На это указывала степень окоченения мышц шеи и нижней челюсти. В таком случае убийство произошло около 21 часа 30 минут или немного раньше.
Смерть Сьюзен наступила в результате рассечения сонной артерии, но Дженни... Как было сказано в медицинском заключении, она умерла вследствие резкого насыщения организма адреналином, вызвавшего мерцание (фибрилляцию) желудочков сердца, что и послужило причиной смерти. Другими словами, жизнь нежной, легко ранимой и такой восприимчивой Дженни оборвалась от испуга прежде, чем убийца перерезал ей горло. Когда ее лишили лица, она была мертва. Такое заключение сделал медэксперт. Но в отношении Сьюзен этого сказать он не мог. Он также не нашел объяснения тому, почему тело Дженнифер переместили после ее смерти.
* * *
В процессе расследования будут предоставляться соответствующие отчеты.
Детектив, сержант Уолтер Коул
* * *
Мое алиби – это алиби жалкого пьянчуги: в то время, как некто отбирал жизнь у моей жены и ребенка, я глушил в баре бурбон. Но они продолжают навещать меня в снах, иногда я вижу их улыбающимися и прекрасными, как в жизни, а иногда они предстают передо мной безликие и окровавленные, какими их застала смерть, и они манят меня, чтобы завлечь в бездонную пропасть тьмы, где нет места любви, где нашло себе пристанище и затаилось зло в окружении тысяч незрячих глаз и мертвых, отделенных от тел лиц.
Когда я добираюсь до места, уже успевает стемнеть, и на воротах висит замок. Но перебраться через низкую стену не составляет труда. Я продвигаюсь осторожно, чтобы не наступить на надгробия и не затоптать цветы. И вот я стою перед ними. Даже в темноте мне легко найти к ним путь, и они тоже знают дорогу ко мне.
Они навещают меня, когда я нахожусь в полусне, в призрачной полосе на грани сна и бодрствования. Обычно это происходит в предрассветной тишине, когда бледный свет утра робко просачивается сквозь неплотно задернутые шторы. В это время они и появляются, моя жена и дочь. В полумраке я различаю их очертания. Они молча взирают на меня обагренные кровью, принявшие мученическую смерть. Они приходят, и их дыхание, соединяясь с легким утренним ветерком, касается моих щек, а ветви деревьев, словно пальцы, стучатся в мое окно. И когда они приходят, я не чувствую себя одиноким.
Часть 1
Я – все, что мертво... Я – пустоты и тьмы, и смерти порожденье... всего того, чему ничто названье.
Джон Донн, «Ноктюрн ко дню святой Люси»
Глава 1
Официантка лет пятидесяти была одета в черную, плотно облегающую фигуру юбку, белую блузку и черные туфли на высоком каблуке. Пышные формы сопротивлялись тугой одежде и активно просились на свободу, выпирая, где им удавалось. Создавалось впечатление, что по дороге на работу тело женщины самым загадочным образом вдруг разбухло, как на дрожжах. Каждый раз, наливая мне кофе, она называла меня «милым». Особенно радовало, что больше она не говорила ничего.
Уже битых полтора часа я сидел у окна, пялясь на особняк напротив. Должно быть, официантка прикидывала про себя, долго ли еще я намерен здесь торчать и собираюсь ли расплачиваться. Улицы наводнили покупательницы, совершавшие рейд по магазинам, в поисках выгодных покупок. Поджидая, пока толстяк Олли Уоттс соизволит выбраться из своей норы, я успел прочитать от корки до корки «Нью-Йорк таймс» и даже ни разу не клюнул носом. Но мое терпение было на исходе.
В минуты слабости я иногда подумывал о том, чтобы отказаться по будням от «Нью-Йорк таймс» и покупать только воскресный выпуск, тогда оправдать покупку можно было бы толщиной издания. Был еще один вариант: перейти на чтение «Пост», но в этом случае, пожалуй, пришлось бы заняться вырезанием купонов, а потом спешить с ними в магазин за причитающейся скидкой.
Мне вспомнилась одна история о том, как медиа-магнат Руперт Мердок, купив в 80-х годах «Пост», предложил руководству фирменного универмага «Блумингдейл» размещать рекламу в его газете, на что глава торгового дома удивленно поднял брови: «Проблема в том, мистер Мердок, – ответил он, – что ваши читатели воруют у нас товар». Нельзя сказать, что я очень жалую эту фирму, но на «Пост» мне подписываться расхотелось.
