноги. Не сводя глаз с Виты, он отвел руку назад и дернул раму раз, другой, третий, пока она со скрипом не встала на место. Палец по-прежнему ныл, но пульс уже замедлился. Дышать стало легче.
– Не тревожьтесь, Вита, – сказал Нельсон. – Я добуду вам штатную должность.
Только несколько часов спустя, поздно вечером, вернее, уже в постели, Нельсон задумался: как же Вита попала в башню? Ведь единственный ключ от Собрания Пул был у него… Однако к этому времени он уже засыпал, а утром, проснувшись, забыл вчерашнюю мысль.
11. НАДЗОР И НАКАЗАНИЕ
Начался зимний семестр. В первый учебный день профессора штатные и внештатные, аспиранты и студенты, лекторы и адъюнкты, секретарши и вахтеры, прогульщики и бездомные – все с надеждой вернулись на свои места, словно оперные хористы, с пением выступающие на сцену в начале второго акта. Сцена была устлана снежными сугробами, с задником из падающих снежинок и серым облачным потолком. Дорожки к четырем углам площади расчистили кое-как, и к полудню студенческий мальстрем превратил их в ледяные катки. Над водоворотом курток, шарфов и шапок висела морозная дымка человеческого дыхания.
На последней перемене, когда уже начинало смеркаться, Нельсон рассекал толпу, на голову возвышаясь над студенческой толчеей. Занятия шли как по маслу; в первый учебный день он задал студентам выжать классические книги в наклейки на бамперы: «Моби Дик» как «Человек и природа: последнее противостояние»; «И восходит солнце» «И восходит солнце» (1926) – роман Хемингуэя.
– «Хотелось бы верить»; произведения сестер Бронте – «Любовь зла». Без шапки, раскрасневшийся, бодрый после пробежки в спортзале, он даже казался ярче студентов в их бесформенных куртках, как будто шагал в своей личной полоске солнца.
Ему предстояло первое официальное заседание отборочной комиссии, назначенное на четыре часа в просторном кабинете Антони Акулло. Несмотря на досаду, что зря читал все эти досье, Нельсон ступал через площадь с новым ощущением цели. Подобно Зигфриду, идущему через огонь к Брунгильде, или сэру Фрэнсису Дрейку, ведущему корабль с именем королевы-девственницы на устах, подобно Джону Уэйну в поисках Натали Вуд, Нельсон мужественно шагал к Харбор-холлу, чтобы спасти карьеру Виты Деонне.
После жуткого спокойствия у окна Торнфильдской библиотеки Вита снова впала в истерическую мнительность. Она и прежде остерегалась Нельсона в принципе – как гетеросексуала, человека, застигнутого в их общем кабинете без штанов, – но теперь ее настороженность приобрела новое качество. Впервые он увидел ее после каникул, когда в первый день вошел в кабинет. Вита сидела, вцепившись двумя руками в макушку; при виде коллеги она отдернула руки и ахнула. Кинув взгляд на ширинку – не расстегнута ли, – Нельсон спросил, в чем дело. Вита покраснела как рак, молча покачала головой и отвернулась. Раз или два он ловил на себе ее взгляд, когда ей казалось, что он не смотрит.
По всплескам в обычном белом шуме Витиной паранойи Нельсон заключил, что она не верит в бескорыстность его обещания. Что он способен выбить ей штатную должность, Вита не сомневалась; она считала непреложной истиной, что всякий белый мужчина знает пароль и тайное рукопожатие. И даже Вита – особенно Вита – не могла не заметить, что анонимки прекратились после того, как Нельсон это пообещал, что ему дали трехгодичное лекторство, что Куган исчез с лица земли. В манихейской вселенной Виты, где добро отождествлялось с бессилием, Нельсон был тем опаснее, чем больше имел возможностей ей помочь. Его обещание было какой-то новой уловкой, новым способом пытки, новым предательством. Оно могло означать только одно: он действует по указке более мощной, темной, зловещей силы, задавшейся целью ее, Биту, сгубить, – другими словами, по указке Антони Акулло.
Как, разумеется, оно и было. В определенном смысле.