В это утро чтение «Таймс» не вызвало у меня ничего, кроме раздражения. В газете я вычитал, что Хансел Макги, судья Верховного суда штата (кое-кто причислял его к самым худшим судьям Нью-Йорка) собрался в декабре на пенсию и, возможно, он будет избран в совет корпорации по делам здравоохранения.
Меня чуть не вывернуло от одного вида его имени. В 80-е в суде под его председательством рассматривалось дело по заявлению женщины, изнасилованной, когда ей было девять лет, служителем парка «Пелем Бей», пятидесятичетырехлетним Джеймсом Джонсоном, уже имевшим судимости за грабеж, нападение и изнасилование.
Суд присяжных предложил назначить женщине выплату в размере трех с половиной миллионов долларов, но Макги отклонил эту резолюцию.
– Да, невинное дитя подверглось гнусному насилию, – заявил он, – но жизнь в современном обществе сопряжена с риском, и это один из таких примеров.
В то время такой вердикт представлялся мне бессердечным и абсурдным основанием для отклонения постановления. Но после трагедии, произошедшей с моей семьей, его взгляды казались мне еще более гнусными: я усматривал в них симптом крушения добра перед лицом торжествующего зла.
Вычеркнув из памяти Макги, я набрал на мобильном телефоне нужную комбинацию и принялся ждать, глядя на окно верхнего этажа несколько запущенного дома напротив. Трубку сняли только после третьего звонка, и женский голос откликнулся настороженным шепотом. Мне был слышен приглушенный шум голосов и скрип двери бара, цепляющей пол.
– Можешь передать своему толстозадому дружку, что я собираюсь его арестовать и для него лучше не заставлять меня за ним гоняться. Я здорово устал и по такой жаре бегать, высунув язык, не намерен, – больше распространяться я не стал: не в моих это правилах. Дал отбой и вышел из кафе, оставив на столе пять долларов. Теперь надо было подождать, пока у толстяка Олли Уоттса сдадут нервы.
Город изнывал от влажной духоты, конец мученьям должны были положить грозовые дожди, которые синоптики обещали на следующий день. В такую жару самая подходящая одежда – футболка и легкие брюки, да и темные очки не помешают. Ну а тем, кому по штату положено ходить в костюме, вынуждены как следует попариться, когда приходится оставлять блаженную прохладу контор. Не было ни малейшего ветерка, чтобы хоть немного сбить жару.
* * *
За два дня до этого я сидел в крохотной конторе Бенни Лоу в престижном жилом районе Бруклин-Хайтс. Одинокий настольный вентилятор добросовестно, но без заметного эффекта, месил тягучую духоту. Через открытое окно с Атлантик-авеню доносилась арабская речь, и тянуло кухонными ароматами из «Звезды Марокко», находившейся за полквартала от конторы Бенни. Бенни Лоу был мелким поручителем, благодаря которому толстяк Олли получил свободу до суда. Тот факт, что он недооценил веру Уоттса в систему правосудия, были одной из причин, по которой Бенни продолжал оставаться мелким поручителем.
Сумма, предложенная за Олли была вполне приемлемой, а в таких заводях встречалось кое-что похитрее и пошустрее большинства бегунов. Залог в пятьдесят тысяч долларов стал промежуточным этапом в конфликте между Олли и силами правопорядка по вопросу о владении «шевроле-береттой» 1993 года выпуска, 300-м «мерседесом» выпуска 1990 года и несколькими крутыми спортивными тачками, попавшими к Олли незаконным путем.
Удача отвернулась от толстяка, когда острый глаз патрульного, хорошо знавшего, что Уоттс далеко не мальчик из церковного хора, узрел под брезентом контуры «шевроле», номера которого бдительный страж не поленился проверить.
Понятно, они оказались фальшивыми. К Олли нагрянула полиция, его арестовали и учинили допрос. Он предпочитал помалкивать, а, едва его выпустили под залог, упаковал вещички и ударился в бега, чтобы его не донимали вопросами о том, кто оставил машины на его попечении. Имелись предположения, что здесь не обошлось без младшего Ферреры, или, как его называли, Санни – «Сынка», действительно приходившегося сыном главе одной из преступных группировок. Ходили слухи о сильных трениях, возникших в последние недели между отцом и сыном, но чем они вызваны, оставалось тайной.
* * *
– Это все гребаные «дружеские» междусобойчики, – так об этом высказался в тот день Бенни.
– Толстяк Олли имеет к этому отношение?
– А хрен его знает. Сходи к Феррере, да и спроси. Я об этом ничего не знаю.
Я посмотрел на Бенни. Насколько мне было известно, его голова навсегда распрощалась с шевелюрой, когда Бенни едва перевалило за двадцать. Гладкий, как колено, череп поблескивал капельками пота. Красные обвисшие щеки напоминали оплывший воск. В его крохотной конторке держался стойкий тяжелый дух: смесь пота с плесенью. Я бы не мог точно сказать, почему согласился взяться за это дело. Материальная сторона меня не интересовала: я получил страховку, продал дом, деньги имелись и на некогда общем счете; в моем распоряжении также находилась сумма из пенсионного фонда. Деньги Бенни Лоу не делали погоды. Скорее всего, мне нужно было чем-то себя занять.
– Ты что так на меня уставился? – Бенни судорожно сглотнул.
– Бенни, ты же меня хорошо знаешь, верно?
– Ну и что с того? Тебе что, рекомендации понадобились? Или как? – он развел в стороны пухленькие ручки и рассмеялся, но как-то не очень уверенно.
– Ну, что смотришь? – повторил он. Голос его дрогнул и на лице отразился испуг.
Я знал, что все месяцы после трагедии мне постоянно перемывали кости: обсуждались мои поступки и строились всевозможные предположения. Взгляд Бенни дал мне понять, что с некоторыми из них он соглашался...
Была в поспешном бегстве Олли какая-то несуразность. Не первый раз Уоттс попадался в связи с крадеными автомобилями, хотя на этот раз сумму залога увеличили из-за подозрения в причастности к делу семьи Феррера. У Олли надежный адвокат, способный свести состав преступления к изготовлению фальшивых номеров. Для бегства не было видимых оснований, как и не было причины, чтобы толстяк стал рисковать жизнью, признавая участие Санни в таком деле, как это.
– Ничего, Бенни, все в порядке. Я просто, безо всяких задних мыслей. Если что-либо узнаешь, дай мне знать.
– Конечно, будь уверен, – напряженное выражение исчезло с его лица. – Если что, ты первый обо всем узнаешь.
Выходя из комнаты, я услышал, как он что-то пробормотал себе под нос. Не могу передать точно, но было очень похоже, что Бенни Лоу сказал, что я убийца, как и мой отец.
Почти весь следующий день я угробил на то, чтобы выведать адрес нынешней подружки Олли, и меньше часа мне потребовалось, чтобы узнать, у нее ли он скрывается. А сделать это оказалось легче легкого: достаточно было получить сведения о том, что за еда доставлялась по известному мне адресу.
Олли до умопомрачения любил тайскую кухню и даже в бегах был не в силах от нее отказаться. Люди очень цепко держатся за свои привычки и этим часто выдают себя. Они продолжают выписывать те же газеты, едят там, где привыкли, вызывают тех же женщин, спят с теми же мужчинами. Стоило мне припугнуть санинспекцией хозяина одного из восточных заведений под названием «Бангкокский дом солнца», и я сразу же получил подтверждение, что заказы доставлялись на имя некой Моники Малрейн, проживающей в районе Астория. Ну а дальше было утро и обычная чашка кофе, чтение «Нью-Йорк таймс», а затем я позвонил Олли и поднял его с постели.
Через четыре минуты после моего звонка входная дверь дома № 2317 открылась, и показалась голова Уоттса, а потом и весь он вывалился наружу и со слоновьей грацией заспешил вниз по ступенькам. Выглядел он нелепо до крайности: огромное, как дирижабль, брюхо опоясывал эластичный ремень, жидкие пряди волос обрамляли лысую макушку. Вероятно, Моника Малрейн на самом деле любила его, если оставалась с ним, хотя знала, что денег у толстяка нет, а уж красавчиком его и слепой не назвал бы, это точно. Как ни странно, Олли и у меня вызывал симпатию.
Уоттс уже ступил на тротуар, когда из-за угла выбежал трусцой какой-то тип в тренировочном костюме с наброшенным капюшоном. Дальше все произошло очень быстро: «бегун» поравнялся с Олли и трижды пальнул в него из пистолета с глушителем. Рубашка Олли из чисто-белой вмиг стала в красный горох, и он грузно рухнул на землю. Стоя над Олли, «бегун» выстрелил ему в голову. Пистолет он держал в левой руке.