Идя по площади в своей личной полоске света, Нельсон внезапно споткнулся – палец вспыхнул – и замер у перил над крышей книгохранилища. Покатое стекло нагрел идущий из глубины воздух, ручейки талой воды блестели, подсвеченные флюоресцентными лампами, словно пробивались из земных глубин. Отблески плясали на красных кирпичах старой библиотеки. Нельсон с опаской поднял глаза, однако не увидел ни призрака за декоративными зубцами, ни бледного лица в верхнем окне, ни летящей сверху фигуры. В сгущающихся сумерках невозможно было разглядеть выломанные прутья; лишь огромный белый циферблат безглазо таращился в темнеющем небе.
В Харбор-холле Нельсона встретили гостеприимно распахнутые двери лифта. Он шагнул внутрь. Двери закрылись, и кабина пошла вверх прежде, чем Нельсон нажал на кнопку. Кто-то вызвал лифт с восьмого этажа, но Нельсон предпочел думать, что кабина нарочно д'ожида-лась его. «Вообще-то, – думал он, – все, что я делаю и делал, – это для других. Для моих девочек, для Бриджит и Виты, для факультета. Я не просто исполняю прихоти Антони и даже не обязательно действую в его интересах».
Лифт остановился на восьмом этаже и легким толчком выбросил седока на ковер, словно подбадривая – не дрейфь! «А почему бы нет, – думал Нельсон. – Мне нечего стыдиться. Если я что-то получаю, помогая другим, значит, это законная награда за труды. Моя жизнь – служение».
Лифта никто не ждал. Нельсон пожал плечами, прошел по ковру к кабинету Акулло и взялся за ручку двери – стеклянной, настоящий американский модерн 1950 года. Антони спас ce из своего рекламного агентства, когда там меняли обстановку.
Не успел Нельсон крепко сжать ручку, как она выр-валась и дверь открылась. На пороге возник Лайонел Гросс-мауль. Двое мужчин, одинаково встревоженных, застыли. Глаза у Лайонела были выпучены сильнее обычного. Он пытался надеть кожаный пиджак, и пиджак пока побсж-дал , больно заломив назад локоть. Вид у Лайонела был такой, словно на него сзади напрыгнула обезьяна.
– Чего вам? – засопел он.
Нельсон отступил на шаг и подержал дверь, чтобы Лайонел вышел.
– Я на заседание.
– На какое заседание? – Лайонел продолжал борьбу внутри пиджака. Сам пиджак был явно ему велик, а рука-ва – узки и коротки, так что он никак не мог продеть руки в манжеты. Судя по всему, пиджак был с чужого плеча, вероятно, с деканского.
– М-м, отборочной комиссии… – Держать тяжелую дверь было трудно, у Нельсона заныла рука.
– М-м. – Лайонел покраснел и закусил губу. – От-от-отменили, – буркнул он, протискивая в манжеты короткие, бледные, как сосиски, пальцы.
– Отменили? – Рука у Нельсона начала дрожать.
– Вы не получили записку? – Лайонел просунул в манжеты запястья, щелкнул выключателем и посмотрев на Нельсона. Тот отступил еще на шаг. Дверь захлопну-лась и загудела, как басовый камертон. Лайонел вытащил из кармана связку ключей.
– Какую записку? – Палец снова заболел.
– В которой говорится «Собрание отменили». – Лай онел повернул ключ в замке и, подвинув Нельсона пле чом, направился к лифту.
– Отменили? – повторил Нельсон.
– Здесь эхо? – Лайонел широким пальцем вдавил кнопку лифта, и двери сразу открылись. Он вошел в ка бину и нажал кнопку первого этажа, взглядом пытаяс пригвоздить Нельсона к месту. Когда двери уже закрыва лись, Нельсон увидел в кармане гроссмаулевского пиджа ка большой, сложенный пополам университетский кон-верт. Лайонел проследил его взгляд и поспешно прикрыл конверт локтем.
Палец вспыхнул с невиданной прежде силой. Нельсо прыгнул к лифту. Лайонел метнулся к панели и ребром ладони вдавил несколько кнопок сразу, однако Нельсон всунул руку между дверьми и отжал их силой. Он вошел в кабину, высокий, плечистый. Сердце его колотилось.
Лайонел вжался в противоположный угол Кабина пошла вниз.
– Что в конверте, Лайонел? – Нельсон тяжело дышал. От боли в пальце его бросило в пот. Он понимал, что возвышается над Лайонелом, и это было приятно. –
Куда вы едете?