Кто-то громко вскрикнул. Я увидел на пороге дома, из которого выскочил Уоллес брюнетку. Как оказалось, это и была Моника Малрейн. Она замерла на мгновение, а затем бросилась к Олли, упала на колени, с криком прижимая к себе его окровавленную голову. «Бегун» отступил, и остался в стороне, пританцовывая. Он напоминал боксера, ждущего удара гонга. Затем он подскочил ближе, рассчитанным движением выстрелил женщине в макушку, и она упала на тело Олли, обнимая его голову. Прохожие, ставшие свидетелями этого убийства, в панике разбегались, ища укрытия за автомобилями и в магазинах. Проезжавшие машины резко тормозили.
«Бегун» бросился наутек. Я в это время находился на другой стороне улицы, сжимая в руках свой «смит-вессон». Он бежал опустив голову, по-прежнему держа оружие в левой руке. Несмотря на перчатки, пистолет он не бросил. Объяснений могло быть два: либо оружие имеет характерные особенности, или он просто дурак. Я склонялся ко второму.
Мне почти удалось его догнать, но в этот момент из-за угла улицы появился черный «шевроле» с тонированными стеклами и остановился, поджидая «бегуна». Я оказался перед дилеммой: не выстрелю – упущу его, а открою стрельбу – не поздоровится от полиции. Но выбор сделан. Парень был уже почти у «шевроле», когда я дважды нажал на курок. Первая пуля попала в дверцу машины, а вторая пробила ему правую руку пониже плеча. Он обернулся и два раза пальнул в меня. Увернувшись, я увидел его широко раскрытые, лихорадочно блестевшие глаза – глаза сильно испуганного человека.
Парень вновь бросился было к «шевроле», но водителя вспугнули мои выстрелы, и он нажал на газ, оставляя убийцу толстяка Олли Уоттса на произвол судьбы. Прогремел еще один выстрел – окно в машине слева от меня брызнуло осколками. Послышались крики и нарастающий вой сирены.
«Бегун» кинулся к переулку, оглядываясь на топот моих ног. Я завернул за угол, и в ту же минуту просвистевшая над моей головой пуля ударилась в стену, обдав меня цементной пылью. Я осторожно выглянул из-за угла. Мой противник уже добрался до середины переулка. Ему оставалось совсем немного, чтобы выскочить на соседнюю улицу и смешаться с толпой.
В конце переулка на несколько мгновений наметился просвет в толпе, и я решил рискнуть. Солнце светило мне в спину. Я выпрямился и дважды быстро выстрелил. Боковым зрением я заметил, как люди, что были рядом с киллером, бросились врассыпную, как голуби от брошенного в них камня. Убегавший дернул плечом: мои пули попали в цель. Я крикнул, чтобы он бросил оружие, но он в ответ повернулся и вскинул левую руку с пистолетом. Вильнув в сторону, я выстрелил с двадцати футов дважды подряд. Пуля раздробила парню колено. Он привалился к стене, а пистолет его отлетел в сторону к мусорным бакам.
Подбегая, я видел его посеревшее лицо, и искривленный болью рот. Левая рука хватала воздух возле изуродованного колена, не касаясь раны. Но в глазах киллера по-прежнему горел огонь, и мне показалось, что я слышу его насмешку. Рывком парень поднялся с земли и запрыгал на одной ноге к выходу из переулка. Нас разделяли каких-нибудь пятнадцать футов, но внезапно его смешок утонул в визге тормозов остановившейся за ним машины. Я увидел, как черный силуэт уже знакомого «шевроле» перекрыл переулок. Стекло со стороны пассажира опустилось, и темноту внутри разорвала одиночная вспышка.
Убийца дернулся и упал ничком. По телу его пробежала судорога, а на спине куртки расползалось красное пятно. Последовал еще один выстрел, и из затылка лежавшего ударил кровавый фонтан. Он скользнул лицом по дорожной грязи и замер. Не теряя времени, я метнулся за мусорные баки, и как раз вовремя: над моей головой в стену вонзилась пуля, буквально пробуравив ее. Стекло «шевроле» плавно поднялось, и машина умчалась в восточном направлении.
Я подбежал к телу «бегуна». Струящаяся из ран кровь образовывала вокруг него темно-красный ореол. Сирены ревели уже совсем рядом, а я стоял над трупом, и видел, как народ таращит на меня глаза.
Через несколько минут подоспела патрульная машина. Я ждал их с поднятыми руками. Пистолет лежал передо мной, а рядом – разрешение на его ношение. Тут же сочилось кровью тело убийцы толстяка Олли. Вокруг его головы успела собраться приличная лужица, сомкнувшаяся с красным ручьем, медленно застывавшим в сточной канаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Смерть Сьюзен наступила в результате рассечения сонной артерии, но Дженни... Как было сказано в медицинском заключении, она умерла вследствие резкого насыщения организма адреналином, вызвавшего мерцание (фибрилляцию) желудочков сердца, что и послужило причиной смерти. Другими словами, жизнь нежной, легко ранимой и такой восприимчивой Дженни оборвалась от испуга прежде, чем убийца перерезал ей горло. Когда ее лишили лица, она была мертва. Такое заключение сделал медэксперт. Но в отношении Сьюзен этого сказать он не мог. Он также не нашел объяснения тому, почему тело Дженнифер переместили после ее смерти.
* * *
В процессе расследования будут предоставляться соответствующие отчеты.
Детектив, сержант Уолтер Коул
* * *
Мое алиби – это алиби жалкого пьянчуги: в то время, как некто отбирал жизнь у моей жены и ребенка, я глушил в баре бурбон. Но они продолжают навещать меня в снах, иногда я вижу их улыбающимися и прекрасными, как в жизни, а иногда они предстают передо мной безликие и окровавленные, какими их застала смерть, и они манят меня, чтобы завлечь в бездонную пропасть тьмы, где нет места любви, где нашло себе пристанище и затаилось зло в окружении тысяч незрячих глаз и мертвых, отделенных от тел лиц.
Когда я добираюсь до места, уже успевает стемнеть, и на воротах висит замок. Но перебраться через низкую стену не составляет труда. Я продвигаюсь осторожно, чтобы не наступить на надгробия и не затоптать цветы. И вот я стою перед ними. Даже в темноте мне легко найти к ним путь, и они тоже знают дорогу ко мне.
Они навещают меня, когда я нахожусь в полусне, в призрачной полосе на грани сна и бодрствования. Обычно это происходит в предрассветной тишине, когда бледный свет утра робко просачивается сквозь неплотно задернутые шторы. В это время они и появляются, моя жена и дочь. В полумраке я различаю их очертания. Они молча взирают на меня обагренные кровью, принявшие мученическую смерть. Они приходят, и их дыхание, соединяясь с легким утренним ветерком, касается моих щек, а ветви деревьев, словно пальцы, стучатся в мое окно. И когда они приходят, я не чувствую себя одиноким.
Часть 1
Я – все, что мертво... Я – пустоты и тьмы, и смерти порожденье... всего того, чему ничто названье.
Джон Донн, «Ноктюрн ко дню святой Люси»
Глава 1
Официантка лет пятидесяти была одета в черную, плотно облегающую фигуру юбку, белую блузку и черные туфли на высоком каблуке. Пышные формы сопротивлялись тугой одежде и активно просились на свободу, выпирая, где им удавалось. Создавалось впечатление, что по дороге на работу тело женщины самым загадочным образом вдруг разбухло, как на дрожжах. Каждый раз, наливая мне кофе, она называла меня «милым». Особенно радовало, что больше она не говорила ничего.
Уже битых полтора часа я сидел у окна, пялясь на особняк напротив. Должно быть, официантка прикидывала про себя, долго ли еще я намерен здесь торчать и собираюсь ли расплачиваться. Улицы наводнили покупательницы, совершавшие рейд по магазинам, в поисках выгодных покупок. Поджидая, пока толстяк Олли Уоттс соизволит выбраться из своей норы, я успел прочитать от корки до корки «Нью-Йорк таймс» и даже ни разу не клюнул носом. Но мое терпение было на исходе.
В минуты слабости я иногда подумывал о том, чтобы отказаться по будням от «Нью-Йорк таймс» и покупать только воскресный выпуск, тогда оправдать покупку можно было бы толщиной издания. Был еще один вариант: перейти на чтение «Пост», но в этом случае, пожалуй, пришлось бы заняться вырезанием купонов, а потом спешить с ними в магазин за причитающейся скидкой.
Мне вспомнилась одна история о том, как медиа-магнат Руперт Мердок, купив в 80-х годах «Пост», предложил руководству фирменного универмага «Блумингдейл» размещать рекламу в его газете, на что глава торгового дома удивленно поднял брови: «Проблема в том, мистер Мердок, – ответил он, – что ваши читатели воруют у нас товар». Нельзя сказать, что я очень жалую эту фирму, но на «Пост» мне подписываться расхотелось.