– Не ваше дело, – шепнул Лайонел, глотая слова и выкатывая глаза.
Нельсон схватил Лайонела за липкое запястье. Палец сразу остыл.
– Попробуй еще раз, – сказал Нельсон.
Заседание комиссии, как выяснилось, перенесли в «Пандемониум». Коротышка Лайонел, скользя и оступаясь, семенил по обледенелой дорожке, стараясь обогнать долговязого Нельсона. Чтобы его безволосые запястья не торчали из рукавов, он ссутулился и втянул руки, опасливо оглядываясь на каждом шагу. Нельсон избегал скользких дорожек и шел рядом с тротуаром, ритмично пробивая галошами снег.
В конверте, как рассказал ему Гроссмауль в лифте, лежали рукописные заметки декана о трех кандидатах, собранные в телефонных разговорах с друзьями и бывшими студентами. Сеть осведомителей была у Антони Акулло шире, чем у Дж. Эдгара Гувера. Всякий слушок, инсинуация, сплетня, весь компромат, который он смог найти, – все было в этом конверте, а ведь речь шла о соискателях, которым он благоволил. Он предпочитал работать со своими заметками, а не с резюме и рекомендательными письмами.
– Пожалуйста, не говорите ему, – взмолился Лайонел через плечо, выйдя под яркие фонари на краю университетского городка. – Не говорите, что я вам сказал. Нельсон потопал ногами, стряхивая с галош снег, схватил Лайонела за кожаные подмышки и переставил с тротyapa на дорогу. Он перевел дрожащего коротышку через улицу, практически вытащив его из-под мчащегося автобуса, и на другой стороне снова поставил на бордюр.
– Пропустите меня вперед, – умолял Лайонел, приплясывая па цыпочках. – Или назад! Только пусть никто не видит, что мы пришли вместе.
Однако Нельсон был непреклонен. Он протащил Лайонела через толпу и втолкнул в залитую светом, влажную духоту ресторана.
Антони Акулло и отборочная комиссия собрались в помещении, отделенном от зала большим окном; за шум ной студенческой толкотней комиссия восседала в раме перед большим круглым столом, как рембрантовские магистраты купеческой гильдии. Если считать стол циферблатом, то Акулло сидел точно на двенадцати часах, Вик тория Викторинис и Миранда Делятур – слева и справ от него на десяти и двух соответственно. Напротив, на четырех и восьми часах, сидели Стивен Майкл Стивенс спящий, и Марко Кралевич с Лотарингией Эльзас. Как потенциальный кандидат, Лотарингия не имела права присутствовать в комнате, но кто бы сказал об этом Кралевичу?
Канадская Писательница сидела на шести часах спиной к окну – поводя руками, читала что-то с лежащего на столе листка.
Нельсон зигзагом отконвоировал Лайонела между тесно стоящими столиками и, не стуча, втолкнул его в дверь. Канадская Писательница застыла на полуслове и полужесте. Все глаза устремились на вспотевшего Гроссмауля. За его спиной Нельсон закрывал дверь.
– Вы опоздали, – сказал Акулло. Одна его лапища упиралась костяшками в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо, другую он поднял к свету и внимательно изучал свой маникюр.
– Я… – начал Лайонел.
– Мы… – начал Нельсон.
Акулло взмахом руки велел им замолчать и кивну Канадской Писательнице.
– Спасибо, – сказала она и принялась читать вслух хвалебное рекомендательное письмо, не сводя с председателя ясных глаз. Вылитый миссионер, читающий Писание дикарскому вождю.
Все стулья были заняты, поэтому Нельсон протиснулся к стене, оставив Лайонела стоять в одиночестве. Мортон Вейссман, официальный вице-председатель комиссии, отсутствовал. Миранда еще не притронулась к бокалу. На тарелке перед Викторинис лежала половинка кроваво-красного королька и шкурка от другой половины. Слева от нее Стивен Майкл Стивенс спал сидя, несмотря на то мю кто-то поставил перед ним чашку тройного капуччино. Его плечи под дивной красоты свитером в цветах Африканского Национального конгресса ритмично вздымались. Прямо перед Нельсоном сидели Кралевич и Лотарингия Эльзас. Профессор Эльзас была в своей всегдашней униформе: длинная юбка и мешковатый свитер, а вот Кралевич явился сегодня при всех регалиях из «Счастливых дней» «Счастливые дни» – молодежный комедийный телесериал в семидесятых – восьмидесятых годах.