В это утро чтение «Таймс» не вызвало у меня ничего, кроме раздражения. В газете я вычитал, что Хансел Макги, судья Верховного суда штата (кое-кто причислял его к самым худшим судьям Нью-Йорка) собрался в декабре на пенсию и, возможно, он будет избран в совет корпорации по делам здравоохранения.
Меня чуть не вывернуло от одного вида его имени. В 80-е в суде под его председательством рассматривалось дело по заявлению женщины, изнасилованной, когда ей было девять лет, служителем парка «Пелем Бей», пятидесятичетырехлетним Джеймсом Джонсоном, уже имевшим судимости за грабеж, нападение и изнасилование.
Суд присяжных предложил назначить женщине выплату в размере трех с половиной миллионов долларов, но Макги отклонил эту резолюцию.
– Да, невинное дитя подверглось гнусному насилию, – заявил он, – но жизнь в современном обществе сопряжена с риском, и это один из таких примеров.
В то время такой вердикт представлялся мне бессердечным и абсурдным основанием для отклонения постановления. Но после трагедии, произошедшей с моей семьей, его взгляды казались мне еще более гнусными: я усматривал в них симптом крушения добра перед лицом торжествующего зла.
Вычеркнув из памяти Макги, я набрал на мобильном телефоне нужную комбинацию и принялся ждать, глядя на окно верхнего этажа несколько запущенного дома напротив. Трубку сняли только после третьего звонка, и женский голос откликнулся настороженным шепотом. Мне был слышен приглушенный шум голосов и скрип двери бара, цепляющей пол.
– Можешь передать своему толстозадому дружку, что я собираюсь его арестовать и для него лучше не заставлять меня за ним гоняться. Я здорово устал и по такой жаре бегать, высунув язык, не намерен, – больше распространяться я не стал: не в моих это правилах. Дал отбой и вышел из кафе, оставив на столе пять долларов. Теперь надо было подождать, пока у толстяка Олли Уоттса сдадут нервы.
Город изнывал от влажной духоты, конец мученьям должны были положить грозовые дожди, которые синоптики обещали на следующий день. В такую жару самая подходящая одежда – футболка и легкие брюки, да и темные очки не помешают. Ну а тем, кому по штату положено ходить в костюме, вынуждены как следует попариться, когда приходится оставлять блаженную прохладу контор. Не было ни малейшего ветерка, чтобы хоть немного сбить жару.
* * *
За два дня до этого я сидел в крохотной конторе Бенни Лоу в престижном жилом районе Бруклин-Хайтс. Одинокий настольный вентилятор добросовестно, но без заметного эффекта, месил тягучую духоту. Через открытое окно с Атлантик-авеню доносилась арабская речь, и тянуло кухонными ароматами из «Звезды Марокко», находившейся за полквартала от конторы Бенни. Бенни Лоу был мелким поручителем, благодаря которому толстяк Олли получил свободу до суда. Тот факт, что он недооценил веру Уоттса в систему правосудия, были одной из причин, по которой Бенни продолжал оставаться мелким поручителем.
Сумма, предложенная за Олли была вполне приемлемой, а в таких заводях встречалось кое-что похитрее и пошустрее большинства бегунов. Залог в пятьдесят тысяч долларов стал промежуточным этапом в конфликте между Олли и силами правопорядка по вопросу о владении «шевроле-береттой» 1993 года выпуска, 300-м «мерседесом» выпуска 1990 года и несколькими крутыми спортивными тачками, попавшими к Олли незаконным путем.
Удача отвернулась от толстяка, когда острый глаз патрульного, хорошо знавшего, что Уоттс далеко не мальчик из церковного хора, узрел под брезентом контуры «шевроле», номера которого бдительный страж не поленился проверить.
Понятно, они оказались фальшивыми. К Олли нагрянула полиция, его арестовали и учинили допрос. Он предпочитал помалкивать, а, едва его выпустили под залог, упаковал вещички и ударился в бега, чтобы его не донимали вопросами о том, кто оставил машины на его попечении. Имелись предположения, что здесь не обошлось без младшего Ферреры, или, как его называли, Санни – «Сынка», действительно приходившегося сыном главе одной из преступных группировок. Ходили слухи о сильных трениях, возникших в последние недели между отцом и сыном, но чем они вызваны, оставалось тайной.
* * *
– Это все гребаные «дружеские» междусобойчики, – так об этом высказался в тот день Бенни.
– Толстяк Олли имеет к этому отношение?
– А хрен его знает. Сходи к Феррере, да и спроси. Я об этом ничего не знаю.