– университетская куртка (56-го размера), клетчатая рубашка на пуговицах, джинсы с закатанными манжетами и новехонькие кеды. Марко и Лотарингия, соприкасаясь лбами, ритмично тянули двумя соломинками из одного стакана итальянскую шипучку, исходя нежностью, как Мики Руни и Джуди Гарленд над солодовым молоком. Руки их, вопреки обыкновению, были не друг у друга на коленях, но лежали вместе на зачитанном экземпляре «Надзора и наказания» Фуко.
Затравленно обернувшись, Лайонел отодвинулся от Нельсона еще на несколько дюймов. Тем временем Нельсон встретился глазами с Мирандой; та тряхнула головой и легонько сузила глаза. Викторинис медленно взглянула на Нельсона из-за черных круглых очков, ее бескровные губы не шелохнулись.
Канадская Писательница читала письмо с выражением, как будто декламировала стихи.
– Минуточку. – Акулло остановил ее взмахом руки. – Откуда, вы сказали, этот тип?
– Из Алабамы, – бодро отвечала Писательница. – Их самый выдающийся поэт.
– Из Алабамы? – Декан, чтобы не улыбнуться, покусал ярко-красные губы. – Вы меня убили.
– Да что вы, Антони, их литературная программа знаменита на всю Америку.
В ее голосе прорезались материнские нотки. Вся манера изображала суровое изумление.
– Вы когда-нибудь бывали в Таскалусе? – спросил Антони. – Я как-то читал там доклад. Настоящее пекло. Кто у вас еще?
– Вы обещали выслушать меня внимательно, Антони. – Было видно, что ей с трудом удается сохранять ровный тон. Нельсон читал это досье и поместил алабамского поэта в шорт-лист. Очевидно, никто не сказал Канадской Писательнице, что поэта брать не будут.
– Пока вы назвали мне Цинциннати, Охайо и Таскахренлусу, – сказал Антони. – Я поручил вам выбрать трех лучших поэтов, и это все, что вы смогли наскрести?! У вас остался еще один.
Кралевич и Лотарингия, допив шипучку, громко булькали трубочками. Поедая друг друга глазами, они еще плотнее сцепили руки на томике Фуко. Стивен Майкл Стивенс заерзал на стуле и проговорил: «Агаба. С суши».
– Вот что, Антони, – сказала Канадская Писательница, перебирая папки. – Давайте я сперва прочту письмо следующей соискательницы, a потом скажу, откуда она.
– Откуда она? – спросил Акулло, сразу настораживаясь.
Канадская Писательница вынула письмо из следую щей папки и подняла палец, прося молчания.
– «Дорогие коллеги, – начала она, – сегодня я имею честь обратиться к вам по поводу…»
– Откуда она? – рявкнул Акулло.
– «Ее эрудиция, ее стремление к совершенству, – читала Писательница, – ее умение радоваться…»
Антони Акулло щелкнул пальцами.
Писательница замолчала. Акулло выставил подбородок.
– Откуда? Она?
Канадская Писательница сглотнула.
– Северо-западный Мичиганский университет.
Акулло сделал круглые глаза.
– Северо-западный чего? Где такая дыра?
– Траверс-сити, если не ошибаюсь.
– Траверс-сити. – Антони брезгливо повел плечом. – Все, профессор. Убирайте ваши бумажки. Хватит с меня поэтов.
– Антони. – Писательница вложила в это слово каждую унцию своей материнской властности, но было поздно. Антони уже посмотрел на Лайонела, и тот пробирался вдоль стола, сжимая перед грудью конверт, как талисман.
– Где тебя черти носили? – Акулло поднял глаза на Канадскую Писательницу, словно говоря: «Смотри, что мне пришлось из-за тебя вытерпеть». Он взял конверт и, не утруждая себя возней с бечевкой, просто надорвал его сверху. Лайонел втиснулся между деканом и стеной, искоса наблюдая за Нельсоном.
Тем временем Канадская Писательница демонстративно собрала досье и с олимпийским спокойствием отодвинула стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47