Я посмотрел на Бенни. Насколько мне было известно, его голова навсегда распрощалась с шевелюрой, когда Бенни едва перевалило за двадцать. Гладкий, как колено, череп поблескивал капельками пота. Красные обвисшие щеки напоминали оплывший воск. В его крохотной конторке держался стойкий тяжелый дух: смесь пота с плесенью. Я бы не мог точно сказать, почему согласился взяться за это дело. Материальная сторона меня не интересовала: я получил страховку, продал дом, деньги имелись и на некогда общем счете; в моем распоряжении также находилась сумма из пенсионного фонда. Деньги Бенни Лоу не делали погоды. Скорее всего, мне нужно было чем-то себя занять.
– Ты что так на меня уставился? – Бенни судорожно сглотнул.
– Бенни, ты же меня хорошо знаешь, верно?
– Ну и что с того? Тебе что, рекомендации понадобились? Или как? – он развел в стороны пухленькие ручки и рассмеялся, но как-то не очень уверенно.
– Ну, что смотришь? – повторил он. Голос его дрогнул и на лице отразился испуг.
Я знал, что все месяцы после трагедии мне постоянно перемывали кости: обсуждались мои поступки и строились всевозможные предположения. Взгляд Бенни дал мне понять, что с некоторыми из них он соглашался...
Была в поспешном бегстве Олли какая-то несуразность. Не первый раз Уоттс попадался в связи с крадеными автомобилями, хотя на этот раз сумму залога увеличили из-за подозрения в причастности к делу семьи Феррера. У Олли надежный адвокат, способный свести состав преступления к изготовлению фальшивых номеров. Для бегства не было видимых оснований, как и не было причины, чтобы толстяк стал рисковать жизнью, признавая участие Санни в таком деле, как это.
– Ничего, Бенни, все в порядке. Я просто, безо всяких задних мыслей. Если что-либо узнаешь, дай мне знать.
– Конечно, будь уверен, – напряженное выражение исчезло с его лица. – Если что, ты первый обо всем узнаешь.
Выходя из комнаты, я услышал, как он что-то пробормотал себе под нос. Не могу передать точно, но было очень похоже, что Бенни Лоу сказал, что я убийца, как и мой отец.
Почти весь следующий день я угробил на то, чтобы выведать адрес нынешней подружки Олли, и меньше часа мне потребовалось, чтобы узнать, у нее ли он скрывается. А сделать это оказалось легче легкого: достаточно было получить сведения о том, что за еда доставлялась по известному мне адресу.
Олли до умопомрачения любил тайскую кухню и даже в бегах был не в силах от нее отказаться. Люди очень цепко держатся за свои привычки и этим часто выдают себя. Они продолжают выписывать те же газеты, едят там, где привыкли, вызывают тех же женщин, спят с теми же мужчинами. Стоило мне припугнуть санинспекцией хозяина одного из восточных заведений под названием «Бангкокский дом солнца», и я сразу же получил подтверждение, что заказы доставлялись на имя некой Моники Малрейн, проживающей в районе Астория. Ну а дальше было утро и обычная чашка кофе, чтение «Нью-Йорк таймс», а затем я позвонил Олли и поднял его с постели.
Через четыре минуты после моего звонка входная дверь дома № 2317 открылась, и показалась голова Уоттса, а потом и весь он вывалился наружу и со слоновьей грацией заспешил вниз по ступенькам. Выглядел он нелепо до крайности: огромное, как дирижабль, брюхо опоясывал эластичный ремень, жидкие пряди волос обрамляли лысую макушку. Вероятно, Моника Малрейн на самом деле любила его, если оставалась с ним, хотя знала, что денег у толстяка нет, а уж красавчиком его и слепой не назвал бы, это точно. Как ни странно, Олли и у меня вызывал симпатию.
Уоттс уже ступил на тротуар, когда из-за угла выбежал трусцой какой-то тип в тренировочном костюме с наброшенным капюшоном. Дальше все произошло очень быстро: «бегун» поравнялся с Олли и трижды пальнул в него из пистолета с глушителем. Рубашка Олли из чисто-белой вмиг стала в красный горох, и он грузно рухнул на землю. Стоя над Олли, «бегун» выстрелил ему в голову. Пистолет он держал в левой руке.
Кто-то громко вскрикнул. Я увидел на пороге дома, из которого выскочил Уоллес брюнетку. Как оказалось, это и была Моника Малрейн. Она замерла на мгновение, а затем бросилась к Олли, упала на колени, с криком прижимая к себе его окровавленную голову. «Бегун» отступил, и остался в стороне, пританцовывая. Он напоминал боксера, ждущего удара гонга. Затем он подскочил ближе, рассчитанным движением выстрелил женщине в макушку, и она упала на тело Олли, обнимая его голову. Прохожие, ставшие свидетелями этого убийства, в панике разбегались, ища укрытия за автомобилями и в магазинах. Проезжавшие машины резко тормозили.
«Бегун» бросился наутек. Я в это время находился на другой стороне улицы, сжимая в руках свой «смит-вессон». Он бежал опустив голову, по-прежнему держа оружие в левой руке. Несмотря на перчатки, пистолет он не бросил. Объяснений могло быть два: либо оружие имеет характерные особенности, или он просто дурак. Я склонялся ко второму.
Мне почти удалось его догнать, но в этот момент из-за угла улицы появился черный «шевроле» с тонированными стеклами и остановился, поджидая «бегуна». Я оказался перед дилеммой: не выстрелю – упущу его, а открою стрельбу – не поздоровится от полиции. Но выбор сделан. Парень был уже почти у «шевроле», когда я дважды нажал на курок. Первая пуля попала в дверцу машины, а вторая пробила ему правую руку пониже плеча. Он обернулся и два раза пальнул в меня. Увернувшись, я увидел его широко раскрытые, лихорадочно блестевшие глаза – глаза сильно испуганного человека.
Парень вновь бросился было к «шевроле», но водителя вспугнули мои выстрелы, и он нажал на газ, оставляя убийцу толстяка Олли Уоттса на произвол судьбы. Прогремел еще один выстрел – окно в машине слева от меня брызнуло осколками. Послышались крики и нарастающий вой сирены.
«Бегун» кинулся к переулку, оглядываясь на топот моих ног. Я завернул за угол, и в ту же минуту просвистевшая над моей головой пуля ударилась в стену, обдав меня цементной пылью. Я осторожно выглянул из-за угла. Мой противник уже добрался до середины переулка. Ему оставалось совсем немного, чтобы выскочить на соседнюю улицу и смешаться с толпой.
В конце переулка на несколько мгновений наметился просвет в толпе, и я решил рискнуть. Солнце светило мне в спину. Я выпрямился и дважды быстро выстрелил. Боковым зрением я заметил, как люди, что были рядом с киллером, бросились врассыпную, как голуби от брошенного в них камня. Убегавший дернул плечом: мои пули попали в цель. Я крикнул, чтобы он бросил оружие, но он в ответ повернулся и вскинул левую руку с пистолетом. Вильнув в сторону, я выстрелил с двадцати футов дважды подряд. Пуля раздробила парню колено. Он привалился к стене, а пистолет его отлетел в сторону к мусорным бакам.
Подбегая, я видел его посеревшее лицо, и искривленный болью рот. Левая рука хватала воздух возле изуродованного колена, не касаясь раны. Но в глазах киллера по-прежнему горел огонь, и мне показалось, что я слышу его насмешку. Рывком парень поднялся с земли и запрыгал на одной ноге к выходу из переулка. Нас разделяли каких-нибудь пятнадцать футов, но внезапно его смешок утонул в визге тормозов остановившейся за ним машины. Я увидел, как черный силуэт уже знакомого «шевроле» перекрыл переулок. Стекло со стороны пассажира опустилось, и темноту внутри разорвала одиночная вспышка.
Убийца дернулся и упал ничком. По телу его пробежала судорога, а на спине куртки расползалось красное пятно. Последовал еще один выстрел, и из затылка лежавшего ударил кровавый фонтан. Он скользнул лицом по дорожной грязи и замер. Не теряя времени, я метнулся за мусорные баки, и как раз вовремя: над моей головой в стену вонзилась пуля, буквально пробуравив ее. Стекло «шевроле» плавно поднялось, и машина умчалась в восточном направлении.
Я подбежал к телу «бегуна». Струящаяся из ран кровь образовывала вокруг него темно-красный ореол. Сирены ревели уже совсем рядом, а я стоял над трупом, и видел, как народ таращит на меня глаза.
Через несколько минут подоспела патрульная машина. Я ждал их с поднятыми руками. Пистолет лежал передо мной, а рядом – разрешение на его ношение. Тут же сочилось кровью тело убийцы толстяка Олли. Вокруг его головы успела собраться приличная лужица, сомкнувшаяся с красным ручьем, медленно застывавшим в сточной канаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50